Духовная культура народа представляет собой совокупность всей системы его мировоззрения: идеологических представлений, уровень нравственных и правовых норм, норм поведения, системы воспитания и взаимоотношений людей, уровень развития искусства, фольклора, пись­менности, народного творчества, различных религиозных воззрений и ве­рований и связанных с ними обрядов и обычаев, ритуальных игр, танцев, песен, восприятие окружающего мира и мн. др.

Уровень хозяйства, экономики и материальной культуры всегда опре­деляет и влияет на духовную культуру, а все они вместе находятся в тесном взаимодействии. Известно, что уровень духовной культуры в решающей степени зависит от материальных основ культуры. Поскольку духовная культура находится в таком тесном взаимодействии со многими сторо­нами жизни, то изучение ее в большой степени помогает более глубоко­му осмыслению всей истории народа. К сожалению, духовная культура кабардинского и балкарского народов эпохи XIII-XVII вв. до сих пор еще не изучена и не систематизирована. Имеющаяся литература в основном описывает религиозные воззрения, отдельные обычаи и обряды этих на­родов, что никак не может дать полного представления обо всей системе духовной культуры кабардинцев и балкарцев.

Наивно было бы ожидать исчерпывающего освещения этой сложной проблемы и в предлагаемом кратком очерке. Наша задача более скром­на — очертить круг элементов, составляющих духовный мир кабардинцев и балкарцев того времени, и остановить внимание на вопросах, слабо освещенных в нашей литературе.

Основой идеологических представлений является отражение действи­тельности, и прежде всего определенных общественных интересов. В спо­собах и формах этого отражения проявляется уровень психологического, нравственного, этического, а может быть, и этнического развития народа. Среди этих форм и способов отражения действительности немалое ме­сто занимают астрологические представления кабардинцев и балкарцев. Большой интерес заслуживает объяснение ими затмения солнца и луны: будто бы их пожирает некий дракон, воспользовавшись оплошностью их хранителей. Поэтому кабардинцы и балкарцы старались различными шу­мами и стрельбой разбудить стражей и спасти светила.

Не менее интересно объяснение названия Млечного Пути как «След отары», в чем нельзя не видеть отражение их земного скотоводческого уклада хозяйства.

В археологическом материале очень часты находки всевозможных под­весок в виде круга с перекрестием внутри. Этот вид амулетов, по общему признанию исследователей, является наиболее распространенным изобра­жением культа солнца — подателя всех благ и живительного тепла. Именно изображение этого культа чертили на земле балкарцы, становились в его центр и произносили клятву, о чем писал крупнейший ученый-социолог XIX в. М. М. Ковалевский. Безусловно, перед нами в этом этнографическом штрихе проявляется клятва солнцем и небом, распространенная в народе.

Культ солнца и луны у многих народов проявляется с глубокой древно­сти. В Кабардино-Балкарии это наблюдается с эпохи бронзы и отражено в нартском эпосе кабардинцев и балкарцев. Так, премудрая Сатаней — мать нартов — является дочерью солнца и луны, а одна из героинь балкарского эпоса зачала от лучей солнца. По верованиям адыгов, луна помогала им во многих житейских делах. По словам А. Мотрэ, «луна, которую некоторые черкесы обожают и поклоняются, открыла им врагов, и они изрубили на куски такое большое число людей…».

Источником знаний человека всегда является его трудовая деятель­ность и накопленный опыт. С трудовой деятельностью связано и зарож­дение искусства.

Образцы искусства известны в археологических памятниках в виде не­больших скульптур из глины, бронзы, каменных стел. Определенное пред­ставление об этом дают наскальные изображения, например, в верховьях реки Тызыл (приток Кенделена), где нарисованы сцены, скотоводческого и охотничьего быта — всадники, животные, а также ломаные линии, изо­бражающие горный ландшафт. Над этими изображениями нанесен упомя­нутый знак солнца в виде круга с перекрещивающимися лучами (ил. 88).

Большой интерес представляют орнаментальные узоры на войлочных коврах-киизах и арджанах (вид циновки), в которых изобилуют раститель­ные, геометрические узоры, изображения круторогих туров, оленей и пр.

Значительное развитие получили такие практические отрасли знания, как народная медицина, фармакология, ветеринария, токсикология, зале­чивание переломов костей, различных ран, удаление больных зубов и т. п.

Очень большой интерес вызывает кабардинский обряд чапщ, заключа­ющийся в постоянном развлечении больного, чтобы отвлечь его от боли. У балкарцев существовали различные приправы и настои из трав, коре­ньев и плодов для лечебных целей. В этих же целях нередко использова­лись различные бусы — от болезней зубов, горла, глаз, желудка и т. д. При археологических раскопках нередки случаи находок бус неизвестного назначения, обнаруживаемых в одном-двух экземплярах в различных ме­стах погребений. Есть основания полагать, что мы в этих случаях имеем дело с подобного рода бусинами-оберегами, использованными при забо­левании той части тела, где они обнаруживались.

В качестве оберегов использовались и различные амулеты-подвески из зубов и клыков диких животных.

Умение плавить железо, обрабатывать серебряную руду, изготовлять порох и другие горно-рудные навыки способствовали появлению элемен­тарных знаний в области химии.

Многовековая скотоводческая культура этих народов не могла не от­разиться в народном календаре. Многие месяцы года именуются у них определенными видами работ — сенокоса, стрижки, окота овец, отделения молодняка от маток, заготовки мяса впрок и т. п.

В период разложения родового строя и становления военной демо­кратии, с усилением грабительских и оборонительных войн, возникают ге­роические сказания. В эпоху раннего железа у народов Северного Кавказа складывается героический нартский эпос. В своем развитии он конечно же не мог стоять на месте, на одном уровне, а постоянно дополнялся и по­полнялся новыми историческими событиями, именами, отображенными в эпическом преломлении различных сюжетов. Например, в нартских ска­заниях балкарцев нашли отражение прямые аналогии с мировоззрением скифов, древнетюркские легенды о происхождении тюркских народов, гуннская легенда о том, как они открыли для себя неизвестные ранее зем­ли за Азовским морем и др.

На стадии перехода от доклассового общества к раннеклассовому, к которому мы склонны отнести и рассматриваемый период истории ка­бардинского и балкарского народов, начинается выделение профессио­нального умственного труда. Первыми такими профессионалами были сказители, певцы, постановщики театрализованных мифологических ин­сценировок и обрядовых мероприятий. К этой категории, несомненно, от­носятся кабардинские и балкарские сказители и певцы-джегуако, обличи­тельных песен и сатиры которых побаивались даже князья, наделенные неограниченной властью.

Большое место в духовной культуре народов занимали обрядовые игры, связанные с различного рода хозяйственными работами, воспита­нием ловкости и мужества, прошением дождя, хорошего урожая, богатого приплода и т. п.

Апогеем развития культуры общества является создание упорядочен­ной письменности. В этом отношении неоценимыми являются грамоты кабардинских князей XVI-XVIII вв., написанные на арабском и турецком языках. Столь же ценна каменная плита, найденная в 30-х гг. у аула Холам с балкарской надписью арабскими буквами, датируемая 1715 г. Надпись гласит о разделе и закреплении земли, установлении границ участков в присутствии третейских судей-свидетелей из соседней Дигории, Кабарды и Кумыкии (Дагестан). Этот документ свидетельствует о закреплении фео­дальной собственности на землю. В этом отношении его значение трудно переоценить.

Огромным историческим достоянием культуры народов Кабардино — Балкарии является обычай гостеприимства, зафиксированный еще в кон­це XIV в. летописцами Тимура при описании его походов на асов, обитав­ших в окрестностях горы Эльбрус. В 1395 г., после поражения Тохтамыша, один из эмиров Джучиева улуса, Утурку, нашел убежище у правителя асов Пулада, владевшего неприступной крепостью. Тимур обратился с пись­мом к Пуладу с требованием выдать ему Утурку. Но асский предводитель дерзнул ответить отказом самому Тимуру следующим образом: «У меня хо­рошо защищенная крепость и средства для защиты приготовлены; Утурку нашел у меня убежище, и, пока у меня будет душа в теле, я его не выдам и, пока смогу, буду защищать его».

О гостеприимстве черкесов пишет Интериано: «Вообще у них в обычае гостеприимно и с величайшим радушием принимать всякого. Хозяина и гостя они называют конак».

Составным элементом духовной культуры народов являются различ­ные предсказания, гадания и пр. Особо распространен среди балкарцев и кабардинцев обычай гадать на бараньей лопатке о будущем своего ста­да, о предстоящих военных столкновениях, о благополучии общины и т. п. В связи с этим уместно отметить недавнюю уникальную находку пастухов из Верхней Балкарии у перевала Шарыфчик. Речь идет о великолепно вы­полненной литой бронзовой лопатке овцы, которая, вероятно, висела на шее у древнего гадателя-шамана. Эта лопатка найдена вместе с другими бронзовыми предметами знаменитой кобанской культуры и датируется временем не позднее XIV-XII вв. до н. э.

У балкарцев в прошлом бытовал интересный и, вероятно, очень дей­ственный метод наказания человека, уличенного в непристойном по­ступке — воровстве, прелюбодеянии и т. п. Такого человека привязывали к «Камню позора» — Налат-таш. Эти камни представляли собой огромные валуны с просверленными отверстиями, в которые продевали веревку, и ею привязывали человека. Стояли камни, как правило, в самом людном месте селения. Каждый прохожий выражал свое презрение привязанному к ним человеку-преступнику.

Одним из элементов культуры взаимоотношения людей являются и со­циальные институты типа аталычества, левирата и др. Составной частью духовной культуры балкарцев можно считать «собрание старейшин» —

Тёре, во главе с верховным князем — олием. На заседании Тёре решались все важнейшие вопросы войны и мира, экономических и культурных свя­зей с соседними народами.

Большое место в культуре народов Кабарды и Балкарии занимали раз­личные религиозные верования, и прежде всего языческие, зарожденные в глубокой древности. Неумение объяснить явления природы порожда­ет поклонение предметам окружающей среды — камням, деревьям и пр. Смерть человека воспринималась как временное явление, и поэтому в могилу клали вместе с умершим все его оружие, орудия труда, пищу, воду, украшения и т. п. Это древнее представление у кабардинцев и балкарцев бытовало до принятия ислама — начала XVIII в. В захоронениях, как отме­чалось, обнаруживаются сабли, стрелы, ножи, кинжалы, предметы быта — ножницы, иглы, наперстки, кресала, всевозможные украшения — перстни, кольца, серьги и мн. др. Все это говорит о глубокой вере в загробную жизнь в языческих представлениях. С культом предков связаны погребальные обряды и периодические поминки, сопровождавшиеся обильными уго­щениями, жертвоприношениями и т. д.

Один интересный поминальный обычай балкарцев был отмечен в XIX в. Как и у многих тюркских народов, он называется чёк — т. е. «присядь». Суть его в том, что в ночь перед поминками изготовляется деревянное чучело, на него надевают одежду умершего, усаживают его у семейного очага, ста­вят перед ним угощение и просят у него помощи в своих житейских бедах. Поэтому обряд этот и называется чёк — поскольку чучело усаживалось у очага. Под таким же названием этот обычай зафиксирован еще в Орхоно — Енисейских тюркских надписях VIII в.

Языческие верования кабардинцев и балкарцев представлены боль­шим пантеоном отмеченных выше божеств-покровителей различных хо­зяйственных работ. Всем этим божествам приносились жертвы, в честь их устраивались различные обряды, игры. В этой связи интерес представляет верховное божество тюркских народов — Тейри (Тенгри). Еще в I в. через гуннов это божество было известно китайцам как бог «Голубого неба» и отождествлялось с солнцем. По сообщениям древних авторов, этому бо­жеству посвящались огромные деревья-дубы. Так, в V-VII вв. в столице гуннов — Варачане (в Северном Дагестане. — И. М.) был огромный дуб, о котором писали: «Среди множества божеств был Тенгри-хан, чудовищный, громадный герой, бог неба и света. Ему посвящались деревья (дубы), стро­или капища, приносили в жертву коней, кровь которых поливали вокруг деревьев, а голову и кожу вешали на сучья». Древнетюркский и балкар­ский Тейри аналогичен величайшему из греческих богов — Зевсу. Тому и другому посвящались огромные дубы и дубовые рощи, оба были богами неба, грома, молнии и дождя. Аналогии с греческими богами находят по своим функциям и многие адыгские божества, что достаточно отражено в литературе.

Говоря о посвящении деревьев божеству Тейри, нельзя не вспомнить священные деревья балкарцев и карачаевцев. Это прежде всего дикая груша Раубазы в Верхней Балкарии и «Одинокая сосна» в Карачае, ко­торым в прошлом приносили жертвы, просили у них благополучия и счастья. Следует отметить, что в чудодейственную силу дерева верили и предки балкарцев — древние болгары, о чем пишут средневековые авто­ры — Никифор и Феофан.

Большое место в мировоззрении кабардинцев и балкарцев занимали обряды «прошения дождя». С этой целью кабардинцы наряжали лопату, как куклу, и ходили с ней по дворам с песней-просьбой дождя. Этот об­ряд известен под названием Ханца-гуаша, что означает «Княжна-лопата». У балкарцев с этой же целью купали лягушку, раскрывали старые могилы и обращались к своим предкам с просьбой послать дождь для хорошего урожая и пр. Следует отметить, что к купанью лягушки с этой же целью прибегали и чуваши, одни из потомков древних болгар. А у гуннов лягуш­ки, особенно черепахи считались священными, их изображения очень часты на погребальных покрывалах-войлоках, в захоронениях гуннских князей.

Нельзя не отметить различные обряды и игры по поводу первых весен­них полевых работ, сопровождавшиеся обильными жертвоприношениями и пиршеством всей общины или селения. Исследователи XIX в. отмечали у балкарцев большой праздник, посвященный первому выходу в поле. Для этого дня всей общиной откармливали специального быка и в день празд­ника по его поведению угадывали будущий урожай: если он мычит, подняв голову, то урожай ожидается на верхних полях, а если опустит голову, то на нижних… Затем его резали и устраивали всеобщий пир, сопровождав­шийся играми, танцами и песнями. Очень важно, что этот обряд почти бук­вально совпадает с таким же празднеством крымских болгар, описанным этнографами. Подобный обряд заставляет вспомнить эпизод с «огромным быком в 64 обхвата» из балкарских нартских сказаний, вокруг которого ежегодно устраивали различные ритуальные игры, тризны и состязания. Археологический материал свидетельствует о значительной роли хри­стианства в развитии духовной культуры кабардинского и балкарского народов. Эта религия проникала сюда двумя путями — из Византии через Западное Предкавказье и из Грузии по перевалам Центрального Кавказа.

В 1849 г. А. Фиркович, в 1867 г. братья Нарышкины, а позднее и мно­гие другие авторы описали на территории Кабардино-Балкарии множе­ство церквей, камней с изображениями крестов. Археологами обнаруже­но около 14 церквей рассматриваемого времени на нашей территории. «Крытую железом церковь» видел еще в 1772 г. академик Гюльденштедт в Верхнем Чегеме. А в 1743 г. здесь же кизлярский дворянин Алексей Тузов отмечает, что жители хранили в строжайшей тайне «священные книги», оказавшиеся обрывками Евангелия XV в. В 1960 г. на Верхне-Чегемском и Нижне-Джулатском городищах XIII-XIV вв. были обнаружены нательные христианские кресты, а недавно у сел. Лашкута найдены несколько камен­ных стел в виде крестов, возможно, относящихся к X-XII вв.

Христианство отразилось и в народном календаре — в названиях дней недели, месяцев, нашло отражение в работах не раз упоминавшихся путе­шественников. Но все путешественники в один голос говорят, что у этих народов христианство было очень сильно переплетено с языческими ве­рованиями.

По словам Ш. Ногмова, кабардинские фамилии — Шогеновы, Шоген — цуковы — происходят от названий христианских священников-шугуенов. Гильом Рубрук писал, что «черкесы, аланы, асы исповедуют христианство», а Асколи уточнял, что у кабардинцев «есть шугуены, умеющие немного чи­тать по-гречески. Они соблюдают и христианские обычаи — по вторникам, средам и пятницам не едят мясо, соблюдают посты перед праздниками святых апостолов и перед Рождеством Христовым».

К концу XVII — началу XVIII в. можно говорить о проникновении исла­ма. Как и у многих народов Северного Кавказа, первыми его приняли со­циальные верхи. Среди археологического материала об этом может сви­детельствовать исчезновение к этому времени курганного обряда погре­бения у кабардинцев и появление мусульманских архитектурных форм в виде многогранных усыпальниц у балкарцев. О раннем проникновении ислама в города Золотой Орды может свидетельствовать и раскопанная нами на Нижнем Джулате крупнейшая на всем Северном Кавказе мусуль­манская мечеть XIV в., совершенно повторяющая по своим архитектурным деталям мечеть в столице Золотой Орды в городе Сарай-Берке на Волге.

Распространение ислама существенно повлияло на мировоззрение народов Кабарды и Балкарии последующих веков.

[1] Сведения об источниках см. в общем списке литературы, опубликованном в 3-м томе настоящего издания. — Изд.

[2] В скобках отмечены номер и страница источника в библиографии в конце данной работы.

[3] Отец географической науки (63 г. до н. э. — 23 г. н. э.), писал не ранее 18 г. н. э. 90 ■ И. М. МИзИЕВ

[4] Шумеры — древний народ, живший 5 тыс. лет тому назад на юге современного Ирака.

[5] П. Бутков отмечает, что в этом термине он преднамеренно заменил одну бук­ву в первом слоге.

Материальная культура народа представляет собой совокупность раз­личных предметов, изделий и сооружений, созданных трудом человека и служащих ему в повседневном быту. Ее неотъемлемыми элементами явля­ются поселения и жилища, одежда и украшения, пища и утварь, орудия труда и оружие, архитектурные памятники и многое другое. Все они, вме­сте взятые, отражают уровень экономики и культуры, способ хозяйствова­ния и торговые связи народов, так как каждая вещь представляет собой совокупность многих свойств и может быть полезна различными своими сторонами. Развивая эту мысль, можно сказать, что остатки средств труда имеют такое же важное значение для изучения исчезнувших общественно­экономических формаций, как строение останков костей для изучения ор­ганизации исчезнувших животных видов.

В этом смысле памятники археологии — вещи, некогда находившиеся в обращении в обществе как продукт или предмет человеческой деятель­ности, — не могут изучаться вне связи с общественной средой, внутри ко­торой они были созданы и использовались. Комплекс археологических памятников позволяет нам судить о материальной культуре народа.

Отдельные отрывочные сведения о материальной культуре кабар­динцев и балкарцев ХШ-XVIII вв. содержатся в путевых заметках многих путешественников того времени. Среди них заслуживают особого вни­мания упоминавшиеся Иосафат Барбаро, который впервые называет имя кавертейцы, Джорджио Интериано, оставивший наиболее полное описа­ние быта и культуры адыгов XV в. Не менее интересны сведения Адама

Олеария, Энгельберта Кемпфера, Мартина Броневского, Яна Потоцкого, Яна Стрейса, Жана Батиста Тавернье и др. И все же более полное пред­ставление о культуре народов Кабарды и Балкарии того периода мы по­лучаем посредством археолого-этнографических памятников, в изучении которых в последние годы достигнуты определенные успехи. Раскопаны и изучены десятки архитектурных памятников, могильников, поселений и городищ, сотни кабардинских курганов. На базе данных археологии и эт­нографии, которые подкрепляются сведениями письменных источников, мы можем судить об уровне культуры средневековых народов Кабарды и Балкарии.

Поселения и жилища. Большим пробелом в археологическом изучении остаются кабардинские поселения, которые до сих пор не удается обнару­жить. Это, вероятно, объясняется тем, что кабардинцы в ту эпоху быстро пе­ремещались с места на место. Вследствие этого легкие жилища строились из плетня с соломенной или камышовой крышей. Поселения на одном ме­сте долго не оставались, а следовательно, не оставался и культурный слой, по которому археологи изучают древние поселения и жилища.

Но этот пробел в некоторой степени восполняется теми скудными све­дениями, которые мы находим у отмеченных путешественников. Так, о пла­нировке адыгских и кабардинских поселений того времени можно судить по описанию и рисункам Тавернье, согласно которым поселения распола­гались по кругу со свободной площадью внутри для скота и колодца. Шора Ногмов писал, что адыги «издревле имели привычку располагать дома че­тырехугольником, так, что для четырех семейств делали одни ворота для выезда и выгона скота». Сведения о турлучных (плетенных из прутьев и ветвей) жилищах имеются и у Интериано, Олеария, Эвлия Челеби и др.

Таким образом, можно заключить, что в рассматриваемый период жи­лища кабардинцев представляли собой плетеные постройки, крытые со­ломой и камышом. Они имели несколько помещений, из которых одно постоянно принадлежало гостям. Как и в более позднее время, в каждую комнату вел отдельный вход. Каменных или земляных оборонительных сооружений вокруг селения не было. Но группы домов внутри селения и все селение целиком «ограждались изгородями из дерева и кустарника», пишет Эвлия Челеби, или «изгородями из сплетенных одно с другим дере­вьев», как отмечает Жан де Люк.

Нет никакого сомнения, что дальнейшие целенаправленные поиски значительно дополнят эти сведения.

Письменных сведений того времени о планировке поселений и жилищ балкарцев пока что не обнаружено, но зато большой материал по этим вопросам получен в результате археологических раскопок. Здесь прежде всего надо отметить средневековое городище XIII-XIV вв. у сел. Верхний Чегем, расположенное в небольшом ущелье Лыкъарильги на берегу реки Джилги-су, и поселение XV-XVIII вв. Эль-Джурт, находящееся в 3 км от го­рода Тырныауза, вверх по Баксанскому ущелью. В этом поселении в семье карачаевских князей Крымшаухаловых 15 дней гостили русские послы 1639 г., следовавшие в Имеретию.

Балкарские поселения, как правило, располагались на солнечных скло­нах гор, были укреплены системой мощных оборонительных сооружений. Жилища строились из горного рваного камня, без связующего извест­кового или другого раствора. Размещались дома скученно, террасообраз­но, как и жилища более позднего времени. В центре жилища сооружался очаг, обставленный каменными, обработанными брусьями — тыпыр-таш. Вдоль стен всегда устраивались каменные лежанки — тырхык. Каковы были перекрытия домов того времени, судить трудно из-за разрушенно­сти жилищ, но можно полагать, что они, как и в более позднее время, были деревянно-земляными и плоскими.

Как каждое городище или поселение в отдельности, так и каждое «Горское общество» средневековой Балкарии было укреплено системой башен, крепостей и замков.

Архитектурное наследие Кабардино-Балкарии в основном сосре­доточено в горной Балкарии. К настоящему времени здесь сохранились 7 башен, носящих имена своих владельцев, — башня Балкаруковых в сел. Верхний Чегем, башня Амирхана, две башни Абаевых, фрагменты башни Шахановых в сел. Кюнлюм в Верхней Балкарии; башня Ак-къала у сел. Безенги и остатки башни Суюнчевых у сел. Холам. Кроме того, сохранились 3 крепости — Усхур-къала в Хуламо-Безенгийском ущелье, Болат-къала и Малкъар-къала у сел. Верхняя Балкария. Большой интерес представля­ют 3 замка — Курнаят и Зылги в Верхней Балкарии и замок Джабо-къала в Хуламо-Безенгийском ущелье.

Перечисленные памятники делятся на две хронологические группы. Первая, куда входят Малкъар-къала, Болат-къала, Усхур-къала, относит­ся к XIII-XV вв. Вторая объединяет замки Зылги, Курнаят, Джабо-къала и фамильные башни Балкаруковых, Абаевых, Амирхана, Суюнчевых, Шахановых, которые относятся к XV-XVIII вв.

В Кабардино-Балкарии сохранился 21 надземный склеп. Кабардинцы называют их чешане, а балкарцы — кешене. В отличие от подобных склепов чеченцев, ингушей, осетин, в которых хоронили до 60 и более покойных, склепы Кабардино-Балкарии содержат одно, максимум три захоронения и служат мавзолеями-усыпальницами князей и их близких. Склепы-мавзолеи Кабарды и Балкарии представлены тремя типами — круглые в плане и яй­цевидной формы, как склеп Абаевых у сел. Ташлы-Тала, склеп в ауле Мухол в Верхней Балкарии. Второй тип — склепы прямоугольные в плане с дву­скатными крышами, как склепы Куденетовых у сел. Лечинкай, склепы у замка Джабо-къала, у замка Курнаят, склеп Камгута Крымшаухалова на средневековом поселении Эль-Джурт. В эту же группу входят четыре скле­па у сел. Верхний Чегем. Третью разновидность мавзолеев-усыпальниц представляют склепы многогранные в плане и с пирамидальными крыша­ми, как склепы Бековичей-Черкасских у сел. Чегем II, четыре склепа у сел. Верхний Чегем и склеп у сел. Баксаненок.

Наиболее древними являются круглоплановые склепы, а также скле­пы у замка Курнаят и Джабо-къала, склеп Камгута, которые, судя по при­легающим к ним могильникам, относятся к XV-XVI вв. Остальные склепы датируются XVI-XVIII вв.

Все отмеченные памятники сложены из хорошо обработанных камней, на прочном известковом растворе, и свидетельствуют о высоком уровне строительного мастерства и большом умении организации труда в эпоху Средневековья. Даже видавшие виды летописцы Тимура удивлялись тому, как были построены указанные выше башни и замки. По их словам: «У та­мошних обитателей Эльбурза были крепости и укрепления на вершинах гор, и пройти туда было чрезвычайно трудно вследствие высоты их, кото­рая была так велика, что у смотревшего мутился глаз и шапка валилась с головы, в особенности крепость Тауса, которая лежала на третьем уступе горы, как гнездо хищной птицы, на такой вышине, что пущенная стрела туда не долетала».

Многие из этих сооружений построены на таких участках, что даже со­временные исследователи добирались к ним при помощи альпинистского снаряжения. Невольно напрашивается вопрос: а как обходились древние строители, как доставляли они сюда камни, известковый раствор, дере­вянные балки для перекрытий? Все эти вопросы уже сами по себе говорят о высоком уровне организации труда.

Одежда. Археологический материал дает более полное представление о женской одежде, чем о мужской. Одежда описываемого времени до сих пор не являлась предметом специального исследования. Существующая этнографическая литература о народах Северного Кавказа почти не затра­гивает одежду древнее XVIII-XIX вв.

Поскольку основой хозяйства кабардинцев и балкарцев было скотовод­ство, то для изготовления одежды шли прежде всего товары этой отрасли — шерсть, шкуры, кожи и пр. В археологических памятниках изделия из этих материалов сохраняются очень плохо, но тем не менее определенные на­ходки позволяют воссоздать отдельные элементы одежды того периода.

Одной из замечательных находок является почти полностью сохранив­шаяся женская одежда XIII-XIV вв. из могильника Байрым у сел. Верхний Чегем. Этот уникальный комплекс можно посмотреть в экспозиции Национального краеведческого музея города Нальчика, где он выстав­лен после реставрации в Государственном историческом музее. Головные уборы кабардинок и балкарок изготовлялись из дубленой кожи, войло­ка и домотканого грубого сукна. Форма их в основном была круглая или многогранная с конусообразным верхом. Шапочка из Байрыма была изго­товлена из войлока, имела 5-гранную форму в основании. Сверху войлок покрыт шерстяной тканью, а поверх нее шапочка накрыта легкой шелко­вой вуалью, из нее же на одной из граней шапочки был прикреплен пыш­ный бант.

Верхнюю одежду представлял кафтан из грубой ткани с меховой ото­рочкой подола и рукавов. Под кафтаном была рубашка из шелковой ткани полотняного переплетения покроя «кимоно» с длинными рукавами. От горловины до талии рубашки идет разрез, вдоль которого нашиты мел­кие металлические пуговицы и петли из тесьмы. Манжеты рукавов и по­дол рубашки были отделаны кружевами. На поясе прикреплены две петли из рулика, на которых подвешена туалетная сумочка, в которой лежали самшитовый гребешок и бронзовый орнаментированный наперсток. Под рубашкой находились широкие шаровары, сшитые из ластовиц и четырех равных полотнищ клетчатой полотняной ткани. Шаровары в талии, объе­мом 74 см, держались на шнурке.

Завершая описание этого костюма, отметим две пары кожаных сапо — жек. Одни из них представляли собой ноговицы из мягкой, отлично об­работанной кожи, типа лайковых изделий. Другие являлись верхними сапожками больших размеров, украшены тисненым орнаментом.

У женщины из Байрыма хорошо сохранилась прическа — волосы за­плетены в косы и уложены на голове в виде короны. В заплетенных косах видны два тонких шелковых шнурка, скреплявших прическу. Этим под­робным описанием женского костюма мы обязаны реставраторам ГИМа — С. Скопинцевой и Т. Никитиной.

Описанный костюм является уникальным памятником культуры средневекового населения не только Кабардино-Балкарии, но и всего Северного Кавказа.

Много фрагментов одежды найдено и в других памятниках республи­ки. Интерес представляют кожаные, остроносые тапочки из кабардинских курганов у сел. Старый Черек, фрагменты шапочек, обрывки тканей, кожи, из которых шилась одежда.

Островерхие дамские шапочки украшались металлическими, кону­сообразными навершиями, инкрустированными вставными камнями. Завершались они нередко лунообразными серебряными или позолочен­ными пластинками или обвивались крученой тесьмой и руликом. Лобная часть этих уборов украшалась различными орнаментированными диаде­мами из металлических пластин (ил. 119).

Неотъемлемой частью женского костюма являлись многочисленные украшения — перстни, серьги, кольца, браслеты, поделки из кости, кам­ня, дерева, железа, серебра и золота (ил. 114). Такую же часть их одежды и костюма составляли всевозможные железные ножички, ножницы (для стрижки овец и портняжные), двусторонние самшитовые гребешки, зер­кала, различные нашивки, бляшки и пр.

Археологический материал свидетельствует, что многие детали позд­нейшего женского костюма кабардинок и балкарок формировались в рас­сматриваемое время. Это относится и к нагрудным металлическим застеж­кам, наборным поясам из пластинок, островерхим шапочкам и т. п. (ил. 32).

Небезынтересно отметить, что островерхие конические шапочки но­сили еще скифские женщины в VII-V вв. до н. э. и женщины-аланки в VIII — IX вв. У кипчаков (половцев) подобные шапочки назывались «бокка», как и в детской речи балкарцев.

Фрагменты мужской одежды, представленные в археологическом ма­териале, говорят, что она также шилась из домотканых шерстяных тканей, войлока, кожи, меха. Большой интерес представляет кафтан из курганов у станицы Белореченской, описанный В. П. Левашовой. Один из кафтанов доходил до колен, сходившиеся борта застегивались от ворота до пояса крупными пуговицами. Там же был представлен халат прямого покроя, однобортный, без воротника. Кроился он из четырех полотнищ, в боковые швы вставлялись длинные клинья.

Мужские шелковые рубашки «китайского покроя» из цветной ткани, ворот которых завязывался тонкой тесьмой, из балкарских средневеко­вых склепов Верхней Балкарии описаны Г. Н. Прозрителевым. Находки остатков войлока и густоволокнистых тканей позволяют полагать, что уже в те времена были известны накидки из войлока или бурки.

Распространенный головной убор — башлык был известен еще ски­фам, очертания его встречаются в средневековых каменных изваяниях Северного Кавказа.

Географ I в. Страбон отмечает, что жители Кавказских гор «летом взби­раются на вершины, подвязывая подошвы из воловьей кожи». Как нам ка­жется, здесь нетрудно видеть прообраз кабардинских и балкарских гон- шарыхов и чабуров.

Судя по этнографическим данным, балкарцы в дождливую погоду ис­пользовали накидки — гебенек. Этот вид плаща бытовал у древних болгар, чувашей, алтайцев. Автор XIII в. Рашид ад-Дин пишет, что в дождливую по­году монгольские войска надевали «валянные из войлока капенеки».

Мужской костюм ХШ-XVII вв. украшался различными нашивками, бляшками и пр. Особым украшением в национальном костюме кабардин­цев и балкарцев являются газыри. По общему признанию этнографов, га — зырницы — это «карманы с мелкими отделениями, в которые вкладывали газыри — деревянные трубочки с заготовленными в них зарядами для ог­нестрельного оружия… К концу XIX в. в связи с появлением пятизарядной винтовки газырницы утратили свое значение и сохранились как украше­ние». Этим и объясняется их название хазыр — «готовый», вошедшее в ли­тературу, как газыри.

Археологические данные о средневековой одежде кабардинцев и балкарцев дополняются отдельными сведениями путешественников. Интериано в своем описании Черкесии пишет: «Верхняя одежда адыгов делается из валяной шерсти, наподобие церковной мантии… На голове но­сят шапку из этого же войлока… Носят сапоги и ботинки, надеваемые одни на другие и очень нарядные, а также широкие холщовые шаровары».

В 1654 г. Арканджело Ламберти в описании Колхиды (Грузии) приво­дит одно интересное сообщение, что в бытность его в Колхиде какой-то народ напал на «Московское царство, а часть его войск направилась на Кавказ, чтобы напасть на сванов и карачаевцев». Пришельцы были разби­ты, а среди убитых оказалось много женщин. Владетель Колхиды изъявил сильное желание, чтобы хоть одну из этих женщин доставили ему. Доста­вить живых женщин не удалось, но ему доставили несколько экземпляров их боевой одежды. «К панцирю внизу приделано что-то вроде юбки, кото­рая достигает до колен; она шерстяная, наподобие нашей саржи, но такая ярко-красная, что похожа на самую тонкую порфиру. Обувь была покрыта крохотными кусочками белой меди, величиной не больше булавочной го­ловки… Эти воинственные женщины, как мне передавали, обыкновенно воюют с татарами, называемыми калмуками».

Академик П.-С. Паллас, путешествуя в 1793 г. по Кавказу, среди прочих рисунков сделал зарисовки костюмов кабардинского княжеского сосло­вия. Отличительной особенностью их боевого одеяния была «боевая юбоч­ка» из плотной шерстяной ткани, скорее всего из войлока, ярко-красного цвета, обшитая по краям галунами. В собранном виде она прикреплялась к поясу с правой стороны. Более ранние сведения о таких юбочках дают среднеазиатские миниатюры XV в. Среди них есть изображения охотни­чьего костюма местных феодалов. В него входила короткая распашная юбка типа киргизской набедренной одежды — бельдемич.

Исследователи отмечают, что подобные юбки в прошлом служили бое­вым одеянием. В 1981 г. на Среднеазиатско-Кавказских этнографических чтениях было высказано мнение, что изображенные Палласом войлочные юбки кабардинских князей играли боевую защитную роль, как и бельде­мич, и восходят к нему своим происхождением. В 1634 г. Эмиддио Дортелли д’Асколи подтверждает, что излюбленным цветом для мужской одежды у черкесов был красный. По его словам, «носят они верхнее платье до ко­лен, рукава его сверху широки, снизу обтянуты и разрезаны или откры­ты вдоль, как у испанцев или французов. Чулки носят в обтяжку, башмаки узкие с одним швом спереди, без всяких украшений… Плащ из цельного куска материи, узкий около ворота, а внизу широкий, так что едва обрисо­вывает стан». Далее он говорит, что «замужние женщины прикрепляют к задней части головы как бы другую, набитую материями, так что они ходят словно с двумя головами. Девицы носят шапочки и распускают волосы».

В том же году монах Жан де Люк также отмечает красные рубашки из бумажных тканей, бурки из войлока и др. В 1668 г. Жан Батист Тавернье писал, что одежда черкесов «состоит из цветного платья, сделанного из хлопчатобумажной ткани…». Он также писал, что их женщины, как только выйдут замуж, меняют форму головного убора и «привязывают сзади го­ловы толстую подушечку из войлока и закрывают ее белым покрывалом, сложенным в мелкую складку».

Описываемые Тавернье башмаки, «сделанные как сверху, так и снизу из сафьяна и имеющие только один шов», очень близки фрагментам тапочек, найденным в кабардинских курганах у сел. Старый Черек.

О войлочных плащах указанных народов говорит и Адам Олеарий в 1653 г. Его описания женского костюма, и особенно головного убора, по­вторяют сведения Интериано и Тавернье: «На голове у них двойные чер­ные подушки, на которые они кладут сложенный бумажный платок или платок пестро вышитый, и затем все это связывают под подбородком. У вдов же сзади головы большие надутые бычачьи пузыри, обвитые пе­стрым флером или белой бумажной материей; издали получается впечат­ление, точно у них по две головы».

Спустя 30 лет на Кавказе побывал Я. Я. Стрейс, описания которого поч­ти повторяют сведения Олеария. Он, как и его предшественник, говорит об этих же «бычачьих пузырях» и что издали кажется, будто у них по две головы. Но добавляет, что зимой кабардинцы носят шубы, а летом ходят в одних рубахах — желтых, красных, синих или зеленых. Мужская одежда их состоит, по словам Стрейса, из «серого верхнего платья, поверх которого надевается бурка косматой, грубой шерстью наружу. Она завязывается или застегивается на пуговицу у шеи, чтобы ее можно было поворачивать в любую сторону». Почти то же самое об одежде адыгов, черкесов сообща­ет Энгельберт Кемпфер в своем труде, изданном в 1723 г.

Вот, пожалуй, и все сведения о средневековой одежде кабардинского и балкарского народов, которые мы можем почерпнуть из письменных ис­точников и археологического материала.

Нет сомнений в том, что основные элементы мужского костюма изуча­емых народов, распространенные в позднейшее время, формировались в рассматриваемую эпоху. Здесь прежде всего отметим бурки, башлыки, черкески, которые, по общему мнению этнографов, «свое наименование получили от русских, которые впервые увидели ее на адыгах-черкесах…». Балкарцы этот вид одежды называют чепкен. Под названием чекменона из­вестна узбекам, киргизам, кубанским казакам. Термин башлык происходит от слова баш — «голова», и в буквальном переводе означает «наголовник».

Пища. Интересный материал дают археолого-этнографические данные о средневековой пище кабардинцев и балкарцев. Как и в истории других народов Северного Кавказа, этот вопрос почти не изучен и не обобщены материалы археологии, этнографии и письменных источников. Наша по­пытка и в этом вопросе является первой пробой систематизации разроз­ненного материала.

Пища является существенным элементом материальной культуры лю­бого народа. Она формируется на протяжении всей его истории. В ней на­ходят отражение такие важнейшие стороны жизни, как хозяйство, культу­ра, исторические взаимосвязи с соседними народами на различных эта­пах развития.

Немаловажное значение в сложении всего комплекса пищи играет физико-географическая среда, фауна и флора исторической территории народа, поскольку все это накладывает существенный отпечаток на хозяй­ственную деятельность, которая непосредственно связана с производством продуктов питания. В силу всего этого пища больше, чем другой элемент ма­териальной культуры, характеризует хозяйственный уклад народа.

Вместе с изменениями формы и содержания хозяйства менялась или существенно дополнялась и пища. В технологии ее приготовления, рецеп­туре и терминологии очень часто отражаются и важные этнические пере­плетения, смешения, взаимовлияния различных племен и народов, и бо­лее всего соседствовавших длительное время. Одним словом, развитие и формирование пищи, самого необходимого элемента материальной куль­туры, связаны с весьма существенными сторонами жизни народа.

Кухонная утварь, форма подачи пищи, ее употребление, почитание старших за трапезой, членение туши, особенно жертвенной, подача пищи по социальному и возрастному рангу участников трапезы, ритуальная пища, различные церемонии и суеверия, связанные с приготовлением и приемом пищи, и многое другое имеют огромное значение для освещения и более глубокого понимания быта, нравов и верований народов Кабарды и Балкарии XIII-XVII вв.

Кабардинцы и балкарцы издревле живут в предгорьях и горах Центрального Кавказа, являются традиционными скотоводами. Поэтому в их пище на первый план выступает мясомолочная продукция. Земледелие значительно лучше было развито в Кабарде, а в Балкарии оно играло под­собную роль, вследствие чего мучная пища у первых была более распро­странена, чем у вторых.

Археологический материал не позволяет полностью восстановить средневековую кухню этих народов, но относительное представление о ней получить все же можно.

Употребление в пищу зерновых культур в XIII-XVII вв. подтверждается как находками зерен проса и ячменя в погребениях того периода, так и обнаруженными зернотерками, жерновами ручных мельниц, каменными ступами, пестами на поселениях и городищах. Находки в памятниках мно­жества костей домашних и диких животных говорят о том, что мясо этих животных составляло основу пищи названных народов.

Можно предполагать, что пища рассматриваемого времени вряд ли существенно отличалась от этнографически известной пищи XVIII-XIX вв., за исключением ограничений, внесенных исламом, и дополнений продук­тами позднейшего огородничества.

Некоторые блюда балкарцев и кабардинцев представляют историче­ский интерес. Прежде всего различные виды заквашенного молока — айран, который был неотъемлемой частью повседневной пищи и неоднократно упоминается в нартских сказаниях, зафиксирован средневековыми авто­рами. Гильом Рубрук, путешествовавший в середине XIII в., писал, что «им дали выпить своего коровьего молока, которое было очень кисло; они называли его айра». В прошлом у балкарцев был распространен кумыс, который китайскими источниками отмечается еще у гуннов в первых ве­ках н. э., а в XIII в. описан тем же Рубруком как молочный напиток у наро­дов Предкавказья. Не усматривая прямой преемственной связи, все же следует сказать, что кислое молоко, различные сыры, столь широко бы­товавшие у кабардинцев и балкарцев, знаменитый Геродот отмечает еще у скифских племен как их повседневную пищу. Он приводит слова скиф­ского мудреца Анахарсиса о том, что завтраком и обедом для каждого скифа служат молоко и сыр. Разумеется, что в данном случае имеется в виду кислое, заквашенное молоко, так как вряд ли древним кочевникам удавалось сохранить молоко в свежем виде на длительный срок. Скифы называли сыр иппак, что очень созвучно алтайскому названию пиштак и балкарскому бишлакъ. Но вполне возможно, что скифское название вос­ходит к общетюркскому термину аппак — «наибелый». Дело в том, что все молочные продукты у тюркских народов объединяются общим словом акъ, т. е. «белый». Вполне допустимо, что скифы называли сыр термином «наибелый», «чисто белый», т. е. аппакъ.

По сведениям Геродота, скифы изготовляли напиток асхи, название которого многие видные специалисты по древнегреческим источникам К. Мюлленгоф, В. В. Латышев, С. Я. Лурье связывают с тюркским словом ачы — «горький». Мне думается, весьма заманчиво сопоставить скифское слово асхи с балкарским термином ицхи — «напиток».

Традиционное блюдо кабардинцев, представляющее собой крутую ка­шицу из просяной крупы, — паста. Она употребляется вместо хлеба с жир­ной мясной пищей, очень часто упоминается в трудах многих путешествен­ников. Уместно вспомнить, что историк I в. Плиний пишет, что «просо лю­бят в особенности жители Камнании (Кумании? — И. М.) и приготовляют из него белую кашу; делается из него также очень вкусный хлеб».

Балкарцы и кабардинцы в прошлом заготавливали впрок муку — къу — ут из поджаренных зерен ячменя, позднее кукурузы и пшеницы. Эта мука готова к употреблению с айраном, сливками, молоком и маслом. В опре­деленной степени ее можно сравнить с заготовленными впрок сухарями. Интересно, что тот же Плиний говорит: «…сарматские племена также по большей части питаются этой кашей (пастой. — И. М.) и даже сырой мукой, примешивая к ней кобылье молоко». Безусловно, это под сырой мукой ав­тор не разглядел къуут, а под «кобыльим молоком» имел в виду кумыс.

Глубокую историческую традицию имеет широко практикуемое среди кабардинцев и балкарцев вяленое и сушенное на солнце мясо. Греческие и римские авторы, описывая быт кочевников, часто говорят, что те пи­таются сырым мясом, которое долго возят у себя под седлом. Не может быть сомнений в том, что эти авторы не употребляли сушеное мясо, кото­рое кочевники возили у седла вместе с айраном, сыром, маслом, мукой — къуутом. При таком снаряжении всаднику не было необходимости даже слазить с коня для утоления голода и жажды. А это имело очень важное значение при длительных переходах и кочевках.

Много интересных сообщений имеется у средневековых путешествен­ников о мясном бульоне — ляпс и шорпа, которыми обязательно сопровож­дается мясо, подаваемое к столу. Столь же часто упоминаются и различ­ного рода колбасные изделия кабардинцев и балкарцев, употребляемые в свежем виде. Среди них надо отметить сохта — колбасное изделие из свежей печени, почек, а также колбасное блюдо из свежего внутреннего жира, завернутого в кусочек рубца. Последнее блюдо кабардинцы назы­вают жарума, а балкарцы, как и многие народы Алтая, Средней Азии, име­нуют его жёрме, т. е. «завернутый».

Особенно почетной долей при торжественных тризнах и жертвоприно­шениях считается голова животного и порция, содержащая лопатку туши. Вероятно, поэтому археологи так часто находят кости черепов и лопаток в святилищах и культовых местах.

Такова в общих чертах краткая характеристика средневековой пищи кабардинцев и балкарцев.

Утварь. Домашняя утварь рассматриваемых народов изготовлялась из дерева, кости, шкур и пр. Для изготовления различных предметов быта из этих материалов использовались топоры, пилы, молотки, стамески, зуби­ла и мн. др., фрагменты и следы работы которых археологи обнаруживают при раскопках. Об этих орудиях труда и утвари имеются сведения в рабо­тах неоднократно уже отмечавшихся путешественников.

Широко использовались шкуры животных. Целиком содранная шкура овец шла на приготовление кожаных мешков — гыбыт, тулукъ, къапчыкъ и т. п. О таких мешках писали Плано Карпини и Гильом Рубрук.

Обработанные рога животных использовались, по словам Н. Витсена, в качестве стаканов. В археологическом материале часто встречаются фраг­менты деревянных чашек, ложек, столиков-треножек и т. п.

В XIII-XIV вв. на Северном Кавказе происходят коренные изменения. Многократные походы монголо-татарских войск через северокавказские земли, рейды во внутренние области, а затем такие же погромы армий Тимура — все это самым пагубным образом отразилось на экономике, культуре и социальном развитии народов Кабардино-Балкарии. По всему региону шел двуединый процесс — рост кочевий для захватчиков за счет роста запущенных земельных угодий коренных обитателей края.

Северный Кавказ вместе с Юго-Восточной Европой превращается в коче­вья золотоордынских ханов. Северокавказские земли, богатые пастбищами и плодородными пахотными угодьями, теперь составляют часть Джучиева улуса, или Золотой Орды. Здесь ее ханы разбивают свои ставки. Об этом красноречиво говорит тот факт, что в 1318 г. князь Михаил Тверской был вы­зван ханом Узбеком «в ставку на реке Сивинце» (река Сунжа. — И. М.).

Большие средневековые города Верхний и Нижний Джулаты, у ны­нешних станицы Змейской и города Майского, были переименованы в Татартуп, т. е. «Стан татаров». Прежде это были богатейшие города, где армия Тимура запасалась «провизией из тамошних зерновых запасов». Теперь же, после погромов Тимура, они прекращают свое существование. Народы Северного Кавказа, в т. ч. и Кабардино-Балкарии, и их земли оказа­лись втянутыми в систему военно-политический организации Золотой

Орды, за что и были разорены Тимуром. В конце XIV — начале XV в. предгор­ная полоса Северного Кавказа, прежде населенная аланами, покрывается густой сетью кабардинских курганов вплоть до реки Сунжи.

Основным занятием кабардинцев и балкарцев в описываемую эпоху по — прежнему оставались скотоводство и земледелие, значительно подкрепля­емые охотой, бортничеством, садоводством, рыболовством, различными ремеслами и промыслами. Однако не все эти виды хозяйства имели оди­наковую значимость в экономике народов. В зависимости от сложившихся в домонгольское время хозяйственных навыков, а также в силу различных физико-географических и климатических условий — в горах и на равнине, доминирующим занятием являлось либо скотоводство, либо земледелие, либо сочетание того и другого. В зависимости от этих же условий опреде­лялся удельный вес различных промыслов и подсобных занятий.

Земледелие. Основным земледельческим районом являлась предгор­но-плоскостная зона, т. е. Кабарда, но посильной обработкой земли и гор­ным земледелием занимались и жители гор — балкарцы

Определенное представление о земледелии этих народов дают архео­логические материалы. На ряде домонгольских поселений часто обнару­живались железные лемехи от плугов, мотыги, серпы, каменные зерно­терки, жернова ручных мельниц, ступы, песты и пр. В ряде кабардинских курганов, например у сел. Старый Черек, археологи находили зерна про­са. Истлевшие зерна ячменя исследователи обнаруживали и в средневе­ковых склепах Балкарии.

О развитии земледелия свидетельствуют обширные террасовые поля на склонах гор, неоднократно отмеченные многими авторами. Об этом же говорит и система поливных каналов, водопроводов из глинобитных, гон­чарных, деревянных труб на горных поселениях, а также наличие глубоких зерновых ям на поселениях и городищах Кабарды и крепостях Балкарии.

По сообщениям письменных источников, распространенной куль­турой у кабардинцев было просо, а у балкарцев — ячмень. Эти культуры хорошо известны в устном народном творчестве, в т. ч. и нартском эпосе балкарцев и кабардинцев.

Судя по сообщению Интериано (XV в.), у черкесов пахота велась на быках, а зерно они мололи на ручных каменных мельницах. Н. Витсен и Тавернье (XVII-XVIII вв.) говорили, что адыги «не обрабатывают несколько лет подряд одно и то же поле, а переносят ежегодно свои плантации с ме­ста на место». Это свидетельствует о навыках переложной системы земле­делия уже в описываемую эпоху.

В 1235 г. доминиканский миссионер Юлиан сообщает, что «в Алании во время пахоты все люди одного селения при оружии вместе идут на поле». В его сообщениях интересен и другой факт: когда путешественникам было необходимо из-за большой нужды продать нескольких своих работников, чтобы остальные могли продолжить путь, то им это сделать не удалось, «так как никто не умел ни пахать, ни молоть». Один из их работников «умел де­лать ложки и кое-что другое, за что иногда они получали немного проса».

Иосафат Барбаро (XV в.), говоря о стране «Кремух», рядом с которой живут «кавертейцы и асы», пишет, что «земля их изобилует хлебом, скотом и медом». В 1634 г. о наличии у них проса и другого зерна пишет Дортелли д’Асколи. Об этом же писал Жан де Люк. Сведения о земледелии у народов Кабарды и Балкарии XIII-XVII вв. имеются у Феррана, Кемпфера, Мотрэ и других авторов интересующей нас эпохи.

Все сказанное достаточно свидетельствует о роли земледелия в хозяй­стве народов нашей республики в далеком прошлом.

Скотоводство являлось основным видом хозяйственной деятельно­сти, основой всей экономики названных народов. Какова бы ни была доля земледелия, оно все же не могло заменить собой экономического значе­ния скотоводства, которое было развито и формировалось здесь на про­тяжении многих тысячелетий.

Различные изображения скотоводческого быта, находки большого ко­личества остеологического (костного) материала, предметов по уходу за скотом, по обработке продуктов скотоводческого хозяйства, обнаружи­ваемые археологами, убедительно говорят о доминирующей роли ското­водства в общей системе хозяйства кабардинцев и балкарцев. Скот обес­печивал их всем необходимым: продуктами питания, кожей и шерстью для изготовления тканей, войлоков, ковровых изделий, бурок, башлыков и другой одежды.

Высокому уровню развития скотоводства способствовала богатая кор­мовая база — прекрасные альпийские луга в горах и богатейшие речные долины, изобилующие сочными травами на равнине и в предгорьях.

Народы Кабарды и Балкарии разводили крупный рогатый скот, лоша­дей, овец, свиней, домашнюю птицу. Кости этих особей являются постоян­ными находками археологов.

Побывавший в Предкавказье в середине XIII в. Плано Карпини пишет, что «его жители очень богаты скотом — верблюдами, быками, овцами, коза­ми, лошадьми, а вьючного скота у них такое огромное количество, какого, по нашему мнению, нет в целом мире». Иосафат Барбаро дополняет это словами о том, что в тех краях «разводили прекрасных быков, что их хвати­ло бы вполне даже на итальянские бойни». Особое удивление вызывали у путешественников бараны с огромными курдюками, которые позднее по­лучили название «карачаевской породы» и восхищали даже лондонских гастрономов. Выдающихся успехов народы Кабардино-Балкарии достигли в области коневодства. Интериано писал об адыгах, что «часто они готовы отдать все свое имущество за коня, который им приглянется, и нет у них вещи драгоценнее хорошего коня». Эту же оценку продолжает Тавернье в следующей формулировке: «Их главное богатство заключается в стадах, в особенности в прекрасных лошадях, очень сходных с испанскими. Они имеют, кроме того, большое количество коз и овец, шерсть которых так же хороша, как и получаемая в Испании, так что московиты приходят и заку­пают ее для выделки войлока». Почти то же говорит и Кемпфер: «Их глав­ное богатство состоит в скоте и особенно в прекрасных лошадях, которые ценятся наравне с испанскими, затем в козах и овцах, из шерсти которых москвичи изготовляют войлок».

В скотоводстве, как и в земледелии, проявляется вертикально-зональ­ное размещение, дифференциация хозяйства. В горах разводили в основ­ном мелкий и в меньшей мере крупный скот. В предгорьях и степи домини­ровало разведение быков, коров, лошадей и меньше коз и овец.

О значительной роли овцеводства в Балкарии свидетельствует и древ­ний пастушеский двадцатиричный счет, который соседние пастухи, на­пример осетинские, категорически именуют «балкарским счетом». Кроме того, пастухи-овцеводы пользовались и специальными деревянными бир­ками с зарубками, как и древнетюркские племена Дебо,

Скотоводство было отгонным. На весенне-летний период скот отго­няли на горные пастбища, зимой содержали в стойлах, а иногда на око- лоаульных выгонах. Выгон на зимние пастбища практиковался в горных районах. Зимой со скотом уходили только мужчины, а летом и женщины, и целые семьи.

Большая роль скотоводства в жизни этих народов отражена в эпиче­ских сказаниях, детских играх, ритуальных танцах и пр. Скотоводство на­шло отражение и в народном календаре, празднествах, обрядах и обы­чаях. Например, первый ягненок сезона у балкарцев приносился в жертву покровителю овец Аймушу, чтобы был хороший приплод. Жертвенный ягненок назывался Тёлю баш — «Глава приплода».

У адыгов божеством-покровителем коней и наездников был Зейгут, по­кровителем овец — Емыш, покровителем рогатого скота — Ахин, покрови­телем пахотных волов — Хакусташ и т. д. Покровителем овец у балкарцев, как отмечено, являлся золоторогий Аймуш, а покровителем крупного ро­гатого скота — Долай.

Этот пестрый пантеон божеств красноречиво говорит об огромной роли скотоводства в жизни балкарцев и кабардинцев. В поверьях наших народов широко развиты заклинание, заговаривание скота, чтобы убе­речь его от хищных зверей. Практиковались народная ветеринария, си­стема оберегов и т. д.

У кабардинцев и балкарцев особо отмечался день выхода на сенокос. По словам Ш. Ногмова, кабардинцы август называли «сенокосным ме­сяцем», а у балкарцев, например, сентябрь считался месяцем «стрижки овец», октябрь был месяцем мясных заготовок на зиму.

Все сказанное довольно хорошо иллюстрирует большую значимость скотоводства в жизни кабардинцев и балкарцев.

Ремесло. Монголо-татарские погромы 1222-1240 гг. нанесли суще­ственный урон и этому виду хозяйственной деятельности. Захватчики сго­няли тысячи мастеров из завоеванных стран в свои ставки, города Золотой Орды и летние кочевья.

В XIII-XIV вв. в городах Золотой Орды — Сарае Берке, Маджарах, Астрахани и других — сложились целые кварталы потомственных ремес­ленников — выходцев с Северного Кавказа и из России. Современник Ибн

Баттута сообщает, что в Сарае живут разные народы, как то: «асы, которые мусульмане, кипчаки, русские и византийцы, которые христиане. Каждый народ живет в своем участке отдельно, там и базары их». Есть сведения, что там были и черкесские кварталы ремесленников.

Судя по археологическим находкам, ремесленники обрабатывали ка­мень, кость, дерево, шерсть и кожу, железо и другие металлы. Широко практиковалось золотошвейное мастерство и пр.

Почти каждый кабардинский курган XIV-XVII вв. содержит набор ору­жия — длинные сабли, лезвия которых нередко превышают 1 м, колчаны с десятками стрел, кинжалы, ножи, ножницы для стрижки овец, железные кресала, скобы для скрепления деревянных погребальных колод и другие предметы ремесленного производства. Почти те же предметы обнаружи­ваются в балкарских захоронениях, за исключением сабель.

Кабардинские и балкарские женщины XIII-XVII вв. широко пользова­лись различными ювелирными изделиями — перстнями, серьгами, коль­цами, браслетами и др.

По заключению специалистов лаборатории естественно-научных ме­тодов Института археологии АН СССР, на основе анализа железных пред­метов из памятников Кабардино-Балкарии можно утверждать, что в осно­ве кузнечной технологии того периода лежит свободная ковка металла с последующей тепловой обработкой готовых изделий. Это относится как к предметам быта (скобы, кресала, ножи, ножницы), так и к предметам во­оружения (сабли, стрелы, кинжалы).

Среди археологических памятников известны железоплавильни, вы­работки недалеко от сел. Верхний Чегем, у ледников Дых-тау и Хрум-къол и др. От одного из рудников у Дых-тау сохранились следы выработок, «крепленные деревянными стойками и пилеными досками». В Чегемском ущелье, по словам Гюльденштедта, добывали свинец и изготовляли порох. По словам Кемпфера, черкесы «очень трудолюбивы и добывают даже же­лезо». Вероятно, под «черкесами» автор подразумевал и горские племена, так как на равнине, на исторической территории кабардинцев, неизвестны железные рудники. Объединение под термином черкес многих кавказских народов региона практиковалось даже в академической науке вплоть до конца XIX в. Известно, например, что Президент Петербургской академии наук А. Я. Купфер еще в 1830 г. черкесами называл жителей карачаевского аула Схауат и указывал, что они показывали ему свои древние рудники.

Упоминавшийся Интериано писал, что черкесы сами делали свои стре­лы «и в целом мире не найти стрел, которые хватали бы так далеко и имели бы столь закаленное острие». Уместно отметить, что крымский хан в 1547 г. возложил на кабардинцев дань, в числе которой были указаны панцири. А Интериано писал, что черкесы даже «спят в кольчугах и панцирях».

О том, что кузнечное дело пользовалось большим почетом, может сви­детельствовать и тот факт, что кузница у кабардинцев и балкарцев пред­ставлялась священным местом, существовали культ железа, покровитель кузнечного дела и кузнецов. У балкарцев таким покровителем был первый нартский кузнец Дебет Златоликий, а у кабардинцев таковым был Тлепш.

В не меньшей мере было распространено ремесло по обработке камня. В камнерезном искусстве прежде всего необходимо отметить небывалое мастерство, проявленное при строительстве многочисленных склепов- мавзолеев и усыпальниц, уникальных оборонительных сооружений — ба­шен, крепостей, замков, сооруженных казалось бы в немыслимых труд­нодоступных местах горных утесов. Такое же мастерство мы наблюдаем и в различных каменных изображениях языческих божеств, ритуальных каменных изваяниях, надгробных каменных стелах с замысловатым орна­ментом и пр.

Большого мастерства достигли народы Кабарды и Балкарии в обработ­ке дерева. Из него изготовлялась в основном вся домашняя посуда, так как гончарное ремесло к этому периоду, видимо, пришло на территории нашей республики в упадок, и керамических изделий в археологических памятниках рассматриваемого времени почти нет.

Из дерева изготовляли предметы быта: посуду, пряслица для веретен, туалетные гребешки и гребни для обработки шерсти, предметы для об­работки кожи, различные шкатулки и пр. Об умении обрабатывать дерево свидетельствуют и отлично выполненные погребальные колоды, выдол­бленные из цельных стволов, составные гробовища, скрепленные посред­ством точно рассчитанных пазов и шипов, и другие изделия.

Столь же распространенным было ремесло по обработке кости, из ко­торой изготовлялись различные предметы быта, украшения, поделки, пу­говицы, наконечники для сельхозорудий и т. п.

Обнаруживаемые при раскопках обрывки домотканых тканей и из­делий из них, остатки войлочных предметов, фрагменты дубленой и сы­ромятной кожи и изделия из нее говорят об уровне развития этого вида ремесленного производства.

Особого искусства достигли женщины в золотошвейном рукоделии. Интериано писал, что они «не занимались никакими другими работами, кроме вышивания или тканья, красиво вышивая кисеты для огнива и ко­жаные пояса». Тавернье и Асколи пишут о кабардинках, что они вышива­ют золотом и серебром «седла, накладки колчанов и футляров для луков, башлыки и носовые платки». Исследователи и путешественники не раз восхищались мастерством женщин Кабарды и Балкарии в искусстве руко­делия. Например, неоднократно отмечали, что балкарки не бросают сво­их веретен даже по пути в соседнее село. Эта характеристика дословно повторяет слова римского дипломата и историка V в. Приска Панийского, сказанные о гуннских женщинах, что они, как отмечалось, «никогда не по­кидают своего веретена».

Все приведенные факты говорят о глубокой исторической традиции ремесленного производства у народов Кабардино-Балкарии.

Промыслы играли в экономике названных народов не меньшую роль. Среди них на первое место выходит традиционная охота, о чем красноре­чиво говорят находки костей различных животных, в т. ч. медведей, каба­нов, оленей, туров, барсуков, зайцев, лис, волков и др. Мясо некоторых из них употребляли в пищу, шкуры шли на шитье одежды, кости использова­лись для изготовления предметов быта, различных оберегов и т. д. Клыки кабана, например, использовались для разглаживания и утюжения швов различных изделий, клыки волка, лисы, медведя служили в виде подвесок — амулетов, оберегавших от различных болезней и сглаза.

Охота нашла глубокое отражение в фольклоре и народных поверьях, по которым покровителями охоты и охотников были у кабардинцев Мезитха, а у балкарцев Абсаты. Каменные изображения этих божеств известны в различных районах нашей республики, а одно из них хранится во дворе Национального краеведческого музея в городе Нальчике.

Есть определенные свидетельства и о рыболовстве. Среди археологи­ческого материала нередки глиняные грузила для сетей, обнаруживаемые в слоях XIII — XIV вв. на поселениях по берегам Терека. Шипы осетровых рыб были найдены и на высокогорном городище у сел. Верхний Чегем.

Средневековые авторы, имена которых уже несколько раз упомина­лись, часто говорят о наличии у народов Кабарды и Балкарии того вре­мени «много меда», о развитии у них бортничества. Отмечались также и различные садоводческие культуры, являвшиеся хорошим подспорьем в экономике.

Торговля. Немалое место в экономике кабардинцев и балкарцев зани­мала торговля. Об этом достаточно сведений в археологическом материа­ле XIII-XVIII вв. В кабардинских курганах и памятниках балкарцев очень ча­сто находили обрывки шелковых и шерстяных тканей, привозные самши­товые гребни, цветные камни для инкрустации перстней, колец, серег, а также сердоликовые, халцедоновые, пастовые и стеклянные бусы и мн. др. В некоторых кабардинских курганах в Пятигорье найдены золотоордын­ские монеты, а в могильнике у сел. Ташлы-Тала были обнаружены турецкие монеты Ахмеда III (1703-1730), битые в 1703-1704 гг. в Константинополе и Мисре; монеты Махмуда I (1730-1734), чеканенные в Константинополе в 1730-1731 гг. Но, несмотря на эти находки, торговля все еще оставалась меновой, о чем говорят слова современников: «…они не имеют монеты, а свои произведения обменивают». Причерноморские черкесы вели ожив­ленную торговлю с генуэзцами, которые возили соль, рис, мыло, пряности, горчицу, хлопчатобумажные ткани, шелк, бархат, ковры, слоновую кость, золотые и серебряные украшения и фарфор. Взамен вывозили сало, меха, шерсть, войлоки, бурки, а также мед, воск, лес, фрукты и др. Обо всем этом говорит устав «Генуэзских колоний» 1449 г.

О широких торговых связях народов нашего края писали Интериано, Эль-Омари, Гюльденштедт и др. По словам Гюльденштедта, балкарцы вели оживленную меновую торговлю с соседними народами — сванами, грузи­нами, кабардинцами. Он писал, что «малканцы приходят с толстым сукном, войлоками и тому подобным на еженедельную ярмарку в Они, что в Радше (Рачи. — И. М.) при Риони, и выменивают тут бумажные материи и пр. Но тем более сношения имеют базианцы (балкарцы. — И. М.) с кабардинцами и получают в Кабарде, в случае нужды, оленей и всегда российскую соль, бумажные материи, холст и сафьян. Все сие выменивают они на шерсть, толстое сукно, рожь, войлоки, лисьи и куньи меха, серу, которую они до­бывают близ Устожирта (Хуштосырт. — И. М.) в Чегемском округе, и огне­стрельный порох, ими самими приготовляемый».

Около 15 дней торговлей и «барышом занимался» один из послов Московского государства Ф. Елчин среди балкарцев и карачаевцев в 1639 г., следуя по Баксанскому ущелью в Грузию. Многие авторы говорят о существовании базаров в Пятигорье, куда съезжались купцы многих стран, в числе которых были и русские. В свою очередь купцы-черкесы и кабардинцы ездили по торговым делам в Москву. Так, Николай Варкоч, посещавший Москву в 1589 и 1594 гг., пишет, что в Москве «ведут торгов­лю многими превосходными товарами приезжие в большом количестве туземные и иностранные купцы из очень далеких краев… Кабардинской, Грузинской, Сибирской, Черкасской и других земель».

Приведенные материалы подтверждают существенное место и значе­ние торговли в экономической жизни кабардинского и балкарского наро­дов.

Социальная структура кабардинского народа изучена довольно хо­рошо, чего совершенно нельзя сказать о балкарцах.

После известных событий XIII-XIV вв. усиливается процесс продвиже­ния адыгских племен из Причерноморья на юго-восток. Как наиболее ак­тивная их часть — кабардинцы выходят из Закубанья в плодородные и бо­гатые долины Центрального Предкавказья. Заселение опустошенных мон­голами, а затем и Тимуром, пастбищных и пахотных угодий от Лабы и до Сунжи значительно способствует ускорению дальнейшего развития нара­ставших феодальных отношений в их среде. Все это способствовало еще более мощному скачку в социально-экономическом развитии кабардин­ского народа. В конечном счете это привело к значительному опережению кабардинцами соседних северокавказских народов. Именно поэтому они вызывали повышенный интерес к себе у молодого Русского централизо­ванного государства, искавшего на Кавказе надежного партнера в слож­нейших международных отношениях рассматриваемого времени.

Уже генуэзские документы XIV-XV вв. говорят о зихских князьях и пра­вителях, а в XV в. Интериано и Барбаро упоминают о знатных княжеских родах. Этот факт подтверждают и русские документы XVI-XVII вв. В под­чинении князей находились дворяне — уздени, свободные крестьяне — тльфокотли, крепостные крестьяне, в русских документах называемые ясачными людьми. Существовали и домашние рабы — унауты.

При рассмотрении социальной структуры балкарского народа необхо­димо учитывать, что предки балкарцев — аланы — в X-XII вв. находились на стадии развитых феодальных отношений и раннегосударственного обра­зования. А другая этническая группа их предков — асы — уже в XIV в. имела своих правителей, владевших неприступными и мощными крепостями и замками, которые с большим трудом пришлось покорять армии Тимура.

В 1967 г. автором этих строк была предпринята попытка объяснить социальную структуру Балкаро-Карачаевского общества с помощью археолого-архитектурных памятников рассматриваемого периода. Как известно, уже в памятниках XIII-XIV вв. у сел. Верхний Чегем, Ташлы-Тала и других имеются очень разнящиеся по богатству инвентаря погребения, содержащие изделия из серебра, шелка, привозные вещи и т. п. В срав­нении со множеством беднейших захоронений на тех же могильниках этот фактор проясняет многое в вопросах социального и имущественного рас­слоения общества. К XV-XVI вв. здесь имеются такие сильно укрепленные замки и крепости, как Зылги, Курнаят, Усхур, Болат-къала, Джабо-къала и др. В XVI-XVII вв. княжеские фамилии балкарцев — Абаевы, Балкаруковы, Айдеболовы, Крымшаухаловы и другие — имели собственные мавзолеи — усыпальницы, грандиозные башенные сооружения, носящие фамильные и личные имена князей. Весьма показательно, что княжеские мавзолеи всегда находятся в окружении рядовых и очень бедных захоронений, как и башни, замки в окружении бедных саклей горцев.

Сооружение таких огромных архитектурных ансамблей, безусловно, требовало большой и умелой организации наемного, а скорее всего при­нудительного, труда.

Все эти факты говорят о том, что в балкарской среде в XIII-XVII вв. мы наблюдаем глубоко зашедший процесс социальной и имущественной гра­дации, о котором свидетельствуют как сами памятники, так и документы XVI-XVII вв. В этих документах социальная верхушка именуется мурза­ми, владетелями, правителями. Грузинский историк и географ царевич Вахушти писал о Балкарии, что здешние овсы знатнее и почетнее других и что среди них имеются помещики и крепостные крестьяне.

Балкарские князья именовались таубий — «горский бий», а княжеское сословие называлось басиат. Последний термин восходит к этнониму предков хазар — басил, т. е. «главный народ». Вероятно, от этого же этно­нима происходит и грузинское название балкарцев — басиани.

Балкарская социальная знать объединялась термином Ак-сюек — «Белая кость». Таким же термином именовалась социальная верхушка древнетюркских племен еще в VII в.

За таубиями и басиатами в Балкарском обществе идут уздени — свобод­ные общинники, владевшие собственным хозяйством и живущие своим трудом. Вероятно, поэтому они и называются ёз + ден, что буквально озна­чает «от себя», «самостоятельно». Рожденные от брака таубия и узденя именовались чанка. В домашнем быту эксплуатировались рабы — къул, къарауаш (кул, караваш).

Многие исследователи устанавливают, что в Балкарии XV-XVII вв. уже шел процесс феодализации. Но тщательное изучение этой проблемы оста­ется насущной задачей историков Кабардино-Балкарии.

Феодальные отношения в Кабарде и Балкарии были тесно пере­плетены и скрыты под вуалью различных пережитков родового строя. Красноречивым проявлением этого являются такие институты родового строя, как левират — женитьба на вдове близкого родственника мужа, а также институт аталычества, название которого происходит от термина аталыкъ, т. е. «заменяющий отца». По этому обычаю ребенок, особенно мальчик, отдавался на воспитание до совершеннолетия в семью низкого сословия или родственника. В связи с этим интересно отметить, что еще в 922 г. подобный институт был описан Ибн Фодланом у древних болгар в сле­дующих словах: «Одно из их правил таково — если у сына какого-либо чело­века родится сын, то его берет к себе его дед, прежде его отца, и говорит:

— Я имею больше прав, чем его отец, на воспитание, пока он не сде­лается взрослым мужем».

Такова краткая характеристика социального строя и экономики наро­дов Кабарды и Балкарии в XIII-XVIII вв.

В истории народов Северного Кавказа время XIII-XVII вв. принято на­зывать эпохой позднего Средневековья, а не Новым временем, как в исто­рии классических европейских стран. В пределах отмеченных хронологи­ческих рамок в истории кабардинцев и балкарцев прослеживаются процессы становления их самостоятельной экономики и традиционной культуры, развития общественной, социальной структуры, установления политических, торгово-экономических и культурных взаимоотношений с Россией и соседними кавказскими народами и государствами. Особо важно подчеркнуть, что в этот период складываются мощные кровно­родственные, межэтнические связи балкарцев и кабардинцев, которые процветают и в наши дни.

Одним из крупнейших событий, затормозивших поступательное раз­витие экономики и культуры народов Кабарды и Балкарии, явилось монголо-татарское нашествие, начавшееся для Восточной Европы с пред­горий Кавказа. Горцы Северного Кавказа в 1222 г. совместно с аланами и кипчаками (половцами) первыми приняли удар монгольских полчищ. В следующем, 1223 г. все их вероломство испытали на себе войска русских князей на реке Калке. В связи с этими событиями русские летописи сооб­щают: «И мы слышахом, яко многи страны полониша, ясы, обезы множество избиша». Те же документы повествуют, что осенью 1238 г. ханы Менгукаан и Кадан приступили между Азаком и Кубанью к систематическому истреб­лению черкесов, организовывали против них специальные походы. И все же полностью покорить косогов, черкесов, аланов им не удавалось, что подтверждают путешественники XIII в., которые отмечали, что эти племена то платили дань, то не платили. В этом контексте уместно привести слова путешественника середины XIII в. Гильома Рубрука: «Аланы на этих горах все еще не покорены, так что из каждого десятка людей Сартаха двоим надлежало караулить горные ущелья, чтобы эти аланы не выходили из гор для похищения их стад на равнине».

Мы уже отмечали, что именно по этим линиям выхода из ущелий стро­или свои крепости и золотоордынские, и русские войска.

Уничтожительные погромы черкесов и асов устраивал и всемирный завоеватель Тимур в 90-х гг. XIV в. Так же как и в случае с монголами, севе­рокавказские народы сполна испытали силу и мощь тимуровских армий, выступая по необходимости, как подвластные народы, на стороне золото­ордынского хана Тохтамыша. По сведениям источников, на берегах Терека 14 апреля 1395 г. в районе крупнейшего средневекового города Нижний Джулат, расположенного у головного сооружения Малокабардинской оросительной системы близ современного города Майского, произошла крупнейшая битва между войсками Тимура и Тохтамыша.

После разгрома Тохтамыша Тимур остановился на отдых у Беш-тау и оттуда организовывал специальные походы против черкесов, которые, по словам летописцев, «сжигали луга, которые находились между Азаком и Кубанью, вследствие чего множество скота победоносного войска по­гибло на этом пути и оно бедствовало около 7-8 дней от бескормья». В наказание за это Тимур направил в Прикубанье лучших своих эмиров и приказал покорить эту страну.

Далее летописцы Тимура пишут: «Когда мысли Тимура успокоились от дел с областью русских и черкесов, то он со всем, подобным небосво­ду, войском повернул к горе Эльбурз… В намерении покорить неверных знамя, мир завоевывающее, направилось на Буриберди и Бурикана, кото­рые были правителями народа асов». Затем идет описание больших труд­ностей в преодолении горных массивов, штурма множества крепостей, сооруженных на недоступных скальных утесах. Эти события и крепости многие исследователи справедливо локализуют на территории Балкарии. Этот факт прекрасно совпадает с тем, что знаменитый географ и историк XIV в. Абу-л-Фида писал, что в те времена на Центральном Кавказе, вблизи Дарьяльского прохода, жили тюркоязычные племена асы.

Жестокие события связаны в истории народов Кабарды и Балкарии с происками вновь образовавшегося в XIV-XV вв. Крымского ханства, про­водившего на Северном Кавказе политику Османской Турции. «Не про­ходило и года, — пишет Жан де Люк, — чтобы крымские ханы не соверша­ли набега на черкесов и других горцев Северного Кавказа». Так, в 1545 и 1547 гг. хан Сагиб-Гирей опустошил земли Кабарды. В 1552 г. Девлет-Гирей разорил земли «пятигорских черкесов» за то, что те хотели «бить челом русскому царю».

В середине XVI в. начинают складываться первые русско-кавказские контакты. Они приобретают характер межгосударственных с образова­нием Русского централизованного государства и присоединением к нему Астраханского и Казанского ханств (1552, 1556).

В 1552 и 1555 гг. в Москву дважды прибывали адыго-кабардинские по­сольства, которые от имени своих народов и «всей земли черкасской», первыми среди народов Кавказа, били челом, чтобы присоединиться к России. Следующее посольство, тщательно подготовленное главным кня­зем Кабарды Темрюком, прибыло в Москву с такой же просьбой в июле

1557 г. Это посольство официально оформило добровольное присоедине­ние Кабарды к России, которое явилось крупным поворотным событием в истории народов Кабарды и Балкарии.

Тонкий и дальновидный политик Темрюк в сложных политических усло­виях XVI в. со знанием дела распорядился своими кровно-родственными возможностями. Выдав дочь Кученей (Марию) за Ивана Грозного, вто­рую дочь Алтынчач (тюркск.: Златокудрая) за астраханского царевича Бекбулата, а третью дочь Малхуруб за ногайского князя Тинехмета, сына хана Измаила (Кушева, 1963, с. 235), Темрюк Идаров умело использовал эти политические каналы в своих интересах в борьбе как с другими кабардин­скими князьями, так и с соседними народами региона.

Политика Темрюка вызывала недовольство его противников, искавших союза с Крымским ханством. Главным противником его был Пшеапшоко Кайтукин и шамхалы Тарковского княжества Дагестана. Вражда с ними вынуждала Темрюка часто обращаться к Москве с просьбой защитить его владения от недругов.

Эти просьбы не оставались без внимания. Царь направлял в Кабарду войска, которые помогали Темрюку наголову разбить своих врагов. Для укрепления владений Темрюка в 1567 г. в устье реки Сунжи была построе­на крепость Терки, в которой обустраивались казаки и войска.

Прочные русско-кабардинские отношения значительно способство­вали установлению и развитию русско-грузинских, русско-дагестанских, русско-осетинских, русско-чечено-ингушских связей.

Русско-кабардинские отношения XVI-XVII вв. изучены довольно об­стоятельно, изданы в двух томах документы, этому вопросу посвящены монографии, ряд статей и пр. Напротив, русско-балкарские связи подроб­но не изучались и не отражены в научной литературе, хотя документы намекают, что в составе отмеченных посольств могли быть представи­тели балкарского народа. На такую мысль наталкивает, кроме всего про­чего, и имя некоего Булгар-мурзы (Булгарьи-мурза) в составе посольства

1558 г., названного в числе «детей Темрюка». Но поскольку среди сыновей Темрюка, да и вообще в родословных списках кабардинских князей, не числится названный мурза, постольку термин «дети Темрюка» имеет сво­им источником некие политические взаимоотношения Булгарьи-мурзы с Темрюком. Более того, в названии имени нетрудно увидеть и этноним болкар, трансформированный в «Болгар-мурза». Так или иначе, вполне очевидно, что данный вопрос нуждается в серьезных дополнительных исследованиях.

Русско-балкарские контакты во многом способствовали расширению, укреплению и успешному развитию русско-грузинских связей, имевших огромное значение как для России, так и для Грузии в сложных междуна­родных условиях XVI-XVII вв.

Одним из первых письменных документов балкаро-грузинских контак­тов является надпись рубежа XIV-XV вв. на золотом кресте Спасской церк­ви в сел. Цховати Ксанского ущелья. Она гласит, что некий эристав Ризия Квенипновели сделал пожертвование этой церкви в память о том, что он попал в плен в Басиани (Балкарию) и был выкуплен на средства святой церкви.

В связи с необходимостью налаживать контакты с Грузией и ее от­дельными княжествами Россия приступает к тщательному изучению гор Центрального Кавказа, одновременно разыскивая здесь и различные ис­копаемые руды. В результате этого имя балкарского народа попадает в рус­ские документы. 11 января 1629 г. терский воевода И. А. Дашков сообщает в Москву, что «в горах по реке Сукан-су и Черек имеются серебряные руды и что тем местом «Балкар» владеют балкарские мурзы Абдаулла и Апши», мать которых была сестрой ведущего кабардинского князя Пшимахо Канбулатовича Черкасского.

В 1639 г. русские послы Павел Захарьев и Федот Елчин шли в Имеретию и обратно по Баксанскому ущелью, через перевал Донгуз-Орун. На этом пути они недалеко от современного города Тырныауза, в местности Эль- Джурт, 15 дней гостили у карачаевских князей Крымшаухаловых и по­казывали им специальные, отдельные от кабардинских князей, грамоты русского царя. Такие же грамоты показывали послы 1650 г. Толочанов и Иевлев, прошедшие через Балкарию по рекам Сукан-су и Череку, по пере­валу Гезефцек в Имеретию и обратно. В Балкарии их радушно встречал, снабдил вьючными лошадьми и провизией тот же балкарский владетель Абдаулла (Айдабол) и Алибек.

Артутай Айдаболов сыграл огромную роль в налаживании русско — грузинских и русско-балкарских отношений. Дело в том, что для успешного развития контактов с Грузией Россия могла пользоваться в то время толь­ко услугами Кабарды и Балкарии, так как пособники Персии и Турции — крымские ханы, тарковские шамхалы Дагестана объединенными силами перекрывали все пути этих сношений. Весной 1658 г. кахетинский царь Теймураз выехал в Москву для переговоров. В Балкарии, через которую пролегал путь этого посольства, к Теймуразу присоединился известный балкарский князь Артутай Айдаболов. Личность его, как нового партнера в налаживании русско-грузинских отношений в процессе предыдущих по­сольств, вызвала живой интерес в столице России. Этот интерес усиливал­ся и лестными отзывами послов Толочанова и Иевлева.

Артутай безотлагательно был принят государем Алексеем Михай­ловичем и наравне с Теймуразом высоко был одарен «сорока соболями стоимостью в сорок рублей». Артутай пробыл в Москве около года. Хотя прямых документов их беседы с царем не обнаружено, нет сомнения в том, что они прежде всего касались судьбы балкарского народа в ту тяже­лую эпоху и затрагивали вопросы, интересовавшие и Россию, и Балкарию. Это тем более вероятно, что беседы проходили при Теймуразе, который решал вопросы присоединения Грузии к России.

Ровно через 35 лет после описанных событий в Россию бежал имере­тинский царь Арчил, гонимый с престола как внутренней междоусобицей, так и натиском Турции и Персии. Путь его пролегал, как и путь Теймураза, через Балкарию в Терки. По дороге в Терки на Арчила напали отряды тар­ковского шамхала Будая и князя Малой Кабарды Кульчука Келембетова. Напавшие на Арчила северокавказские владетели в сложной междуна­родной обстановке того периода придерживались — первый персидской, а второй крымско-турецкой ориентации. Арчил находился у них в плену с сентября — октября 1693-го по ноябрь того же года. Шамхал Будай гото­вился выдать его персидскому шаху, а Кульчук хотел отдать его крымскому хану. Однако «красота и мужество Арчила сделали такое впечатление на жену Кульчука, что ночью она доставила ему средство к побегу: он скрыл­ся в Басян, а его люди ушли в Дигор», — повествует документ.

В Терках 28 ноября 1693 г. встретились архимандрит Лаврентий, при­бывший из Москвы и следовавший с другими грузинами в Имеретию, и другой духовный сановник по имени Николай, состоявший в свите Арчила. Последний и рассказал о покушении и пленении Арчила и «его бегстве в Балкари, т. е. в страну при истоках Малки». Но конкретное место обитания Арчила оставалось в строжайшей тайне. Когда к Кульчуку явился посол от шамхала Будая с требованием выдать Арчила, последнего в Терках уже не было. Кульчук, боясь расплаты, скрылся бегством, а разъяренный Будай ворвался в его владения, «сжег его дом, потравил весь хлеб и угнал скот». Сыщики шамхала рыскали по всей Кабарде, но найти Арчила не смогли.

Астраханский воевода Петр Иванович Хованский был уведомлен о случившемся с Арчилом только в январе — феврале 1694 г. прибывшими к нему горцами и терским воеводой. Небезынтересно отметить, что теми горцами были «Азамат-мурза Елмурзин сын Байтереков, да Кошкарин, да Тлев Уразаев». Узнав о том, что для нового пленения Арчила на помощь шамхалу Тарковскому крымский хан выслал отряд из 500 человек и что на сторону врагов Арчила встали донские казаки, князь Хованский поднял на защиту Арчила «все племена, признававшие власть московского госу­даря».

В своем письме от 15 апреля 1694 г. Арчил писал терскому воеводе, «что находится в Балкарии, чтоб его оттуда вывели». Однако вывести его оттуда удалось лишь в сентябре 1696 г. В письме от 20 мая 1696 г. Арчил пи­сал на имя «наследственных самодержцев всея России, великим князьям Иоану Алексеевичу и Петру Алексеевичу», что он находится в Балкарии и описывает, как это случилось: «В 1692-1693 годах мы не обращались с просьбою к государям, не требовали подпоры и вооруженной помощи. Но в Кабарде напали на нас сын шамхала и Кульчука-мирза, едва не убили нас: мы обязаны спасением только Богу и Вашему чистому праву. Теперь я не могу ни оставаться здесь, ни прийти к Вам, под руку, без вооружен­ной помощи». Письмо это было получено государями 5 сентября 1696 г., а имеющиеся сведения говорят о том, что осенью того же года Арчил вновь занял свой престол в Имеретии. Из приведенного эпизода вытекает, что Арчил пробыл в Балкарии около трех лет — с ноября 1693-го по сентябрь 1696 г. Таким образом, описанные факты говорят о глубоких исторических корнях грузино-балкарских и русско-балкарских взаимоотношений.

Подводя итог изложенному, можно сказать, что эпоха XVI-XVII вв. являет­ся для истории кабардинского и балкарского народов крупным поворотным этапом, который вывел их на широкую историческую магистраль в будущее.

По сведениям античных и средневековых авторов, предки кабардинско­го народа входили в круг так называемых синдо-меотских племен Нижнего Прикубанья и Приазовья, имевших тесные культурно-экономические кон­такты с Причерноморским Боспорским царством.

В различных источниках предки кабардинцев именовались зихами, керкетами, косогами, черкесами.

Основные археологические памятники материальной и духовной куль­туры адыго-кабардинцев в период, предшествовавший событиям XIII — XIV вв., сосредоточены на их этнической территории в Нижнем и Среднем Прикубанье, где они сформировались как самобытные этнические группы адыгов. Такое размещение археологических источников подкрепляется и целым рядом письменных сведений того периода. Так, известный араб­ский ученый Масуди в X в. писал, что «по соседству с аланами, между горой Кабхом (Центральный Кавказ. — И. М.) и Румским морем (Черное море. — И. М.) находилось племя по имени Кешак» (косоги. — И. М.).

В том же, X в. анонимный персидский источник Худуд-аль-Алем сооб­щает, что на западе аланы граничат с землей «кесак» на берегу моря Гурз (Черное море. — И. М.). К западу от аланов и Кавказских гор помещает каса — хов (косогов) и византийский автор X в. Константин Порфирородный.

Подробно описывая монгольское нашествие 1222 г. на Центральный Кавказ и перечисляя местные племена, знаменитый Ибн аль-Асир не на­зывает среди них кабардинцев или кашков. Не упоминают их здесь и лето­писцы Тимура в 1395-1396 гг. Наоборот, они сообщают, что великий Тимур после разгрома золотоордынского хана Тохтамыша на реке Терек, близ со­временного города Майского, останавливается на отдых в Бештау и оттуда снаряжает специальный отряд для покорения черкесов на Кубани.

В некоторых научных кругах распространено предположение И. М. Дьяконова о том, что в центральной и западной частях Северного Кавказа в III тыс. до н. э. обитали племена, либо непосредственно принад­лежащие абхазо-адыгской языковой группе, либо говорившие на языках, родственных абхазо-адыгскому. Однако известный специалист по исто­рии и культуре Кавказа эпохи бронзового века Р. М. Мунчаев доказыва­ет, что «предположение Дьяконова чрезвычайно трудно признать. До сих пор мы не имеем ни одного убедительного свидетельства в пользу этого в памятниках III тыс. до н. э. Здесь нет ни одного источника, в котором был бы запечатлен хотя бы один из этих языков. Что это за племена (будто бы говорившие на Северном Кавказе на абхазо-адыгском языке в III тыс. до н. э. — И. М.), откуда они сюда проникали и на каком языке говорили, остается не­ясным. Можно ли их связывать с кашками, обитавшими в конце III — начале II тыс. до н. э. на северо-востоке Понта? Для ответа на этот и подобные это­му вопросы мы пока не располагаем сколь-нибудь надежными данными» (Мунчаев, 1975, с. 411-413).

Из приведенных фактов видно, что некие племена кашков как в III — II тыс. до н. э., так и в эпоху Средневековья обитали где-то на восточных берегах Черного моря.

Очень важные сведения о расселении кабардинцев на территории Центрального Предкавказья дают исследования известных кабардинских археологов Р. Ж. Бетрозова и А. X. Нагоева. Всесторонне проанализиро­вав материалы из кабардинских курганов, они пишут, что переселение кабардинцев на нынешние территории началось в конце XIV — начале

XV в., после погромов местных племен полчищами Тимура. «Максимальное же расселение кабардинцев, по их мнению, приходится на XV — начало

XVI века» (Нагоев, 1974, с. 44; Бетрозов, 1980, с. 141-142).

В подтверждение этой даты много исторических и фольклорных дан­ных приводит кабардинский ученый В. Кудашев в своем известном труде «Исторические сведения о кабардинском народе», посвященном 300-ле­тию Дома Романовых и изданном в Киеве в 1913 г.

Древнейшие предки балкарцев неразрывно связаны с древними племенами Кавказа и кочевниками-овцеводами Евразийских степей. Проникновение кочевнической древней курганной культуры, зарожден­ной в Междуречье рек Волги и Урала в конце IV — начале III тыс. до н. э., на Северный Кавказ и Закавказье свидетельствует о тесных культурных и этнических контактах древних кавказских племен с древнейшими кочев­никами. Археологический материал говорит о смешении культуры кавказ­цев и кочевых племен конца IV — начала III тыс. до н. э. Подобная интег­рация культурных течений заложила праоснову формирования предков балкарского народа.

В эпоху раннего Средневековья (до монгольского нашествия) предками балкарцев были тюркские племена — асы, аланы, болгары, сабиры, — боль­шинство из которых входило в гунно-болгарское объединение. По сведе­ниям древнеармянских источников, еще во II в. до н. э. Кавказские горы назывались «Землей болгар», а по сообщению Прокопия Кесарийского, в V в. Дарьяльским проходом владели гунны. В VII в. в Прикубанье была создана Великая болгарская держава хана Кубрата, охватывавшая районы нынешних Кавминвод. Основным городом был Хумара, расположенный на правом берегу Кубани, близ аула Хумара в Карачаево-Черкесии. Он представлял собой большой город-крепость, обнесенный мощной оборо­нительной каменной стеной шириной более 5 метров.

В конце VII — начале VIII в. Болгарское государство было разгромлено хазарами и болгары были включены в Хазарский каганат, представляя в нем южные окраины, граничащие с Грузией.

После распада Хазарского каганата, в X — XIII вв., предки балкарцев, объединенные под эгидой аланов, образовали крупное государственное объединение с широкими культурно-экономическими связями со множе­ством средневековых государств мира.

Археологические и эпиграфические памятники предков балкар­цев — аланов и болгар — густой сетью покрывают почти всю территорию Северного Кавказа от верховий Кубани до Терека. Среди них можно отме­тить аланские городища Нижний и Верхний Архыз на Зеленчуке, Нижний и Верхний Джулат на Тереке, городища и поселения, могильники ала­нов и болгар у селений Кёнделен, Лашкута, Заюково, Кызбурун, Нижний и Верхний Чегем, Аргудан, Лескен, Кешене-аллы и мн. др. Огромная масса археологических памятников тюркских племен сопровождается таким же количеством тюркских названий местностей — гор, рек, урочищ Северного Кавказа. Достаточно отметить такие балкароязычные топогидронимы, как Ак-баш, Беш-тау, Кызбурун, Кишпек, Эльхот, Лачин-кая, Терк, Кобан, Балкъ (Малка), Черек, Чегем, Бештамакъ и др. Последний топоним, как место слия­ния «Пяти устьев» — т. е. рек Терек, Черек, Чегем, Баксан, Малка, у нынеш­ней ст-цы Екатериноградской, упоминается в трудах европейских авторов XVIII-XIX вв. Сохранение этого топонима чрезвычайно важно, потому что в окрестностях давно уже живут нетюркские народы, а название остается прежним.

В результате событий XIII-XV вв. территория народов Северного Кавказа значительно сократилась.

Картографирование археологических памятников кабардинского на­рода XIV-XVII вв. показывает, что в этот период своего расселения терри­тория Кабарды доходила по линии предгорий вплоть да берегов Сунжи (Нагоев, 1974, карта).

Основные материальные свидетельства о расселении кабардинцев — так называемые Кабардинские курганы — достаточно четко определяют их гра­ницы. По исследованиям археологов, самые южные границы проходят по зоне предгорий, примерно по линии современных селений — Каменномост,

Заюково, Лачинкай, Шалушка, Вольный Аул, Псыгансу, Лескен (Нагоев, 1974, карта). Изучение этих памятников приводит исследователей к выводу о том, что «Кабардинские курганы в большом количестве встречаются в рав­нинной и особенно в предгорной частях Центрального Предкавказья. Они совершенно неизвестны в горах и степях» (Там же, с. 44).

По линии выходов из ущелий, где ограничиваются южные пределы распространения Кабардинских курганов, воздвигали свои крепости и зо­лотоордынские ханы, каждый пятый воин которых должен был охранять выходы из ущелий от аланов, укрывшихся в горах. Именно по этой же ли­нии выходов из ущелий строит свою оборонительную линию и Россия по рекам Черек, Нальчик, Чегем, Баксан, Малка (В. Кудашев; В. Жилиховская).

Определенные сведения о границах Кабарды содержат труды ученых и путешественников XVIII в. Грузинский царевич Вахушти в 1745 г., описывая границы горских народов Кавказа, говорит, что «Басиани (т. е. Балкария) на севере доходит до выхода реки Терек из ущелий на равнину» (Вахушти, 1954, с. 150).

В 70-х гг. XVIII в. академик Паллас писал, что ближе к верховьям Баксана находились Атажукины поселения, а в среднем течении той же реки, у подножий гор, располагались Мисостовы владения, главное место пребы­вания которых было в Кызбуруне (Волкова, 1974, с. 44, 45, 51).

В 1886 г. сын видного кабардинского владетеля Конова — Магомет, со­провождая С. Ф. Давидовича из Пятигорска в Верхний Баксан, заявил, что выше аула Атажукиных (Заюково) дорога по Баксанскому ущелью ему не­знакома (Исторический вестник. Т. 28. 1887. С. 346). Этот факт переклика­ется со словами Палласа, что самым высокогорным аулом кабардинцев являются аулы Атажукиных.

В 1869 г. в докладной записке Кавказского военного округа военному министру о разграничении Горских обществ с Большой Кабардой напи­сано, что «земли кабардинские служат продолжением ущелий, занятых Горскими обществами».

Крупнейший знаток документов XVI-XVIII вв. по русско-кавказским от­ношениям Е. Н. Кушева приходит к заключению, что «кабардинцы занима­ли равнинные места и предгорья по левым притокам Терека, до входа в горные ущелья (Кушева, 1963, с. 91, 95).

В 1836 г. Хан-Гирей писал, что «от выхода из гор до принятия реки Сунжи Терек течет через земли черкесов». В том же году Бларамберг, составитель топографического, статистического и военного описаний Кавказа, отме­чал, что «Кабарда расположена к югу от Георгиевска и Моздока, парал­лельно, так сказать, этим городам. Ее ширина — от 30 до 80 верст вплоть до Черных гор Кавказа (Лесистый хребет. — И. М.) и протяженность ее до 200 верст от Подкумка до Сунжи» (Адыги, балкарцы и карачаевцы… с. 409). Те же параметры для Кабарды указывает и Хан-Гирей.

Точно те же параметры (ширина от 30 до 80 верст) соблюдены на топо­графической карте Черкесии 1830 г. (Н. Дубровин). Причем самое узкое место, примерно в 30 верст, приходится на «переход от бассейна Кубани к бассейну Терека», т. е. к районам Подкумка и Джинал-сырта, а самая ши­рокая полоса, в 80 верст, охватывает линию от Моздока в направлении Баксана и Нальчика. Если перевести на современную карту эти данные, мы получим границы Кабарды XVIII-XIX вв.

На протяжении XIX в. предпринимались попытки отодвинуть земли балкарцев как можно в глубь гор, даже за Скалистый хребет, чуть ли не к подножию снежных вершин. Одним из таких никем из местной, областной и царской администраций не поддержанных проектов разграничения зе­мель Балкарии и Кабарды был проект Л. Кодзокова от 24 октября 1863 г.

Будучи председателем Поземельной комиссии, Кодзоков настаивал определить границы между Кабардой и Балкарией по линии: от впадения рек Камык, Герхожан в Баксан, далее через Холам, до впадения Карасу в Черек и т. д.

Аргументы Кодзокова сводились к следующему:

1. В очерченных им границах якобы находятся «известные памятники и могильники кабардинских аулов».

2. Границы, обозначенные кабардинцами, правдоподобны, потому что «указываемые ими границы могли быть вследствие той силы и того пре­имущества, которыми они некогда пользовались над горскими общест­вами».

Балкарцы настаивали на своих границах примерно по линии: где река Псыгансу впадает в Черек, далее от впадения реки Хаюко в Баксан (близ совр. сел. Лашкута) и далее по пастбищам Хаймаша. Свои требования они аргументировали следующим образом:

1. «С водворения русского правительства на Кавказе горские общества не имели с Кабардой определенных границ и горцы не встречали препят­ствия пользоваться постоянно пастбищами даже ниже поселений кабар­динских аулов».

2. «Землями ниже кабардинских поселений до пришествия в край ка­бардинцев балкарцы владели и пользовались ими в последнее время без платы и границ с Кабардой не имели».

Этот спор не смогли решить и медиаторским, третейским, судом.

Сопоставив утверждения Кодзокова о памятниках и могильниках ка­бардинцев в горах со всеми вышеизложенными фактами, нетрудно по­нять, что ни один исследователь древностей Кабарды не может подтвер­дить голословные заявления автора «проекта».

Аргументы балкарцев подкрепляются всеми вышеприведенными историко-археологическими фактами, которые свидетельствуют о том, что в памяти народа сохранилась историческая обстановка двух-трех сто­летий, истекших с XV-XVI вв.

Проект Кодзокова не был сколь-нибудь серьезно воспринят тогдашней администрацией всех уровней. Вот как оценивали этот проект тогдашние власти:

1. «Когда медиаторское решение не состоялось, то будто бы когда-то существовавшие границы были определены личным произволом предсе­дателя комиссии и создались, конечно, в его воображении, потому что в основании этого определения не положено никаких данных».

2. Начальник Терской области Лорис Меликов (покровитель всех дей­ствий Кодзокова) писал: «При этом считаю долгом заявить, что во всяком случае границу придется назначить властью административною, потому что требования как кабардинцев, так и горцев до того преувеличены, что к со­гласию их взаимных претензий не представляется никакой возможности».

Такова была тогдашняя участь необоснованного проекта Л. Кодзокова. Вряд ли в наше время стоит вытаскивать на свет и пытаться вдохнуть жизнь в подобные документы, отвергнутые историей.

Необходимо сказать, что узаконенных, закрепленных в докумен­тах каких-либо границ между балкарцами и кабардинцами никогда не было. Оба народа веками мирно и доброжелательно жили в тес­ных экономических, культурных, кровно-родственных контактах. Именно такой характер жизни мы должны отстаивать и углублять ради общего блага всех народов Кабардино-Балкарской Республики.

Принято считать, что этническая история адыго-кабардинцев изучена лучше, чем история других народов. Однако данная проблема все еще нуждается в дополнительной аргументации многих положений. К сожа­лению, догадка Ш. Ногмова о том, что в этнониме адыге сохраняется имя древних антов — анты, «изменившееся с течением времени» в адыге или адыхе, не могла получить научного обоснования. Л. Лопатинский пытался связать этноним адыге с названием племени зихи «через промежуточную форму» а-дзиге. Термин зихи является одним из древних названий адыгов. Этот этноним встречается еще у Страбона (I в.), но он не смог более или менее правдоподобно указать район обитания этих племен. По его сло­вам, зихи (зиги) обитали где-то между Черным и Каспийским морями, на побережье Азова, рядом со скифами, савроматами и др.

Незаслуженно забыто объяснение Ш. Ногмова, который справедливо выводил термин зихи из адыгского слова цух — «человек». Ш. Б. Ногмов пи­сал, что «наши предки сделались известными своим соседям под названием человеков: циг, джиг, цух». Тем не менее исследователи до сих пор не пред­приняли попытки проанализировать слова Ногмова и указанный этноним.

Многие авторы считают предками адыгов племена синдов и меотов, хотя некоторые ученые говорят, что этот тезис уже давно и безнадежно устарел. Опровергнуть или подтвердить генетическую связь адыгов, син­дов и меотов весьма сложно. Во-первых, в письменных источниках этно­ним меоты объединяет несколько разноязыких племен и носит собира­тельный характер для обозначения племен, обитающих вокруг Меотиды (Азовского моря). Достаточно вспомнить, что Страбон к числу меотов от­носил синдов, дандариев, торетов, агров, тарпетов, обидиакенов и мн. др. Во-вторых, еще остается невыясненным, как произошел этноним меоты — от имени моря Меотиды или море получило название от имени народа, населявшего берега Азова? Плиний считал, что море получило название от имени народа, а Страбон писал, что название моря происходит от слова мотоас, т. е. «мутный» на языке племени ассиаков. Если вспомнить, что ас — сиаками осетины называют балкарцев, то становится весьма примечатель­ным тот факт, что слово «мутный» на балкарском языке будет звучать мут — хус, что очень близко страбоновскому термину. В-третьих, участие синдов и меотов в этногенезе кабардинцев некоторые считают устаревшей гипо­тезой лишь потому, что формант ты в осетинском языке означает мно­жественное число. Однако является большой и общепринятой ошибкой считать, что носители этнонима говорили на том же языке, на каком объяс­няется данный этноним или его частица. В-четвертых, формант ты, ат об­разует множественное число в монгольском и тюркском языках. Поэтому вряд ли можно считать осетино-иранскими такие этнонимы, как яку + ты, буря + ты, го + ты, тетракси + ты, или такие топонимы, как Карпа + ты, Суде + ты, Дуглат, Ойрат, Конграт, Арат и мн. др. Кроме всего этого, по словам самих же авторов — сторонников теории синдского происхожде­ния адыгов, термин син является тюркским и означает «памятник». Но вряд ли отсюда можно делать вывод о тюркоязычности синдов.

Таким образом, проблему о языке синдов и об их отношении к адыгам приходится оставить открытой, а тем более, что есть авторы, утвержда­ющие фракийское происхождение самих синдов.

Адыго-кабардинцам свойствен еще один, до конца не выясненный эт­ноним — черкес. Видные тюркологи А. Н. Баскаков, М. И. Артамонов связы­вают этот тюркский термин со словами чер/чир — «войско». Вторая часть термина означает кес — «резать». Таким образом, Данный термин может означать «режущее войско». Но более вероятным кажется объяснение второй части слова тюркским киси — «человек», как это наблюдается во множестве тюркских этнонимов: Алтай-киси, Чу-киши, Ас-киси, обозна­чающих «алтайский человек, чуйский человек, асский человек» и др. Из этих разъяснений становится очевидным, что термин черкес может озна­чать: «войско + человек», равнозначное понятию «воин, военный» и пр. Подобное толкование подтверждается множеством находок оружия: сабли, наконечники стрел, колчаны — в кабардинских погребениях XIV — XVII вв. В памятниках чеченцев, ингушей, осетин, балкарцев, карачаевцев такого обилия оружия не встречается.

В X в. становится известным еще один этноним адыгов — косог, бытовав­ший среди племен хазарского времени — рубежа VIII-IX вв. По словам ав­торов X в. Константина Багрянородного и Абу-ль-Хасана Али аль-Масуди, косоги жили «между Кабхом (Кавказом. — И. М.) и Румским (Черным. — И. М.) морем… Над Казахией (Косогией. — И. М.) — Кавказские горы, а за горами земля Алания…». Из этих сведений ясно видно, что косоги жили западнее аланов, граничащих по реке Лабе.

Существует предположение, основанное лишь на созвучии слов косог и кошак (кашки). Следуя ему, некоторые авторы отождествляют средневе­ковых косогов с переднеазийскими кашками II тыс. до н. э.

Однако ведущие археологи давно сомневаются в возможности такого отождествления. Например, Р. М. Мунчаев пишет: «Что это за племена, отку­да они сюда проникли, на каком языке говорили, остается неясным. Можно ли связывать кашков с адыго-абхазами? Для ответа на этот вопрос и подоб­ные ему мы пока не располагаем сколь-нибудь надежными данными».

Если учесть, что термин косог появляется в тот период, когда в Южно­Русских степях и на Северном Кавказе господствовали хазарские племена, и что тюркские племена называли себя по количеству входящих в их со­став подразделений: Он-ок, Уч-ок и т. п., то неудивительно появление тюрк­ского названия племен кос + ок, т. е. «пара стрел», «объединенные стрелы» и пр. Сам термин происходит от тюркского кош — «объединяй, соединяй». Именно объединения многих племен адыгов, бжедухов, жанеевцев, чер­кесов, кабардинцев, шапсугов и других именовали себя термином адыги.

Мы отметили лишь незначительные моменты этнической истории адыго-кабардинцев, а именно происхождение их этнонимов. Но эти слег­ка затронутые вопросы могут сыграть важную роль при освещении этни­ческой истории названных народов.

Этнографический материал является бесценным источником для из­учения сложного этногенетического процесса в истории любого народа. В этом материале наиболее отчетливо отражается участие различных пле­мен. На фоне этого материала более красочно звучат данные других смеж­ных наук: истории, языка, археологии, антропологии.

Особого внимания заслуживают такие элементы традиционной культу­ры, которые не встречаются у соседних народов. Прежде всего начнем с материальной культуры балкарского народа.

Балкарцы и карачаевцы называют свои поселения термином эль и журт, которые бытуют у многих тюркских народов в форме иль, аль, аил, аул, юрт и т. п. Большую научную информацию содержат балкаро-ка­рачаевские жилища и усадьбы. Прежде всего бросаются в глаза так назы­ваемые крытые дворы, в которых все хозяйственные и жилые постройки были объединены общей кровлей. Эта особенность отличает культуру балкаро-карачаевцев от культуры соседних народов и одновременно сближает с народами Поволжья, Алтая и др. К таким же особенностям относятся жилища-срубы, которые возводили в Карачае и Балкарии. Во­сточнее Баксанского и Чегемского ущелий подобные постройки неизвест­ны. Поиски аналогий срубным постройкам балкаро-карачаевцев уводят нас в глубь истории Центрального Кавказа, где они встречались в конце II тыс. до н. э. и в эпоху гуннов.

Интересные этногенетические наблюдения можно сделать при анали­зе балкаро-карачаевской одежды.

Верхняя плечевая одежда их изготовлялась из шерсти, кожи, меха, шкур, которые широко использовались и у многих других скотоводческих народов.

Как и у многих тюркских народов — болгар, чувашей, татар, башкир, каза­хов, киргизов и других, излюбленным украшением верхней плечевой одеж­ды балкарцев являлась меховая оторочка по вороту, подолу, рукавам напо­добие рубашки и кафтана XIV в. из могильника Байрым в Верхнем Чегеме.

Большую популярность у тюркских народов издревле, еще с эпохи ям­ной культуры IV тыс. до н. э., имел войлок — кийиз, из которого изготов­лялись разукрашенные и аппликативные ковры, головные уборы, плащи — накидки и пр. Одним из интересных головных уборов народов Кавказа яв­ляется башлыкъ, название которого с тюркского означает «наголовник». По мнению В. Ф. Миллера, он напоминает древнюю форму одежды сармат­ских племен, описанную Плинием. Здесь уместно отметить, что в 1896 г. участник экспедиции В. М. Сысоева по Карачаю А. Н. Дьячков-Тарасов на берегу реки Теберды обнаружил каменную статую половецкого типа. На плечи истукана было накинуто что-то вроде капюшона — башлыка из ма­терии с крестообразными рисунками и каймой, привесками и лапками, перекинутыми вокруг шеи.

Башлык близко напоминает формы головных уборов, покрывающих плечи на скифских изваяниях прикубанского типа, а также на изваяниях в горах Тянь-Шаня и окрестностей Иссык-Куля. Другая разновидность во­йлочных головных уборов — это шляпы къал-пакъ и карачаевский кийиз- бёрк, различные формы которых известны и бытуют у чувашей, киргизов, алтайцев, древних болгар и др.

Балкарские женщины носили туникообразную рубаху со стоячим во­ротом и разрезом на груди. Этот тип рубахи является неотъемлемой частью женской одежды чувашей, башкир, казахов, туркмен, а проис­хождение этого типа исследователи связывают с древними болгарами. Повседневным элементом одежды балкарской женщины является на­плечный платок-плед (жаулукъ), широко распространенный под этим же именем у татар, казахов, болгар и других тюркских народов. Многие виды балкаро-карачаевской одежды — бешмет, чебкен, гебенек (плащ-накидка чабанов), аркъалыкъ и другие — были широко распространены у многих тюркских народов Алтая, Средней Азии, Поволжья, Казахстана, Кавказа. Бытующие у многих тюрков островерхие конической формы головные уборы в раннем Средневековье были характерны для тюрков Западного каганата VIII-IX вв. Позднее они стали неотъемлемой деталью одежды башкир, ногайцев, татар и др.

Хорошо известно, что черкеска кавказских народов украшалась не­большими кармашками по обеим сторонам груди. В мелкие отделения этих кармашков вставлялись так называемые теперь газыри — небольшие деревянные, костяные или серебряные трубочки, куда раньше закладыва­лись готовые заряды. С появлением пятизарядной винтовки они превра­тились в простые украшения, но за ними сохранилось тюркское древнее название хазыр — «готовый».

Одним из основных промыслов балкаро-карачаевцев было домашнее ткачество. Домашние сукна пользовались большим спросом на кавказ­ских рынках в Грузии. По словам Н. П. Тульчинского, балкарскую женщину невозможно было увидеть без веретена, с которым она не расставалась ни при беседах с соседками, ни даже по пути в соседний аул. «Встретить женщину без этих атрибутов — значит или она больна, или очень бедна», — писал Тульчинский. Эта характеристика балкарской женщины буквально повторяет слова Приска о гуннских женщинах, «которые никогда не по­кидают своего веретена».

Не менее важный материал для освещения проблемы этногенеза балкарцев можно почерпнуть из состава блюд традиционной кухни. Поскольку основным занятием балкарцев было скотоводство, то мясо­молочная пища занимала ведущее место. Повседневной молочной пищей балкарцев, алтайцев, туркмен, казахов, узбеков, ногайцев, хакасов, баш­кир, кумыков и других народов являются различные виды кислого, заква­шенного молока — айрана, сыров и кумыса. По словам скифского мудреца Анахарсиса, повседневной пищей скифов также были сыры, айран и ку­мыс. Кумыс широко бытовал и у гуннов в I в. Популярную разновидность айрана — жууурт-айран упоминает в 1256 г. Гильом Рубрук.

Как известно, Аммиан Марцеллин, автор IV в., описывая быт и культуру гуннов, говорит, что они «мясо кладут под бедра на седле и парят его», и питаются этим мясом. Безусловно, автор таких слов не мог понять, что это было вяленное на солнце мясо, притороченное к седлу кочевника вместе с бурдюком с айраном, кумысом, сыром и другими продуктами. Ныне та­кое мясо употребляют многие народы Северного Кавказа.

Отличительной особенностью мясных блюд балкарцев является жёр — ме — тип свежей колбасы из внутреннего жира, завернутого в кусочек руб­ца. Из различных видов шашлыков (шиш — «вертел», отсюда и название шишлик — «навертельник») особо следует отметить тёш. При обрядовом разделе туши овцы или барана дядя по матери вырезал из грудной части туши кусочек мяса вместе со шкурой, зажаривал его и преподносил тому, в честь кого совершено данное жертвоприношение. Изысканным делика­тесом среди мясных блюд балкарцев является шашлык из свежей печени, зажаренной в собственном внутреннем жиру животного — жалбауур.

Тёш, жалбауур, жёрме хорошо известны и характерны для мясной пищи многих тюрков. У алтайцев жёрме звучит дьоргем, происходящее от тюрк­ского слова жёрме, чёрге — «обматывать», «заворачивать» и др. Большой популярностью у тюрков пользуется колбаса из свежих внутренностей — печени, почек, легких молодого жеребенка — къазы. Подобная колбаса из печени называлась сохта.

Все перечисленные мясные блюда до сих пор широко бытуют у тюрк­ских народов Алтая, Казахстана, Средней Азии, Поволжья, Кавказа.

Этнической особенностью балкарской кухни являются изделия из яч­менной муки. Ячменные хлебы, которые балкарцы пекли в золе, отмечал еше французский путешественник Абри де ла Мотрэ (1711). Его сведения принципиально важны для нашей темы. Он писал, что, следуя по очень крутым горам, они добрались до деревни, жители которой живут в сруб­ленных домах из больших бревен, понимают язык ногайцев, татар, турок, пьют и почитают бузу и айран, кушают конину, пекут лепешки в золе, име­нуются горскими черкесами.

Большую этногенетическую информацию можно получить из слов Плиния (I в.), который писал, что некоторые сарматские племена питаются «сырой мукой, примешивая к ней кобылье молоко… ». Автор, конечно, не мог знать, что широко было распространено у тюркских племен поджари­вание зерен и изготовление из них так называемой муки — къууут, готовой к употреблению с айраном, кумысом, маслом, сливками и т. д. Столь же важны слова Плиния о том, что некоторые кочевые племена питаются «бе­лой кашицей из ячной муки». Этой белой кашицей могла быть каша, или мамалыга, — как, широко бытовавшая в балкаро-карачаевской кухне.

Исследования показывают, что, вобрав в себя основные комплексы ма­териальной культуры кочевников Евразийских степей, предки балкарцев, попав в условия горного Кавказа еще в IV тыс. до н. э., вовсе не утратили специфических особенностей своей традиционной культуры, а, наобо­рот, в новых условиях развивали их, приспосабливаясь к этим условиям и окружающей среде. Таким образом, они создали специфическую и са­мобытную этническую культуру, вобравшую в себя наследие скифов, сар­матов, гуннов, болгар, аланов и др.

Теперь рассмотрим данные духовной культуры.

Идеологические воззрения народа всегда содержат определен­ную долю исторической информации об этногенетическом процессе. Передаваясь из поколения в поколение, мировоззрение людей дополня­ется новыми элементами, напластованиями, продиктованными различ­ными историческими эпохами и событиями. Но тщательный анализ мате­риала всегда позволяет отыскать первоначальное ядро обряда, обычая, поверья, будь то изначально мифического или исторического происхож­дения.

В предлагаемой работе не рассматривается весь комплекс духов­ной культуры балкарцев, а используются только те элементы, которые не встречаются у соседних народов, но одновременно находят глубокие параллели, связи, скрещения с идеологическими воззрениями древне­тюркских племен и современных тюркских народов. С этих позиций боль­шой интерес представляет верховное божество балкарцев — Уллу Тейри («Великий Тейри»), который не фиксируется в мировоззрениях соседних кавказских народов. По представлениям карачаево-балкарцев, Тейри — это владыка и повелитель богов, он руководит всем ходом жизни, дает счастье, посылает беды, обеспечивает богатый урожай, хороший приплод скота и т. п. От имени Великого Тейри, олицетворяющего собой дух неба и солнца, происходит балкаро-карачаевское название небесной радуги: Тейри Къылыч, т. е. «Меч Тейри» — всекарающий и всему благоденствую­щий, всеоберегающий.

Исторический анализ роли и места Тейри в балкарском мировоззре­нии уводит в далекий древнетюркский мир, где он, как дух неба и культ солнца, описывается в китайских источниках. Под «Духом неба» китай­ские авторы понимали Кок-Тенгри («Голубое небо»), зафиксированный в Орхоно-Енисейских древнетюркских надписях VIII в. «Вначале было навер­ху голубое небо, а внизу темная земля; появились между ними сыны чело­вечества», — повествуют древние сказания. Описывая жизнь и быт тюрков- сабиров VI-VII вв., обитавших на Северном Кавказе, Моисей Каганкатваци неоднократно подчеркивал, что среди множества божеств Тенгри наи­более почитаемым был Тенгри-хан — чудовищный громадный герой, бог неба и света. Ему посвящали деревья (дубы), строили капища, приносили в жертву коней, кровью которых поливали вокруг деревьев, а голову и кожу вешали на сучья. Согласно сообщениям средневековых авторов, недалеко от столицы гуннов в Северном Дагестане — Варачане — стоял огромный дуб, представляющий материализацию идеи Тенгри. «Князь и дворяне, — пишет Моисей, — почитали его спасителем богов, жизнеподателем и дарователем всех благ». Помимо главной рощи, находящейся вблизи Варачана, в стране гуннов были и другие рощи и святилища, посвященные этому божеству. К этому дереву и в рощи собирались по средам, развешивали на деревья разные плоды, поклонялись им и приносили им различные жертвы.

В связи с преклонением древних гуннов-сабиров перед Тенгри/Тейри в образе дерева небезынтересно отметить дерево Раубазы, которое росло в Верхней Балкарии у аула Шаурдат. Этой дикой груше поклонялись, ей приносили жертвы, «угощали» ее пирогами, просили ее, чтобы она без­детным дала детей, пастухам и чабанам — хороший приплод скота, земле­дельцу — богатый урожай и т. п. Даже в 50-х гг. XX в. автору этих строк не раз приходилось видеть щепочки Раубазы, бережно хранящиеся в сунду­ках балкарцев-старожилов в далеких от родных мест аулах Средней Азии. Такой же реликвией и божеством считалась одинокая сосна у аула Хурзук в Карачае Джангыз терек. Это была «довольно большая корявая сосна, — пишет В. М. Сысоев в конце XIX в., — одиноко стоявшая среди голой равни­ны между Хурзуком и Учкуланом по правую сторону реки Хурзук…».

Кроме этих деревьев, почитавшихся всем народом, были еще и отдель­ные родовые деревья, почитавшиеся отдельными патронимиями. Так, на­пример, в Карачае фамилия Чотчаевых почитала одно дерево, с которым связана интереснейшая этнографическая подробность. Родоначальник их женился на кабардинке и привез ее домой. По пути домой, во время отды­ха под этим священным для Чотчаевых деревом, они стали есть мясо. При этом хозяин взял себе лопатку, которая по обычаю полагалась старшему. За эту оплошность старший свиты сделал ему замечание. И в самом деле, в эпическом сказании тюркских народов «Огуз-наме» сказано, что лопатка жертвенного животного (овцы или барана) полагалась самому почетному из присутствующих на тризне. Правая лопатка предназначалась самому почетному, левая немного уступала по рангу. Выдающиеся культурологи XIX в. Э. Тейлор, Дж. Леббок и другие однозначно приписывали зарожде­ние этого обычая древним тюркским народам. А в археологических памят­никах Балкарии известны отлитые в бронзе бараньи лопатки XII в. до н. э., которые использовались гадалками, предсказателями, шаманами и т. п.

Молодой жених исправил свою ошибку и подал лопатку самому стар­шему, тот съел мясо, а лопатку повесил на верх дерева. Жена молодого человека родила ему впоследствии шестерых сыновей. Этот случай по­служил поводом тому, что щепки того дерева свято хранились в каждой семье фамилии Чотчаевых.

У многих тюркских народов считается, что определенные деревья де­лают плодовитыми и женщин, и скот. Так, например, у киргизов бесплод­ные женщины катаются по земле под одинокой яблоней, некоторые волж­ские племена, как и древние гунны, приносят деревьям жертвы, а шкуры жертвенных животных развешивают на ветвях. В канун Рождества многие югославские и болгарские крестьяне замахиваются топором на бесплод­ное фруктовое дерево, а стоящий рядом человек вступается за это дерево со словами: «Не срубай его! Оно скоро будет плодоносить!». Трижды за­носился топор и трижды отводился. После этого считалось, что дерево на следующий год обязательно должно плодоносить. Веру в чудодействен­ную силу дерева отмечал в 765 г. у дунайских болгар средневековый автор Феофан.

Как отмечалось, балкарцы и карачаевцы имя Тейри приписывали не­бесной радуге — Тейри къылыч, т. е. «Меч Тейри». Этот момент удивитель­но перекликается с легендой древних гуннов, переданной в 449 г. послом Рима в ставке Аттилы. Согласно этой легенде, некий пастух-гунн долго не мог понять причину ранения ноги у одной из своих телок. Выслеживая ее по кровавым следам, он натолкнулся на великолепный, сверкающий на солнце меч и принес его своему повелителю Аттиле. Тот принял «не­бесный дар» для покорения мира и стал его владыкой. Римские авторы называли этот меч мечом Марса, а гунны стали называть Тейри къылыч, с которым балкарцы и карачаевцы отождествляли небесную радугу.

Древнетюркское божество Тенгри/Тейри Дж. Фрезер отождествлял с величайшим из греческих богов — Зевсом. Тому и другому посвящались от­дельные деревья, рощи, оба были богами неба, грома, дождя и т. д.

Пораженные молнией места, а также и люди, очень почитались у тюрк­ских народов. На этих местах устанавливались знаки, здесь приносили жертвы и пр. Ибн Фодлан писал в 922 г. о болгарах: «Если ударит молния, они не приближаются к нему (к пораженному) и оставляют все как есть на месте. Болгары, гагаузы, чуваши, алтайцы, кумыки и другие тюркские народы совершают различные магические обряды при первой в году мол­нии. Как и балкаро-карачаевцы, многие тюркские народы зажигают при этом большие костры, прыгают через огонь, устраивают игры и пр.

В 80-х гг. XIX в. В. Ф. Миллер и М. М. Ковалевский отмечали в сел. Верхний Чегем святилище, где собирались люди петь магическую песню «Чоппа», которую обычно воспевали вокруг человека, пораженного молнией. В Карачае подобные святилища назывались Чоппаны-ташы («Камень

Чоппа»). Вокруг них кружились, пели песни, приносили жертвы, резали козлят, именуемых «Козленком Чоппа».

Среди ведущих языческих амулетов тюрков-кочевников VIII-IX вв. яв­ляются амулеты, связанные с культом Тенгри, — это круг с четырьмя прямы­ми лучами, «представляющий собой один из вариантов очень распростра­ненной в древности символической фигуры огня-солнца-креста в круге» (С. А. Плетнева). Этот древний символ огня-солнца является одним из из­любленных мотивов в балкаро-карачаевском народном орнаменте на во­йлочных коврах — кийизах, тульях головных уборов — папахах, войлочных шляпах, на башлыках и погребальных платьях Средневековья. Большое количество отмеченных образцов амулетов можно видеть в археологи­ческом материале из памятников Балкарии и Карачая. Характерен круг с перекрещивающимися четырьмя лучами в сюжете наскальных изобра­жений XVI-XVII вв. в верховьях реки Тызыл в Баксанском ущелье. С маги­ческим изображением подобного амулета у балкарцев связана одна из древнейших клятв, отмеченная М. М. Ковалевским в 80-х гг. XIX в. в Верхнем Чегеме: «Начертят круг острием палки на земле, затем в нем крест-накрест две линии, становятся в центр круга и произносят присягу. Это называется у них Къач». Это же изображение наносилось на двери, стены, опорные столбы домов в знак особого благодарения Тейри.

Культ диких животных и культ камня у балкарцев символически со­четался в так называемом Абсаты-таш («Камень Абсаты»), представ­лявшем собой монолитную стелу высотой около 4 м. Она была найдена в 1959 г. в дремучем лесу в Чегемском ущелье. Стела изображала какое — то дикое животное, верхняя часть ее сейчас сохранилась и стоит во дво­ре Национального краеведческого музея города Нальчика. Поскольку Абсаты — это балкаро-карачаевское божество охоты, покровитель диких животных, постольку представляет и большой интерес место его обнару­жения — дремучий лес. Перед отправкой на охоту этому камню поклоня­лись, просили у него удачи, оставляли в залог одну из своих стрел, а на обратном пути приносили ему определенную долю дичи.

Культ камня отражен и в названиях многих ритуальных камней: Налат-таш («Камень позора»), Къарын-дашла-таш («Камень братьев»), Къарачайны къадау ташы («Замковый камень Карачая») и т. д.

Широко был распространен у балкарцев и культ коня. Черепа лошадей очень часто можно видеть на изгородях пастушеских стоянок, на заборах крестьянских подворий. Они служили оберегами. В 1965 г. нам неодно­кратно приходилось видеть высохшие черепа лошадей, прикрепленные к центральным опорным столбам старинных карачаево-балкарских домов. Поскольку центральный столб олицетворял незыблемость и нерушимость семьи и рода, то подвешивание черепа лошади на этих именно столбах приобретает особый символический смысл. У балкарцев бытует поверье, что нельзя бить коня по голове, что голова коня — это солнце и т. п.

У балкарцев в прошлом бытовал и культ быка. Так, например, в нарт — ском эпосе говорится о том, что однажды герой Карашауай встретил пас­туха, стерегущего всеми любимого огромного быка размерами в «64 об­хвата». Ежегодно нарты устраивали около этого быка различные ритуаль­ные игрища, жертвоприношения, ристалища и пр. В связи с этим культом необходимо привести одну интересную этнографическую подробность. У крымских болгар в сел. Карачоле, название которого удивительно совпа­дает с этнонимом карачаевцев, приведенным в 1654 г. А. Ламберти в форме «Карачиоле», жили греко-болгары, которые «сохранили болгарский язык, костюм и быт», — пишет этнограф Фонберг. Здесь 21 мая, в день древнего земледельческого праздника, торжественно приносили в часовню ико­ны святых Константина и Елены, а затем обратно уносили к роднику, где эти иконы постоянно стояли. На рассвете этого дня к источнику собира­лись жители из Карачоле и других селений и пригоняли пожертвованный скот. Самой главной и почетной жертвой был бык с «золочеными рогами». К этому быку выходил почтенный старец из часовни и, шепча на ухо быка заклинание, закалывал его, горячей кровью мазал себе лоб и щеки. Затем мясо быка варили, угощались, танцевали, устраивали хороводы и игры.

Удивительно идентичный обряд бытовал в прошлом у балкарцев. По сведениям М. М. Ковалевского и В. Ф. Миллера, в Верхнем Чегеме, на правом берегу речки Жылгы-суу (Джилги-су), стоял каменный домик — Нартжия. «При этом домике держали быка на общественных началах и обильно кормили его всем аулом до дня весеннего праздника — начала полевых работ. В этот день выводили этого быка и гадали об урожае: если он мычит, опустив голову, значит, урожай ожидается на нижних полях, а если мычит, подняв голову, то хороший урожай будет на верхних полях. Затем быка резали и устраивали жертвенный пир. Каждая семья к этому дню печет пироги-хичины и несет к указанному домику».

В описании путешествия по Балкарии М. М. Ковалевский рассказывает об одном интересном случае. В сел. Былым во время раскопок средневе­ковых склепов «балкарцы, копавшие склепы, неожиданно увидели пробе­жавшего зайца, и, побросав лопаты, бросились ловить его. Поймали, погла­дили и отпустили». Выдающийся знаток законов и обычаев кавказских на­родов не нашел ничего подобного у соседних народов и сравнил эту игру с известным сюжетом из геродотовского рассказа о скифо-персидской войне. На глазах у огромной армии Дария скифы перед сражением увлек­лись поимкой пробежавшего мимо них зайца. Дарий, собрав своих пред­сказателей, предводителей армии, спросил, что бы это могло означать? Те ответили ему, что скифы, видимо, совершенно их не боятся и не придают особого значения предстоящей битве. Тогда Дарий ночью тихо собрал свою армию и отступил без боя.

Скифо-балкарский эпизод игры напоминает сюжет из нартского эпоса о герое Рачикау, в котором говорится, как из-под копыт скачущего коня выскакивают зайцы. Такая деталь в сказаниях соседних героев не встреча­ется, но зато в скифских археологических памятниках очень часты наход­ки с изображениями зайцев вокруг скачущих всадников.

Общим для многих тюркских племен и народов являются поверья в различные магические существа: Суу анасы («Мать воды»), Жер иеси («Хозяин места, земли»), поверья в оборотней Алмасты. В представлени­ях балкарцев эти существа владеют водой, землей, охраняют отдельные участки и т. п. Оборотни-обуры и ведьмы всячески вредят людям, пре­вращаются в различных животных, чтобы заманить людей в западню и т. д. Оборотни-ведьмы напоминают легенду о происхождении гуннов от неких оборотней-обуров, которую сами гунны рассказывали Приску.

Таков в основном научный потенциал духовной культуры при анализе процесса этногенеза балкаро-карачаевцев.

Некоторые фольклорные сюжеты об этногенезе балкарцев. В истории этногенеза любого народа большую роль играет фольклор. Воспоминания народа не бывают случайными, беспричинными. В народ­ной памяти обыкновенно надолго удерживаются события, которые кос­нулись всего народа, в которых весь народ принял участие, и через это участие впервые почувствовал себя единым целым. В истории младопись­менных народов эта народная память приобретает первостепенное зна­чение, т. к. нет письменных свидетельств о процессе их этногенеза.

Исследователи эпических сказаний единодушны в том, что сходство эпоса тюркских народов объясняется тем, что степные скотоводческие племена Евразийских степей общались между собой в течение многих ве­ков, сходство было связано с созданием и распадом целого ряда племен­ных объединений и конгломератов.

При сравнении фольклорного материала с данными истории и других научных дисциплин отслаиваются различные напластования позднейших эпох на первоначальное ядро или сюжет фольклорного произведения. После «очистки» от подобного рода наслоений всегда есть возможность обнажить истоки или ранние сюжеты фольклора, которые могут стать в руках исследователей важным источником в раскрытии интересных во­просов этнической истории народа.

В эпической памяти балкарского народа сохранилось содержатель­ное предание о том, как был заселен их край и образовалась Малкъар эл, т. е. «Балкарское общество». Суть предания сводится к следующему: «Ког­да-то в незапамятные времена в ущелье Балкарии пробрался один охотник по имени Малкъар, человек неизвестного происхождения, и застал там на одной поляне поселок из нескольких дворов, жители которого называли себя таулу (горцы)… Малкъару эта местность понравилась, и он решил на­всегда остаться там, переселив туда и свой род. Старожилам это не осо­бенно понравилось, поэтому Малкъар поселился на другой поляне, и оба рода жили спокойно, размножаясь… Однажды сюда же является неизвест­ный человек по имени Мисака и останавливается в гостях у Малкъаровых, которых к тому времени было 9 братьев и единственная сестра — краса­вица и умница… Мисака, поправ гостеприимство братьев, злодейски их убивает и овладевает их богатством и сестрой… Затем он привел туда сво­их людей и начал притеснять мирных тружеников-таулу, которые в конце концов превратились в его подвластных. Потомки Мисака теперь носят имя Мисака (или фамилию Мисаковы)… Через некоторое время в эти ме­ста являются два брата — Басиат и Бадинат. От Басиата пошли балкарские таубии (т. е. горские князья), а от Бадината — дигорские феодалы…»

Несомненно, память народа охватывает определенные события из жизни и на протяжении многих эпох дополняет их сюжетами последу­ющих времен. Многие имена могут перемещаться вместе с событиями, а вполне возможно, что одно и то же событие может быть приписано не­скольким персонажам. Таким образом, первоначальное зерно может ока­заться скрытым под многовековым фольклорным напластованием.

Но в данном случае важно, что вновь образовавшееся общество стало называться Балкар, или Малкъар, по имени человека, впервые проникше­го на место обитания местных горцев.

Такова основа предания, на которую позднее отложился сюжет о при­шельце и поработителе — Мисаке, прежде жившем где-то на «Кумыкской равнине в Дагестане». Завершается предание сюжетом о двух родных бра­тьях — родоначальниках балкарских и дигорских князей.

Сюжет о том, что некий охотник, будучи на охоте, в погоне за дичью, особенно за оленем, открывает ранее неизвестные земли, очень распро­странен в балкаро-карачаевском фольклоре. Так, например, карачаевский герой Боташ, преследуя оленя, открыл для себя новые земли в долине Кубани и Теберды, а нартский герой Ёрюзмек однажды, преследуя белого оленя, открыл неведомый ранее замок — Белую крепость.

Проанализировав фольклорное наследие балкарцев, исследователь не может не обратить внимания на следующие факты.

1. Предания об охотнике Малкъар, Боташ, нартовском герое Ёрюзмеке, открывших для себя новые земли, замки, крепости в погоне за оленями, удивительно созвучны с легендой гуннов о том, что дорогу через Азов­ское море в Европу они открыли, преследуя на охоте оленей.

2. В имени Малкар сохранился этноним балкарцев, а в имени Мисаки, жившего на Дагестанской равнине, отражено имя гуннов — масаха.

3. В упоминавшейся Белой крепости, к которой привела Ёрюзмека белая лань, скрыто название хазарской «Белой крепости» — Сары къала (Саркел).

4. Имя Басиат связано с этнонимом хазарского племени баса.

Одна из древнетюркских легенд повествует о том, что когда-то род тюрков был полностью истреблен, остался лишь один мальчик, которого враги, отрубив руки и ноги, выбросили в реку. Его выловила одинокая вол­чица и в пещерах Алтая родила от него 10 сыновей. По истечении времени род волчицы — Ашин/Асян — разросся и сошел с гор на плоскость.

Китайские источники говорят, что «пещера» эта находится в центре Алтайских гор: «В горах есть пещера, а в пещере есть равнина, поросшая густою травою на несколько сот ли окружностью. Со всех сторон пещеры лежат горы». Весьма интересно, что типичная горная котловина или до­лина в фольклорном преобразовании названа «пещерой», из которой рас­пространился древнетюркский род.

Память о единственном, оставшемся в живых тюркском мальчике со­хранилась в балкарской поговорке. Когда они хотят подчеркнуть глубо­кую древность, глубь веков и прочее, то именуют это понятие Къалыу ба­ла, Къалыуу баладан бери, что буквально означает: «Оставшийся ребенок», «Со времен оставшегося ребенка» и пр.

По второму варианту легенды, тюрки произошли от рода Со и той же волчицы. Из их потомков сохранилось только четыре внука. Первый пре­вратился в Лебедя (Ку) и поселился на реке Ку (река Лебедь). Второй, под именем Цигу, поселился между реками Абу (Абакан) и Гянь (Енисей), а тре­тий и четвертый поселились на реке Чу на Южном Алтае. Исследователи отождествляют потомков первого внука с лебединцами — Ку-киши (Лебединцы. — И. М.), сохранившими в своем имени тотемную птицу — Лебедь. Второго внука ученые связывают с киргизами, живущими между реками Абакан и Енисей (река Гянь-кам). Потомки третьего внука связы­ваются с самой волчицей и именуются Асян-шу. Род Со известный ученый — тюрколог Н. А. Аристов связал с подразделением Со среди североалтай­ского племени кумандинцев, занимавших реку Бий.

Эта легенда интересна тем, что один из родов тюрков ведет свое про­исхождение от легендарного Лебедя (Ку). Не потому ли среди древне­тюркских амулетов так много изображений птичьих головок, расположен­ных по кругу, изображений птиц на керамике в виде ручек, крышек и т. п. У ряда тюркских народов — чувашей, татар и других — гусь, лебедь, обозна­чаемые одним термином, являются жертвенными святыми птицами при различных ритуальных торжествах. Очень часты в археологических на­ходках амулеты с так называемыми «соколиными головками», встречаю­щиеся еще в скифское время. Не отсюда ли берет начало вдохновляющий клич кочевников при набегах: «Ку! Ку!»?

Китайские источники говорят, что все представители рода Со погибли из-за своей глупости, остались в живых только упомянутые четверо вну­ков волчицы. Но в чем проявилась та глупость, авторы не рассказывают. Эта легенда удивительно напоминает, а в отдельных деталях совпадает с одним из эпизодов балкаро-карачаевского нартского сказания… У нарт­ского кузнеца Дебета было 19 сыновей. Старшего звали Гу, следующего — Цехни. Дело в том, что здесь повторяются имена двух внуков волчицы — Ку и Цигу. Цикл сказаний о Гу и Цехни проливает свет на необъясненную китайскими источниками глупость рода Со, из-за которой все погибли. Гу был пастухом отцовских овец, а Цехни — могучий и ловкий зверолов и охотник, он постоянно подшучивал над Гу. Часто говорил ему, что тот не сможет даже уберечь свое стадо от воров, не сможет оказать им сопро­тивление и т. п. Старший, Гу, всегда отвечал младшему брату Цехни: «Эй ты, сокол мой зоркий, мой волк быстроногий! Где тут взяться неждан­ному вору!» Однажды ночью шутник Цехни подкрался к отаре Гу, а тот, услышав шорох в кустах, пустил туда стрелу и убил кравшегося «вора», которым оказался его младший брат Цехни. Терзаемый горем «брато­убийца» Гу превращается в морскую чайку или лебедя и исчезает в не­бесах. Не этот ли трагический случай подразумевали китайские авторы под глупостью, погубившей род Со?

С четырьмя внуками волчицы древнетюркской легенды возможно со­поставить 4 колена древних болгар: Купи-булгар, Дучи-булгар, Огхондор — булкар, Чдар-болкар; 4 рода болгар, отмеченных в «Именнике болгарских князей IX в.»: Дуло, Укуль, Ерми, Угаин. Сюда же вписывается предание о происхождении карачаевцев и балкарцев, в которых также фигурируют по четыре героя: Карча, Науруз, Адурхай и Будуян в карачаевском и Малкар, Мисака, Басиат и Бадинат в балкарском преданиях. Здесь же можно упо­мянуть четыре группы Дорт Карача в Крымском ханстве (т. е. крымские болгары. — И. М.), выступавшие как самостоятельное княжество. Их князь Сулешев в 1615 г. при царе Джанибеке-Гирее заключает договор с русским послом, о чем сказано в шортной грамоте Джанибека.

С загадочными четырьмя внуками волчицы — тотема тюркских наро­дов — есть возможность сравнить наскальные изображения в верховьях реки Тызыл в Баксанском ущелье. Здесь, примерно в 11 км от сел. Кенделен вверх по реке, на левом берегу Тызыла, в небольшой пещерке нарисова­ны потускневшей красной органической краской четыре длинноногие, фантастические птицы, идущие колонной. Рядом с ними на открытых ска­лах изображен всадник с луком, какое-то чудовищное, четырехногое змее­видное существо на фоне горного массива. Над всем этим изображен круг с четырьмя перекрещивающимися лучами, т. е. графическое изображение культа солнца и упомянутой балкарской клятвы Къач (ил. 88).

В июле 1909 г. Н. Б. Талицкому на известном болгарском городище Хумара мальчик-проводник рассказал карачаевскую легенду об огромной четырехногой змее необычайной силы. «Увидев жертву, она берет свой хвост в рот и катится на врага, и бьет хвостом, отпустив его с такой си­лой, что никакая лошадь не в силах устоять или убежать от нее». Поиски объяснения этой легенды подтолкнули Талицкого к карачаевской леген­де об их расселении в верховьях Кубани и Теберды. В 1896 г. 120-летний Джанкезов и другие старожилы рассказывали, что из местности Архыз и Загдан, в поисках новых земель, родоначальник карачаевцев — Карча дви­нулся в восточные районы Прикубанья. «Под одной из гор, — говорится в сказании, — путники увидели большую змею, которая лежала поперек их пути. Путники испугались и, повернув в сторону, остановились на ночлег. Науруз как опытный охотник предложил убить ее в полдень, когда она бу­дет спать на солнце. В полдень 60 всадников с Наурузом подъехали к ней и увидели, что она спит: хвост ее лежал в реке, а голова и туловище в до­лине». Охотники убили эту чудовищную змею.

Данная легенда живо напоминает чудовище-змею чувашских легенд — Юху, которая 100 лет живет как змея, затем 1000 лет живет в виде дракона — чудовища, а затем превращается в девицу Юху, но может приобретать и другие формы. С легендарной змеей-чудовищем Юхой А. П. Смирнов свя­зывает многие змееподобные изображения в болгарском археологиче­ском материале Поволжья.

Карачаевская легенда о чудо-змее отражена в наскальных изображе­ниях в верховьях реки Тызыл, где нарисован всадник, стреляющий из лука в змееподобное существо, а поодаль ломаной линией изображены горы…

…Один из сыновей нартского кузнеца Дебета, Алауган, долгое время оставался неженатым. Однажды он отправился в далекий путь и у бере­гов Эдила (Волги) видит: сидит чудовищная женщина-эмеген. Закинув свои груди за плечи, она штопала огромной иглой трещину в земле. Алауган не­заметно подкрался к ней сзади и прильнул к ее груди. «Ох, как ты быстро стал моим сыном, не то был бы лакомым кусочком к обеду», — огорчилась эмегенша. «Да, я поторопился стать твоим сыном, не то непременно убил бы тебя», — ответил сын Дебета. В итоге она выдает за Алаугана свою дочь, которая как только родит ребенка, тут же его съедает. Так длилось долго. Алауган не мог больше этого вынести и, подложив однажды вместо толь­ко что родившегося ребенка маленького щенка, которого эмегенша сразу съела, унес своего сынишку к Минги-тау (Эльбрус). Здесь он устраивает ребенка в трещинах ледника и со словами: «Пусть эти ледники будут тебе колыбелью», — покидает его. Мальчик Карашауай вырос, питаясь вместо материнского молока ледяными сосульками Эльбруса, и превратился в нарта небывалой силы и отваги.

Этот эпизод напоминает такую же героиню с закинутыми за плечи гру­дями из фольклора чувашей, татар, волжских болгар (А. П. Смирнов).

Как известно, осетины-дигорцы и балкарцы связывают свое проис­хождение с двумя родными братьями — Басиатом и Бадинатом. Этим, ве­роятно, эпическая память народов отражает существующую культурно­историческую близость между дигорцами и балкарцами. Этим объясняют­ся почти полная идентичность патронимических названий, фамилий, общ­ность одного и того же «цокающего» диалекта в их языках и т. п. Дигорские предания говорят о том, что Бадинат (Бадилат) женился на карачаевской княжне из рода Крымшаухаловых. От этого брака родились семь сыно­вей: Туган, Кубат, Карачай, Абисал, Кобан, Чегем, Бетуй, от которых пошли все семь княжеских фамилий Дигории — Тугановы, Чегемовы, Кобановы, Абисаловы, Кубатиевы, Битуевы, Карачаевы. Поэтому ничего удивительно­го нет в том, что на территории Северной Осетии, особенно Дигории, име­ется более 150 тюркских топонимов, в т. ч. зафиксировано и имя родона­чальника карачаевцев — Карчи, звучащее на цокающем диалекте дигорцев как Карца. Для примера можно привести дигорское звучание названий таких селений, как Чми/Цми.

Некоторые историки считают возможным предполагать, что в предани­ях о приходе братьев, Басиата и Бадината, на Центральный Кавказ получи­ло своеобразное поэтическое осмысление историческое событие — пере­селение на Кавказ 20 тыс. болгар во главе с двумя родными братьями, о которых повествует хроника Якобитского патриарха Михаила Сирийского (1126-1199). Возможно предположить, что мотив о двух братьях может восходить к преданию, переданному Прокопием, о том, что болгары про­исходят от двух родных братьев-гуннов: Утурку и Кутургу.

Много ценной исторической информации содержит по рассматривае­мому вопросу балкаро-карачаевский нартский эпос. Имя нартского кузне­ца Дебета идентично древнетюркскому этнониму Дебо, названию тюрк­ского племени тобо, которое в середине V в., покорив гуннов, объединив все разрозненные племена, создало древнетюркскую империю, назван­ную китайскими летописцами Вэй. Имя Дебет образовано с помощью ха­рактерного аффикса множественности ат, прибавленного к корню дебо или тобо.

В балкаро-карачаевском эпосе говорится о жестоком притеснителе на­рода, кровожадном властителе Къызыл-Фуке, требовавшем от нартов непо­мерные налоги. Быть может, эпический образ Къызыл-Фука сформировал­ся под впечатлением злодеяний золотоордынского эмира Къызыл-Фука. Известно, что Къызыл-Фук вошел в историю как жестокий вымогатель.

Рассмотренные сюжеты, конечно, не охватывают всего многообразия параллелей между фольклором древнетюркских племен и карачаево- балкарцев, но они представляют собой характерные примеры творче­ского отражения и переосмысления в балкаро-карачаевском фольклоре сказаний и легенд древних тюрков: гуннов, болгар, скифов и др. Из все­го этого становится очевидным, что фольклорное наследие балкарцев и карачаевцев может сыграть огромную роль в освещении сложнейшей проблемы этногенеза названных народов.

Теперь в полный рост встает вопрос: на какую же кавказскую основу легли все рассмотренные выше материалы из древнетюркского и пра — тюркского мира?

§ 5. Кавказский компонент в этногенезе балкарцев

Когда речь заходит о кавказском субстрате в процессе этногенеза бал­карцев, обычно исследователи останавливаются на так называемой ко — банской культуре Центрального Кавказа раннего железного века — I тыс. до н. э. Однако этот неверный постулат нуждается в серьезной поправке. Дело в том, что сама кобанская культура зародилась в XVI-XIV вв. до н. э. на южном склоне Кавказа в долине реки Лиахвы на территории Южной Осетии (В. В. Техов). Отсюда она перекинулась на северный склон Кавказа и распространилась именно по горным районам Северной Осетии, Чечни, Ингушетии, Балкарии и Карачая. В степных и равнинных районах Предкавказья эта культура неизвестна.

Таким образом, сама кобанская культура не является автохтонной (коренной) культурой для Центрального Предкавказья, а потому она не может служить изначально кавказским субстратом для формирования культуры пратюрков и древних кавказских тюркских племен и народов, предки которых проникли сюда более чем за 2 тыс. лет до проникновения кобанской культуры.

Истинно местнокавказскими чертами, представленными в одном из са­мых ранних неолитических памятников Северного Кавказа — Нальчикском могильнике рубежа IV-III тыс. до н. э., являются погребения в ямах, выло­женных камнем, с галечной подстилкой и пр. Умершие лежали в скорчен­ном положении, на правом или левом боку, ориентированы были с юга на запад. Весь этот погребальный обряд бытовал в период разведения кав­казскими племенами крупного рогатого скота.

В эту кавказскую среду в IV тыс. до н. э. проникают элементы степной курганной культуры. Умершие лежали в мелких курганах, на спине, с подо­гнутыми в коленях ногами, ориентированы головой на восток. Могильные ямы были выстланы органической подстилкой (кора, трава, камыш) или войлоком. Вместе с тем на Кавказ проникает новая форма скотоводства — кочевое овцеводство.

Симбиоз кавказской и степной (кочевнической) культур отразился и в антропологическом типе древних обитателей Северного Кавказа.

Исходя из собранного в 1926-1928 гг. В. И. Левиным материала, вы­дающийся антрополог В. Н. Алексеев пришел к выводу, что балкаро-кара — чаевцы относятся к так называемому кавкассионскому типу европеоид­ной расы и в их антропологическом типе нет специфических уклонений в направлении к большой монголоидной расе, что они четко сближаются с остальными горно-кавказскими группами. По мнению антропологов, ка­рачаевцы и балкарцы «являются классическими представителями кавкас — сионского типа», не имея никаких монголоидных черт. Антропологические измерения К. X. Беслюкоевой и В. П. Алексеева подтвердили принадлеж­ность могильников XIII-XVIII вв. балкарцам и карачаевцам, имеющим дале­кие местнокавказские антропологические истоки.

Приведенные антропологические выводы были подтверждены рядом таксономических данных, собранных в 1958 г. экспедицией Института экс­периментальной морфологии АН Грузии им. А. Н. Натишвили. Экспедиция изучила группы по 100 человек в сел. Джегута, Усть-Джегута, Сары-тюз, Эль-таркач, Кенделен. Исследователи пришли к выводу, что по основным признакам (таксономически важным для разграничения монголоидной и европеоидной рас) — по монголоидной складке верхнего века (эпикан — туса), горизонтальной профилировке лица, пигментации у балкарцев и карачаевцев — «нужно исключить монголоидную примесь и определить их место среди прочих кавказских групп, представителей южной ветви ев­ропеоидной расы».

В последние годы археологи внесли существенные дополнения в древнекавказские истоки традиционной культуры балкаро-карачаевцев. Прежде всего отметим раскопки В. Б. Ковалевской на реке Эшкакон в зоне Кисловодского водохранилища. Открытые здесь дома I тыс. до н. э. «увели в глубь веков на два с половиной тысячелетия те культурные традиции, ко­торые прослеживались в жилом строительстве горских народов северных склонов Большого Кавказа», в т. ч. и в культуре балкаро-карачаевцев.

Эту преемственность археологи прослеживают по целому ряду спе­цифических строительных приемов, деталям оформления интерьеров, способу возведения и укрепления стен и перекрытий, по внутренней планировке помещений и хозяйственных построек.

Достаточно большие дома, раскопанные В. Б. Ковалевской на поселе­нии «Уллу багъанала II» и других, достигающие 80-90 м2, имеют много об­щего с балкаро-карачаевскими домами XIX-XX вв. не только по габаритам, но и по ряду строительных приемов, прослеженных известным архитекто­ром Э. Б. Бернштейном.

Исследования архитекторов прекрасно дополняют выводы археоло­гов о том, что строительные традиции балкаро-карачаевцев уходят вглубь на два с половиной тысячелетия до н. э. Балкарцы и карачаевцы умело и верно использовали свойства строительного материала над проемами стен, особенно камня. Так, например, «чтобы перекрыть каменной плитой более значительный, чем обычно, пролет входа в конюшню дома Буллы Забакова в Кюнлюме (Верхняя Балкария), взят неотесанный камень непра­вильной формы, имеющий размеры 2 x 0,70 x 0,40 м. Но, если обычно такие камни укладывались плашмя, здесь он поставлен на ребро, так что пло­скости слоев в нем вертикальны, и тем самым увеличено сопротивление на изгиб». Архитектор далее пишет, что «этот прием, когда-то подмечен­ный великим архитектором Шуази при исследовании храмов на острове Эгине и в Пестуме, считается им признаком высокого понимания грече­скими зодчими свойств материала и вполне заслуживает такой же оценки при изучении построек балкарских. <…> По основным конструктивным элементам балкарского народного жилища видно, что по их конструкции, форме и постепенному развитию можно судить о том, как зарождались классические архитектурные формы».

Чтобы проследить, как выглядели деревянные опоры, от которых про­изошла ордерная система, классики обращаются к изображению архаиче­ской деревянной колонны, высеченному на архитравном камне Львиных ворот в Микенах. Показанный на нем столб, несущий перекрытие в виде балки с лежащим на ней рядом жердей, прижатых камнями, является па­мятником тех деревянных конструкций, которые не сохранились от вре­мени, отдаленного от нас почти тремя тысячами лет. Но вот рассмотрели ряд опор балкарских жилищ, и при этом оказывается, что несущие столбы в доме того же Буллы Забакова, построенном не ранее XVI в., почти полно­стью повторяют указанное изображение на Львиных воротах. Причем в балкарском доме эту опору мы видим не изображенной по исчезнувше­му образцу и открытой археологами путем раскопок, а реально сущест­вующей и несущей нагрузку, для поддержания которой она когда-то была установлена. По словам Бернштейна получается, что если «сопоставить кюнлюмскую опору с микенской, опору в доме Мисирби Малкарова в Тура-хабла (Верхняя Балкария) со столь сходной с ней пальмовидной колонной Египта или взглянуть на четырехгранный деревянный цен­тральный столб жилища дома Тамука Кулиева в Булунгу, то кажется, что все они созданы специально для того, чтобы проиллюстрировать и под­твердить слова Альберта о том, что «сначала колонны были деревянными и круглыми, какими даровала их природа, а затем применение их приве­ло к тому, что в некоторых местах стали появляться и четырехугольные» (Л.-Б. Альберт). «Наконец, — продолжает архитектор, — если взять четыре опоры навеса дома Хаджимурата Кулиева в Эль-тюбю, каждая из которых обтесана на 16 граней, имеет утончение ствола кверху, начинающееся с 1/3 высоты, а вся высота которой составляет 6 диаметров, и сравнить их с двумя колоннами гробницы Хнемхотепа в Бени Хасане, имеющими также 16 каннелюр, то же утончение ствола (энтазис) и то же соотношение диаме­тра к высоте, — трудно поверить, что последние датируются между 2770 и 2560 гг. до н. э., а первые созданы в горах Северного Кавказа не ранее XVIII в. А ведь именно колонны Бени Хасана считаются самыми ранними прооб­разами греко-дорического ордера. Форма этих колонн с их карнизом и высеченными в скале подражаниями торцам балок рассматривается как древнейшее свидетельство деревянного происхождения этого ордера. Но в истории мировой архитектуры нет такого памятника деревянного зодче­ства, который по своим формам так непосредственно примыкал бы к это­му древнейшему воплощению в камне предшествующих ему форм дере­вянной конструкции и в котором бы уже имелись выполненными в дереве все элементы архитектурной обработки, повторенные в камне в гробнице Бени Хасана. Правда, колоннада дома Хаджимурата Кулиева появилась не до гробниц Бени Хасана, а через 3 тыс. лет после них…»

Завершая свой труд, Э. Б. Бернштейн писал: «Знакомство с отдельными элементами балкарской народной архитектуры дает возможность особен­но реально представить себе, как происходило зарождение архитектур­ной и строительной культуры вообще, причем позволяет судить об этом наиболее ясно, поскольку здесь эти зачаточные формы существуют не как археологические останки, а действующие элементы еще действующих по­строек».

Многовековое совместное обитание в одинаковых физико-географи­ческих условиях привело к формированию однообразного хозяйственно­го уклада горских народов Северного Кавказа. Все это нашло отражение в народной, традиционной культуре горцев: в жилищах, горных аулах, пище, одежде, украшениях, домашней утвари и пр.

В ы в о д ы. Анализ существующей научной информации по вопросу происхождения балкарцев убеждает в том, что отдельные авторы под­ходили к нему либо с преднамеренной задачей, либо не совсем верно трактовали первоисточники. Однако объективные исследования приво­дят к солидарности с теми учеными, которые справедливо считают, что традиционная культура народа является важнейшим этническим опреде­лителем. Когда данные традиционной культуры, хозяйственного уклада и языка находят общие точки соприкосновения, а они, в свою очередь, подтверждаются историческими сведениями, тогда получаемые иссле­дователями выводы приобретают особую значимость. В этом отноше­нии очень важен тот многозначительный факт, что и в языке самих бал­карцев, их соседей совершенно без каких-либо изменений сохраняются и существуют либо как самоназвания балкаро-карачаевцев, либо как их этнические названия в устах соседей, либо как топогидронимы Балкарии и Карачая такие древние этнонимы, как Ас, Алан, Болкар, Басил, Басмалы, Кутургу, Биттургу, Былым, Хазар и др. Правомерность бытования этих тюркских этнонимов подкрепляется многими специфическими элемен­тами традиционной культуры (срубные дома, плащи-накидки — гебенек; молочные продукты — айран, кумыс; изготовление войлока и войлочных изделий: употребление конины, специфических мясных блюд: къазы, тёш, жёрме и др.), вовсе не характерными изначально для культуры соседних кавказских народов. Такие же отличительные особенности наблюдаются и в духовной культуре балкаро-карачаевцев. Прежде всего это Верховное божество Тейри (Тенгри), не встречающееся у соседей; преклонение и по­читание отдельных деревьев; культ быка, коня, зайца; верования в различ­ных оборотней-обуров, хозяев земли, воды и пр.

Поиски аналогий этим элементам идеологических воззрений уводят нас в мир древнетюркских скифских, алано-асских, гунно-болгарских племен.

Проанализированные материалы свидетельствуют, что основное этно — генетическое ядро формирования балкарского народа было заложено на Северном Кавказе в период проникновения сюда и оседания здесь древ­нейших кочевников IV-III тыс. до н. э. Позднее на эту основу накладыва­лись скифские, гунно-болгарские, алано-асские племена, отраженные во множестве античных и римско-латинских литературных произведений. Так, например, древнейшие предки балкаро-карачаевцев — скифы, кимме­рийцы и другие — вполне однозначно отмечены в «Илиаде» и «Одиссее» Гомера, в работах Гесиода, Геродота, Страбона, Плиния, Помпония Мелы, Птолемея и мн. др.

В различные исторические эпохи, в результате различных событий, многие тюркские племена вступали в непосредственные контакты с кав­казскими племенами, а также с ранее сюда проникшими тюркскими со­родичами.

Таким образом, первый этап формирования балкарцев происходил в эпоху энеолита (новый каменный век) на Северном Кавказе и был свя­зан с процессом смешения кавказских племен со степными носителями древ-неямной (курганной) археологической культуры рубежа IV-III тыс. до н. э. На основе такого кавказо-степного симбиоза к середине III тыс. до н. э. на Северном Кавказе формируется на базе степных элементов так называемая майкопская курганная культура. В этот период древней­шие создатели майкопской культуры — древнейшие степные овцеводче­ские племена — проникают со своим курганным погребальным обрядом в Азербайджан, Грузию, Армению и далее в Переднюю и Малую Азию, где вступают в контакт с древнейшими земледельцами и дают новый толчок формированию древнейшей цивилизации шумеров.

Второй этап этого процесса падает на период синкретизма и симбиоза культуры государства скифов — прямых потомков древнеямников — с або­ригенами Кавказа и наследниками ямно-кавказского смешения.

Третий этап рассматриваемого процесса относится к периоду сме­шения потомков ямно-скифо-кавказских племен с раннесредневековы­ми племенами гунно-болгарского и алано-асского круга, создавшими Великую Болгарскую державу в VII в. и Аланское государство в IX-XIII вв.

Сохранение в устах исторических соседних народов: осетин, адыгов, абхазов, сванов, мегрелов и других — этнонимов ас, алан, болгар, связан­ных со скифами, болгарами, аланами в современных названиях балкарцев и карачаевцев, является весьма примечательным фактом для определе­ния этнических корней балкарцев и карачаевцев.

Предками балкарцев были древнейшие кавказские племена, смешав­шиеся с самыми первыми скотоводами-овцеводами, ведущими подвиж­ной кочевой образ жизни в степях Евразии. Этот контакт состоялся впер­вые в конце IV тыс. до н. э. Это и был древнейший кавказский субстрат в процессе этногенеза балкарцев.

Древнейшие овцеводческие племена, проникавшие на Кавказ, пред­ставляли первейшую основу пратюркских племен. Для них был характерен курганный обряд захоронения. Умерших укладывали в деревянные могилы — срубы, дно их покрывали войлоком, травой или кустарником. Этот обряд захоронения древние пратюрки — носители так называемой ямной архео­логической культуры — занесли в Закавказье, Переднюю и Малую Азию, где смешались с носителями древнейших земледельческих культур.

Потомками древних ямников были тюркские племена — скифы, име­новавшиеся Ac-киши (Аш-кузы). По всем современным научным данным, это был древнейший и первый этап формирования балкарцев, как древ­нейших обитателей Кавказа, хронологически это уходит в глубину веков где-то на 5-6 тыс. лет.

Потомки скифов — аланы, болгары, гунно-сарматы — являлись вторым сла­гаемым компонентом в изучаемом нами процессе этногенеза балкарцев.

Огромную роль в этом процессе сыграли аланы, о чем мы пытались рассказать выше. Теперь необходимо наиболее полно осветить степень участия древних болгар в этногенезе балкарцев.

О болгарах — предках балкарцев. Как уже отмечалось, гипотезу о бол­гарском происхождении балкарцев поддерживают многие видные специа­листы. Для этого имеются и достаточные сведения древних письменных документов. Так, сирийский историк III в. Мир-Аббас Котина, ссылаясь на армянского автора Бардасена, писал, что во времена царя Аршака I (127­114 гг. до н. э.) «возникли смуты в цепи великой Кавказской горы в зем­ле Булгаров, из которых многие, отделившись, пришли в нашу землю…».

В первой половине VI в. Захарий Ритор (сирийский автор) на западе от Дербента, рядом с аланами, помещает болгар. В «Армянской географии» VII в. «на Кубани и южнее» размещены четыре болгарских племени.

В X в. хазарский царь Иосиф на юге своей страны, в приграничье с Грузией, указывает на племя бл-г-р, тулас, которых ученые считают пред­ками балкарского народа.

В XII в. становится известным этногенетическое предание о происхож­дении хазар и болгар от трех братьев-эпонимов, двое из которых «пришли в страну аланов, называемую Барсилией». Это предание трудно не сопо­ставить с преданием балкарцев и дигорцев о том, что они произошли от двух родных братьев — Басиата и Бадината.

Все эти факты подкрепляются сведениями Прокопия Кесарийского (VI в.), что предки болгар — гунны в этот период обитали в Дарьяльском ущелье и руководил ими тогда некий богатырь Амбазук (Эмбазыкъ — «Наитолстый», «Наимощный»).

Данные языка. Доклад А. X. Соттаева на сессии 1959 г., раскрывший разительные болгаро-балкарские лексические схождения, в наши дни принят многими учеными. Плодотворные работы С. Я. Байчорова по вы­явлению, дешифровке и историко-лингвистическому анализу древнебол­гарских надписей основательно доказывают генетическое родство и пре­емственность карачаево-балкарского языка с древнеболгарским. Кроме всего этого, балкарцы сохранили как самоназвание имя древних болгар (болкар) — балкар.

Антропология. Видный антрополог академик В. П. Алексеев признавал, что древние болгары отличались теми же особенностями, которые выраже­ны и в современных типах балкаро-карачаевцев. Чрезвычайную близость антропологических типов современных болгар и балкарцев подкрепляют и исследования болгарских антропологов, например, Ц. Кристанова, который в 30-х гг. проживал в Кабардино-Балкарии. Он и в годы войны занимался ан­тропологией тюркских народов Средней Азии. Он обследовал более 2 тыс. балкарцев и карачаевцев — мужчин, женщин, детей и стариков — и установил их безусловную близость к дунайским болгарам.

Археология. Среди археологического материала типично болгарски­ми принято считать глиняные котлы с внутренними ушками (ручками). Впервые на это обратил внимание В. А. Кузнецов, его поддержали многие другие археологи. В последнее время все большее звучание и признание получает мнение, что так называемые наскальные гробницы, или скле­пы, принадлежали болгарам (В. Б. Ковалевская и др.). Распространение древнетюркских рунических надписей говорит о массовом расселении тюрков-болгар в верховьях рек Уруп, Кяфар, Узун-кол, на городищах Гиляч, Адиюх и др. Обнаружена масса глиняных котлов с внутренними ушками и их фрагментов на поселениях у сел. Лашкута, Нижний Чегем, Индыш, Аргудан, на горе Муртаз у сел. Аргудан и т. д. Во всех этих памятниках и прилегающих к ним могильниках обнаружены типично болгарские погре­бения в земляных (грунтовых) ямах в деревянных колодах, или составных гробовищах.

Этнотопонимы в процессе изучения этногенеза играют огромную роль. Известно, что самоназваниями-этнонимами являлись многие тер­мины: «люди», «человек», «настоящие люди», противопоставляя понятия «мы» и «они». Для древнетюркских племен этими самоназваниями стали понятия киши, эр — «мужчина, человек, люди». В зависимости от геогра­фического места обитания к этим понятиям прибавлялись слова: «горы», «реки» и т. п., например: Алтай-киши, Чу-киши, Ас-киши и др. Анализируя значение этнонимов, всегда надо иметь в виду тот факт, что терминами «человек», «настоящие люди» никто не называл бы людей иноплеменни­ков, противопоставляя их своим сородичам, не оставив эти термины для своего племени.

Для изменения самоназвания не обязательно, чтобы изменился сам этнический объект — народ или племя, он может измениться в результате изменения окружающих племен или народов. В связи с этим важным заме­чанием выдающихся этнографов весьма примечательно, что все соседние народы за балкарцами сохранили их древнейшие этнонимы: Асы, Аланы, Болкар, Сабир, Азухо, Ассон, Басиани и т. п. Столь же огромную роль в изуче­нии этногенеза балкарского народа имеют топо-гидронимы, в которых со­хранены древнейшие имена древнетюркских племен. Достаточно назвать такие топонимы, как Башил (Басил), Басмалы-кол, Ас-кала, Алан-дорбун, Гунн-тала, Хазар-кала, Чамас, Быллым, Гюдюргю, Биттургу и многие дру­гие, в которых очевидны имена асов, аланов, хазар, болгар, басилов, пред­ков болгар — кутургуров и утигуров.

Приведенные факты свидетельствуют о том, что древние болгары яв­лялись одним из существенных компонентов в процессе этногенеза бал­карцев.

В настоящее время практически существуют три гипотезы происхожде­ния балкарцев:

1. Балкарцы — это аборигенные кавказские племена, смешавшиеся с древними болгарами.

2. Балкарцы — это аборигенные кавказские племена, смешавшиеся с аланами, якобы бывшими ираноязычными.

3. Балкарцы — это бежавшие от монголов в горы половцы XIII в., сме­шавшиеся с аборигенами Кавказских гор.

Для более полной характеристики проблемы необходимо остано­виться на отдельных докладах на сессии 1959 г.: из проанализированного тогда материала видно, что научными сведениями более всего обставле­на гипотеза о болгарском происхождении балкарцев. Эта гипотеза в на­стоящее время принята такими видными учеными, как М. И. Артамонов, Л. Н. Гумилев, которые опирались на труды В. Ф. Миллера, М. М. Ковалевско­го, В. В. Бартольда и др. Близки к признанию или признают эту точку зрения

С. А. Плетнева, А. В. Гадло, В. Б. Ковалевская, В. А. Кузнецов, С. Я. Байчоров, автор настоящих строк и мн. др.

Однако существует и весьма спорный вопрос об ираноязычности ала­нов и их участии в этногенезе балкарцев и карачаевцев. Говоря об алан­ском (псевдоиранском. — И. М.) субстрате в карачаево-балкарском языке, В. И. Абаев, вслед за В. Ф. Миллером, отстаивает тезис о том, что террито­рия Балкарии и Карачая до XIII в. была заселена будто бы ираноязычными предками осетин. Как известно, Миллер строил свою теорию на несколь­ких поверхностно истолкованных топонимах, имеющих в своем составе якобы осетинские слова дон — «вода, река»; ком — «нёбо, пасть, отверстие»; дор — «камень». Примером такого толкования может служить название песчаного плато Донгат, где даже трава как следует не растет, объяснен­ное Абаевым как «мокрое место», «водянистое место», или же название дремучего высокогорного лесистого ущелья Мыстыкам, объясненное как «мышиное ущелье», и т. д.

Но даже если допустить такие лексические несуразицы, необходимо было отмечать, что они обнаруживаются только на дигорском диалекте осетинского языка. А это обстоятельство в корне меняет всю картину в силу ряда серьезных факторов:

■ Махмуд Кашгарский в XI в. и Рашид ад-Дин в XIV в. называют среди тюрков-огузов племя дигор;

■ в XIV в. выдающийся арабский историк и географ Абу-л-Фида разме­щал у Дарьяльского ущелья тюркоязычное племя ас;

■ автор XIX в. Я. Рейнеггс писал, что дигоры/утигоры говорят на одном из старых тюркских наречий;

■ дигорцы и балкарцы возводят своих родоначальников к двум родным братьям — Басиату и Бадинату. Прародительницей всех своих княжеских фа­милий дигорцы считают карачаевскую княжну из рода Крымшаухаловых;

■ в Дигории почти нет ни одной фамилии, которая не встречалась бы в Балкарии и Карачае;

■ в Северной Осетии, в основном на территории Дигории, осетинове — ды сами насчитывают около 150 тюркских топонимов, в числе которых за­печатлены и древнетюркские этнонимы: сабиры, басилы, басмалы, огуз, гуз и т. д.;

■ склепы-мавзолеи позднего Средневековья на территории Дигории по архитектурным особенностям, погребальному обряду ничего общего не имеют с синхронными склепами осетин-иронцев и во всем сходствуют с подобными сооружениями Балкарии и Карачая.

После всего сказанного нет ничего удивительного в том, что обнару­живаются лексические сходства у балкарцев и дигорцев. Однако по «до­водам» Миллера и Абаева, дигорцы проникли и осели на Кавказе где-то в III-IV вв., а балкарцы в XIII в., т. е. спустя 1000 лет после сарматов, счита­ющихся предками дигорцев. В таком случае трудно себе представить, каким же образом сложились эти лексические сходства у дигорцев и балкаро-карачаевцев, которые сохранили в своей речи наиболее харак­терные староосетинские термины, которыми оперируют Миллер и его по­следователи. Я думаю, что нельзя уповать на то, что дигорцы на протяже­нии тысячи лет тайком от иронцев бережно хранили эти термины, чтобы в XIII в. передать их не иронцам, а балкарцам, и одновременно сами все это забыли. Ясно, что в такой концепции концы с концами не сходятся.

На основе доклада У. Б. Алиева на упомянутой сессии ряд карачаев­ских ученых выступил в поддержку того, что аланы изначально были тюр­коязычными. К сожалению, тогда у них фактов было далеко не достаточно, кроме констатации того, что слово алан есть искаженное тюркское слово оглан — «сын, потомок». Совершенно ясно, что на таком шатком предполо­жении вряд ли возможно делать столь далеко идущие выводы.

Позднее эту точку зрения наиболее полно изложил Х.-А. И. Хаджилаев, опираясь на лексический материал. По мнению Хаджилаева, вся топони­мика верховьев Кубани, Карачая, тюркская; жившие в Карачае аланы были тюрками; существовал особый и ранее неизвестный науке древнетюрк­ский — аланский — язык, «давший наименование аланскому союзу племен и неучтенный тюркологией» (терминология У. Б. Алиева); накопленный на­укой материал по проблеме происхождения балкаро-карачаевцев изучен недостаточно, и «из сделанного не все можно принять всерьез». К послед­нему утверждению Хаджилаева вряд ли что можно добавить, его трудно опровергнуть.

С резкой критикой на работу Х.-А. И. Хаджилаева выступил в свое вре­мя В. А. Кузнецов, который полностью пытался реанимировать устаревшие взгляды Миллера — Абаева. Но поскольку вся работа Хаджилаева построе­на на опровержении именно взглядов Миллера — Абаева, Кузнецов ничего нового в этот спор не вносит. Пытаясь доказать ираноязычность жителей древнего Карачая, В. А. Кузнецов ссылается на так называемые глиняные курильницы в виде стаканчиков, которые считаются эталоном ираноязыч­ных племен. Но ведь именно этих эталонов и нет в верховьях Кубани.

Далее, Кузнецов пытается доказать принадлежность так называемых наскальных гробниц верховьев Кубани аланам-иранцам. О несостоя­тельности этой точки зрения мы уже писали неоднократно, а по мнению В. Б. Ковалевской, в этих гробницах хоронили своих усопших не столько иранцы-аланы, сколько тюрки-болгары.

В попытках отрицать научную значимость древнетюркских рунических надписей, в массовом количестве обнаруживаемых именно в наскальных гробницах Карачая, В. А. Кузнецов прибегает к весьма неудачному приему.

Он пишет: «Если даже будет установлена принадлежность надписей, это отнюдь не будет доказывать, что погребенные в наскальных гробни­цах были тюркоязычными, ибо между погребенными и сделанными над­писями далеко не всегда обязательна непосредственная связь. Дело в том, — продолжает Кузнецов, — что такие знаки в наскальных катакомбах (или гробницах. — И. М.) могли быть высечены не в эпоху раннего Сред­невековья, а значительно позже».

Следуя этой странной логике, нетрудно заподозрить, что вообще древ­ние надписи могут быть делом рук первооткрывателей, а не древних жи­телей, скажем, надпись на Бехестунской скале, клинопись древних шуме­ров и т. д.

В своем споре В. А. Кузнецов счел нужным привести этимологию не­которых аланских имен. Он ссылается на мнение Г. Вернадского, что имя Саросий означает «Вождь асов». Но уместно спросить: чей же он вождь, если во всем северокавказском мире неизвестно имя «ас»? Почему же сво­им «именем» осетины до сих пор называют не себя, а балкарцев?

Кроме того, Кузнецов, если он объективно настроенный ученый, дол­жен был учесть, что в статье Н. А. Аристова об этнических названиях древ­них тюрков насчитывается этноним с термином сары — «желтый» более тридцати раз! Почему бы не вспомнить этот факт при этимологии термина Сары + ос?

Имя аланского царя Итаз в первоисточнике — хронике Феофана — зву­чит как Итаксий или Итаксай. Р. И. Маркварт возводил его к персидскому слову падиахш — «наместник», соотнося его с греческой формой битак — сий. Но, как пишет И. С. Чичуров, это имя у первого переписчика Феофана, папского библиографа Анастасия (середина IX в.), передано как Хиотакси или Хоктакси, и что оно осталось без должного внимания всех исследо­вателей, касавшихся этого имени. Если учесть, что чуждый греческому языку звук ч, ш, они передавали как кс, то это имя будет звучать в дейст­вительности как Хиотачи или Хотачи, а форма Итаксий или Итаксай — как Итачай. Оставленный без внимания исследователей термин Хиотачи или Хоктачи имеет прозрачное тюркское значение, восходящее к слову Хот/ Гут — «счастье», «благо», «благодать», «благополучие», «удача», «счастли­вый», «достойный», «величие». Любое из этих значений вполне подходит к имени аланского царя и предводителя.

Таким образом, становится очевидным, что приведенные Кузнецовым имена полностью легли на чашу весов Хаджилаева.

В поисках поддержки своим положениям В. А. Кузнецов ссылается на «Аланское приветствие» византийского поэта и писателя XI в. Иоана Цеца, которое звучит на «верхнекубанском диалекте аланов», т. е. на языке асов, которыми сами осетины называют не себя, а балкарцев.

Это приветствие для XI в. звучит более чем странно: «Добрый день, господин мой, повелительница, откуда ты? Тебе не стыдно, госпожа моя?»

В оригинале здесь значатся 13 слов, из которых только два могут быть свя­заны с иранским языком, все остальные — это общетюркские слова типа: хос — «добрый»; катын — «госпожа»; каитарыф — «вернувшись»; кординг — «увидел»; кинжа (генже) — «молодая, молодуха»; фули (вали) — «правитель» и мн. др. Вряд ли после всего этого данное приветствие можно считать ираноязычным!

В своем споре Кузнецов полностью поддерживает весьма неудачные попытки В. И. Абаева, объясняющего термин алан как авестийское аруана, ариан и пр. Однако ученый скрыл от читателей то, что формант йа в Авесте выступает как словообразовательная частица в терминах, означающих реки, страны, горы: Ниса + йа, Дайт + йа, Эрзиф + йа и др. Исходя из этой закономерности, невозможно объяснить термин арйа или арйан, как этно­ним алан, страна которых согласно авестийскому написанию должна была бы звучать как алан + йа, которую историко-географическая наука не зна­ет. Вполне очевидно, что в Авесте имеются в виду не алан + йа, а ар + йа, т. е. народ или племя ар, которых история также не знает.

Весьма легкомысленной выглядит и другая попытка Абаева объяс­нить термин алан как название сказочных осетинских персонажей аллон. Во-первых, самоназвание осетин, а также и осетинские названия других народов образуются с помощью прибавления к корню слова форманта — он: Ир+он, Дигор + он, Асс+он, Кашк + он и т. п. Следовательно, и в ска­зочном термине осетин речь может идти только об этнониме алл + он, т. е. племени алл, которых история не зафиксировала.

В то же время иранисты-осетиноведы преднамеренно «забывают», что термином алан карачаевцы и балкарцы до сих пор в своем быту обраща­ются друг к другу, к группе людей, понимающих их язык, в обращении су­пругов друг к другу в качестве понятия «сородич», «соплеменник» и т. п.

Кроме того, ни один из иранистов не вспоминает, что термин алан в пе­реводе с тюркского означает «долина», «опушка», «равнина» и т. п. В виде этнонима этот термин бытует до сих пор среди алтайцев, туркмен, в виде Аландан келген — «Пришедшие с равнины»; Салкын алан — «Прохладная по­ляна» и др. Весьма уместно сказать и о том, что в V в. часть аланов, име­нуемая Керти алан — «Истинные аланы», под предводительством хана Кандака перекочевала в Малую Азию, в устье Дуная.

Несмотря на массу фактов о тюркском языке аланов, В. Ф. Миллер в своей тенденциозности дошел до того, что утверждал: «…аланы (иранцы по Миллеру. — И. М.) научили тюрков-кочевников навыкам скотоводства». Но когда ему надо было объяснить тюркские термины в осетинском язы­ке, обозначающие металлы, животных, птиц, плоды и пр., он ищет выход из своих противоречий, объявляя все это заимствованиями из урало-ал­тайских языков, будто бы карачаево-балкарский язык не имеет отношения к урало-алтайским!

Много ездивший по Балкарии и Карачаю вместе с Абаевым А. К. Бо­ровков, характеризуя идеалистические тенденции Миллера, писал, что, по мнению последнего, «степняки-татары не только научились у осетин

земледелию и скотоводству, но научились и каменному зодчеству, усво­или их духовную культуру, включая фонетические особенности языка… Ученый профессор, — продолжает Боровков, — никак не мог допустить, чтобы родственники «благородных» индоевропейцев могли что-либо за­имствовать у степняков-татар… Тенденциозность этой науки выпирает из каждой строки».

В западной и буржуазно-русской науке вообще, как писал в 1954 г. Г. А. Меликишвили, «обнаружение» индоевропейской правящей верхуш­ки во всех индоевропейских древностях и древневосточных племенах и народностях сделалось одной из основных тем исторических исследова­ний». В таком же состоянии оставались исследования по истории балкар­ского народа даже у таких крупных ученых, как Г.-Ю. Клапрот, В. Ф. Миллер и др. В плену этой концепции по сей день остается и В. И. Абаев со своими последователями. Однако при необходимости объяснить так называемые «староосетинские» термины кам, дан они прибегают постоянно к помощи балкарского языка, но в то же время пишут, что «культурное и языковое влияние балкарцев на осетин в силу объективного состояния (? — И. М.) сил было и не могло не быть совершенно ничтожным». Но как объяснить наличие в осетинском языке таких общетюркских терминов: каз — «гусь», тева — «верблюд», аркан — «аркан», берю — «волк», нанык — «малина», сокур — «слепой» и т. п. ? Ссылка на то, что «осетинский должен был соседствовать в прошлом с каким-то другим северотюркским языком», порождает во­прос: неужто с якутским?

В 1970 г., составляя «Русско-осетинский словарь», Абаев «забыл» вклю­чить в него термин «Балкария», «балкарцы». Такая «забывчивость», по­мешавшая отметить живущих в соседнем ущелье балкарцев, с которы­ми осетины имели почти двухтысячелетнее соседство и родство (а по народным преданиям дигорцев, они происходили от двух родных бра­тьев), кроме всего прочего, попросту обкрадывает словарный фонд осе­тинского народа. Но еще более поражает другое. К словарю приложены административно-географические термины в осетинском звучании, но не нашлось места осетинскому названию Балкарии и Карачая — Ассиаг и Стур Ассиаг. Когда возникла необходимость назвать соседнюю рес­публику — Кабардино-Балкарию, автор словаря именует ее на осетинский лад — Касог-Балкар республика, т. е. кабардинцев называет их осетинским именем касаг/кашак, а балкарцев почему-то называет их русским именем балкар. Вероятно, автор не хотел обнародовать, что усиленно приписы­ваемый в литературе осетинам этноним ас сам осетинский народ испокон веков закрепил за балкарцами.

На сессии 1959 г. доклады X. О. Лайпанова, Н. А. Баскакова, Л. И. Лаврова были посвящены доказательству половецкой гипотезы происхождения балкаро-карачаевцев. А выступление У. Б. Алиева было направлено как раз на отрицание близости карачаево-балкарского языка с языком кипча­ков. Первые строили свою точку зрения на половецком словаре «Кодекс куманикус» XV в. и на неверно истолкованных сведениях арабского автора

ХШ в. Ибн аль-Асира. Возражая им, Алиев писал, что кипчакский язык от­носится к «йокающему» диалекту тюркских языков, тогда как карачаево — балкарскому этот диалект не свойствен. В последние годы вообще отрица­ется принадлежность этого словаря кипчакам (Р. Л. Дашкевич). Более того, карачаево-балкарскому языку присущ наиболее древний, «джокающий» диалект тюркского языка. Таким образом, становится очевидным, что карачаево-балкарцы не могли перейти с позднего диалекта («йокающе — го») на более ранний («джокающий»).

Используя сведения Ибн аль-Асира, исследователи не всегда следуют последовательности описываемого им события. Говоря о походе монго­лов 20-х гг. XIII в. на Северный Кавказ, летописец отмечает, что часть кип­чаков бежала в горы. Но в какие горы они бежали: то ли в горы Дагестана, то ли на Центральный Кавказ, то ли в Крым, — исследователи не уточняют. А вот как все это описал сам Ибн аль-Асир:

«Прошедши Дербенд ширванский, они (монголы. — И. М.) шли этими об­ластями, а в них были многочисленные племена, в том числе аланы, лезги­ны и несколько тюркских племен. Они ограбили и умертвили много лезгин, которые были частью мусульмане, а частью неверные, и напали на других жителей той страны. И дошли до аланов, а их много племен, и дошла туда весть о татарах. Они постарались и собрали у себя толпу кипчаков и сра­жались с ними, и не одолела одна сторона другой. Итак татары послали к кипчакам сказать: мы с вами один род, а эти аланы не из вас, чтобы вы помогали им, и вера их не похожа на вашу веру, и мы обещаем вам, что не коснемся вас и привезем к вам сколько хотите денег и одежд, — оставьте нас с ними. Итак, кипчаки оставили аланов, и напали на аланов татары, и убили их множество, и ограбили, и взяли в плен, и пошли на кипчаков, а те разошлись, считая себя безопасными, по миру, происшедшему между ними. Они не успели услышать о татарах, как они пришли к ним, вступили в их земли и напали на них постепенно, и взяли от них в не­сколько раз больше того, что привезли к ним. И те из кипчаков, которые были далеко, услышав эту весть, бежали без боя и удалились; одни спрятались в болотах, другие в горах, а некоторые ушли к русским». А следующая фраза летописца совершенно отклоняет возможность за этой землей, куда бежали кипчаки, видеть горы: «И остановились татары в Кипчаке, а это земля богатая пастбищами зимою и летом; в ней есть места, прохладные летом, богатые пастбищами, и есть места, теплые зимою, бога­тые пастбищами. Это и есть степи на берегу моря. И пришли они к городу Судаку. Это главный город кипчаков. Прибыв к — Судаку, татары овладели им, и жители расселялись: часть ушла в горы, со своими семействами и имени­ем, а часть села в море и ушла в Малую Азию, находящуюся в руках мусуль­ман из потомства Кылыдж-Арслана», — повествует Ибн аль-Асир.

Рашид ад-Дин (1247-1318) — первый переводчик Асира — рассказывает об этом же эпизоде следующее: «Так как проход через Дербенд был невоз­можен, то они (монголы. — И. М.) послали Ширваншаху сказать: «Пришли нам несколько человек, чтобы нам заключить мирный договор». Он при­слал 10 человек из старейшин своего народа… Те из страха указали путь, и монголы прошли. Когда они пришли в область аланов, а жители тамошние были многочисленны, то они (аланы. — И. М.) сообща с кипчаками сразились с войсками монголов. Никто из них не остался победителем. Тогда монго­лы дали знать кипчакам: «Мы и вы — один народ (заметим, что у Асира на­писано «один род». — И. М.) и из одного племени, а аланы же чужие; мы за­ключим с вами договор, что не будем нападать друг на друга и дадим вам столько золота и платья, сколько душа ваша пожелает, только предоставь­те их (аланов) нам. Они принесли много добра, кипчаки ушли обратно, и монголы одержали победу над аланами, совершив все, что было в их силах по части грабежа и убийства. Кипчаки, полагаясь на мирный договор, спокойно разошлись по своим областям. Монголы внезапно нагрянули на них, убивая всякого, кого находили, и отобрали вдвое больше того, что перед тем дали. Некоторые из кипчаков, оставшихся в живых, убежали в страну русских, а монголы зазимовали в этой стране, сплошь покрытой лу­гами. Оттуда они отправились в город Судак на берегу моря, соединяюще­гося с Константинопольским проливом, и взяли тот город. Затем монголы двинулись на страну русских и на кипчаков, которые туда бежали».

Крупнейшие знатоки истории Золотой Орды Б. Греков и А. Якубовский поясняют, что «разбитые кипчаки покинули свои кочевья и двинулись на Юго-Восток Европы к кипчакам, кочующим между Волгой и Днепром, в на­дежде получить у них помощь. В погоне за ними татары дошли до Крыма, где захватили кипчакский город Судак».

Рассказ Ибн аль-Асира о взятии Судака и крымских областей кипчаков В. Тизенгаузен и А. Якубовский переводят следующим образом: «Придя к Судаку, татары овладели им, а жители его разбрелись: некоторые из них со своими семействами и своим имуществом взобрались на горы, а некото­рые отправились в море и уехали в страну Румскую, которая находилась в руках мусульман из рода Килидарслана».

Анализ сведений Асира показывает, что после первого столкновения с монголами на Северном Кавказе кипчаки, которых «постарались и со­брали аланы», доверившись заключенному договору, «разошлись, счи­тая себя безопасными» (Асир), или «спокойно разошлись по своим обла­стям» (Рашид ад-Дин). Сейчас довольно точно определены эти области, где проживали кипчаки в составе восьми объединений: Предкавказских, Крымских, Поволжских, Нижнедонских, Приазовских, Донецких, Приднеп­ровских, Лукоморских (С. А. Плетнева).

Можно полагать, что именно предкавказские кипчаки, восточные гра­ницы которых определены не далее как левобережье верховьев Кубани и Подкумка, выступили в союзе с аланами, а затем «спокойно разошлись по своим областям». И лишь после второго погрома и взятия Судака кипчаки бежали кто в горы Крыма, кто по Черному морю. Услышав эти вести, «кип­чаки, жившие вдали», вероятно, придонские, приднепровские, приазов­ские и прочие, бежали в земли русских.

Таким образом, становится понятным, что в сообщениях Ибн аль-Асира нет сведений о бегстве кипчаков в горы Северного Кавказа, а следователь­но, этот источник не может так прямолинейно использоваться для под­тверждения половецкой гипотезы происхождения балкарцев.

§ 1. Историко-этнографическая справка

Балкарцы являются одним из самых высокогорных народов Кавказа, говорят на тюркском языке, относятся к так называемому кавкассионско — му антропологическому типу европеоидной расы.

Названия высочайших вершин и ледников, крупнейших рек Цент­рального Кавказа — Минги-тау, Дых-тау, Катын-тау, Коштан-тау, Терек, Малка, Чегем, Черек, Баксан, Кубань и другие — имеют только тюркоязыч­ные объяснения.

Перечисленные факты издавна обуславливали неослабное внимание ученых ко многим вопросам древнейшей истории балкарского народа. Но, к сожалению, эти вопросы до сих пор освещены недостаточно. Самой сложной в данном случае является проблема: каким образом тюркский язык и его носители — европеоиды — оказались на гребне Кавказа в плот­ном окружении других языков и культур? Полагать, что это произошло лишь в XIV-XV вв. после погромов всемирного завоевателя Тимура, как думают отдельные авторы, нет никаких научных оснований. Практически было невозможно заселить высокогорные районы Центрального Кавказа, минуя другие этнические группы, будто бы издревле здесь обитавшие. Кроме того, не было никакой возможности уже к XVI-XVII вв. успеть пере­именовать на тюркский лад названные вершины, реки, фирновые поля и отразить их в балкарских эпических нартских сказаниях. И в самом деле, ведь не было же никакой необходимости позднейшему населению, по­явившемуся в этих районах, переименовывать такие названия, как Беш­тау, Золка, Ак-баш, Кара-агач, Кишпек, Кызбурун и многие другие, бытую­щие и по сей день.

Общеизвестно, что специфические особенности традиционной куль­туры тюркских народов, в т. ч. и балкарцев, уходят в глубь веков истории и культуры Евразийских степей и скифов-кочевников: курганная насыпь, захоронения в деревянных колодах и срубах, сопровождение умершего жертвенными животными (овцами, лошадьми), употребление в пищу ко­нины, кумыса, айрана, традиции изготовления войлока и войлочных из­делий, способы гадания на ивовом мочале и прутьях, способ варки мяса без дров и котла и мн. др.

Для того чтобы правдоподобно освещать историю народов, необхо­димо искать пути и методы зарождения специфических особенностей народной культуры. Исходя из этого, поиски зарождения особенностей культуры тюркских народов должны быть начаты с эпохи IV-III тыс. до н. э., когда зарождались перечисленные элементы культуры.

На рубеже IV-III тыс. до н. э. так называемые племена древнеямной (курганной) культуры, ведущие подвижной овцеводческий образ жизни, определившие свои особенности в Волго-Уральском междуречье в ука­занный период, начинают проникать на Северный Кавказ.

Значительный след эти племена оставили в известном Нальчикском могильнике того периода (р-н нынешней Опытной станции садоводства), в курганах у сел. Лечинкай, Кишпек, Шалушка, Ак-баш, Былым и других пунктах Кабардино-Балкарии и Северного Кавказа. Именно в этот период происходит первый контакт и симбиоз, синкретическое развитие культу­ры горских и степных племен.

Балкарцы закрепили за собой общее географическое название таулу — «горец», а в обращении друг к другу, к группе людей, понимающих их язык, в качестве понятий «сородич», «соплеменник», сохранили этноним алан, восходящий к тюркскому слову «долина». В сочетании этих двух терминов мы видим симбиоз и слияние двух понятий: кавказцы-горцы и степнякн — курганники. Поскольку древнеямники (курганники) были европеоидами, то и отмеченное антропологическое смешение произошло без особых осложнений и отразилось на современном антропологическом облике балкарцев, превратившихся в «классических кавкассионцев».

Этногенетические корни балкарского народа в определенной степени освещены в исторической памяти соседних народов. Так, например, са­мые длительные исторические партнеры и соседи балкарцев — осетины называют балкарцев асс + он, т. е. асы, Балкарию они называют Ассиаг, а Карачай — Стур-ассиаг («Большая Асия»), А поскольку еще в XIII-XV вв. ас был самоназванием аланов, следовательно, осетины этноним алан или ас сохранили не за собой, а за балкарцами. Другие соседи, к примеру мегре­лы, называют карачаевцев не иначе как алан. А по словам такого крупней­шего ученого, как Н. Я. Марр, термин ас грузины и сваны сохранили за на­званием карачаевцев и балкарцев.

Известно, что вторым крупным слагаемым в формировании балкарского народа являлись кавказские болгары, имя которых сохранено в названии балкарцев, особенно балкарцев Черекского ущелья. Имя кавказских болгар еще во II в. до н. э. закреплено за жителями Центрального Кавказа. Об этом вполне однозначно пишут древнеармянские письменные документы.

Из всего изложенного вытекает, что древнейшую основу формирова­ния балкарского народа составило смешение древнейших кавказцев с древнейшими кочевыми племенами Евразийских степей. Позднее в этот процесс включались тюркские племена скифов, аланов и болгар.

На различных этапах процесса формирования и интеграции назван­ных племен в балкарский народ происходили разносторонние межэтни­ческие контакты с соседними народами. Подобные контакты прекрасно иллюстрируются целым рядом старинных балкарских патронимических названий, восходящих к этническим именам соседей. Таковы, например, названия фамилий: Черкесовы, Кабардиковы, Кабардоковы, Эбзеевы, Кумыковы, Ногайлиевы, Дюгерлиевы и мн. др.

В дооктябрьском прошлом балкарцы сыграли огромную роль в за­рождении и развитии отечественного альпинизма и горного туризма, географической, геофизической науки и т. д. Особую роль в этом сыгра­ла известная балкарская семья Урусбиевых. Здесь достойно отметить Мырза-кула Урусбиева, его сыновей Измаила, Хамзата, Магомета. В этой семье не раз гостили и встречали радушный прием выдающиеся деятели передовой русской науки и культуры: М. М. Ковалевский, А. В. Пастухов, И. В. Мушкетов, Г. В. Абих, П. К. Михайловский, С. И. Танеев, Н. А. Ярошенко и мн. др. В этой семье постоянно гостили видные альпинисты и путеше­ственники из Англии, Венгрии, Польши, Швейцарии, Германии, Франции и других стран. Большой вклад в науку и просветительство внесли сыновья Измаила Урусбиева — Сафар-Али, Науруз, получившие образование в выс­ших учебных заведениях Санкт-Петербурга и Москвы.

Неоценимый вклад в культурно-историческое наследие внесли такие сыновья и дочери Балкарии, как историк Мисост Абаев, скрипач Солтанбек Абаев, просветительница Ханифа Абаева, Фуза Шакманова, Али-мурза и Дадаш Балкаруковы, выдающийся юрист и просветитель Басиат Шаханов, видный хирург профессор Абай Шаханов и другие.

Балкарский народ, как и его соседи, свято чтит свое историко-культур­ное наследие и множит ратный и трудовой подвиг своих предков и со­отечественников.

Наиболее слабо разработанной проблемой в истории кабардинского и балкарского народов являются вопросы их происхождения. Особенно слабо эта тема освещена в истории балкарского народа, поэтому на ней приходится остановиться более подробно.

Весь имеющийся в науке материал говорит о том, что этнические корни балкарцев надлежит искать в недрах древнейшего Кавказа и тех пратюрк — ских племен, которые находились на гребне первых этнических волн тюр­коязычного населения, накатывавшегося в Предкавказье из Евразийских степей, особенно Волго-Уральского междуречья. Иначе они не могли ока­заться на гребне Центрального Кавказа.

Имея в виду изложенные факты, проблему происхождения балкарско­го народа можно тесно увязать с тремя глобальными вопросами:

1. Каким наиболее ранним периодом в пределах Центрального Кавказа можно датировать тюркские термины и этно-, топогидронимы, известные нам на данном этапе развития науки об истории древних племен?

2. Как далеко в глубь веков древней истории Восточной Европы ухо­дят истоки отдельных элементов традиционной материальной и духовной культуры балкарцев, отличающие их от соседних народов?

3. Что сохранил народ в своих идеологических воззрениях и фольклоре о своей этнической истории, и есть ли в этом наследии рациональное зерно?

В поисках ответов на эти вопросы всегда нужно иметь в виду, что в истории любого народа большую роль играли переселения древних пле­мен. «Все дело в том, — пишет В. В. Мавродин в книге «Происхождение рус­ского народа», — что одни переселения нашли отражение в письменных источниках, потому что они произошли сравнительно недавно. О других же, происшедших в древности, свидетельствуют лишь косвенные данные: язык, топонимика, антропологический тип, материальная культура, фоль­клор, обычаи и прочее, но от этого они не перестают носить характер ре­альных исторических событий».

В этнической истории любого народа большую роль играет имя этно­са, закрепленное в устах как самого народа, так и его непосредственных соседей, связанных с ним многовековыми этнокультурными и историко­политическими, экономическими и другими контактами. Недаром

В. Ф. Миллер, анализируя этногенетические вопросы истории осетинско­го народа, на первое место выводил те сведения, которые содержались в хрониках их соседей — грузин. Полагаясь на общепризнанное положение о том, что самоназвание — это первостепенный признак племени и рода, можно констатировать, что для каждого из таких единств имя служит объединяющим признаком.

Суммируя все сказанное, можно подчеркнуть важность того факта, что балкарцы в устах извечных соседей: осетин, кабардинцев, сванов, мегре­лов, абхазов и других — назывались балкар, сабир, алан, басиан, ассон, ас­сиаг, азухо и пр.

В 1959 г. на Всесоюзной научной сессии по проблеме происхождения балкарцев был сделан вывод, что «балкарцы и карачаевцы образовались в результате смешения северокавказских племен с ираноязычными и тюр­коязычными племенами, из которых наибольшее значение в этом процес­се имели, видимо, «черные болгары», и в особенности одно из западно­кипчакских племен».

Этот вывод для того времени был очень важным, отвечал уровню имев­шегося тогда научного материала, во многом способствовал и стимулиро­вал дальнейшие поиски. Но по истечении 35 лет все это кажется более политическим, нежели научным выводом, аргументирующим восстанов­ление автономных прав балкарского народа. Теперь этот вывод нуждается в серьезных уточнениях и дополнениях.