Этнографический материал является бесценным источником для изучения сложного этногенетического процесса в истории любого народа. В этом материале наиболее отчетливо отражается участие различных племен. На фоне этого материала более красочно звучат данные других смежных наук: истории, языка, археологии, антропологии.
Особого внимания заслуживают такие элементы традиционной культуры, которые не встречаются у соседних народов. Прежде всего начнем с материальной культуры балкарского народа.
Балкарцы и карачаевцы называют свои поселения термином эль и журт, которые бытуют у многих тюркских народов в форме иль, аль, аил, аул, юрт и т. п. Большую научную информацию содержат балкаро-карачаевские жилища и усадьбы. Прежде всего бросаются в глаза так называемые крытые дворы, в которых все хозяйственные и жилые постройки были объединены общей кровлей. Эта особенность отличает культуру балкаро-карачаевцев от культуры соседних народов и одновременно сближает с народами Поволжья, Алтая и др. К таким же особенностям относятся жилища-срубы, которые возводили в Карачае и Балкарии. Восточнее Баксанского и Чегемского ущелий подобные постройки неизвестны. Поиски аналогий срубным постройкам балкаро-карачаевцев уводят нас в глубь истории Центрального Кавказа, где они встречались в конце II тыс. до н. э. и в эпоху гуннов.
Интересные этногенетические наблюдения можно сделать при анализе балкаро-карачаевской одежды.
Верхняя плечевая одежда их изготовлялась из шерсти, кожи, меха, шкур, которые широко использовались и у многих других скотоводческих народов.
Как и у многих тюркских народов — болгар, чувашей, татар, башкир, казахов, киргизов и других, излюбленным украшением верхней плечевой одежды балкарцев являлась меховая оторочка по вороту, подолу, рукавам наподобие рубашки и кафтана XIV в. из могильника Байрым в Верхнем Чегеме.
Большую популярность у тюркских народов издревле, еще с эпохи ямной культуры IV тыс. до н. э., имел войлок — кийиз, из которого изготовлялись разукрашенные и аппликативные ковры, головные уборы, плащи — накидки и пр. Одним из интересных головных уборов народов Кавказа является башлыкъ, название которого с тюркского означает «наголовник». По мнению В. Ф. Миллера, он напоминает древнюю форму одежды сарматских племен, описанную Плинием. Здесь уместно отметить, что в 1896 г. участник экспедиции В. М. Сысоева по Карачаю А. Н. Дьячков-Тарасов на берегу реки Теберды обнаружил каменную статую половецкого типа. На плечи истукана было накинуто что-то вроде капюшона — башлыка из материи с крестообразными рисунками и каймой, привесками и лапками, перекинутыми вокруг шеи.
Башлык близко напоминает формы головных уборов, покрывающих плечи на скифских изваяниях прикубанского типа, а также на изваяниях в горах Тянь-Шаня и окрестностей Иссык-Куля. Другая разновидность войлочных головных уборов — это шляпы къал-пакъ и карачаевский кийиз- бёрк, различные формы которых известны и бытуют у чувашей, киргизов, алтайцев, древних болгар и др.
Балкарские женщины носили туникообразную рубаху со стоячим воротом и разрезом на груди. Этот тип рубахи является неотъемлемой частью женской одежды чувашей, башкир, казахов, туркмен, а происхождение этого типа исследователи связывают с древними болгарами. Повседневным элементом одежды балкарской женщины является наплечный платок-плед (жаулукъ), широко распространенный под этим же именем у татар, казахов, болгар и других тюркских народов. Многие виды балкаро-карачаевской одежды — бешмет, чебкен, гебенек (плащ-накидка чабанов), аркъалыкъ и другие — были широко распространены у многих тюркских народов Алтая, Средней Азии, Поволжья, Казахстана, Кавказа. Бытующие у многих тюрков островерхие конической формы головные уборы в раннем Средневековье были характерны для тюрков Западного каганата VIII-IX вв. Позднее они стали неотъемлемой деталью одежды башкир, ногайцев, татар и др.
Хорошо известно, что черкеска кавказских народов украшалась небольшими кармашками по обеим сторонам груди. В мелкие отделения этих кармашков вставлялись так называемые теперь газыри — небольшие деревянные, костяные или серебряные трубочки, куда раньше закладывались готовые заряды. С появлением пятизарядной винтовки они превратились в простые украшения, но за ними сохранилось тюркское древнее название хазыр — «готовый».
Одним из основных промыслов балкаро-карачаевцев было домашнее ткачество. Домашние сукна пользовались большим спросом на кавказских рынках в Грузии. По словам Н. П. Тульчинского, балкарскую женщину невозможно было увидеть без веретена, с которым она не расставалась ни при беседах с соседками, ни даже по пути в соседний аул. «Встретить женщину без этих атрибутов — значит или она больна, или очень бедна», — писал Тульчинский. Эта характеристика балкарской женщины буквально повторяет слова Приска о гуннских женщинах, «которые никогда не покидают своего веретена».
Не менее важный материал для освещения проблемы этногенеза балкарцев можно почерпнуть из состава блюд традиционной кухни. Поскольку основным занятием балкарцев было скотоводство, то мясомолочная пища занимала ведущее место. Повседневной молочной пищей балкарцев, алтайцев, туркмен, казахов, узбеков, ногайцев, хакасов, башкир, кумыков и других народов являются различные виды кислого, заквашенного молока — айрана, сыров и кумыса. По словам скифского мудреца Анахарсиса, повседневной пищей скифов также были сыры, айран и кумыс. Кумыс широко бытовал и у гуннов в I в. Популярную разновидность айрана — жууурт-айран упоминает в 1256 г. Гильом Рубрук.
Как известно, Аммиан Марцеллин, автор IV в., описывая быт и культуру гуннов, говорит, что они «мясо кладут под бедра на седле и парят его», и питаются этим мясом. Безусловно, автор таких слов не мог понять, что это было вяленное на солнце мясо, притороченное к седлу кочевника вместе с бурдюком с айраном, кумысом, сыром и другими продуктами. Ныне такое мясо употребляют многие народы Северного Кавказа.
Отличительной особенностью мясных блюд балкарцев является жёр — ме — тип свежей колбасы из внутреннего жира, завернутого в кусочек рубца. Из различных видов шашлыков (шиш — «вертел», отсюда и название шишлик — «навертельник») особо следует отметить тёш. При обрядовом разделе туши овцы или барана дядя по матери вырезал из грудной части туши кусочек мяса вместе со шкурой, зажаривал его и преподносил тому, в честь кого совершено данное жертвоприношение. Изысканным деликатесом среди мясных блюд балкарцев является шашлык из свежей печени, зажаренной в собственном внутреннем жиру животного — жалбауур.
Тёш, жалбауур, жёрме хорошо известны и характерны для мясной пищи многих тюрков. У алтайцев жёрме звучит дьоргем, происходящее от тюркского слова жёрме, чёрге — «обматывать», «заворачивать» и др. Большой популярностью у тюрков пользуется колбаса из свежих внутренностей — печени, почек, легких молодого жеребенка — къазы. Подобная колбаса из печени называлась сохта.
Все перечисленные мясные блюда до сих пор широко бытуют у тюркских народов Алтая, Казахстана, Средней Азии, Поволжья, Кавказа.
Этнической особенностью балкарской кухни являются изделия из ячменной муки. Ячменные хлебы, которые балкарцы пекли в золе, отмечал еше французский путешественник Абри де ла Мотрэ (1711). Его сведения принципиально важны для нашей темы. Он писал, что, следуя по очень крутым горам, они добрались до деревни, жители которой живут в срубленных домах из больших бревен, понимают язык ногайцев, татар, турок, пьют и почитают бузу и айран, кушают конину, пекут лепешки в золе, именуются горскими черкесами.
Большую этногенетическую информацию можно получить из слов Плиния (I в.), который писал, что некоторые сарматские племена питаются «сырой мукой, примешивая к ней кобылье молоко… ». Автор, конечно, не мог знать, что широко было распространено у тюркских племен поджаривание зерен и изготовление из них так называемой муки — къууут, готовой к употреблению с айраном, кумысом, маслом, сливками и т. д. Столь же важны слова Плиния о том, что некоторые кочевые племена питаются «белой кашицей из ячной муки». Этой белой кашицей могла быть каша, или мамалыга, — как, широко бытовавшая в балкаро-карачаевской кухне.
Исследования показывают, что, вобрав в себя основные комплексы материальной культуры кочевников Евразийских степей, предки балкарцев, попав в условия горного Кавказа еще в IV тыс. до н. э., вовсе не утратили специфических особенностей своей традиционной культуры, а, наоборот, в новых условиях развивали их, приспосабливаясь к этим условиям и окружающей среде. Таким образом, они создали специфическую и самобытную этническую культуру, вобравшую в себя наследие скифов, сарматов, гуннов, болгар, аланов и др.
Теперь рассмотрим данные духовной культуры.
Идеологические воззрения народа всегда содержат определенную долю исторической информации об этногенетическом процессе. Передаваясь из поколения в поколение, мировоззрение людей дополняется новыми элементами, напластованиями, продиктованными различными историческими эпохами и событиями. Но тщательный анализ материала всегда позволяет отыскать первоначальное ядро обряда, обычая, поверья, будь то изначально мифического или исторического происхождения.
В предлагаемой работе не рассматривается весь комплекс духовной культуры балкарцев, а используются только те элементы, которые не встречаются у соседних народов, но одновременно находят глубокие параллели, связи, скрещения с идеологическими воззрениями древнетюркских племен и современных тюркских народов. С этих позиций большой интерес представляет верховное божество балкарцев — Уллу Тейри («Великий Тейри»), который не фиксируется в мировоззрениях соседних кавказских народов. По представлениям карачаево-балкарцев, Тейри — это владыка и повелитель богов, он руководит всем ходом жизни, дает счастье, посылает беды, обеспечивает богатый урожай, хороший приплод скота и т. п. От имени Великого Тейри, олицетворяющего собой дух неба и солнца, происходит балкаро-карачаевское название небесной радуги: Тейри Къылыч, т. е. «Меч Тейри» — всекарающий и всему благоденствующий, всеоберегающий.
Исторический анализ роли и места Тейри в балкарском мировоззрении уводит в далекий древнетюркский мир, где он, как дух неба и культ солнца, описывается в китайских источниках. Под «Духом неба» китайские авторы понимали Кок-Тенгри («Голубое небо»), зафиксированный в Орхоно-Енисейских древнетюркских надписях VIII в. «Вначале было наверху голубое небо, а внизу темная земля; появились между ними сыны человечества», — повествуют древние сказания. Описывая жизнь и быт тюрков- сабиров VI-VII вв., обитавших на Северном Кавказе, Моисей Каганкатваци неоднократно подчеркивал, что среди множества божеств Тенгри наиболее почитаемым был Тенгри-хан — чудовищный громадный герой, бог неба и света. Ему посвящали деревья (дубы), строили капища, приносили в жертву коней, кровью которых поливали вокруг деревьев, а голову и кожу вешали на сучья. Согласно сообщениям средневековых авторов, недалеко от столицы гуннов в Северном Дагестане — Варачане — стоял огромный дуб, представляющий материализацию идеи Тенгри. «Князь и дворяне, — пишет Моисей, — почитали его спасителем богов, жизнеподателем и дарователем всех благ». Помимо главной рощи, находящейся вблизи Варачана, в стране гуннов были и другие рощи и святилища, посвященные этому божеству. К этому дереву и в рощи собирались по средам, развешивали на деревья разные плоды, поклонялись им и приносили им различные жертвы.
В связи с преклонением древних гуннов-сабиров перед Тенгри/Тейри в образе дерева небезынтересно отметить дерево Раубазы, которое росло в Верхней Балкарии у аула Шаурдат. Этой дикой груше поклонялись, ей приносили жертвы, «угощали» ее пирогами, просили ее, чтобы она бездетным дала детей, пастухам и чабанам — хороший приплод скота, земледельцу — богатый урожай и т. п. Даже в 50-х гг. XX в. автору этих строк не раз приходилось видеть щепочки Раубазы, бережно хранящиеся в сундуках балкарцев-старожилов в далеких от родных мест аулах Средней Азии. Такой же реликвией и божеством считалась одинокая сосна у аула Хурзук в Карачае Джангыз терек. Это была «довольно большая корявая сосна, — пишет В. М. Сысоев в конце XIX в., — одиноко стоявшая среди голой равнины между Хурзуком и Учкуланом по правую сторону реки Хурзук…».
Кроме этих деревьев, почитавшихся всем народом, были еще и отдельные родовые деревья, почитавшиеся отдельными патронимиями. Так, например, в Карачае фамилия Чотчаевых почитала одно дерево, с которым связана интереснейшая этнографическая подробность. Родоначальник их женился на кабардинке и привез ее домой. По пути домой, во время отдыха под этим священным для Чотчаевых деревом, они стали есть мясо. При этом хозяин взял себе лопатку, которая по обычаю полагалась старшему. За эту оплошность старший свиты сделал ему замечание. И в самом деле, в эпическом сказании тюркских народов «Огуз-наме» сказано, что лопатка жертвенного животного (овцы или барана) полагалась самому почетному из присутствующих на тризне. Правая лопатка предназначалась самому почетному, левая немного уступала по рангу. Выдающиеся культурологи XIX в. Э. Тейлор, Дж. Леббок и другие однозначно приписывали зарождение этого обычая древним тюркским народам. А в археологических памятниках Балкарии известны отлитые в бронзе бараньи лопатки XII в. до н. э., которые использовались гадалками, предсказателями, шаманами и т. п.
Молодой жених исправил свою ошибку и подал лопатку самому старшему, тот съел мясо, а лопатку повесил на верх дерева. Жена молодого человека родила ему впоследствии шестерых сыновей. Этот случай послужил поводом тому, что щепки того дерева свято хранились в каждой семье фамилии Чотчаевых.
У многих тюркских народов считается, что определенные деревья делают плодовитыми и женщин, и скот. Так, например, у киргизов бесплодные женщины катаются по земле под одинокой яблоней, некоторые волжские племена, как и древние гунны, приносят деревьям жертвы, а шкуры жертвенных животных развешивают на ветвях. В канун Рождества многие югославские и болгарские крестьяне замахиваются топором на бесплодное фруктовое дерево, а стоящий рядом человек вступается за это дерево со словами: «Не срубай его! Оно скоро будет плодоносить!». Трижды заносился топор и трижды отводился. После этого считалось, что дерево на следующий год обязательно должно плодоносить. Веру в чудодейственную силу дерева отмечал в 765 г. у дунайских болгар средневековый автор Феофан.
Как отмечалось, балкарцы и карачаевцы имя Тейри приписывали небесной радуге — Тейри къылыч, т. е. «Меч Тейри». Этот момент удивительно перекликается с легендой древних гуннов, переданной в 449 г. послом Рима в ставке Аттилы. Согласно этой легенде, некий пастух-гунн долго не мог понять причину ранения ноги у одной из своих телок. Выслеживая ее по кровавым следам, он натолкнулся на великолепный, сверкающий на солнце меч и принес его своему повелителю Аттиле. Тот принял «небесный дар» для покорения мира и стал его владыкой. Римские авторы называли этот меч мечом Марса, а гунны стали называть Тейри къылыч, с которым балкарцы и карачаевцы отождествляли небесную радугу.
Древнетюркское божество Тенгри/Тейри Дж. Фрезер отождествлял с величайшим из греческих богов — Зевсом. Тому и другому посвящались отдельные деревья, рощи, оба были богами неба, грома, дождя и т. д.
Пораженные молнией места, а также и люди, очень почитались у тюркских народов. На этих местах устанавливались знаки, здесь приносили жертвы и пр. Ибн Фодлан писал в 922 г. о болгарах: «Если ударит молния, они не приближаются к нему (к пораженному) и оставляют все как есть на месте. Болгары, гагаузы, чуваши, алтайцы, кумыки и другие тюркские народы совершают различные магические обряды при первой в году молнии. Как и балкаро-карачаевцы, многие тюркские народы зажигают при этом большие костры, прыгают через огонь, устраивают игры и пр.
В 80-х гг. XIX в. В. Ф. Миллер и М. М. Ковалевский отмечали в сел. Верхний Чегем святилище, где собирались люди петь магическую песню «Чоппа», которую обычно воспевали вокруг человека, пораженного молнией. В Карачае подобные святилища назывались Чоппаны-ташы («Камень
Чоппа»). Вокруг них кружились, пели песни, приносили жертвы, резали козлят, именуемых «Козленком Чоппа».
Среди ведущих языческих амулетов тюрков-кочевников VIII-IX вв. являются амулеты, связанные с культом Тенгри, — это круг с четырьмя прямыми лучами, «представляющий собой один из вариантов очень распространенной в древности символической фигуры огня-солнца-креста в круге» (С. А. Плетнева). Этот древний символ огня-солнца является одним из излюбленных мотивов в балкаро-карачаевском народном орнаменте на войлочных коврах — кийизах, тульях головных уборов — папахах, войлочных шляпах, на башлыках и погребальных платьях Средневековья. Большое количество отмеченных образцов амулетов можно видеть в археологическом материале из памятников Балкарии и Карачая. Характерен круг с перекрещивающимися четырьмя лучами в сюжете наскальных изображений XVI-XVII вв. в верховьях реки Тызыл в Баксанском ущелье. С магическим изображением подобного амулета у балкарцев связана одна из древнейших клятв, отмеченная М. М. Ковалевским в 80-х гг. XIX в. в Верхнем Чегеме: «Начертят круг острием палки на земле, затем в нем крест-накрест две линии, становятся в центр круга и произносят присягу. Это называется у них Къач». Это же изображение наносилось на двери, стены, опорные столбы домов в знак особого благодарения Тейри.
Культ диких животных и культ камня у балкарцев символически сочетался в так называемом Абсаты-таш («Камень Абсаты»), представлявшем собой монолитную стелу высотой около 4 м. Она была найдена в 1959 г. в дремучем лесу в Чегемском ущелье. Стела изображала какое — то дикое животное, верхняя часть ее сейчас сохранилась и стоит во дворе Национального краеведческого музея города Нальчика. Поскольку Абсаты — это балкаро-карачаевское божество охоты, покровитель диких животных, постольку представляет и большой интерес место его обнаружения — дремучий лес. Перед отправкой на охоту этому камню поклонялись, просили у него удачи, оставляли в залог одну из своих стрел, а на обратном пути приносили ему определенную долю дичи.
Культ камня отражен и в названиях многих ритуальных камней: Налат-таш («Камень позора»), Къарын-дашла-таш («Камень братьев»), Къарачайны къадау ташы («Замковый камень Карачая») и т. д.
Широко был распространен у балкарцев и культ коня. Черепа лошадей очень часто можно видеть на изгородях пастушеских стоянок, на заборах крестьянских подворий. Они служили оберегами. В 1965 г. нам неоднократно приходилось видеть высохшие черепа лошадей, прикрепленные к центральным опорным столбам старинных карачаево-балкарских домов. Поскольку центральный столб олицетворял незыблемость и нерушимость семьи и рода, то подвешивание черепа лошади на этих именно столбах приобретает особый символический смысл. У балкарцев бытует поверье, что нельзя бить коня по голове, что голова коня — это солнце и т. п.
У балкарцев в прошлом бытовал и культ быка. Так, например, в нарт — ском эпосе говорится о том, что однажды герой Карашауай встретил пастуха, стерегущего всеми любимого огромного быка размерами в «64 обхвата». Ежегодно нарты устраивали около этого быка различные ритуальные игрища, жертвоприношения, ристалища и пр. В связи с этим культом необходимо привести одну интересную этнографическую подробность. У крымских болгар в сел. Карачоле, название которого удивительно совпадает с этнонимом карачаевцев, приведенным в 1654 г. А. Ламберти в форме «Карачиоле», жили греко-болгары, которые «сохранили болгарский язык, костюм и быт», — пишет этнограф Фонберг. Здесь 21 мая, в день древнего земледельческого праздника, торжественно приносили в часовню иконы святых Константина и Елены, а затем обратно уносили к роднику, где эти иконы постоянно стояли. На рассвете этого дня к источнику собирались жители из Карачоле и других селений и пригоняли пожертвованный скот. Самой главной и почетной жертвой был бык с «золочеными рогами». К этому быку выходил почтенный старец из часовни и, шепча на ухо быка заклинание, закалывал его, горячей кровью мазал себе лоб и щеки. Затем мясо быка варили, угощались, танцевали, устраивали хороводы и игры.
Удивительно идентичный обряд бытовал в прошлом у балкарцев. По сведениям М. М. Ковалевского и В. Ф. Миллера, в Верхнем Чегеме, на правом берегу речки Жылгы-суу (Джилги-су), стоял каменный домик — Нартжия. «При этом домике держали быка на общественных началах и обильно кормили его всем аулом до дня весеннего праздника — начала полевых работ. В этот день выводили этого быка и гадали об урожае: если он мычит, опустив голову, значит, урожай ожидается на нижних полях, а если мычит, подняв голову, то хороший урожай будет на верхних полях. Затем быка резали и устраивали жертвенный пир. Каждая семья к этому дню печет пироги-хичины и несет к указанному домику».
В описании путешествия по Балкарии М. М. Ковалевский рассказывает об одном интересном случае. В сел. Былым во время раскопок средневековых склепов «балкарцы, копавшие склепы, неожиданно увидели пробежавшего зайца, и, побросав лопаты, бросились ловить его. Поймали, погладили и отпустили». Выдающийся знаток законов и обычаев кавказских народов не нашел ничего подобного у соседних народов и сравнил эту игру с известным сюжетом из геродотовского рассказа о скифо-персидской войне. На глазах у огромной армии Дария скифы перед сражением увлеклись поимкой пробежавшего мимо них зайца. Дарий, собрав своих предсказателей, предводителей армии, спросил, что бы это могло означать? Те ответили ему, что скифы, видимо, совершенно их не боятся и не придают особого значения предстоящей битве. Тогда Дарий ночью тихо собрал свою армию и отступил без боя.
Скифо-балкарский эпизод игры напоминает сюжет из нартского эпоса о герое Рачикау, в котором говорится, как из-под копыт скачущего коня выскакивают зайцы. Такая деталь в сказаниях соседних героев не встречается, но зато в скифских археологических памятниках очень часты находки с изображениями зайцев вокруг скачущих всадников.
Общим для многих тюркских племен и народов являются поверья в различные магические существа: Суу анасы («Мать воды»), Жер иеси («Хозяин места, земли»), поверья в оборотней Алмасты. В представлениях балкарцев эти существа владеют водой, землей, охраняют отдельные участки и т. п. Оборотни-обуры и ведьмы всячески вредят людям, превращаются в различных животных, чтобы заманить людей в западню и т. д. Оборотни-ведьмы напоминают легенду о происхождении гуннов от неких оборотней-обуров, которую сами гунны рассказывали Приску.
Таков в основном научный потенциал духовной культуры при анализе процесса этногенеза балкаро-карачаевцев.
Некоторые фольклорные сюжеты об этногенезе балкарцев. В истории этногенеза любого народа большую роль играет фольклор. Воспоминания народа не бывают случайными, беспричинными. В народной памяти обыкновенно надолго удерживаются события, которые коснулись всего народа, в которых весь народ принял участие, и через это участие впервые почувствовал себя единым целым. В истории младописьменных народов эта народная память приобретает первостепенное значение, т. к. нет письменных свидетельств о процессе их этногенеза.
Исследователи эпических сказаний единодушны в том, что сходство эпоса тюркских народов объясняется тем, что степные скотоводческие племена Евразийских степей общались между собой в течение многих веков, сходство было связано с созданием и распадом целого ряда племенных объединений и конгломератов.
При сравнении фольклорного материала с данными истории и других научных дисциплин отслаиваются различные напластования позднейших эпох на первоначальное ядро или сюжет фольклорного произведения. После «очистки» от подобного рода наслоений всегда есть возможность обнажить истоки или ранние сюжеты фольклора, которые могут стать в руках исследователей важным источником в раскрытии интересных вопросов этнической истории народа.
В эпической памяти балкарского народа сохранилось содержательное предание о том, как был заселен их край и образовалась Малкъар эл, т. е. «Балкарское общество». Суть предания сводится к следующему: «Когда-то в незапамятные времена в ущелье Балкарии пробрался один охотник по имени Малкъар, человек неизвестного происхождения, и застал там на одной поляне поселок из нескольких дворов, жители которого называли себя таулу (горцы)… Малкъару эта местность понравилась, и он решил навсегда остаться там, переселив туда и свой род. Старожилам это не особенно понравилось, поэтому Малкъар поселился на другой поляне, и оба рода жили спокойно, размножаясь… Однажды сюда же является неизвестный человек по имени Мисака и останавливается в гостях у Малкъаровых, которых к тому времени было 9 братьев и единственная сестра — красавица и умница… Мисака, поправ гостеприимство братьев, злодейски их убивает и овладевает их богатством и сестрой… Затем он привел туда своих людей и начал притеснять мирных тружеников-таулу, которые в конце концов превратились в его подвластных. Потомки Мисака теперь носят имя Мисака (или фамилию Мисаковы)… Через некоторое время в эти места являются два брата — Басиат и Бадинат. От Басиата пошли балкарские таубии (т. е. горские князья), а от Бадината — дигорские феодалы…»
Несомненно, память народа охватывает определенные события из жизни и на протяжении многих эпох дополняет их сюжетами последующих времен. Многие имена могут перемещаться вместе с событиями, а вполне возможно, что одно и то же событие может быть приписано нескольким персонажам. Таким образом, первоначальное зерно может оказаться скрытым под многовековым фольклорным напластованием.
Но в данном случае важно, что вновь образовавшееся общество стало называться Балкар, или Малкъар, по имени человека, впервые проникшего на место обитания местных горцев.
Такова основа предания, на которую позднее отложился сюжет о пришельце и поработителе — Мисаке, прежде жившем где-то на «Кумыкской равнине в Дагестане». Завершается предание сюжетом о двух родных братьях — родоначальниках балкарских и дигорских князей.
Сюжет о том, что некий охотник, будучи на охоте, в погоне за дичью, особенно за оленем, открывает ранее неизвестные земли, очень распространен в балкаро-карачаевском фольклоре. Так, например, карачаевский герой Боташ, преследуя оленя, открыл для себя новые земли в долине Кубани и Теберды, а нартский герой Ёрюзмек однажды, преследуя белого оленя, открыл неведомый ранее замок — Белую крепость.
Проанализировав фольклорное наследие балкарцев, исследователь не может не обратить внимания на следующие факты.
1. Предания об охотнике Малкъар, Боташ, нартовском герое Ёрюзмеке, открывших для себя новые земли, замки, крепости в погоне за оленями, удивительно созвучны с легендой гуннов о том, что дорогу через Азовское море в Европу они открыли, преследуя на охоте оленей.
2. В имени Малкар сохранился этноним балкарцев, а в имени Мисаки, жившего на Дагестанской равнине, отражено имя гуннов — масаха.
3. В упоминавшейся Белой крепости, к которой привела Ёрюзмека белая лань, скрыто название хазарской «Белой крепости» — Сары къала (Саркел).
4. Имя Басиат связано с этнонимом хазарского племени баса.
Одна из древнетюркских легенд повествует о том, что когда-то род тюрков был полностью истреблен, остался лишь один мальчик, которого враги, отрубив руки и ноги, выбросили в реку. Его выловила одинокая волчица и в пещерах Алтая родила от него 10 сыновей. По истечении времени род волчицы — Ашин/Асян — разросся и сошел с гор на плоскость.
Китайские источники говорят, что «пещера» эта находится в центре Алтайских гор: «В горах есть пещера, а в пещере есть равнина, поросшая густою травою на несколько сот ли окружностью. Со всех сторон пещеры лежат горы». Весьма интересно, что типичная горная котловина или долина в фольклорном преобразовании названа «пещерой», из которой распространился древнетюркский род.
Память о единственном, оставшемся в живых тюркском мальчике сохранилась в балкарской поговорке. Когда они хотят подчеркнуть глубокую древность, глубь веков и прочее, то именуют это понятие Къалыу бала, Къалыуу баладан бери, что буквально означает: «Оставшийся ребенок», «Со времен оставшегося ребенка» и пр.
По второму варианту легенды, тюрки произошли от рода Со и той же волчицы. Из их потомков сохранилось только четыре внука. Первый превратился в Лебедя (Ку) и поселился на реке Ку (река Лебедь). Второй, под именем Цигу, поселился между реками Абу (Абакан) и Гянь (Енисей), а третий и четвертый поселились на реке Чу на Южном Алтае. Исследователи отождествляют потомков первого внука с лебединцами — Ку-киши (Лебединцы. — И. М.), сохранившими в своем имени тотемную птицу — Лебедь. Второго внука ученые связывают с киргизами, живущими между реками Абакан и Енисей (река Гянь-кам). Потомки третьего внука связываются с самой волчицей и именуются Асян-шу. Род Со известный ученый — тюрколог Н. А. Аристов связал с подразделением Со среди североалтайского племени кумандинцев, занимавших реку Бий.
Эта легенда интересна тем, что один из родов тюрков ведет свое происхождение от легендарного Лебедя (Ку). Не потому ли среди древнетюркских амулетов так много изображений птичьих головок, расположенных по кругу, изображений птиц на керамике в виде ручек, крышек и т. п. У ряда тюркских народов — чувашей, татар и других — гусь, лебедь, обозначаемые одним термином, являются жертвенными святыми птицами при различных ритуальных торжествах. Очень часты в археологических находках амулеты с так называемыми «соколиными головками», встречающиеся еще в скифское время. Не отсюда ли берет начало вдохновляющий клич кочевников при набегах: «Ку! Ку!»?
Китайские источники говорят, что все представители рода Со погибли из-за своей глупости, остались в живых только упомянутые четверо внуков волчицы. Но в чем проявилась та глупость, авторы не рассказывают. Эта легенда удивительно напоминает, а в отдельных деталях совпадает с одним из эпизодов балкаро-карачаевского нартского сказания… У нартского кузнеца Дебета было 19 сыновей. Старшего звали Гу, следующего — Цехни. Дело в том, что здесь повторяются имена двух внуков волчицы — Ку и Цигу. Цикл сказаний о Гу и Цехни проливает свет на необъясненную китайскими источниками глупость рода Со, из-за которой все погибли. Гу был пастухом отцовских овец, а Цехни — могучий и ловкий зверолов и охотник, он постоянно подшучивал над Гу. Часто говорил ему, что тот не сможет даже уберечь свое стадо от воров, не сможет оказать им сопротивление и т. п. Старший, Гу, всегда отвечал младшему брату Цехни: «Эй ты, сокол мой зоркий, мой волк быстроногий! Где тут взяться нежданному вору!» Однажды ночью шутник Цехни подкрался к отаре Гу, а тот, услышав шорох в кустах, пустил туда стрелу и убил кравшегося «вора», которым оказался его младший брат Цехни. Терзаемый горем «братоубийца» Гу превращается в морскую чайку или лебедя и исчезает в небесах. Не этот ли трагический случай подразумевали китайские авторы под глупостью, погубившей род Со?
С четырьмя внуками волчицы древнетюркской легенды возможно сопоставить 4 колена древних болгар: Купи-булгар, Дучи-булгар, Огхондор — булкар, Чдар-болкар; 4 рода болгар, отмеченных в «Именнике болгарских князей IX в.»: Дуло, Укуль, Ерми, Угаин. Сюда же вписывается предание о происхождении карачаевцев и балкарцев, в которых также фигурируют по четыре героя: Карча, Науруз, Адурхай и Будуян в карачаевском и Малкар, Мисака, Басиат и Бадинат в балкарском преданиях. Здесь же можно упомянуть четыре группы Дорт Карача в Крымском ханстве (т. е. крымские болгары. — И. М.), выступавшие как самостоятельное княжество. Их князь Сулешев в 1615 г. при царе Джанибеке-Гирее заключает договор с русским послом, о чем сказано в шортной грамоте Джанибека.
С загадочными четырьмя внуками волчицы — тотема тюркских народов — есть возможность сравнить наскальные изображения в верховьях реки Тызыл в Баксанском ущелье. Здесь, примерно в 11 км от сел. Кенделен вверх по реке, на левом берегу Тызыла, в небольшой пещерке нарисованы потускневшей красной органической краской четыре длинноногие, фантастические птицы, идущие колонной. Рядом с ними на открытых скалах изображен всадник с луком, какое-то чудовищное, четырехногое змеевидное существо на фоне горного массива. Над всем этим изображен круг с четырьмя перекрещивающимися лучами, т. е. графическое изображение культа солнца и упомянутой балкарской клятвы Къач (ил. 88).
В июле 1909 г. Н. Б. Талицкому на известном болгарском городище Хумара мальчик-проводник рассказал карачаевскую легенду об огромной четырехногой змее необычайной силы. «Увидев жертву, она берет свой хвост в рот и катится на врага, и бьет хвостом, отпустив его с такой силой, что никакая лошадь не в силах устоять или убежать от нее». Поиски объяснения этой легенды подтолкнули Талицкого к карачаевской легенде об их расселении в верховьях Кубани и Теберды. В 1896 г. 120-летний Джанкезов и другие старожилы рассказывали, что из местности Архыз и Загдан, в поисках новых земель, родоначальник карачаевцев — Карча двинулся в восточные районы Прикубанья. «Под одной из гор, — говорится в сказании, — путники увидели большую змею, которая лежала поперек их пути. Путники испугались и, повернув в сторону, остановились на ночлег. Науруз как опытный охотник предложил убить ее в полдень, когда она будет спать на солнце. В полдень 60 всадников с Наурузом подъехали к ней и увидели, что она спит: хвост ее лежал в реке, а голова и туловище в долине». Охотники убили эту чудовищную змею.
Данная легенда живо напоминает чудовище-змею чувашских легенд — Юху, которая 100 лет живет как змея, затем 1000 лет живет в виде дракона — чудовища, а затем превращается в девицу Юху, но может приобретать и другие формы. С легендарной змеей-чудовищем Юхой А. П. Смирнов связывает многие змееподобные изображения в болгарском археологическом материале Поволжья.
Карачаевская легенда о чудо-змее отражена в наскальных изображениях в верховьях реки Тызыл, где нарисован всадник, стреляющий из лука в змееподобное существо, а поодаль ломаной линией изображены горы…
…Один из сыновей нартского кузнеца Дебета, Алауган, долгое время оставался неженатым. Однажды он отправился в далекий путь и у берегов Эдила (Волги) видит: сидит чудовищная женщина-эмеген. Закинув свои груди за плечи, она штопала огромной иглой трещину в земле. Алауган незаметно подкрался к ней сзади и прильнул к ее груди. «Ох, как ты быстро стал моим сыном, не то был бы лакомым кусочком к обеду», — огорчилась эмегенша. «Да, я поторопился стать твоим сыном, не то непременно убил бы тебя», — ответил сын Дебета. В итоге она выдает за Алаугана свою дочь, которая как только родит ребенка, тут же его съедает. Так длилось долго. Алауган не мог больше этого вынести и, подложив однажды вместо только что родившегося ребенка маленького щенка, которого эмегенша сразу съела, унес своего сынишку к Минги-тау (Эльбрус). Здесь он устраивает ребенка в трещинах ледника и со словами: «Пусть эти ледники будут тебе колыбелью», — покидает его. Мальчик Карашауай вырос, питаясь вместо материнского молока ледяными сосульками Эльбруса, и превратился в нарта небывалой силы и отваги.
Этот эпизод напоминает такую же героиню с закинутыми за плечи грудями из фольклора чувашей, татар, волжских болгар (А. П. Смирнов).
Как известно, осетины-дигорцы и балкарцы связывают свое происхождение с двумя родными братьями — Басиатом и Бадинатом. Этим, вероятно, эпическая память народов отражает существующую культурноисторическую близость между дигорцами и балкарцами. Этим объясняются почти полная идентичность патронимических названий, фамилий, общность одного и того же «цокающего» диалекта в их языках и т. п. Дигорские предания говорят о том, что Бадинат (Бадилат) женился на карачаевской княжне из рода Крымшаухаловых. От этого брака родились семь сыновей: Туган, Кубат, Карачай, Абисал, Кобан, Чегем, Бетуй, от которых пошли все семь княжеских фамилий Дигории — Тугановы, Чегемовы, Кобановы, Абисаловы, Кубатиевы, Битуевы, Карачаевы. Поэтому ничего удивительного нет в том, что на территории Северной Осетии, особенно Дигории, имеется более 150 тюркских топонимов, в т. ч. зафиксировано и имя родоначальника карачаевцев — Карчи, звучащее на цокающем диалекте дигорцев как Карца. Для примера можно привести дигорское звучание названий таких селений, как Чми/Цми.
Некоторые историки считают возможным предполагать, что в преданиях о приходе братьев, Басиата и Бадината, на Центральный Кавказ получило своеобразное поэтическое осмысление историческое событие — переселение на Кавказ 20 тыс. болгар во главе с двумя родными братьями, о которых повествует хроника Якобитского патриарха Михаила Сирийского (1126-1199). Возможно предположить, что мотив о двух братьях может восходить к преданию, переданному Прокопием, о том, что болгары происходят от двух родных братьев-гуннов: Утурку и Кутургу.
Много ценной исторической информации содержит по рассматриваемому вопросу балкаро-карачаевский нартский эпос. Имя нартского кузнеца Дебета идентично древнетюркскому этнониму Дебо, названию тюркского племени тобо, которое в середине V в., покорив гуннов, объединив все разрозненные племена, создало древнетюркскую империю, названную китайскими летописцами Вэй. Имя Дебет образовано с помощью характерного аффикса множественности ат, прибавленного к корню дебо или тобо.
В балкаро-карачаевском эпосе говорится о жестоком притеснителе народа, кровожадном властителе Къызыл-Фуке, требовавшем от нартов непомерные налоги. Быть может, эпический образ Къызыл-Фука сформировался под впечатлением злодеяний золотоордынского эмира Къызыл-Фука. Известно, что Къызыл-Фук вошел в историю как жестокий вымогатель.
Рассмотренные сюжеты, конечно, не охватывают всего многообразия параллелей между фольклором древнетюркских племен и карачаево- балкарцев, но они представляют собой характерные примеры творческого отражения и переосмысления в балкаро-карачаевском фольклоре сказаний и легенд древних тюрков: гуннов, болгар, скифов и др. Из всего этого становится очевидным, что фольклорное наследие балкарцев и карачаевцев может сыграть огромную роль в освещении сложнейшей проблемы этногенеза названных народов.
Теперь в полный рост встает вопрос: на какую же кавказскую основу легли все рассмотренные выше материалы из древнетюркского и пра — тюркского мира?
§ 5. Кавказский компонент в этногенезе балкарцев
Когда речь заходит о кавказском субстрате в процессе этногенеза балкарцев, обычно исследователи останавливаются на так называемой ко — банской культуре Центрального Кавказа раннего железного века — I тыс. до н. э. Однако этот неверный постулат нуждается в серьезной поправке. Дело в том, что сама кобанская культура зародилась в XVI-XIV вв. до н. э. на южном склоне Кавказа в долине реки Лиахвы на территории Южной Осетии (В. В. Техов). Отсюда она перекинулась на северный склон Кавказа и распространилась именно по горным районам Северной Осетии, Чечни, Ингушетии, Балкарии и Карачая. В степных и равнинных районах Предкавказья эта культура неизвестна.
Таким образом, сама кобанская культура не является автохтонной (коренной) культурой для Центрального Предкавказья, а потому она не может служить изначально кавказским субстратом для формирования культуры пратюрков и древних кавказских тюркских племен и народов, предки которых проникли сюда более чем за 2 тыс. лет до проникновения кобанской культуры.
Истинно местнокавказскими чертами, представленными в одном из самых ранних неолитических памятников Северного Кавказа — Нальчикском могильнике рубежа IV-III тыс. до н. э., являются погребения в ямах, выложенных камнем, с галечной подстилкой и пр. Умершие лежали в скорченном положении, на правом или левом боку, ориентированы были с юга на запад. Весь этот погребальный обряд бытовал в период разведения кавказскими племенами крупного рогатого скота.
В эту кавказскую среду в IV тыс. до н. э. проникают элементы степной курганной культуры. Умершие лежали в мелких курганах, на спине, с подогнутыми в коленях ногами, ориентированы головой на восток. Могильные ямы были выстланы органической подстилкой (кора, трава, камыш) или войлоком. Вместе с тем на Кавказ проникает новая форма скотоводства — кочевое овцеводство.
Симбиоз кавказской и степной (кочевнической) культур отразился и в антропологическом типе древних обитателей Северного Кавказа.
Исходя из собранного в 1926-1928 гг. В. И. Левиным материала, выдающийся антрополог В. Н. Алексеев пришел к выводу, что балкаро-кара — чаевцы относятся к так называемому кавкассионскому типу европеоидной расы и в их антропологическом типе нет специфических уклонений в направлении к большой монголоидной расе, что они четко сближаются с остальными горно-кавказскими группами. По мнению антропологов, карачаевцы и балкарцы «являются классическими представителями кавкас — сионского типа», не имея никаких монголоидных черт. Антропологические измерения К. X. Беслюкоевой и В. П. Алексеева подтвердили принадлежность могильников XIII-XVIII вв. балкарцам и карачаевцам, имеющим далекие местнокавказские антропологические истоки.
Приведенные антропологические выводы были подтверждены рядом таксономических данных, собранных в 1958 г. экспедицией Института экспериментальной морфологии АН Грузии им. А. Н. Натишвили. Экспедиция изучила группы по 100 человек в сел. Джегута, Усть-Джегута, Сары-тюз, Эль-таркач, Кенделен. Исследователи пришли к выводу, что по основным признакам (таксономически важным для разграничения монголоидной и европеоидной рас) — по монголоидной складке верхнего века (эпикан — туса), горизонтальной профилировке лица, пигментации у балкарцев и карачаевцев — «нужно исключить монголоидную примесь и определить их место среди прочих кавказских групп, представителей южной ветви европеоидной расы».
В последние годы археологи внесли существенные дополнения в древнекавказские истоки традиционной культуры балкаро-карачаевцев. Прежде всего отметим раскопки В. Б. Ковалевской на реке Эшкакон в зоне Кисловодского водохранилища. Открытые здесь дома I тыс. до н. э. «увели в глубь веков на два с половиной тысячелетия те культурные традиции, которые прослеживались в жилом строительстве горских народов северных склонов Большого Кавказа», в т. ч. и в культуре балкаро-карачаевцев.
Эту преемственность археологи прослеживают по целому ряду специфических строительных приемов, деталям оформления интерьеров, способу возведения и укрепления стен и перекрытий, по внутренней планировке помещений и хозяйственных построек.
Достаточно большие дома, раскопанные В. Б. Ковалевской на поселении «Уллу багъанала II» и других, достигающие 80-90 м2, имеют много общего с балкаро-карачаевскими домами XIX-XX вв. не только по габаритам, но и по ряду строительных приемов, прослеженных известным архитектором Э. Б. Бернштейном.
Исследования архитекторов прекрасно дополняют выводы археологов о том, что строительные традиции балкаро-карачаевцев уходят вглубь на два с половиной тысячелетия до н. э. Балкарцы и карачаевцы умело и верно использовали свойства строительного материала над проемами стен, особенно камня. Так, например, «чтобы перекрыть каменной плитой более значительный, чем обычно, пролет входа в конюшню дома Буллы Забакова в Кюнлюме (Верхняя Балкария), взят неотесанный камень неправильной формы, имеющий размеры 2 x 0,70 x 0,40 м. Но, если обычно такие камни укладывались плашмя, здесь он поставлен на ребро, так что плоскости слоев в нем вертикальны, и тем самым увеличено сопротивление на изгиб». Архитектор далее пишет, что «этот прием, когда-то подмеченный великим архитектором Шуази при исследовании храмов на острове Эгине и в Пестуме, считается им признаком высокого понимания греческими зодчими свойств материала и вполне заслуживает такой же оценки при изучении построек балкарских. <…> По основным конструктивным элементам балкарского народного жилища видно, что по их конструкции, форме и постепенному развитию можно судить о том, как зарождались классические архитектурные формы».
Чтобы проследить, как выглядели деревянные опоры, от которых произошла ордерная система, классики обращаются к изображению архаической деревянной колонны, высеченному на архитравном камне Львиных ворот в Микенах. Показанный на нем столб, несущий перекрытие в виде балки с лежащим на ней рядом жердей, прижатых камнями, является памятником тех деревянных конструкций, которые не сохранились от времени, отдаленного от нас почти тремя тысячами лет. Но вот рассмотрели ряд опор балкарских жилищ, и при этом оказывается, что несущие столбы в доме того же Буллы Забакова, построенном не ранее XVI в., почти полностью повторяют указанное изображение на Львиных воротах. Причем в балкарском доме эту опору мы видим не изображенной по исчезнувшему образцу и открытой археологами путем раскопок, а реально существующей и несущей нагрузку, для поддержания которой она когда-то была установлена. По словам Бернштейна получается, что если «сопоставить кюнлюмскую опору с микенской, опору в доме Мисирби Малкарова в Тура-хабла (Верхняя Балкария) со столь сходной с ней пальмовидной колонной Египта или взглянуть на четырехгранный деревянный центральный столб жилища дома Тамука Кулиева в Булунгу, то кажется, что все они созданы специально для того, чтобы проиллюстрировать и подтвердить слова Альберта о том, что «сначала колонны были деревянными и круглыми, какими даровала их природа, а затем применение их привело к тому, что в некоторых местах стали появляться и четырехугольные» (Л.-Б. Альберт). «Наконец, — продолжает архитектор, — если взять четыре опоры навеса дома Хаджимурата Кулиева в Эль-тюбю, каждая из которых обтесана на 16 граней, имеет утончение ствола кверху, начинающееся с 1/3 высоты, а вся высота которой составляет 6 диаметров, и сравнить их с двумя колоннами гробницы Хнемхотепа в Бени Хасане, имеющими также 16 каннелюр, то же утончение ствола (энтазис) и то же соотношение диаметра к высоте, — трудно поверить, что последние датируются между 2770 и 2560 гг. до н. э., а первые созданы в горах Северного Кавказа не ранее XVIII в. А ведь именно колонны Бени Хасана считаются самыми ранними прообразами греко-дорического ордера. Форма этих колонн с их карнизом и высеченными в скале подражаниями торцам балок рассматривается как древнейшее свидетельство деревянного происхождения этого ордера. Но в истории мировой архитектуры нет такого памятника деревянного зодчества, который по своим формам так непосредственно примыкал бы к этому древнейшему воплощению в камне предшествующих ему форм деревянной конструкции и в котором бы уже имелись выполненными в дереве все элементы архитектурной обработки, повторенные в камне в гробнице Бени Хасана. Правда, колоннада дома Хаджимурата Кулиева появилась не до гробниц Бени Хасана, а через 3 тыс. лет после них…»
Завершая свой труд, Э. Б. Бернштейн писал: «Знакомство с отдельными элементами балкарской народной архитектуры дает возможность особенно реально представить себе, как происходило зарождение архитектурной и строительной культуры вообще, причем позволяет судить об этом наиболее ясно, поскольку здесь эти зачаточные формы существуют не как археологические останки, а действующие элементы еще действующих построек».
Многовековое совместное обитание в одинаковых физико-географических условиях привело к формированию однообразного хозяйственного уклада горских народов Северного Кавказа. Все это нашло отражение в народной, традиционной культуре горцев: в жилищах, горных аулах, пище, одежде, украшениях, домашней утвари и пр.
В ы в о д ы. Анализ существующей научной информации по вопросу происхождения балкарцев убеждает в том, что отдельные авторы подходили к нему либо с преднамеренной задачей, либо не совсем верно трактовали первоисточники. Однако объективные исследования приводят к солидарности с теми учеными, которые справедливо считают, что традиционная культура народа является важнейшим этническим определителем. Когда данные традиционной культуры, хозяйственного уклада и языка находят общие точки соприкосновения, а они, в свою очередь, подтверждаются историческими сведениями, тогда получаемые исследователями выводы приобретают особую значимость. В этом отношении очень важен тот многозначительный факт, что и в языке самих балкарцев, их соседей совершенно без каких-либо изменений сохраняются и существуют либо как самоназвания балкаро-карачаевцев, либо как их этнические названия в устах соседей, либо как топогидронимы Балкарии и Карачая такие древние этнонимы, как Ас, Алан, Болкар, Басил, Басмалы, Кутургу, Биттургу, Былым, Хазар и др. Правомерность бытования этих тюркских этнонимов подкрепляется многими специфическими элементами традиционной культуры (срубные дома, плащи-накидки — гебенек; молочные продукты — айран, кумыс; изготовление войлока и войлочных изделий: употребление конины, специфических мясных блюд: къазы, тёш, жёрме и др.), вовсе не характерными изначально для культуры соседних кавказских народов. Такие же отличительные особенности наблюдаются и в духовной культуре балкаро-карачаевцев. Прежде всего это Верховное божество Тейри (Тенгри), не встречающееся у соседей; преклонение и почитание отдельных деревьев; культ быка, коня, зайца; верования в различных оборотней-обуров, хозяев земли, воды и пр.
Поиски аналогий этим элементам идеологических воззрений уводят нас в мир древнетюркских скифских, алано-асских, гунно-болгарских племен.
Проанализированные материалы свидетельствуют, что основное этно — генетическое ядро формирования балкарского народа было заложено на Северном Кавказе в период проникновения сюда и оседания здесь древнейших кочевников IV-III тыс. до н. э. Позднее на эту основу накладывались скифские, гунно-болгарские, алано-асские племена, отраженные во множестве античных и римско-латинских литературных произведений. Так, например, древнейшие предки балкаро-карачаевцев — скифы, киммерийцы и другие — вполне однозначно отмечены в «Илиаде» и «Одиссее» Гомера, в работах Гесиода, Геродота, Страбона, Плиния, Помпония Мелы, Птолемея и мн. др.
В различные исторические эпохи, в результате различных событий, многие тюркские племена вступали в непосредственные контакты с кавказскими племенами, а также с ранее сюда проникшими тюркскими сородичами.
Таким образом, первый этап формирования балкарцев происходил в эпоху энеолита (новый каменный век) на Северном Кавказе и был связан с процессом смешения кавказских племен со степными носителями древ-неямной (курганной) археологической культуры рубежа IV-III тыс. до н. э. На основе такого кавказо-степного симбиоза к середине III тыс. до н. э. на Северном Кавказе формируется на базе степных элементов так называемая майкопская курганная культура. В этот период древнейшие создатели майкопской культуры — древнейшие степные овцеводческие племена — проникают со своим курганным погребальным обрядом в Азербайджан, Грузию, Армению и далее в Переднюю и Малую Азию, где вступают в контакт с древнейшими земледельцами и дают новый толчок формированию древнейшей цивилизации шумеров.
Второй этап этого процесса падает на период синкретизма и симбиоза культуры государства скифов — прямых потомков древнеямников — с аборигенами Кавказа и наследниками ямно-кавказского смешения.
Третий этап рассматриваемого процесса относится к периоду смешения потомков ямно-скифо-кавказских племен с раннесредневековыми племенами гунно-болгарского и алано-асского круга, создавшими Великую Болгарскую державу в VII в. и Аланское государство в IX-XIII вв.
Сохранение в устах исторических соседних народов: осетин, адыгов, абхазов, сванов, мегрелов и других — этнонимов ас, алан, болгар, связанных со скифами, болгарами, аланами в современных названиях балкарцев и карачаевцев, является весьма примечательным фактом для определения этнических корней балкарцев и карачаевцев.
