Состояние изученности проблемы происхождения балкарского народа

В настоящее время практически существуют три гипотезы происхожде­ния балкарцев:

1. Балкарцы — это аборигенные кавказские племена, смешавшиеся с древними болгарами.

2. Балкарцы — это аборигенные кавказские племена, смешавшиеся с аланами, якобы бывшими ираноязычными.

3. Балкарцы — это бежавшие от монголов в горы половцы XIII в., сме­шавшиеся с аборигенами Кавказских гор.

Для более полной характеристики проблемы необходимо остано­виться на отдельных докладах на сессии 1959 г.: из проанализированного тогда материала видно, что научными сведениями более всего обставле­на гипотеза о болгарском происхождении балкарцев. Эта гипотеза в на­стоящее время принята такими видными учеными, как М. И. Артамонов, Л. Н. Гумилев, которые опирались на труды В. Ф. Миллера, М. М. Ковалевско­го, В. В. Бартольда и др. Близки к признанию или признают эту точку зрения

С. А. Плетнева, А. В. Гадло, В. Б. Ковалевская, В. А. Кузнецов, С. Я. Байчоров, автор настоящих строк и мн. др.

Однако существует и весьма спорный вопрос об ираноязычности ала­нов и их участии в этногенезе балкарцев и карачаевцев. Говоря об алан­ском (псевдоиранском. — И. М.) субстрате в карачаево-балкарском языке, В. И. Абаев, вслед за В. Ф. Миллером, отстаивает тезис о том, что террито­рия Балкарии и Карачая до XIII в. была заселена будто бы ираноязычными предками осетин. Как известно, Миллер строил свою теорию на несколь­ких поверхностно истолкованных топонимах, имеющих в своем составе якобы осетинские слова дон — «вода, река»; ком — «нёбо, пасть, отверстие»; дор — «камень». Примером такого толкования может служить название песчаного плато Донгат, где даже трава как следует не растет, объяснен­ное Абаевым как «мокрое место», «водянистое место», или же название дремучего высокогорного лесистого ущелья Мыстыкам, объясненное как «мышиное ущелье», и т. д.

Но даже если допустить такие лексические несуразицы, необходимо было отмечать, что они обнаруживаются только на дигорском диалекте осетинского языка. А это обстоятельство в корне меняет всю картину в силу ряда серьезных факторов:

■ Махмуд Кашгарский в XI в. и Рашид ад-Дин в XIV в. называют среди тюрков-огузов племя дигор;

■ в XIV в. выдающийся арабский историк и географ Абу-л-Фида разме­щал у Дарьяльского ущелья тюркоязычное племя ас;

■ автор XIX в. Я. Рейнеггс писал, что дигоры/утигоры говорят на одном из старых тюркских наречий;

■ дигорцы и балкарцы возводят своих родоначальников к двум родным братьям — Басиату и Бадинату. Прародительницей всех своих княжеских фа­милий дигорцы считают карачаевскую княжну из рода Крымшаухаловых;

■ в Дигории почти нет ни одной фамилии, которая не встречалась бы в Балкарии и Карачае;

■ в Северной Осетии, в основном на территории Дигории, осетинове — ды сами насчитывают около 150 тюркских топонимов, в числе которых за­печатлены и древнетюркские этнонимы: сабиры, басилы, басмалы, огуз, гуз и т. д.;

■ склепы-мавзолеи позднего Средневековья на территории Дигории по архитектурным особенностям, погребальному обряду ничего общего не имеют с синхронными склепами осетин-иронцев и во всем сходствуют с подобными сооружениями Балкарии и Карачая.

После всего сказанного нет ничего удивительного в том, что обнару­живаются лексические сходства у балкарцев и дигорцев. Однако по «до­водам» Миллера и Абаева, дигорцы проникли и осели на Кавказе где-то в III-IV вв., а балкарцы в XIII в., т. е. спустя 1000 лет после сарматов, счита­ющихся предками дигорцев. В таком случае трудно себе представить, каким же образом сложились эти лексические сходства у дигорцев и балкаро-карачаевцев, которые сохранили в своей речи наиболее харак­терные староосетинские термины, которыми оперируют Миллер и его по­следователи. Я думаю, что нельзя уповать на то, что дигорцы на протяже­нии тысячи лет тайком от иронцев бережно хранили эти термины, чтобы в XIII в. передать их не иронцам, а балкарцам, и одновременно сами все это забыли. Ясно, что в такой концепции концы с концами не сходятся.

На основе доклада У. Б. Алиева на упомянутой сессии ряд карачаев­ских ученых выступил в поддержку того, что аланы изначально были тюр­коязычными. К сожалению, тогда у них фактов было далеко не достаточно, кроме констатации того, что слово алан есть искаженное тюркское слово оглан — «сын, потомок». Совершенно ясно, что на таком шатком предполо­жении вряд ли возможно делать столь далеко идущие выводы.

Позднее эту точку зрения наиболее полно изложил Х.-А. И. Хаджилаев, опираясь на лексический материал. По мнению Хаджилаева, вся топони­мика верховьев Кубани, Карачая, тюркская; жившие в Карачае аланы были тюрками; существовал особый и ранее неизвестный науке древнетюрк­ский — аланский — язык, «давший наименование аланскому союзу племен и неучтенный тюркологией» (терминология У. Б. Алиева); накопленный на­укой материал по проблеме происхождения балкаро-карачаевцев изучен недостаточно, и «из сделанного не все можно принять всерьез». К послед­нему утверждению Хаджилаева вряд ли что можно добавить, его трудно опровергнуть.

С резкой критикой на работу Х.-А. И. Хаджилаева выступил в свое вре­мя В. А. Кузнецов, который полностью пытался реанимировать устаревшие взгляды Миллера — Абаева. Но поскольку вся работа Хаджилаева построе­на на опровержении именно взглядов Миллера — Абаева, Кузнецов ничего нового в этот спор не вносит. Пытаясь доказать ираноязычность жителей древнего Карачая, В. А. Кузнецов ссылается на так называемые глиняные курильницы в виде стаканчиков, которые считаются эталоном ираноязыч­ных племен. Но ведь именно этих эталонов и нет в верховьях Кубани.

Далее, Кузнецов пытается доказать принадлежность так называемых наскальных гробниц верховьев Кубани аланам-иранцам. О несостоя­тельности этой точки зрения мы уже писали неоднократно, а по мнению В. Б. Ковалевской, в этих гробницах хоронили своих усопших не столько иранцы-аланы, сколько тюрки-болгары.

В попытках отрицать научную значимость древнетюркских рунических надписей, в массовом количестве обнаруживаемых именно в наскальных гробницах Карачая, В. А. Кузнецов прибегает к весьма неудачному приему.

Он пишет: «Если даже будет установлена принадлежность надписей, это отнюдь не будет доказывать, что погребенные в наскальных гробни­цах были тюркоязычными, ибо между погребенными и сделанными над­писями далеко не всегда обязательна непосредственная связь. Дело в том, — продолжает Кузнецов, — что такие знаки в наскальных катакомбах (или гробницах. — И. М.) могли быть высечены не в эпоху раннего Сред­невековья, а значительно позже».

Следуя этой странной логике, нетрудно заподозрить, что вообще древ­ние надписи могут быть делом рук первооткрывателей, а не древних жи­телей, скажем, надпись на Бехестунской скале, клинопись древних шуме­ров и т. д.

В своем споре В. А. Кузнецов счел нужным привести этимологию не­которых аланских имен. Он ссылается на мнение Г. Вернадского, что имя Саросий означает «Вождь асов». Но уместно спросить: чей же он вождь, если во всем северокавказском мире неизвестно имя «ас»? Почему же сво­им «именем» осетины до сих пор называют не себя, а балкарцев?

Кроме того, Кузнецов, если он объективно настроенный ученый, дол­жен был учесть, что в статье Н. А. Аристова об этнических названиях древ­них тюрков насчитывается этноним с термином сары — «желтый» более тридцати раз! Почему бы не вспомнить этот факт при этимологии термина Сары + ос?

Имя аланского царя Итаз в первоисточнике — хронике Феофана — зву­чит как Итаксий или Итаксай. Р. И. Маркварт возводил его к персидскому слову падиахш — «наместник», соотнося его с греческой формой битак — сий. Но, как пишет И. С. Чичуров, это имя у первого переписчика Феофана, папского библиографа Анастасия (середина IX в.), передано как Хиотакси или Хоктакси, и что оно осталось без должного внимания всех исследо­вателей, касавшихся этого имени. Если учесть, что чуждый греческому языку звук ч, ш, они передавали как кс, то это имя будет звучать в дейст­вительности как Хиотачи или Хотачи, а форма Итаксий или Итаксай — как Итачай. Оставленный без внимания исследователей термин Хиотачи или Хоктачи имеет прозрачное тюркское значение, восходящее к слову Хот/ Гут — «счастье», «благо», «благодать», «благополучие», «удача», «счастли­вый», «достойный», «величие». Любое из этих значений вполне подходит к имени аланского царя и предводителя.

Таким образом, становится очевидным, что приведенные Кузнецовым имена полностью легли на чашу весов Хаджилаева.

В поисках поддержки своим положениям В. А. Кузнецов ссылается на «Аланское приветствие» византийского поэта и писателя XI в. Иоана Цеца, которое звучит на «верхнекубанском диалекте аланов», т. е. на языке асов, которыми сами осетины называют не себя, а балкарцев.

Это приветствие для XI в. звучит более чем странно: «Добрый день, господин мой, повелительница, откуда ты? Тебе не стыдно, госпожа моя?»

В оригинале здесь значатся 13 слов, из которых только два могут быть свя­заны с иранским языком, все остальные — это общетюркские слова типа: хос — «добрый»; катын — «госпожа»; каитарыф — «вернувшись»; кординг — «увидел»; кинжа (генже) — «молодая, молодуха»; фули (вали) — «правитель» и мн. др. Вряд ли после всего этого данное приветствие можно считать ираноязычным!

В своем споре Кузнецов полностью поддерживает весьма неудачные попытки В. И. Абаева, объясняющего термин алан как авестийское аруана, ариан и пр. Однако ученый скрыл от читателей то, что формант йа в Авесте выступает как словообразовательная частица в терминах, означающих реки, страны, горы: Ниса + йа, Дайт + йа, Эрзиф + йа и др. Исходя из этой закономерности, невозможно объяснить термин арйа или арйан, как этно­ним алан, страна которых согласно авестийскому написанию должна была бы звучать как алан + йа, которую историко-географическая наука не зна­ет. Вполне очевидно, что в Авесте имеются в виду не алан + йа, а ар + йа, т. е. народ или племя ар, которых история также не знает.

Весьма легкомысленной выглядит и другая попытка Абаева объяс­нить термин алан как название сказочных осетинских персонажей аллон. Во-первых, самоназвание осетин, а также и осетинские названия других народов образуются с помощью прибавления к корню слова форманта — он: Ир+он, Дигор + он, Асс+он, Кашк + он и т. п. Следовательно, и в ска­зочном термине осетин речь может идти только об этнониме алл + он, т. е. племени алл, которых история не зафиксировала.

В то же время иранисты-осетиноведы преднамеренно «забывают», что термином алан карачаевцы и балкарцы до сих пор в своем быту обраща­ются друг к другу, к группе людей, понимающих их язык, в обращении су­пругов друг к другу в качестве понятия «сородич», «соплеменник» и т. п.

Кроме того, ни один из иранистов не вспоминает, что термин алан в пе­реводе с тюркского означает «долина», «опушка», «равнина» и т. п. В виде этнонима этот термин бытует до сих пор среди алтайцев, туркмен, в виде Аландан келген — «Пришедшие с равнины»; Салкын алан — «Прохладная по­ляна» и др. Весьма уместно сказать и о том, что в V в. часть аланов, име­нуемая Керти алан — «Истинные аланы», под предводительством хана Кандака перекочевала в Малую Азию, в устье Дуная.

Несмотря на массу фактов о тюркском языке аланов, В. Ф. Миллер в своей тенденциозности дошел до того, что утверждал: «…аланы (иранцы по Миллеру. — И. М.) научили тюрков-кочевников навыкам скотоводства». Но когда ему надо было объяснить тюркские термины в осетинском язы­ке, обозначающие металлы, животных, птиц, плоды и пр., он ищет выход из своих противоречий, объявляя все это заимствованиями из урало-ал­тайских языков, будто бы карачаево-балкарский язык не имеет отношения к урало-алтайским!

Много ездивший по Балкарии и Карачаю вместе с Абаевым А. К. Бо­ровков, характеризуя идеалистические тенденции Миллера, писал, что, по мнению последнего, «степняки-татары не только научились у осетин

земледелию и скотоводству, но научились и каменному зодчеству, усво­или их духовную культуру, включая фонетические особенности языка… Ученый профессор, — продолжает Боровков, — никак не мог допустить, чтобы родственники «благородных» индоевропейцев могли что-либо за­имствовать у степняков-татар… Тенденциозность этой науки выпирает из каждой строки».

В западной и буржуазно-русской науке вообще, как писал в 1954 г. Г. А. Меликишвили, «обнаружение» индоевропейской правящей верхуш­ки во всех индоевропейских древностях и древневосточных племенах и народностях сделалось одной из основных тем исторических исследова­ний». В таком же состоянии оставались исследования по истории балкар­ского народа даже у таких крупных ученых, как Г.-Ю. Клапрот, В. Ф. Миллер и др. В плену этой концепции по сей день остается и В. И. Абаев со своими последователями. Однако при необходимости объяснить так называемые «староосетинские» термины кам, дан они прибегают постоянно к помощи балкарского языка, но в то же время пишут, что «культурное и языковое влияние балкарцев на осетин в силу объективного состояния (? — И. М.) сил было и не могло не быть совершенно ничтожным». Но как объяснить наличие в осетинском языке таких общетюркских терминов: каз — «гусь», тева — «верблюд», аркан — «аркан», берю — «волк», нанык — «малина», сокур — «слепой» и т. п. ? Ссылка на то, что «осетинский должен был соседствовать в прошлом с каким-то другим северотюркским языком», порождает во­прос: неужто с якутским?

В 1970 г., составляя «Русско-осетинский словарь», Абаев «забыл» вклю­чить в него термин «Балкария», «балкарцы». Такая «забывчивость», по­мешавшая отметить живущих в соседнем ущелье балкарцев, с которы­ми осетины имели почти двухтысячелетнее соседство и родство (а по народным преданиям дигорцев, они происходили от двух родных бра­тьев), кроме всего прочего, попросту обкрадывает словарный фонд осе­тинского народа. Но еще более поражает другое. К словарю приложены административно-географические термины в осетинском звучании, но не нашлось места осетинскому названию Балкарии и Карачая — Ассиаг и Стур Ассиаг. Когда возникла необходимость назвать соседнюю рес­публику — Кабардино-Балкарию, автор словаря именует ее на осетинский лад — Касог-Балкар республика, т. е. кабардинцев называет их осетинским именем касаг/кашак, а балкарцев почему-то называет их русским именем балкар. Вероятно, автор не хотел обнародовать, что усиленно приписы­ваемый в литературе осетинам этноним ас сам осетинский народ испокон веков закрепил за балкарцами.

На сессии 1959 г. доклады X. О. Лайпанова, Н. А. Баскакова, Л. И. Лаврова были посвящены доказательству половецкой гипотезы происхождения балкаро-карачаевцев. А выступление У. Б. Алиева было направлено как раз на отрицание близости карачаево-балкарского языка с языком кипча­ков. Первые строили свою точку зрения на половецком словаре «Кодекс куманикус» XV в. и на неверно истолкованных сведениях арабского автора

ХШ в. Ибн аль-Асира. Возражая им, Алиев писал, что кипчакский язык от­носится к «йокающему» диалекту тюркских языков, тогда как карачаево — балкарскому этот диалект не свойствен. В последние годы вообще отрица­ется принадлежность этого словаря кипчакам (Р. Л. Дашкевич). Более того, карачаево-балкарскому языку присущ наиболее древний, «джокающий» диалект тюркского языка. Таким образом, становится очевидным, что карачаево-балкарцы не могли перейти с позднего диалекта («йокающе — го») на более ранний («джокающий»).

Используя сведения Ибн аль-Асира, исследователи не всегда следуют последовательности описываемого им события. Говоря о походе монго­лов 20-х гг. XIII в. на Северный Кавказ, летописец отмечает, что часть кип­чаков бежала в горы. Но в какие горы они бежали: то ли в горы Дагестана, то ли на Центральный Кавказ, то ли в Крым, — исследователи не уточняют. А вот как все это описал сам Ибн аль-Асир:

«Прошедши Дербенд ширванский, они (монголы. — И. М.) шли этими об­ластями, а в них были многочисленные племена, в том числе аланы, лезги­ны и несколько тюркских племен. Они ограбили и умертвили много лезгин, которые были частью мусульмане, а частью неверные, и напали на других жителей той страны. И дошли до аланов, а их много племен, и дошла туда весть о татарах. Они постарались и собрали у себя толпу кипчаков и сра­жались с ними, и не одолела одна сторона другой. Итак татары послали к кипчакам сказать: мы с вами один род, а эти аланы не из вас, чтобы вы помогали им, и вера их не похожа на вашу веру, и мы обещаем вам, что не коснемся вас и привезем к вам сколько хотите денег и одежд, — оставьте нас с ними. Итак, кипчаки оставили аланов, и напали на аланов татары, и убили их множество, и ограбили, и взяли в плен, и пошли на кипчаков, а те разошлись, считая себя безопасными, по миру, происшедшему между ними. Они не успели услышать о татарах, как они пришли к ним, вступили в их земли и напали на них постепенно, и взяли от них в не­сколько раз больше того, что привезли к ним. И те из кипчаков, которые были далеко, услышав эту весть, бежали без боя и удалились; одни спрятались в болотах, другие в горах, а некоторые ушли к русским». А следующая фраза летописца совершенно отклоняет возможность за этой землей, куда бежали кипчаки, видеть горы: «И остановились татары в Кипчаке, а это земля богатая пастбищами зимою и летом; в ней есть места, прохладные летом, богатые пастбищами, и есть места, теплые зимою, бога­тые пастбищами. Это и есть степи на берегу моря. И пришли они к городу Судаку. Это главный город кипчаков. Прибыв к — Судаку, татары овладели им, и жители расселялись: часть ушла в горы, со своими семействами и имени­ем, а часть села в море и ушла в Малую Азию, находящуюся в руках мусуль­ман из потомства Кылыдж-Арслана», — повествует Ибн аль-Асир.

Рашид ад-Дин (1247-1318) — первый переводчик Асира — рассказывает об этом же эпизоде следующее: «Так как проход через Дербенд был невоз­можен, то они (монголы. — И. М.) послали Ширваншаху сказать: «Пришли нам несколько человек, чтобы нам заключить мирный договор». Он при­слал 10 человек из старейшин своего народа… Те из страха указали путь, и монголы прошли. Когда они пришли в область аланов, а жители тамошние были многочисленны, то они (аланы. — И. М.) сообща с кипчаками сразились с войсками монголов. Никто из них не остался победителем. Тогда монго­лы дали знать кипчакам: «Мы и вы — один народ (заметим, что у Асира на­писано «один род». — И. М.) и из одного племени, а аланы же чужие; мы за­ключим с вами договор, что не будем нападать друг на друга и дадим вам столько золота и платья, сколько душа ваша пожелает, только предоставь­те их (аланов) нам. Они принесли много добра, кипчаки ушли обратно, и монголы одержали победу над аланами, совершив все, что было в их силах по части грабежа и убийства. Кипчаки, полагаясь на мирный договор, спокойно разошлись по своим областям. Монголы внезапно нагрянули на них, убивая всякого, кого находили, и отобрали вдвое больше того, что перед тем дали. Некоторые из кипчаков, оставшихся в живых, убежали в страну русских, а монголы зазимовали в этой стране, сплошь покрытой лу­гами. Оттуда они отправились в город Судак на берегу моря, соединяюще­гося с Константинопольским проливом, и взяли тот город. Затем монголы двинулись на страну русских и на кипчаков, которые туда бежали».

Крупнейшие знатоки истории Золотой Орды Б. Греков и А. Якубовский поясняют, что «разбитые кипчаки покинули свои кочевья и двинулись на Юго-Восток Европы к кипчакам, кочующим между Волгой и Днепром, в на­дежде получить у них помощь. В погоне за ними татары дошли до Крыма, где захватили кипчакский город Судак».

Рассказ Ибн аль-Асира о взятии Судака и крымских областей кипчаков В. Тизенгаузен и А. Якубовский переводят следующим образом: «Придя к Судаку, татары овладели им, а жители его разбрелись: некоторые из них со своими семействами и своим имуществом взобрались на горы, а некото­рые отправились в море и уехали в страну Румскую, которая находилась в руках мусульман из рода Килидарслана».

Анализ сведений Асира показывает, что после первого столкновения с монголами на Северном Кавказе кипчаки, которых «постарались и со­брали аланы», доверившись заключенному договору, «разошлись, счи­тая себя безопасными» (Асир), или «спокойно разошлись по своим обла­стям» (Рашид ад-Дин). Сейчас довольно точно определены эти области, где проживали кипчаки в составе восьми объединений: Предкавказских, Крымских, Поволжских, Нижнедонских, Приазовских, Донецких, Приднеп­ровских, Лукоморских (С. А. Плетнева).

Можно полагать, что именно предкавказские кипчаки, восточные гра­ницы которых определены не далее как левобережье верховьев Кубани и Подкумка, выступили в союзе с аланами, а затем «спокойно разошлись по своим областям». И лишь после второго погрома и взятия Судака кипчаки бежали кто в горы Крыма, кто по Черному морю. Услышав эти вести, «кип­чаки, жившие вдали», вероятно, придонские, приднепровские, приазов­ские и прочие, бежали в земли русских.

Таким образом, становится понятным, что в сообщениях Ибн аль-Асира нет сведений о бегстве кипчаков в горы Северного Кавказа, а следователь­но, этот источник не может так прямолинейно использоваться для под­тверждения половецкой гипотезы происхождения балкарцев.