Этнографический материал является бесценным источником для из­учения сложного этногенетического процесса в истории любого народа. В этом материале наиболее отчетливо отражается участие различных пле­мен. На фоне этого материала более красочно звучат данные других смеж­ных наук: истории, языка, археологии, антропологии.

Особого внимания заслуживают такие элементы традиционной культу­ры, которые не встречаются у соседних народов. Прежде всего начнем с материальной культуры балкарского народа.

Балкарцы и карачаевцы называют свои поселения термином эль и журт, которые бытуют у многих тюркских народов в форме иль, аль, аил, аул, юрт и т. п. Большую научную информацию содержат балкаро-ка­рачаевские жилища и усадьбы. Прежде всего бросаются в глаза так назы­ваемые крытые дворы, в которых все хозяйственные и жилые постройки были объединены общей кровлей. Эта особенность отличает культуру балкаро-карачаевцев от культуры соседних народов и одновременно сближает с народами Поволжья, Алтая и др. К таким же особенностям относятся жилища-срубы, которые возводили в Карачае и Балкарии. Во­сточнее Баксанского и Чегемского ущелий подобные постройки неизвест­ны. Поиски аналогий срубным постройкам балкаро-карачаевцев уводят нас в глубь истории Центрального Кавказа, где они встречались в конце II тыс. до н. э. и в эпоху гуннов.

Интересные этногенетические наблюдения можно сделать при анали­зе балкаро-карачаевской одежды.

Верхняя плечевая одежда их изготовлялась из шерсти, кожи, меха, шкур, которые широко использовались и у многих других скотоводческих народов.

Как и у многих тюркских народов — болгар, чувашей, татар, башкир, каза­хов, киргизов и других, излюбленным украшением верхней плечевой одеж­ды балкарцев являлась меховая оторочка по вороту, подолу, рукавам напо­добие рубашки и кафтана XIV в. из могильника Байрым в Верхнем Чегеме.

Большую популярность у тюркских народов издревле, еще с эпохи ям­ной культуры IV тыс. до н. э., имел войлок — кийиз, из которого изготов­лялись разукрашенные и аппликативные ковры, головные уборы, плащи — накидки и пр. Одним из интересных головных уборов народов Кавказа яв­ляется башлыкъ, название которого с тюркского означает «наголовник». По мнению В. Ф. Миллера, он напоминает древнюю форму одежды сармат­ских племен, описанную Плинием. Здесь уместно отметить, что в 1896 г. участник экспедиции В. М. Сысоева по Карачаю А. Н. Дьячков-Тарасов на берегу реки Теберды обнаружил каменную статую половецкого типа. На плечи истукана было накинуто что-то вроде капюшона — башлыка из ма­терии с крестообразными рисунками и каймой, привесками и лапками, перекинутыми вокруг шеи.

Башлык близко напоминает формы головных уборов, покрывающих плечи на скифских изваяниях прикубанского типа, а также на изваяниях в горах Тянь-Шаня и окрестностей Иссык-Куля. Другая разновидность во­йлочных головных уборов — это шляпы къал-пакъ и карачаевский кийиз- бёрк, различные формы которых известны и бытуют у чувашей, киргизов, алтайцев, древних болгар и др.

Балкарские женщины носили туникообразную рубаху со стоячим во­ротом и разрезом на груди. Этот тип рубахи является неотъемлемой частью женской одежды чувашей, башкир, казахов, туркмен, а проис­хождение этого типа исследователи связывают с древними болгарами. Повседневным элементом одежды балкарской женщины является на­плечный платок-плед (жаулукъ), широко распространенный под этим же именем у татар, казахов, болгар и других тюркских народов. Многие виды балкаро-карачаевской одежды — бешмет, чебкен, гебенек (плащ-накидка чабанов), аркъалыкъ и другие — были широко распространены у многих тюркских народов Алтая, Средней Азии, Поволжья, Казахстана, Кавказа. Бытующие у многих тюрков островерхие конической формы головные уборы в раннем Средневековье были характерны для тюрков Западного каганата VIII-IX вв. Позднее они стали неотъемлемой деталью одежды башкир, ногайцев, татар и др.

Хорошо известно, что черкеска кавказских народов украшалась не­большими кармашками по обеим сторонам груди. В мелкие отделения этих кармашков вставлялись так называемые теперь газыри — небольшие деревянные, костяные или серебряные трубочки, куда раньше закладыва­лись готовые заряды. С появлением пятизарядной винтовки они превра­тились в простые украшения, но за ними сохранилось тюркское древнее название хазыр — «готовый».

Одним из основных промыслов балкаро-карачаевцев было домашнее ткачество. Домашние сукна пользовались большим спросом на кавказ­ских рынках в Грузии. По словам Н. П. Тульчинского, балкарскую женщину невозможно было увидеть без веретена, с которым она не расставалась ни при беседах с соседками, ни даже по пути в соседний аул. «Встретить женщину без этих атрибутов — значит или она больна, или очень бедна», — писал Тульчинский. Эта характеристика балкарской женщины буквально повторяет слова Приска о гуннских женщинах, «которые никогда не по­кидают своего веретена».

Не менее важный материал для освещения проблемы этногенеза балкарцев можно почерпнуть из состава блюд традиционной кухни. Поскольку основным занятием балкарцев было скотоводство, то мясо­молочная пища занимала ведущее место. Повседневной молочной пищей балкарцев, алтайцев, туркмен, казахов, узбеков, ногайцев, хакасов, баш­кир, кумыков и других народов являются различные виды кислого, заква­шенного молока — айрана, сыров и кумыса. По словам скифского мудреца Анахарсиса, повседневной пищей скифов также были сыры, айран и ку­мыс. Кумыс широко бытовал и у гуннов в I в. Популярную разновидность айрана — жууурт-айран упоминает в 1256 г. Гильом Рубрук.

Как известно, Аммиан Марцеллин, автор IV в., описывая быт и культуру гуннов, говорит, что они «мясо кладут под бедра на седле и парят его», и питаются этим мясом. Безусловно, автор таких слов не мог понять, что это было вяленное на солнце мясо, притороченное к седлу кочевника вместе с бурдюком с айраном, кумысом, сыром и другими продуктами. Ныне та­кое мясо употребляют многие народы Северного Кавказа.

Отличительной особенностью мясных блюд балкарцев является жёр — ме — тип свежей колбасы из внутреннего жира, завернутого в кусочек руб­ца. Из различных видов шашлыков (шиш — «вертел», отсюда и название шишлик — «навертельник») особо следует отметить тёш. При обрядовом разделе туши овцы или барана дядя по матери вырезал из грудной части туши кусочек мяса вместе со шкурой, зажаривал его и преподносил тому, в честь кого совершено данное жертвоприношение. Изысканным делика­тесом среди мясных блюд балкарцев является шашлык из свежей печени, зажаренной в собственном внутреннем жиру животного — жалбауур.

Тёш, жалбауур, жёрме хорошо известны и характерны для мясной пищи многих тюрков. У алтайцев жёрме звучит дьоргем, происходящее от тюрк­ского слова жёрме, чёрге — «обматывать», «заворачивать» и др. Большой популярностью у тюрков пользуется колбаса из свежих внутренностей — печени, почек, легких молодого жеребенка — къазы. Подобная колбаса из печени называлась сохта.

Все перечисленные мясные блюда до сих пор широко бытуют у тюрк­ских народов Алтая, Казахстана, Средней Азии, Поволжья, Кавказа.

Этнической особенностью балкарской кухни являются изделия из яч­менной муки. Ячменные хлебы, которые балкарцы пекли в золе, отмечал еше французский путешественник Абри де ла Мотрэ (1711). Его сведения принципиально важны для нашей темы. Он писал, что, следуя по очень крутым горам, они добрались до деревни, жители которой живут в сруб­ленных домах из больших бревен, понимают язык ногайцев, татар, турок, пьют и почитают бузу и айран, кушают конину, пекут лепешки в золе, име­нуются горскими черкесами.

Большую этногенетическую информацию можно получить из слов Плиния (I в.), который писал, что некоторые сарматские племена питаются «сырой мукой, примешивая к ней кобылье молоко… ». Автор, конечно, не мог знать, что широко было распространено у тюркских племен поджари­вание зерен и изготовление из них так называемой муки — къууут, готовой к употреблению с айраном, кумысом, маслом, сливками и т. д. Столь же важны слова Плиния о том, что некоторые кочевые племена питаются «бе­лой кашицей из ячной муки». Этой белой кашицей могла быть каша, или мамалыга, — как, широко бытовавшая в балкаро-карачаевской кухне.

Исследования показывают, что, вобрав в себя основные комплексы ма­териальной культуры кочевников Евразийских степей, предки балкарцев, попав в условия горного Кавказа еще в IV тыс. до н. э., вовсе не утратили специфических особенностей своей традиционной культуры, а, наобо­рот, в новых условиях развивали их, приспосабливаясь к этим условиям и окружающей среде. Таким образом, они создали специфическую и са­мобытную этническую культуру, вобравшую в себя наследие скифов, сар­матов, гуннов, болгар, аланов и др.

Теперь рассмотрим данные духовной культуры.

Идеологические воззрения народа всегда содержат определен­ную долю исторической информации об этногенетическом процессе. Передаваясь из поколения в поколение, мировоззрение людей дополня­ется новыми элементами, напластованиями, продиктованными различ­ными историческими эпохами и событиями. Но тщательный анализ мате­риала всегда позволяет отыскать первоначальное ядро обряда, обычая, поверья, будь то изначально мифического или исторического происхож­дения.

В предлагаемой работе не рассматривается весь комплекс духов­ной культуры балкарцев, а используются только те элементы, которые не встречаются у соседних народов, но одновременно находят глубокие параллели, связи, скрещения с идеологическими воззрениями древне­тюркских племен и современных тюркских народов. С этих позиций боль­шой интерес представляет верховное божество балкарцев — Уллу Тейри («Великий Тейри»), который не фиксируется в мировоззрениях соседних кавказских народов. По представлениям карачаево-балкарцев, Тейри — это владыка и повелитель богов, он руководит всем ходом жизни, дает счастье, посылает беды, обеспечивает богатый урожай, хороший приплод скота и т. п. От имени Великого Тейри, олицетворяющего собой дух неба и солнца, происходит балкаро-карачаевское название небесной радуги: Тейри Къылыч, т. е. «Меч Тейри» — всекарающий и всему благоденствую­щий, всеоберегающий.

Исторический анализ роли и места Тейри в балкарском мировоззре­нии уводит в далекий древнетюркский мир, где он, как дух неба и культ солнца, описывается в китайских источниках. Под «Духом неба» китай­ские авторы понимали Кок-Тенгри («Голубое небо»), зафиксированный в Орхоно-Енисейских древнетюркских надписях VIII в. «Вначале было навер­ху голубое небо, а внизу темная земля; появились между ними сыны чело­вечества», — повествуют древние сказания. Описывая жизнь и быт тюрков- сабиров VI-VII вв., обитавших на Северном Кавказе, Моисей Каганкатваци неоднократно подчеркивал, что среди множества божеств Тенгри наи­более почитаемым был Тенгри-хан — чудовищный громадный герой, бог неба и света. Ему посвящали деревья (дубы), строили капища, приносили в жертву коней, кровью которых поливали вокруг деревьев, а голову и кожу вешали на сучья. Согласно сообщениям средневековых авторов, недалеко от столицы гуннов в Северном Дагестане — Варачане — стоял огромный дуб, представляющий материализацию идеи Тенгри. «Князь и дворяне, — пишет Моисей, — почитали его спасителем богов, жизнеподателем и дарователем всех благ». Помимо главной рощи, находящейся вблизи Варачана, в стране гуннов были и другие рощи и святилища, посвященные этому божеству. К этому дереву и в рощи собирались по средам, развешивали на деревья разные плоды, поклонялись им и приносили им различные жертвы.

В связи с преклонением древних гуннов-сабиров перед Тенгри/Тейри в образе дерева небезынтересно отметить дерево Раубазы, которое росло в Верхней Балкарии у аула Шаурдат. Этой дикой груше поклонялись, ей приносили жертвы, «угощали» ее пирогами, просили ее, чтобы она без­детным дала детей, пастухам и чабанам — хороший приплод скота, земле­дельцу — богатый урожай и т. п. Даже в 50-х гг. XX в. автору этих строк не раз приходилось видеть щепочки Раубазы, бережно хранящиеся в сунду­ках балкарцев-старожилов в далеких от родных мест аулах Средней Азии. Такой же реликвией и божеством считалась одинокая сосна у аула Хурзук в Карачае Джангыз терек. Это была «довольно большая корявая сосна, — пишет В. М. Сысоев в конце XIX в., — одиноко стоявшая среди голой равни­ны между Хурзуком и Учкуланом по правую сторону реки Хурзук…».

Кроме этих деревьев, почитавшихся всем народом, были еще и отдель­ные родовые деревья, почитавшиеся отдельными патронимиями. Так, на­пример, в Карачае фамилия Чотчаевых почитала одно дерево, с которым связана интереснейшая этнографическая подробность. Родоначальник их женился на кабардинке и привез ее домой. По пути домой, во время отды­ха под этим священным для Чотчаевых деревом, они стали есть мясо. При этом хозяин взял себе лопатку, которая по обычаю полагалась старшему. За эту оплошность старший свиты сделал ему замечание. И в самом деле, в эпическом сказании тюркских народов «Огуз-наме» сказано, что лопатка жертвенного животного (овцы или барана) полагалась самому почетному из присутствующих на тризне. Правая лопатка предназначалась самому почетному, левая немного уступала по рангу. Выдающиеся культурологи XIX в. Э. Тейлор, Дж. Леббок и другие однозначно приписывали зарожде­ние этого обычая древним тюркским народам. А в археологических памят­никах Балкарии известны отлитые в бронзе бараньи лопатки XII в. до н. э., которые использовались гадалками, предсказателями, шаманами и т. п.

Молодой жених исправил свою ошибку и подал лопатку самому стар­шему, тот съел мясо, а лопатку повесил на верх дерева. Жена молодого человека родила ему впоследствии шестерых сыновей. Этот случай по­служил поводом тому, что щепки того дерева свято хранились в каждой семье фамилии Чотчаевых.

У многих тюркских народов считается, что определенные деревья де­лают плодовитыми и женщин, и скот. Так, например, у киргизов бесплод­ные женщины катаются по земле под одинокой яблоней, некоторые волж­ские племена, как и древние гунны, приносят деревьям жертвы, а шкуры жертвенных животных развешивают на ветвях. В канун Рождества многие югославские и болгарские крестьяне замахиваются топором на бесплод­ное фруктовое дерево, а стоящий рядом человек вступается за это дерево со словами: «Не срубай его! Оно скоро будет плодоносить!». Трижды за­носился топор и трижды отводился. После этого считалось, что дерево на следующий год обязательно должно плодоносить. Веру в чудодействен­ную силу дерева отмечал в 765 г. у дунайских болгар средневековый автор Феофан.

Как отмечалось, балкарцы и карачаевцы имя Тейри приписывали не­бесной радуге — Тейри къылыч, т. е. «Меч Тейри». Этот момент удивитель­но перекликается с легендой древних гуннов, переданной в 449 г. послом Рима в ставке Аттилы. Согласно этой легенде, некий пастух-гунн долго не мог понять причину ранения ноги у одной из своих телок. Выслеживая ее по кровавым следам, он натолкнулся на великолепный, сверкающий на солнце меч и принес его своему повелителю Аттиле. Тот принял «не­бесный дар» для покорения мира и стал его владыкой. Римские авторы называли этот меч мечом Марса, а гунны стали называть Тейри къылыч, с которым балкарцы и карачаевцы отождествляли небесную радугу.

Древнетюркское божество Тенгри/Тейри Дж. Фрезер отождествлял с величайшим из греческих богов — Зевсом. Тому и другому посвящались от­дельные деревья, рощи, оба были богами неба, грома, дождя и т. д.

Пораженные молнией места, а также и люди, очень почитались у тюрк­ских народов. На этих местах устанавливались знаки, здесь приносили жертвы и пр. Ибн Фодлан писал в 922 г. о болгарах: «Если ударит молния, они не приближаются к нему (к пораженному) и оставляют все как есть на месте. Болгары, гагаузы, чуваши, алтайцы, кумыки и другие тюркские народы совершают различные магические обряды при первой в году мол­нии. Как и балкаро-карачаевцы, многие тюркские народы зажигают при этом большие костры, прыгают через огонь, устраивают игры и пр.

В 80-х гг. XIX в. В. Ф. Миллер и М. М. Ковалевский отмечали в сел. Верхний Чегем святилище, где собирались люди петь магическую песню «Чоппа», которую обычно воспевали вокруг человека, пораженного молнией. В Карачае подобные святилища назывались Чоппаны-ташы («Камень

Чоппа»). Вокруг них кружились, пели песни, приносили жертвы, резали козлят, именуемых «Козленком Чоппа».

Среди ведущих языческих амулетов тюрков-кочевников VIII-IX вв. яв­ляются амулеты, связанные с культом Тенгри, — это круг с четырьмя прямы­ми лучами, «представляющий собой один из вариантов очень распростра­ненной в древности символической фигуры огня-солнца-креста в круге» (С. А. Плетнева). Этот древний символ огня-солнца является одним из из­любленных мотивов в балкаро-карачаевском народном орнаменте на во­йлочных коврах — кийизах, тульях головных уборов — папахах, войлочных шляпах, на башлыках и погребальных платьях Средневековья. Большое количество отмеченных образцов амулетов можно видеть в археологи­ческом материале из памятников Балкарии и Карачая. Характерен круг с перекрещивающимися четырьмя лучами в сюжете наскальных изобра­жений XVI-XVII вв. в верховьях реки Тызыл в Баксанском ущелье. С маги­ческим изображением подобного амулета у балкарцев связана одна из древнейших клятв, отмеченная М. М. Ковалевским в 80-х гг. XIX в. в Верхнем Чегеме: «Начертят круг острием палки на земле, затем в нем крест-накрест две линии, становятся в центр круга и произносят присягу. Это называется у них Къач». Это же изображение наносилось на двери, стены, опорные столбы домов в знак особого благодарения Тейри.

Культ диких животных и культ камня у балкарцев символически со­четался в так называемом Абсаты-таш («Камень Абсаты»), представ­лявшем собой монолитную стелу высотой около 4 м. Она была найдена в 1959 г. в дремучем лесу в Чегемском ущелье. Стела изображала какое — то дикое животное, верхняя часть ее сейчас сохранилась и стоит во дво­ре Национального краеведческого музея города Нальчика. Поскольку Абсаты — это балкаро-карачаевское божество охоты, покровитель диких животных, постольку представляет и большой интерес место его обнару­жения — дремучий лес. Перед отправкой на охоту этому камню поклоня­лись, просили у него удачи, оставляли в залог одну из своих стрел, а на обратном пути приносили ему определенную долю дичи.

Культ камня отражен и в названиях многих ритуальных камней: Налат-таш («Камень позора»), Къарын-дашла-таш («Камень братьев»), Къарачайны къадау ташы («Замковый камень Карачая») и т. д.

Широко был распространен у балкарцев и культ коня. Черепа лошадей очень часто можно видеть на изгородях пастушеских стоянок, на заборах крестьянских подворий. Они служили оберегами. В 1965 г. нам неодно­кратно приходилось видеть высохшие черепа лошадей, прикрепленные к центральным опорным столбам старинных карачаево-балкарских домов. Поскольку центральный столб олицетворял незыблемость и нерушимость семьи и рода, то подвешивание черепа лошади на этих именно столбах приобретает особый символический смысл. У балкарцев бытует поверье, что нельзя бить коня по голове, что голова коня — это солнце и т. п.

У балкарцев в прошлом бытовал и культ быка. Так, например, в нарт — ском эпосе говорится о том, что однажды герой Карашауай встретил пас­туха, стерегущего всеми любимого огромного быка размерами в «64 об­хвата». Ежегодно нарты устраивали около этого быка различные ритуаль­ные игрища, жертвоприношения, ристалища и пр. В связи с этим культом необходимо привести одну интересную этнографическую подробность. У крымских болгар в сел. Карачоле, название которого удивительно совпа­дает с этнонимом карачаевцев, приведенным в 1654 г. А. Ламберти в форме «Карачиоле», жили греко-болгары, которые «сохранили болгарский язык, костюм и быт», — пишет этнограф Фонберг. Здесь 21 мая, в день древнего земледельческого праздника, торжественно приносили в часовню ико­ны святых Константина и Елены, а затем обратно уносили к роднику, где эти иконы постоянно стояли. На рассвете этого дня к источнику собира­лись жители из Карачоле и других селений и пригоняли пожертвованный скот. Самой главной и почетной жертвой был бык с «золочеными рогами». К этому быку выходил почтенный старец из часовни и, шепча на ухо быка заклинание, закалывал его, горячей кровью мазал себе лоб и щеки. Затем мясо быка варили, угощались, танцевали, устраивали хороводы и игры.

Удивительно идентичный обряд бытовал в прошлом у балкарцев. По сведениям М. М. Ковалевского и В. Ф. Миллера, в Верхнем Чегеме, на правом берегу речки Жылгы-суу (Джилги-су), стоял каменный домик — Нартжия. «При этом домике держали быка на общественных началах и обильно кормили его всем аулом до дня весеннего праздника — начала полевых работ. В этот день выводили этого быка и гадали об урожае: если он мычит, опустив голову, значит, урожай ожидается на нижних полях, а если мычит, подняв голову, то хороший урожай будет на верхних полях. Затем быка резали и устраивали жертвенный пир. Каждая семья к этому дню печет пироги-хичины и несет к указанному домику».

В описании путешествия по Балкарии М. М. Ковалевский рассказывает об одном интересном случае. В сел. Былым во время раскопок средневе­ковых склепов «балкарцы, копавшие склепы, неожиданно увидели пробе­жавшего зайца, и, побросав лопаты, бросились ловить его. Поймали, погла­дили и отпустили». Выдающийся знаток законов и обычаев кавказских на­родов не нашел ничего подобного у соседних народов и сравнил эту игру с известным сюжетом из геродотовского рассказа о скифо-персидской войне. На глазах у огромной армии Дария скифы перед сражением увлек­лись поимкой пробежавшего мимо них зайца. Дарий, собрав своих пред­сказателей, предводителей армии, спросил, что бы это могло означать? Те ответили ему, что скифы, видимо, совершенно их не боятся и не придают особого значения предстоящей битве. Тогда Дарий ночью тихо собрал свою армию и отступил без боя.

Скифо-балкарский эпизод игры напоминает сюжет из нартского эпоса о герое Рачикау, в котором говорится, как из-под копыт скачущего коня выскакивают зайцы. Такая деталь в сказаниях соседних героев не встреча­ется, но зато в скифских археологических памятниках очень часты наход­ки с изображениями зайцев вокруг скачущих всадников.

Общим для многих тюркских племен и народов являются поверья в различные магические существа: Суу анасы («Мать воды»), Жер иеси («Хозяин места, земли»), поверья в оборотней Алмасты. В представлени­ях балкарцев эти существа владеют водой, землей, охраняют отдельные участки и т. п. Оборотни-обуры и ведьмы всячески вредят людям, пре­вращаются в различных животных, чтобы заманить людей в западню и т. д. Оборотни-ведьмы напоминают легенду о происхождении гуннов от неких оборотней-обуров, которую сами гунны рассказывали Приску.

Таков в основном научный потенциал духовной культуры при анализе процесса этногенеза балкаро-карачаевцев.

Некоторые фольклорные сюжеты об этногенезе балкарцев. В истории этногенеза любого народа большую роль играет фольклор. Воспоминания народа не бывают случайными, беспричинными. В народ­ной памяти обыкновенно надолго удерживаются события, которые кос­нулись всего народа, в которых весь народ принял участие, и через это участие впервые почувствовал себя единым целым. В истории младопись­менных народов эта народная память приобретает первостепенное зна­чение, т. к. нет письменных свидетельств о процессе их этногенеза.

Исследователи эпических сказаний единодушны в том, что сходство эпоса тюркских народов объясняется тем, что степные скотоводческие племена Евразийских степей общались между собой в течение многих ве­ков, сходство было связано с созданием и распадом целого ряда племен­ных объединений и конгломератов.

При сравнении фольклорного материала с данными истории и других научных дисциплин отслаиваются различные напластования позднейших эпох на первоначальное ядро или сюжет фольклорного произведения. После «очистки» от подобного рода наслоений всегда есть возможность обнажить истоки или ранние сюжеты фольклора, которые могут стать в руках исследователей важным источником в раскрытии интересных во­просов этнической истории народа.

В эпической памяти балкарского народа сохранилось содержатель­ное предание о том, как был заселен их край и образовалась Малкъар эл, т. е. «Балкарское общество». Суть предания сводится к следующему: «Ког­да-то в незапамятные времена в ущелье Балкарии пробрался один охотник по имени Малкъар, человек неизвестного происхождения, и застал там на одной поляне поселок из нескольких дворов, жители которого называли себя таулу (горцы)… Малкъару эта местность понравилась, и он решил на­всегда остаться там, переселив туда и свой род. Старожилам это не осо­бенно понравилось, поэтому Малкъар поселился на другой поляне, и оба рода жили спокойно, размножаясь… Однажды сюда же является неизвест­ный человек по имени Мисака и останавливается в гостях у Малкъаровых, которых к тому времени было 9 братьев и единственная сестра — краса­вица и умница… Мисака, поправ гостеприимство братьев, злодейски их убивает и овладевает их богатством и сестрой… Затем он привел туда сво­их людей и начал притеснять мирных тружеников-таулу, которые в конце концов превратились в его подвластных. Потомки Мисака теперь носят имя Мисака (или фамилию Мисаковы)… Через некоторое время в эти ме­ста являются два брата — Басиат и Бадинат. От Басиата пошли балкарские таубии (т. е. горские князья), а от Бадината — дигорские феодалы…»

Несомненно, память народа охватывает определенные события из жизни и на протяжении многих эпох дополняет их сюжетами последу­ющих времен. Многие имена могут перемещаться вместе с событиями, а вполне возможно, что одно и то же событие может быть приписано не­скольким персонажам. Таким образом, первоначальное зерно может ока­заться скрытым под многовековым фольклорным напластованием.

Но в данном случае важно, что вновь образовавшееся общество стало называться Балкар, или Малкъар, по имени человека, впервые проникше­го на место обитания местных горцев.

Такова основа предания, на которую позднее отложился сюжет о при­шельце и поработителе — Мисаке, прежде жившем где-то на «Кумыкской равнине в Дагестане». Завершается предание сюжетом о двух родных бра­тьях — родоначальниках балкарских и дигорских князей.

Сюжет о том, что некий охотник, будучи на охоте, в погоне за дичью, особенно за оленем, открывает ранее неизвестные земли, очень распро­странен в балкаро-карачаевском фольклоре. Так, например, карачаевский герой Боташ, преследуя оленя, открыл для себя новые земли в долине Кубани и Теберды, а нартский герой Ёрюзмек однажды, преследуя белого оленя, открыл неведомый ранее замок — Белую крепость.

Проанализировав фольклорное наследие балкарцев, исследователь не может не обратить внимания на следующие факты.

1. Предания об охотнике Малкъар, Боташ, нартовском герое Ёрюзмеке, открывших для себя новые земли, замки, крепости в погоне за оленями, удивительно созвучны с легендой гуннов о том, что дорогу через Азов­ское море в Европу они открыли, преследуя на охоте оленей.

2. В имени Малкар сохранился этноним балкарцев, а в имени Мисаки, жившего на Дагестанской равнине, отражено имя гуннов — масаха.

3. В упоминавшейся Белой крепости, к которой привела Ёрюзмека белая лань, скрыто название хазарской «Белой крепости» — Сары къала (Саркел).

4. Имя Басиат связано с этнонимом хазарского племени баса.

Одна из древнетюркских легенд повествует о том, что когда-то род тюрков был полностью истреблен, остался лишь один мальчик, которого враги, отрубив руки и ноги, выбросили в реку. Его выловила одинокая вол­чица и в пещерах Алтая родила от него 10 сыновей. По истечении времени род волчицы — Ашин/Асян — разросся и сошел с гор на плоскость.

Китайские источники говорят, что «пещера» эта находится в центре Алтайских гор: «В горах есть пещера, а в пещере есть равнина, поросшая густою травою на несколько сот ли окружностью. Со всех сторон пещеры лежат горы». Весьма интересно, что типичная горная котловина или до­лина в фольклорном преобразовании названа «пещерой», из которой рас­пространился древнетюркский род.

Память о единственном, оставшемся в живых тюркском мальчике со­хранилась в балкарской поговорке. Когда они хотят подчеркнуть глубо­кую древность, глубь веков и прочее, то именуют это понятие Къалыу ба­ла, Къалыуу баладан бери, что буквально означает: «Оставшийся ребенок», «Со времен оставшегося ребенка» и пр.

По второму варианту легенды, тюрки произошли от рода Со и той же волчицы. Из их потомков сохранилось только четыре внука. Первый пре­вратился в Лебедя (Ку) и поселился на реке Ку (река Лебедь). Второй, под именем Цигу, поселился между реками Абу (Абакан) и Гянь (Енисей), а тре­тий и четвертый поселились на реке Чу на Южном Алтае. Исследователи отождествляют потомков первого внука с лебединцами — Ку-киши (Лебединцы. — И. М.), сохранившими в своем имени тотемную птицу — Лебедь. Второго внука ученые связывают с киргизами, живущими между реками Абакан и Енисей (река Гянь-кам). Потомки третьего внука связы­ваются с самой волчицей и именуются Асян-шу. Род Со известный ученый — тюрколог Н. А. Аристов связал с подразделением Со среди североалтай­ского племени кумандинцев, занимавших реку Бий.

Эта легенда интересна тем, что один из родов тюрков ведет свое про­исхождение от легендарного Лебедя (Ку). Не потому ли среди древне­тюркских амулетов так много изображений птичьих головок, расположен­ных по кругу, изображений птиц на керамике в виде ручек, крышек и т. п. У ряда тюркских народов — чувашей, татар и других — гусь, лебедь, обозна­чаемые одним термином, являются жертвенными святыми птицами при различных ритуальных торжествах. Очень часты в археологических на­ходках амулеты с так называемыми «соколиными головками», встречаю­щиеся еще в скифское время. Не отсюда ли берет начало вдохновляющий клич кочевников при набегах: «Ку! Ку!»?

Китайские источники говорят, что все представители рода Со погибли из-за своей глупости, остались в живых только упомянутые четверо вну­ков волчицы. Но в чем проявилась та глупость, авторы не рассказывают. Эта легенда удивительно напоминает, а в отдельных деталях совпадает с одним из эпизодов балкаро-карачаевского нартского сказания… У нарт­ского кузнеца Дебета было 19 сыновей. Старшего звали Гу, следующего — Цехни. Дело в том, что здесь повторяются имена двух внуков волчицы — Ку и Цигу. Цикл сказаний о Гу и Цехни проливает свет на необъясненную китайскими источниками глупость рода Со, из-за которой все погибли. Гу был пастухом отцовских овец, а Цехни — могучий и ловкий зверолов и охотник, он постоянно подшучивал над Гу. Часто говорил ему, что тот не сможет даже уберечь свое стадо от воров, не сможет оказать им сопро­тивление и т. п. Старший, Гу, всегда отвечал младшему брату Цехни: «Эй ты, сокол мой зоркий, мой волк быстроногий! Где тут взяться неждан­ному вору!» Однажды ночью шутник Цехни подкрался к отаре Гу, а тот, услышав шорох в кустах, пустил туда стрелу и убил кравшегося «вора», которым оказался его младший брат Цехни. Терзаемый горем «брато­убийца» Гу превращается в морскую чайку или лебедя и исчезает в не­бесах. Не этот ли трагический случай подразумевали китайские авторы под глупостью, погубившей род Со?

С четырьмя внуками волчицы древнетюркской легенды возможно со­поставить 4 колена древних болгар: Купи-булгар, Дучи-булгар, Огхондор — булкар, Чдар-болкар; 4 рода болгар, отмеченных в «Именнике болгарских князей IX в.»: Дуло, Укуль, Ерми, Угаин. Сюда же вписывается предание о происхождении карачаевцев и балкарцев, в которых также фигурируют по четыре героя: Карча, Науруз, Адурхай и Будуян в карачаевском и Малкар, Мисака, Басиат и Бадинат в балкарском преданиях. Здесь же можно упо­мянуть четыре группы Дорт Карача в Крымском ханстве (т. е. крымские болгары. — И. М.), выступавшие как самостоятельное княжество. Их князь Сулешев в 1615 г. при царе Джанибеке-Гирее заключает договор с русским послом, о чем сказано в шортной грамоте Джанибека.

С загадочными четырьмя внуками волчицы — тотема тюркских наро­дов — есть возможность сравнить наскальные изображения в верховьях реки Тызыл в Баксанском ущелье. Здесь, примерно в 11 км от сел. Кенделен вверх по реке, на левом берегу Тызыла, в небольшой пещерке нарисова­ны потускневшей красной органической краской четыре длинноногие, фантастические птицы, идущие колонной. Рядом с ними на открытых ска­лах изображен всадник с луком, какое-то чудовищное, четырехногое змее­видное существо на фоне горного массива. Над всем этим изображен круг с четырьмя перекрещивающимися лучами, т. е. графическое изображение культа солнца и упомянутой балкарской клятвы Къач (ил. 88).

В июле 1909 г. Н. Б. Талицкому на известном болгарском городище Хумара мальчик-проводник рассказал карачаевскую легенду об огромной четырехногой змее необычайной силы. «Увидев жертву, она берет свой хвост в рот и катится на врага, и бьет хвостом, отпустив его с такой си­лой, что никакая лошадь не в силах устоять или убежать от нее». Поиски объяснения этой легенды подтолкнули Талицкого к карачаевской леген­де об их расселении в верховьях Кубани и Теберды. В 1896 г. 120-летний Джанкезов и другие старожилы рассказывали, что из местности Архыз и Загдан, в поисках новых земель, родоначальник карачаевцев — Карча дви­нулся в восточные районы Прикубанья. «Под одной из гор, — говорится в сказании, — путники увидели большую змею, которая лежала поперек их пути. Путники испугались и, повернув в сторону, остановились на ночлег. Науруз как опытный охотник предложил убить ее в полдень, когда она бу­дет спать на солнце. В полдень 60 всадников с Наурузом подъехали к ней и увидели, что она спит: хвост ее лежал в реке, а голова и туловище в до­лине». Охотники убили эту чудовищную змею.

Данная легенда живо напоминает чудовище-змею чувашских легенд — Юху, которая 100 лет живет как змея, затем 1000 лет живет в виде дракона — чудовища, а затем превращается в девицу Юху, но может приобретать и другие формы. С легендарной змеей-чудовищем Юхой А. П. Смирнов свя­зывает многие змееподобные изображения в болгарском археологиче­ском материале Поволжья.

Карачаевская легенда о чудо-змее отражена в наскальных изображе­ниях в верховьях реки Тызыл, где нарисован всадник, стреляющий из лука в змееподобное существо, а поодаль ломаной линией изображены горы…

…Один из сыновей нартского кузнеца Дебета, Алауган, долгое время оставался неженатым. Однажды он отправился в далекий путь и у бере­гов Эдила (Волги) видит: сидит чудовищная женщина-эмеген. Закинув свои груди за плечи, она штопала огромной иглой трещину в земле. Алауган не­заметно подкрался к ней сзади и прильнул к ее груди. «Ох, как ты быстро стал моим сыном, не то был бы лакомым кусочком к обеду», — огорчилась эмегенша. «Да, я поторопился стать твоим сыном, не то непременно убил бы тебя», — ответил сын Дебета. В итоге она выдает за Алаугана свою дочь, которая как только родит ребенка, тут же его съедает. Так длилось долго. Алауган не мог больше этого вынести и, подложив однажды вместо толь­ко что родившегося ребенка маленького щенка, которого эмегенша сразу съела, унес своего сынишку к Минги-тау (Эльбрус). Здесь он устраивает ребенка в трещинах ледника и со словами: «Пусть эти ледники будут тебе колыбелью», — покидает его. Мальчик Карашауай вырос, питаясь вместо материнского молока ледяными сосульками Эльбруса, и превратился в нарта небывалой силы и отваги.

Этот эпизод напоминает такую же героиню с закинутыми за плечи гру­дями из фольклора чувашей, татар, волжских болгар (А. П. Смирнов).

Как известно, осетины-дигорцы и балкарцы связывают свое проис­хождение с двумя родными братьями — Басиатом и Бадинатом. Этим, ве­роятно, эпическая память народов отражает существующую культурно­историческую близость между дигорцами и балкарцами. Этим объясняют­ся почти полная идентичность патронимических названий, фамилий, общ­ность одного и того же «цокающего» диалекта в их языках и т. п. Дигорские предания говорят о том, что Бадинат (Бадилат) женился на карачаевской княжне из рода Крымшаухаловых. От этого брака родились семь сыно­вей: Туган, Кубат, Карачай, Абисал, Кобан, Чегем, Бетуй, от которых пошли все семь княжеских фамилий Дигории — Тугановы, Чегемовы, Кобановы, Абисаловы, Кубатиевы, Битуевы, Карачаевы. Поэтому ничего удивительно­го нет в том, что на территории Северной Осетии, особенно Дигории, име­ется более 150 тюркских топонимов, в т. ч. зафиксировано и имя родона­чальника карачаевцев — Карчи, звучащее на цокающем диалекте дигорцев как Карца. Для примера можно привести дигорское звучание названий таких селений, как Чми/Цми.

Некоторые историки считают возможным предполагать, что в предани­ях о приходе братьев, Басиата и Бадината, на Центральный Кавказ получи­ло своеобразное поэтическое осмысление историческое событие — пере­селение на Кавказ 20 тыс. болгар во главе с двумя родными братьями, о которых повествует хроника Якобитского патриарха Михаила Сирийского (1126-1199). Возможно предположить, что мотив о двух братьях может восходить к преданию, переданному Прокопием, о том, что болгары про­исходят от двух родных братьев-гуннов: Утурку и Кутургу.

Много ценной исторической информации содержит по рассматривае­мому вопросу балкаро-карачаевский нартский эпос. Имя нартского кузне­ца Дебета идентично древнетюркскому этнониму Дебо, названию тюрк­ского племени тобо, которое в середине V в., покорив гуннов, объединив все разрозненные племена, создало древнетюркскую империю, назван­ную китайскими летописцами Вэй. Имя Дебет образовано с помощью ха­рактерного аффикса множественности ат, прибавленного к корню дебо или тобо.

В балкаро-карачаевском эпосе говорится о жестоком притеснителе на­рода, кровожадном властителе Къызыл-Фуке, требовавшем от нартов непо­мерные налоги. Быть может, эпический образ Къызыл-Фука сформировал­ся под впечатлением злодеяний золотоордынского эмира Къызыл-Фука. Известно, что Къызыл-Фук вошел в историю как жестокий вымогатель.

Рассмотренные сюжеты, конечно, не охватывают всего многообразия параллелей между фольклором древнетюркских племен и карачаево- балкарцев, но они представляют собой характерные примеры творче­ского отражения и переосмысления в балкаро-карачаевском фольклоре сказаний и легенд древних тюрков: гуннов, болгар, скифов и др. Из все­го этого становится очевидным, что фольклорное наследие балкарцев и карачаевцев может сыграть огромную роль в освещении сложнейшей проблемы этногенеза названных народов.

Теперь в полный рост встает вопрос: на какую же кавказскую основу легли все рассмотренные выше материалы из древнетюркского и пра — тюркского мира?

§ 5. Кавказский компонент в этногенезе балкарцев

Когда речь заходит о кавказском субстрате в процессе этногенеза бал­карцев, обычно исследователи останавливаются на так называемой ко — банской культуре Центрального Кавказа раннего железного века — I тыс. до н. э. Однако этот неверный постулат нуждается в серьезной поправке. Дело в том, что сама кобанская культура зародилась в XVI-XIV вв. до н. э. на южном склоне Кавказа в долине реки Лиахвы на территории Южной Осетии (В. В. Техов). Отсюда она перекинулась на северный склон Кавказа и распространилась именно по горным районам Северной Осетии, Чечни, Ингушетии, Балкарии и Карачая. В степных и равнинных районах Предкавказья эта культура неизвестна.

Таким образом, сама кобанская культура не является автохтонной (коренной) культурой для Центрального Предкавказья, а потому она не может служить изначально кавказским субстратом для формирования культуры пратюрков и древних кавказских тюркских племен и народов, предки которых проникли сюда более чем за 2 тыс. лет до проникновения кобанской культуры.

Истинно местнокавказскими чертами, представленными в одном из са­мых ранних неолитических памятников Северного Кавказа — Нальчикском могильнике рубежа IV-III тыс. до н. э., являются погребения в ямах, выло­женных камнем, с галечной подстилкой и пр. Умершие лежали в скорчен­ном положении, на правом или левом боку, ориентированы были с юга на запад. Весь этот погребальный обряд бытовал в период разведения кав­казскими племенами крупного рогатого скота.

В эту кавказскую среду в IV тыс. до н. э. проникают элементы степной курганной культуры. Умершие лежали в мелких курганах, на спине, с подо­гнутыми в коленях ногами, ориентированы головой на восток. Могильные ямы были выстланы органической подстилкой (кора, трава, камыш) или войлоком. Вместе с тем на Кавказ проникает новая форма скотоводства — кочевое овцеводство.

Симбиоз кавказской и степной (кочевнической) культур отразился и в антропологическом типе древних обитателей Северного Кавказа.

Исходя из собранного в 1926-1928 гг. В. И. Левиным материала, вы­дающийся антрополог В. Н. Алексеев пришел к выводу, что балкаро-кара — чаевцы относятся к так называемому кавкассионскому типу европеоид­ной расы и в их антропологическом типе нет специфических уклонений в направлении к большой монголоидной расе, что они четко сближаются с остальными горно-кавказскими группами. По мнению антропологов, ка­рачаевцы и балкарцы «являются классическими представителями кавкас — сионского типа», не имея никаких монголоидных черт. Антропологические измерения К. X. Беслюкоевой и В. П. Алексеева подтвердили принадлеж­ность могильников XIII-XVIII вв. балкарцам и карачаевцам, имеющим дале­кие местнокавказские антропологические истоки.

Приведенные антропологические выводы были подтверждены рядом таксономических данных, собранных в 1958 г. экспедицией Института экс­периментальной морфологии АН Грузии им. А. Н. Натишвили. Экспедиция изучила группы по 100 человек в сел. Джегута, Усть-Джегута, Сары-тюз, Эль-таркач, Кенделен. Исследователи пришли к выводу, что по основным признакам (таксономически важным для разграничения монголоидной и европеоидной рас) — по монголоидной складке верхнего века (эпикан — туса), горизонтальной профилировке лица, пигментации у балкарцев и карачаевцев — «нужно исключить монголоидную примесь и определить их место среди прочих кавказских групп, представителей южной ветви ев­ропеоидной расы».

В последние годы археологи внесли существенные дополнения в древнекавказские истоки традиционной культуры балкаро-карачаевцев. Прежде всего отметим раскопки В. Б. Ковалевской на реке Эшкакон в зоне Кисловодского водохранилища. Открытые здесь дома I тыс. до н. э. «увели в глубь веков на два с половиной тысячелетия те культурные традиции, ко­торые прослеживались в жилом строительстве горских народов северных склонов Большого Кавказа», в т. ч. и в культуре балкаро-карачаевцев.

Эту преемственность археологи прослеживают по целому ряду спе­цифических строительных приемов, деталям оформления интерьеров, способу возведения и укрепления стен и перекрытий, по внутренней планировке помещений и хозяйственных построек.

Достаточно большие дома, раскопанные В. Б. Ковалевской на поселе­нии «Уллу багъанала II» и других, достигающие 80-90 м2, имеют много об­щего с балкаро-карачаевскими домами XIX-XX вв. не только по габаритам, но и по ряду строительных приемов, прослеженных известным архитекто­ром Э. Б. Бернштейном.

Исследования архитекторов прекрасно дополняют выводы археоло­гов о том, что строительные традиции балкаро-карачаевцев уходят вглубь на два с половиной тысячелетия до н. э. Балкарцы и карачаевцы умело и верно использовали свойства строительного материала над проемами стен, особенно камня. Так, например, «чтобы перекрыть каменной плитой более значительный, чем обычно, пролет входа в конюшню дома Буллы Забакова в Кюнлюме (Верхняя Балкария), взят неотесанный камень непра­вильной формы, имеющий размеры 2 x 0,70 x 0,40 м. Но, если обычно такие камни укладывались плашмя, здесь он поставлен на ребро, так что пло­скости слоев в нем вертикальны, и тем самым увеличено сопротивление на изгиб». Архитектор далее пишет, что «этот прием, когда-то подмечен­ный великим архитектором Шуази при исследовании храмов на острове Эгине и в Пестуме, считается им признаком высокого понимания грече­скими зодчими свойств материала и вполне заслуживает такой же оценки при изучении построек балкарских. <…> По основным конструктивным элементам балкарского народного жилища видно, что по их конструкции, форме и постепенному развитию можно судить о том, как зарождались классические архитектурные формы».

Чтобы проследить, как выглядели деревянные опоры, от которых про­изошла ордерная система, классики обращаются к изображению архаиче­ской деревянной колонны, высеченному на архитравном камне Львиных ворот в Микенах. Показанный на нем столб, несущий перекрытие в виде балки с лежащим на ней рядом жердей, прижатых камнями, является па­мятником тех деревянных конструкций, которые не сохранились от вре­мени, отдаленного от нас почти тремя тысячами лет. Но вот рассмотрели ряд опор балкарских жилищ, и при этом оказывается, что несущие столбы в доме того же Буллы Забакова, построенном не ранее XVI в., почти полно­стью повторяют указанное изображение на Львиных воротах. Причем в балкарском доме эту опору мы видим не изображенной по исчезнувше­му образцу и открытой археологами путем раскопок, а реально сущест­вующей и несущей нагрузку, для поддержания которой она когда-то была установлена. По словам Бернштейна получается, что если «сопоставить кюнлюмскую опору с микенской, опору в доме Мисирби Малкарова в Тура-хабла (Верхняя Балкария) со столь сходной с ней пальмовидной колонной Египта или взглянуть на четырехгранный деревянный цен­тральный столб жилища дома Тамука Кулиева в Булунгу, то кажется, что все они созданы специально для того, чтобы проиллюстрировать и под­твердить слова Альберта о том, что «сначала колонны были деревянными и круглыми, какими даровала их природа, а затем применение их приве­ло к тому, что в некоторых местах стали появляться и четырехугольные» (Л.-Б. Альберт). «Наконец, — продолжает архитектор, — если взять четыре опоры навеса дома Хаджимурата Кулиева в Эль-тюбю, каждая из которых обтесана на 16 граней, имеет утончение ствола кверху, начинающееся с 1/3 высоты, а вся высота которой составляет 6 диаметров, и сравнить их с двумя колоннами гробницы Хнемхотепа в Бени Хасане, имеющими также 16 каннелюр, то же утончение ствола (энтазис) и то же соотношение диаме­тра к высоте, — трудно поверить, что последние датируются между 2770 и 2560 гг. до н. э., а первые созданы в горах Северного Кавказа не ранее XVIII в. А ведь именно колонны Бени Хасана считаются самыми ранними прооб­разами греко-дорического ордера. Форма этих колонн с их карнизом и высеченными в скале подражаниями торцам балок рассматривается как древнейшее свидетельство деревянного происхождения этого ордера. Но в истории мировой архитектуры нет такого памятника деревянного зодче­ства, который по своим формам так непосредственно примыкал бы к это­му древнейшему воплощению в камне предшествующих ему форм дере­вянной конструкции и в котором бы уже имелись выполненными в дереве все элементы архитектурной обработки, повторенные в камне в гробнице Бени Хасана. Правда, колоннада дома Хаджимурата Кулиева появилась не до гробниц Бени Хасана, а через 3 тыс. лет после них…»

Завершая свой труд, Э. Б. Бернштейн писал: «Знакомство с отдельными элементами балкарской народной архитектуры дает возможность особен­но реально представить себе, как происходило зарождение архитектур­ной и строительной культуры вообще, причем позволяет судить об этом наиболее ясно, поскольку здесь эти зачаточные формы существуют не как археологические останки, а действующие элементы еще действующих по­строек».

Многовековое совместное обитание в одинаковых физико-географи­ческих условиях привело к формированию однообразного хозяйственно­го уклада горских народов Северного Кавказа. Все это нашло отражение в народной, традиционной культуре горцев: в жилищах, горных аулах, пище, одежде, украшениях, домашней утвари и пр.

В ы в о д ы. Анализ существующей научной информации по вопросу происхождения балкарцев убеждает в том, что отдельные авторы под­ходили к нему либо с преднамеренной задачей, либо не совсем верно трактовали первоисточники. Однако объективные исследования приво­дят к солидарности с теми учеными, которые справедливо считают, что традиционная культура народа является важнейшим этническим опреде­лителем. Когда данные традиционной культуры, хозяйственного уклада и языка находят общие точки соприкосновения, а они, в свою очередь, подтверждаются историческими сведениями, тогда получаемые иссле­дователями выводы приобретают особую значимость. В этом отноше­нии очень важен тот многозначительный факт, что и в языке самих бал­карцев, их соседей совершенно без каких-либо изменений сохраняются и существуют либо как самоназвания балкаро-карачаевцев, либо как их этнические названия в устах соседей, либо как топогидронимы Балкарии и Карачая такие древние этнонимы, как Ас, Алан, Болкар, Басил, Басмалы, Кутургу, Биттургу, Былым, Хазар и др. Правомерность бытования этих тюркских этнонимов подкрепляется многими специфическими элемен­тами традиционной культуры (срубные дома, плащи-накидки — гебенек; молочные продукты — айран, кумыс; изготовление войлока и войлочных изделий: употребление конины, специфических мясных блюд: къазы, тёш, жёрме и др.), вовсе не характерными изначально для культуры соседних кавказских народов. Такие же отличительные особенности наблюдаются и в духовной культуре балкаро-карачаевцев. Прежде всего это Верховное божество Тейри (Тенгри), не встречающееся у соседей; преклонение и по­читание отдельных деревьев; культ быка, коня, зайца; верования в различ­ных оборотней-обуров, хозяев земли, воды и пр.

Поиски аналогий этим элементам идеологических воззрений уводят нас в мир древнетюркских скифских, алано-асских, гунно-болгарских племен.

Проанализированные материалы свидетельствуют, что основное этно — генетическое ядро формирования балкарского народа было заложено на Северном Кавказе в период проникновения сюда и оседания здесь древ­нейших кочевников IV-III тыс. до н. э. Позднее на эту основу накладыва­лись скифские, гунно-болгарские, алано-асские племена, отраженные во множестве античных и римско-латинских литературных произведений. Так, например, древнейшие предки балкаро-карачаевцев — скифы, кимме­рийцы и другие — вполне однозначно отмечены в «Илиаде» и «Одиссее» Гомера, в работах Гесиода, Геродота, Страбона, Плиния, Помпония Мелы, Птолемея и мн. др.

В различные исторические эпохи, в результате различных событий, многие тюркские племена вступали в непосредственные контакты с кав­казскими племенами, а также с ранее сюда проникшими тюркскими со­родичами.

Таким образом, первый этап формирования балкарцев происходил в эпоху энеолита (новый каменный век) на Северном Кавказе и был свя­зан с процессом смешения кавказских племен со степными носителями древ-неямной (курганной) археологической культуры рубежа IV-III тыс. до н. э. На основе такого кавказо-степного симбиоза к середине III тыс. до н. э. на Северном Кавказе формируется на базе степных элементов так называемая майкопская курганная культура. В этот период древней­шие создатели майкопской культуры — древнейшие степные овцеводче­ские племена — проникают со своим курганным погребальным обрядом в Азербайджан, Грузию, Армению и далее в Переднюю и Малую Азию, где вступают в контакт с древнейшими земледельцами и дают новый толчок формированию древнейшей цивилизации шумеров.

Второй этап этого процесса падает на период синкретизма и симбиоза культуры государства скифов — прямых потомков древнеямников — с або­ригенами Кавказа и наследниками ямно-кавказского смешения.

Третий этап рассматриваемого процесса относится к периоду сме­шения потомков ямно-скифо-кавказских племен с раннесредневековы­ми племенами гунно-болгарского и алано-асского круга, создавшими Великую Болгарскую державу в VII в. и Аланское государство в IX-XIII вв.

Сохранение в устах исторических соседних народов: осетин, адыгов, абхазов, сванов, мегрелов и других — этнонимов ас, алан, болгар, связан­ных со скифами, болгарами, аланами в современных названиях балкарцев и карачаевцев, является весьма примечательным фактом для определе­ния этнических корней балкарцев и карачаевцев.

Предками балкарцев были древнейшие кавказские племена, смешав­шиеся с самыми первыми скотоводами-овцеводами, ведущими подвиж­ной кочевой образ жизни в степях Евразии. Этот контакт состоялся впер­вые в конце IV тыс. до н. э. Это и был древнейший кавказский субстрат в процессе этногенеза балкарцев.

Древнейшие овцеводческие племена, проникавшие на Кавказ, пред­ставляли первейшую основу пратюркских племен. Для них был характерен курганный обряд захоронения. Умерших укладывали в деревянные могилы — срубы, дно их покрывали войлоком, травой или кустарником. Этот обряд захоронения древние пратюрки — носители так называемой ямной архео­логической культуры — занесли в Закавказье, Переднюю и Малую Азию, где смешались с носителями древнейших земледельческих культур.

Потомками древних ямников были тюркские племена — скифы, име­новавшиеся Ac-киши (Аш-кузы). По всем современным научным данным, это был древнейший и первый этап формирования балкарцев, как древ­нейших обитателей Кавказа, хронологически это уходит в глубину веков где-то на 5-6 тыс. лет.

Потомки скифов — аланы, болгары, гунно-сарматы — являлись вторым сла­гаемым компонентом в изучаемом нами процессе этногенеза балкарцев.

Огромную роль в этом процессе сыграли аланы, о чем мы пытались рассказать выше. Теперь необходимо наиболее полно осветить степень участия древних болгар в этногенезе балкарцев.

О болгарах — предках балкарцев. Как уже отмечалось, гипотезу о бол­гарском происхождении балкарцев поддерживают многие видные специа­листы. Для этого имеются и достаточные сведения древних письменных документов. Так, сирийский историк III в. Мир-Аббас Котина, ссылаясь на армянского автора Бардасена, писал, что во времена царя Аршака I (127­114 гг. до н. э.) «возникли смуты в цепи великой Кавказской горы в зем­ле Булгаров, из которых многие, отделившись, пришли в нашу землю…».

В первой половине VI в. Захарий Ритор (сирийский автор) на западе от Дербента, рядом с аланами, помещает болгар. В «Армянской географии» VII в. «на Кубани и южнее» размещены четыре болгарских племени.

В X в. хазарский царь Иосиф на юге своей страны, в приграничье с Грузией, указывает на племя бл-г-р, тулас, которых ученые считают пред­ками балкарского народа.

В XII в. становится известным этногенетическое предание о происхож­дении хазар и болгар от трех братьев-эпонимов, двое из которых «пришли в страну аланов, называемую Барсилией». Это предание трудно не сопо­ставить с преданием балкарцев и дигорцев о том, что они произошли от двух родных братьев — Басиата и Бадината.

Все эти факты подкрепляются сведениями Прокопия Кесарийского (VI в.), что предки болгар — гунны в этот период обитали в Дарьяльском ущелье и руководил ими тогда некий богатырь Амбазук (Эмбазыкъ — «Наитолстый», «Наимощный»).

Данные языка. Доклад А. X. Соттаева на сессии 1959 г., раскрывший разительные болгаро-балкарские лексические схождения, в наши дни принят многими учеными. Плодотворные работы С. Я. Байчорова по вы­явлению, дешифровке и историко-лингвистическому анализу древнебол­гарских надписей основательно доказывают генетическое родство и пре­емственность карачаево-балкарского языка с древнеболгарским. Кроме всего этого, балкарцы сохранили как самоназвание имя древних болгар (болкар) — балкар.

Антропология. Видный антрополог академик В. П. Алексеев признавал, что древние болгары отличались теми же особенностями, которые выраже­ны и в современных типах балкаро-карачаевцев. Чрезвычайную близость антропологических типов современных болгар и балкарцев подкрепляют и исследования болгарских антропологов, например, Ц. Кристанова, который в 30-х гг. проживал в Кабардино-Балкарии. Он и в годы войны занимался ан­тропологией тюркских народов Средней Азии. Он обследовал более 2 тыс. балкарцев и карачаевцев — мужчин, женщин, детей и стариков — и установил их безусловную близость к дунайским болгарам.

Археология. Среди археологического материала типично болгарски­ми принято считать глиняные котлы с внутренними ушками (ручками). Впервые на это обратил внимание В. А. Кузнецов, его поддержали многие другие археологи. В последнее время все большее звучание и признание получает мнение, что так называемые наскальные гробницы, или скле­пы, принадлежали болгарам (В. Б. Ковалевская и др.). Распространение древнетюркских рунических надписей говорит о массовом расселении тюрков-болгар в верховьях рек Уруп, Кяфар, Узун-кол, на городищах Гиляч, Адиюх и др. Обнаружена масса глиняных котлов с внутренними ушками и их фрагментов на поселениях у сел. Лашкута, Нижний Чегем, Индыш, Аргудан, на горе Муртаз у сел. Аргудан и т. д. Во всех этих памятниках и прилегающих к ним могильниках обнаружены типично болгарские погре­бения в земляных (грунтовых) ямах в деревянных колодах, или составных гробовищах.

Этнотопонимы в процессе изучения этногенеза играют огромную роль. Известно, что самоназваниями-этнонимами являлись многие тер­мины: «люди», «человек», «настоящие люди», противопоставляя понятия «мы» и «они». Для древнетюркских племен этими самоназваниями стали понятия киши, эр — «мужчина, человек, люди». В зависимости от геогра­фического места обитания к этим понятиям прибавлялись слова: «горы», «реки» и т. п., например: Алтай-киши, Чу-киши, Ас-киши и др. Анализируя значение этнонимов, всегда надо иметь в виду тот факт, что терминами «человек», «настоящие люди» никто не называл бы людей иноплеменни­ков, противопоставляя их своим сородичам, не оставив эти термины для своего племени.

Для изменения самоназвания не обязательно, чтобы изменился сам этнический объект — народ или племя, он может измениться в результате изменения окружающих племен или народов. В связи с этим важным заме­чанием выдающихся этнографов весьма примечательно, что все соседние народы за балкарцами сохранили их древнейшие этнонимы: Асы, Аланы, Болкар, Сабир, Азухо, Ассон, Басиани и т. п. Столь же огромную роль в изуче­нии этногенеза балкарского народа имеют топо-гидронимы, в которых со­хранены древнейшие имена древнетюркских племен. Достаточно назвать такие топонимы, как Башил (Басил), Басмалы-кол, Ас-кала, Алан-дорбун, Гунн-тала, Хазар-кала, Чамас, Быллым, Гюдюргю, Биттургу и многие дру­гие, в которых очевидны имена асов, аланов, хазар, болгар, басилов, пред­ков болгар — кутургуров и утигуров.

Приведенные факты свидетельствуют о том, что древние болгары яв­лялись одним из существенных компонентов в процессе этногенеза бал­карцев.

В настоящее время практически существуют три гипотезы происхожде­ния балкарцев:

1. Балкарцы — это аборигенные кавказские племена, смешавшиеся с древними болгарами.

2. Балкарцы — это аборигенные кавказские племена, смешавшиеся с аланами, якобы бывшими ираноязычными.

3. Балкарцы — это бежавшие от монголов в горы половцы XIII в., сме­шавшиеся с аборигенами Кавказских гор.

Для более полной характеристики проблемы необходимо остано­виться на отдельных докладах на сессии 1959 г.: из проанализированного тогда материала видно, что научными сведениями более всего обставле­на гипотеза о болгарском происхождении балкарцев. Эта гипотеза в на­стоящее время принята такими видными учеными, как М. И. Артамонов, Л. Н. Гумилев, которые опирались на труды В. Ф. Миллера, М. М. Ковалевско­го, В. В. Бартольда и др. Близки к признанию или признают эту точку зрения

С. А. Плетнева, А. В. Гадло, В. Б. Ковалевская, В. А. Кузнецов, С. Я. Байчоров, автор настоящих строк и мн. др.

Однако существует и весьма спорный вопрос об ираноязычности ала­нов и их участии в этногенезе балкарцев и карачаевцев. Говоря об алан­ском (псевдоиранском. — И. М.) субстрате в карачаево-балкарском языке, В. И. Абаев, вслед за В. Ф. Миллером, отстаивает тезис о том, что террито­рия Балкарии и Карачая до XIII в. была заселена будто бы ираноязычными предками осетин. Как известно, Миллер строил свою теорию на несколь­ких поверхностно истолкованных топонимах, имеющих в своем составе якобы осетинские слова дон — «вода, река»; ком — «нёбо, пасть, отверстие»; дор — «камень». Примером такого толкования может служить название песчаного плато Донгат, где даже трава как следует не растет, объяснен­ное Абаевым как «мокрое место», «водянистое место», или же название дремучего высокогорного лесистого ущелья Мыстыкам, объясненное как «мышиное ущелье», и т. д.

Но даже если допустить такие лексические несуразицы, необходимо было отмечать, что они обнаруживаются только на дигорском диалекте осетинского языка. А это обстоятельство в корне меняет всю картину в силу ряда серьезных факторов:

■ Махмуд Кашгарский в XI в. и Рашид ад-Дин в XIV в. называют среди тюрков-огузов племя дигор;

■ в XIV в. выдающийся арабский историк и географ Абу-л-Фида разме­щал у Дарьяльского ущелья тюркоязычное племя ас;

■ автор XIX в. Я. Рейнеггс писал, что дигоры/утигоры говорят на одном из старых тюркских наречий;

■ дигорцы и балкарцы возводят своих родоначальников к двум родным братьям — Басиату и Бадинату. Прародительницей всех своих княжеских фа­милий дигорцы считают карачаевскую княжну из рода Крымшаухаловых;

■ в Дигории почти нет ни одной фамилии, которая не встречалась бы в Балкарии и Карачае;

■ в Северной Осетии, в основном на территории Дигории, осетинове — ды сами насчитывают около 150 тюркских топонимов, в числе которых за­печатлены и древнетюркские этнонимы: сабиры, басилы, басмалы, огуз, гуз и т. д.;

■ склепы-мавзолеи позднего Средневековья на территории Дигории по архитектурным особенностям, погребальному обряду ничего общего не имеют с синхронными склепами осетин-иронцев и во всем сходствуют с подобными сооружениями Балкарии и Карачая.

После всего сказанного нет ничего удивительного в том, что обнару­живаются лексические сходства у балкарцев и дигорцев. Однако по «до­водам» Миллера и Абаева, дигорцы проникли и осели на Кавказе где-то в III-IV вв., а балкарцы в XIII в., т. е. спустя 1000 лет после сарматов, счита­ющихся предками дигорцев. В таком случае трудно себе представить, каким же образом сложились эти лексические сходства у дигорцев и балкаро-карачаевцев, которые сохранили в своей речи наиболее харак­терные староосетинские термины, которыми оперируют Миллер и его по­следователи. Я думаю, что нельзя уповать на то, что дигорцы на протяже­нии тысячи лет тайком от иронцев бережно хранили эти термины, чтобы в XIII в. передать их не иронцам, а балкарцам, и одновременно сами все это забыли. Ясно, что в такой концепции концы с концами не сходятся.

На основе доклада У. Б. Алиева на упомянутой сессии ряд карачаев­ских ученых выступил в поддержку того, что аланы изначально были тюр­коязычными. К сожалению, тогда у них фактов было далеко не достаточно, кроме констатации того, что слово алан есть искаженное тюркское слово оглан — «сын, потомок». Совершенно ясно, что на таком шатком предполо­жении вряд ли возможно делать столь далеко идущие выводы.

Позднее эту точку зрения наиболее полно изложил Х.-А. И. Хаджилаев, опираясь на лексический материал. По мнению Хаджилаева, вся топони­мика верховьев Кубани, Карачая, тюркская; жившие в Карачае аланы были тюрками; существовал особый и ранее неизвестный науке древнетюрк­ский — аланский — язык, «давший наименование аланскому союзу племен и неучтенный тюркологией» (терминология У. Б. Алиева); накопленный на­укой материал по проблеме происхождения балкаро-карачаевцев изучен недостаточно, и «из сделанного не все можно принять всерьез». К послед­нему утверждению Хаджилаева вряд ли что можно добавить, его трудно опровергнуть.

С резкой критикой на работу Х.-А. И. Хаджилаева выступил в свое вре­мя В. А. Кузнецов, который полностью пытался реанимировать устаревшие взгляды Миллера — Абаева. Но поскольку вся работа Хаджилаева построе­на на опровержении именно взглядов Миллера — Абаева, Кузнецов ничего нового в этот спор не вносит. Пытаясь доказать ираноязычность жителей древнего Карачая, В. А. Кузнецов ссылается на так называемые глиняные курильницы в виде стаканчиков, которые считаются эталоном ираноязыч­ных племен. Но ведь именно этих эталонов и нет в верховьях Кубани.

Далее, Кузнецов пытается доказать принадлежность так называемых наскальных гробниц верховьев Кубани аланам-иранцам. О несостоя­тельности этой точки зрения мы уже писали неоднократно, а по мнению В. Б. Ковалевской, в этих гробницах хоронили своих усопших не столько иранцы-аланы, сколько тюрки-болгары.

В попытках отрицать научную значимость древнетюркских рунических надписей, в массовом количестве обнаруживаемых именно в наскальных гробницах Карачая, В. А. Кузнецов прибегает к весьма неудачному приему.

Он пишет: «Если даже будет установлена принадлежность надписей, это отнюдь не будет доказывать, что погребенные в наскальных гробни­цах были тюркоязычными, ибо между погребенными и сделанными над­писями далеко не всегда обязательна непосредственная связь. Дело в том, — продолжает Кузнецов, — что такие знаки в наскальных катакомбах (или гробницах. — И. М.) могли быть высечены не в эпоху раннего Сред­невековья, а значительно позже».

Следуя этой странной логике, нетрудно заподозрить, что вообще древ­ние надписи могут быть делом рук первооткрывателей, а не древних жи­телей, скажем, надпись на Бехестунской скале, клинопись древних шуме­ров и т. д.

В своем споре В. А. Кузнецов счел нужным привести этимологию не­которых аланских имен. Он ссылается на мнение Г. Вернадского, что имя Саросий означает «Вождь асов». Но уместно спросить: чей же он вождь, если во всем северокавказском мире неизвестно имя «ас»? Почему же сво­им «именем» осетины до сих пор называют не себя, а балкарцев?

Кроме того, Кузнецов, если он объективно настроенный ученый, дол­жен был учесть, что в статье Н. А. Аристова об этнических названиях древ­них тюрков насчитывается этноним с термином сары — «желтый» более тридцати раз! Почему бы не вспомнить этот факт при этимологии термина Сары + ос?

Имя аланского царя Итаз в первоисточнике — хронике Феофана — зву­чит как Итаксий или Итаксай. Р. И. Маркварт возводил его к персидскому слову падиахш — «наместник», соотнося его с греческой формой битак — сий. Но, как пишет И. С. Чичуров, это имя у первого переписчика Феофана, папского библиографа Анастасия (середина IX в.), передано как Хиотакси или Хоктакси, и что оно осталось без должного внимания всех исследо­вателей, касавшихся этого имени. Если учесть, что чуждый греческому языку звук ч, ш, они передавали как кс, то это имя будет звучать в дейст­вительности как Хиотачи или Хотачи, а форма Итаксий или Итаксай — как Итачай. Оставленный без внимания исследователей термин Хиотачи или Хоктачи имеет прозрачное тюркское значение, восходящее к слову Хот/ Гут — «счастье», «благо», «благодать», «благополучие», «удача», «счастли­вый», «достойный», «величие». Любое из этих значений вполне подходит к имени аланского царя и предводителя.

Таким образом, становится очевидным, что приведенные Кузнецовым имена полностью легли на чашу весов Хаджилаева.

В поисках поддержки своим положениям В. А. Кузнецов ссылается на «Аланское приветствие» византийского поэта и писателя XI в. Иоана Цеца, которое звучит на «верхнекубанском диалекте аланов», т. е. на языке асов, которыми сами осетины называют не себя, а балкарцев.

Это приветствие для XI в. звучит более чем странно: «Добрый день, господин мой, повелительница, откуда ты? Тебе не стыдно, госпожа моя?»

В оригинале здесь значатся 13 слов, из которых только два могут быть свя­заны с иранским языком, все остальные — это общетюркские слова типа: хос — «добрый»; катын — «госпожа»; каитарыф — «вернувшись»; кординг — «увидел»; кинжа (генже) — «молодая, молодуха»; фули (вали) — «правитель» и мн. др. Вряд ли после всего этого данное приветствие можно считать ираноязычным!

В своем споре Кузнецов полностью поддерживает весьма неудачные попытки В. И. Абаева, объясняющего термин алан как авестийское аруана, ариан и пр. Однако ученый скрыл от читателей то, что формант йа в Авесте выступает как словообразовательная частица в терминах, означающих реки, страны, горы: Ниса + йа, Дайт + йа, Эрзиф + йа и др. Исходя из этой закономерности, невозможно объяснить термин арйа или арйан, как этно­ним алан, страна которых согласно авестийскому написанию должна была бы звучать как алан + йа, которую историко-географическая наука не зна­ет. Вполне очевидно, что в Авесте имеются в виду не алан + йа, а ар + йа, т. е. народ или племя ар, которых история также не знает.

Весьма легкомысленной выглядит и другая попытка Абаева объяс­нить термин алан как название сказочных осетинских персонажей аллон. Во-первых, самоназвание осетин, а также и осетинские названия других народов образуются с помощью прибавления к корню слова форманта — он: Ир+он, Дигор + он, Асс+он, Кашк + он и т. п. Следовательно, и в ска­зочном термине осетин речь может идти только об этнониме алл + он, т. е. племени алл, которых история не зафиксировала.

В то же время иранисты-осетиноведы преднамеренно «забывают», что термином алан карачаевцы и балкарцы до сих пор в своем быту обраща­ются друг к другу, к группе людей, понимающих их язык, в обращении су­пругов друг к другу в качестве понятия «сородич», «соплеменник» и т. п.

Кроме того, ни один из иранистов не вспоминает, что термин алан в пе­реводе с тюркского означает «долина», «опушка», «равнина» и т. п. В виде этнонима этот термин бытует до сих пор среди алтайцев, туркмен, в виде Аландан келген — «Пришедшие с равнины»; Салкын алан — «Прохладная по­ляна» и др. Весьма уместно сказать и о том, что в V в. часть аланов, име­нуемая Керти алан — «Истинные аланы», под предводительством хана Кандака перекочевала в Малую Азию, в устье Дуная.

Несмотря на массу фактов о тюркском языке аланов, В. Ф. Миллер в своей тенденциозности дошел до того, что утверждал: «…аланы (иранцы по Миллеру. — И. М.) научили тюрков-кочевников навыкам скотоводства». Но когда ему надо было объяснить тюркские термины в осетинском язы­ке, обозначающие металлы, животных, птиц, плоды и пр., он ищет выход из своих противоречий, объявляя все это заимствованиями из урало-ал­тайских языков, будто бы карачаево-балкарский язык не имеет отношения к урало-алтайским!

Много ездивший по Балкарии и Карачаю вместе с Абаевым А. К. Бо­ровков, характеризуя идеалистические тенденции Миллера, писал, что, по мнению последнего, «степняки-татары не только научились у осетин

земледелию и скотоводству, но научились и каменному зодчеству, усво­или их духовную культуру, включая фонетические особенности языка… Ученый профессор, — продолжает Боровков, — никак не мог допустить, чтобы родственники «благородных» индоевропейцев могли что-либо за­имствовать у степняков-татар… Тенденциозность этой науки выпирает из каждой строки».

В западной и буржуазно-русской науке вообще, как писал в 1954 г. Г. А. Меликишвили, «обнаружение» индоевропейской правящей верхуш­ки во всех индоевропейских древностях и древневосточных племенах и народностях сделалось одной из основных тем исторических исследова­ний». В таком же состоянии оставались исследования по истории балкар­ского народа даже у таких крупных ученых, как Г.-Ю. Клапрот, В. Ф. Миллер и др. В плену этой концепции по сей день остается и В. И. Абаев со своими последователями. Однако при необходимости объяснить так называемые «староосетинские» термины кам, дан они прибегают постоянно к помощи балкарского языка, но в то же время пишут, что «культурное и языковое влияние балкарцев на осетин в силу объективного состояния (? — И. М.) сил было и не могло не быть совершенно ничтожным». Но как объяснить наличие в осетинском языке таких общетюркских терминов: каз — «гусь», тева — «верблюд», аркан — «аркан», берю — «волк», нанык — «малина», сокур — «слепой» и т. п. ? Ссылка на то, что «осетинский должен был соседствовать в прошлом с каким-то другим северотюркским языком», порождает во­прос: неужто с якутским?

В 1970 г., составляя «Русско-осетинский словарь», Абаев «забыл» вклю­чить в него термин «Балкария», «балкарцы». Такая «забывчивость», по­мешавшая отметить живущих в соседнем ущелье балкарцев, с которы­ми осетины имели почти двухтысячелетнее соседство и родство (а по народным преданиям дигорцев, они происходили от двух родных бра­тьев), кроме всего прочего, попросту обкрадывает словарный фонд осе­тинского народа. Но еще более поражает другое. К словарю приложены административно-географические термины в осетинском звучании, но не нашлось места осетинскому названию Балкарии и Карачая — Ассиаг и Стур Ассиаг. Когда возникла необходимость назвать соседнюю рес­публику — Кабардино-Балкарию, автор словаря именует ее на осетинский лад — Касог-Балкар республика, т. е. кабардинцев называет их осетинским именем касаг/кашак, а балкарцев почему-то называет их русским именем балкар. Вероятно, автор не хотел обнародовать, что усиленно приписы­ваемый в литературе осетинам этноним ас сам осетинский народ испокон веков закрепил за балкарцами.

На сессии 1959 г. доклады X. О. Лайпанова, Н. А. Баскакова, Л. И. Лаврова были посвящены доказательству половецкой гипотезы происхождения балкаро-карачаевцев. А выступление У. Б. Алиева было направлено как раз на отрицание близости карачаево-балкарского языка с языком кипча­ков. Первые строили свою точку зрения на половецком словаре «Кодекс куманикус» XV в. и на неверно истолкованных сведениях арабского автора

ХШ в. Ибн аль-Асира. Возражая им, Алиев писал, что кипчакский язык от­носится к «йокающему» диалекту тюркских языков, тогда как карачаево — балкарскому этот диалект не свойствен. В последние годы вообще отрица­ется принадлежность этого словаря кипчакам (Р. Л. Дашкевич). Более того, карачаево-балкарскому языку присущ наиболее древний, «джокающий» диалект тюркского языка. Таким образом, становится очевидным, что карачаево-балкарцы не могли перейти с позднего диалекта («йокающе — го») на более ранний («джокающий»).

Используя сведения Ибн аль-Асира, исследователи не всегда следуют последовательности описываемого им события. Говоря о походе монго­лов 20-х гг. XIII в. на Северный Кавказ, летописец отмечает, что часть кип­чаков бежала в горы. Но в какие горы они бежали: то ли в горы Дагестана, то ли на Центральный Кавказ, то ли в Крым, — исследователи не уточняют. А вот как все это описал сам Ибн аль-Асир:

«Прошедши Дербенд ширванский, они (монголы. — И. М.) шли этими об­ластями, а в них были многочисленные племена, в том числе аланы, лезги­ны и несколько тюркских племен. Они ограбили и умертвили много лезгин, которые были частью мусульмане, а частью неверные, и напали на других жителей той страны. И дошли до аланов, а их много племен, и дошла туда весть о татарах. Они постарались и собрали у себя толпу кипчаков и сра­жались с ними, и не одолела одна сторона другой. Итак татары послали к кипчакам сказать: мы с вами один род, а эти аланы не из вас, чтобы вы помогали им, и вера их не похожа на вашу веру, и мы обещаем вам, что не коснемся вас и привезем к вам сколько хотите денег и одежд, — оставьте нас с ними. Итак, кипчаки оставили аланов, и напали на аланов татары, и убили их множество, и ограбили, и взяли в плен, и пошли на кипчаков, а те разошлись, считая себя безопасными, по миру, происшедшему между ними. Они не успели услышать о татарах, как они пришли к ним, вступили в их земли и напали на них постепенно, и взяли от них в не­сколько раз больше того, что привезли к ним. И те из кипчаков, которые были далеко, услышав эту весть, бежали без боя и удалились; одни спрятались в болотах, другие в горах, а некоторые ушли к русским». А следующая фраза летописца совершенно отклоняет возможность за этой землей, куда бежали кипчаки, видеть горы: «И остановились татары в Кипчаке, а это земля богатая пастбищами зимою и летом; в ней есть места, прохладные летом, богатые пастбищами, и есть места, теплые зимою, бога­тые пастбищами. Это и есть степи на берегу моря. И пришли они к городу Судаку. Это главный город кипчаков. Прибыв к — Судаку, татары овладели им, и жители расселялись: часть ушла в горы, со своими семействами и имени­ем, а часть села в море и ушла в Малую Азию, находящуюся в руках мусуль­ман из потомства Кылыдж-Арслана», — повествует Ибн аль-Асир.

Рашид ад-Дин (1247-1318) — первый переводчик Асира — рассказывает об этом же эпизоде следующее: «Так как проход через Дербенд был невоз­можен, то они (монголы. — И. М.) послали Ширваншаху сказать: «Пришли нам несколько человек, чтобы нам заключить мирный договор». Он при­слал 10 человек из старейшин своего народа… Те из страха указали путь, и монголы прошли. Когда они пришли в область аланов, а жители тамошние были многочисленны, то они (аланы. — И. М.) сообща с кипчаками сразились с войсками монголов. Никто из них не остался победителем. Тогда монго­лы дали знать кипчакам: «Мы и вы — один народ (заметим, что у Асира на­писано «один род». — И. М.) и из одного племени, а аланы же чужие; мы за­ключим с вами договор, что не будем нападать друг на друга и дадим вам столько золота и платья, сколько душа ваша пожелает, только предоставь­те их (аланов) нам. Они принесли много добра, кипчаки ушли обратно, и монголы одержали победу над аланами, совершив все, что было в их силах по части грабежа и убийства. Кипчаки, полагаясь на мирный договор, спокойно разошлись по своим областям. Монголы внезапно нагрянули на них, убивая всякого, кого находили, и отобрали вдвое больше того, что перед тем дали. Некоторые из кипчаков, оставшихся в живых, убежали в страну русских, а монголы зазимовали в этой стране, сплошь покрытой лу­гами. Оттуда они отправились в город Судак на берегу моря, соединяюще­гося с Константинопольским проливом, и взяли тот город. Затем монголы двинулись на страну русских и на кипчаков, которые туда бежали».

Крупнейшие знатоки истории Золотой Орды Б. Греков и А. Якубовский поясняют, что «разбитые кипчаки покинули свои кочевья и двинулись на Юго-Восток Европы к кипчакам, кочующим между Волгой и Днепром, в на­дежде получить у них помощь. В погоне за ними татары дошли до Крыма, где захватили кипчакский город Судак».

Рассказ Ибн аль-Асира о взятии Судака и крымских областей кипчаков В. Тизенгаузен и А. Якубовский переводят следующим образом: «Придя к Судаку, татары овладели им, а жители его разбрелись: некоторые из них со своими семействами и своим имуществом взобрались на горы, а некото­рые отправились в море и уехали в страну Румскую, которая находилась в руках мусульман из рода Килидарслана».

Анализ сведений Асира показывает, что после первого столкновения с монголами на Северном Кавказе кипчаки, которых «постарались и со­брали аланы», доверившись заключенному договору, «разошлись, счи­тая себя безопасными» (Асир), или «спокойно разошлись по своим обла­стям» (Рашид ад-Дин). Сейчас довольно точно определены эти области, где проживали кипчаки в составе восьми объединений: Предкавказских, Крымских, Поволжских, Нижнедонских, Приазовских, Донецких, Приднеп­ровских, Лукоморских (С. А. Плетнева).

Можно полагать, что именно предкавказские кипчаки, восточные гра­ницы которых определены не далее как левобережье верховьев Кубани и Подкумка, выступили в союзе с аланами, а затем «спокойно разошлись по своим областям». И лишь после второго погрома и взятия Судака кипчаки бежали кто в горы Крыма, кто по Черному морю. Услышав эти вести, «кип­чаки, жившие вдали», вероятно, придонские, приднепровские, приазов­ские и прочие, бежали в земли русских.

Таким образом, становится понятным, что в сообщениях Ибн аль-Асира нет сведений о бегстве кипчаков в горы Северного Кавказа, а следователь­но, этот источник не может так прямолинейно использоваться для под­тверждения половецкой гипотезы происхождения балкарцев.

§ 1. Историко-этнографическая справка

Балкарцы являются одним из самых высокогорных народов Кавказа, говорят на тюркском языке, относятся к так называемому кавкассионско — му антропологическому типу европеоидной расы.

Названия высочайших вершин и ледников, крупнейших рек Цент­рального Кавказа — Минги-тау, Дых-тау, Катын-тау, Коштан-тау, Терек, Малка, Чегем, Черек, Баксан, Кубань и другие — имеют только тюркоязыч­ные объяснения.

Перечисленные факты издавна обуславливали неослабное внимание ученых ко многим вопросам древнейшей истории балкарского народа. Но, к сожалению, эти вопросы до сих пор освещены недостаточно. Самой сложной в данном случае является проблема: каким образом тюркский язык и его носители — европеоиды — оказались на гребне Кавказа в плот­ном окружении других языков и культур? Полагать, что это произошло лишь в XIV-XV вв. после погромов всемирного завоевателя Тимура, как думают отдельные авторы, нет никаких научных оснований. Практически было невозможно заселить высокогорные районы Центрального Кавказа, минуя другие этнические группы, будто бы издревле здесь обитавшие. Кроме того, не было никакой возможности уже к XVI-XVII вв. успеть пере­именовать на тюркский лад названные вершины, реки, фирновые поля и отразить их в балкарских эпических нартских сказаниях. И в самом деле, ведь не было же никакой необходимости позднейшему населению, по­явившемуся в этих районах, переименовывать такие названия, как Беш­тау, Золка, Ак-баш, Кара-агач, Кишпек, Кызбурун и многие другие, бытую­щие и по сей день.

Общеизвестно, что специфические особенности традиционной куль­туры тюркских народов, в т. ч. и балкарцев, уходят в глубь веков истории и культуры Евразийских степей и скифов-кочевников: курганная насыпь, захоронения в деревянных колодах и срубах, сопровождение умершего жертвенными животными (овцами, лошадьми), употребление в пищу ко­нины, кумыса, айрана, традиции изготовления войлока и войлочных из­делий, способы гадания на ивовом мочале и прутьях, способ варки мяса без дров и котла и мн. др.

Для того чтобы правдоподобно освещать историю народов, необхо­димо искать пути и методы зарождения специфических особенностей народной культуры. Исходя из этого, поиски зарождения особенностей культуры тюркских народов должны быть начаты с эпохи IV-III тыс. до н. э., когда зарождались перечисленные элементы культуры.

На рубеже IV-III тыс. до н. э. так называемые племена древнеямной (курганной) культуры, ведущие подвижной овцеводческий образ жизни, определившие свои особенности в Волго-Уральском междуречье в ука­занный период, начинают проникать на Северный Кавказ.

Значительный след эти племена оставили в известном Нальчикском могильнике того периода (р-н нынешней Опытной станции садоводства), в курганах у сел. Лечинкай, Кишпек, Шалушка, Ак-баш, Былым и других пунктах Кабардино-Балкарии и Северного Кавказа. Именно в этот период происходит первый контакт и симбиоз, синкретическое развитие культу­ры горских и степных племен.

Балкарцы закрепили за собой общее географическое название таулу — «горец», а в обращении друг к другу, к группе людей, понимающих их язык, в качестве понятий «сородич», «соплеменник», сохранили этноним алан, восходящий к тюркскому слову «долина». В сочетании этих двух терминов мы видим симбиоз и слияние двух понятий: кавказцы-горцы и степнякн — курганники. Поскольку древнеямники (курганники) были европеоидами, то и отмеченное антропологическое смешение произошло без особых осложнений и отразилось на современном антропологическом облике балкарцев, превратившихся в «классических кавкассионцев».

Этногенетические корни балкарского народа в определенной степени освещены в исторической памяти соседних народов. Так, например, са­мые длительные исторические партнеры и соседи балкарцев — осетины называют балкарцев асс + он, т. е. асы, Балкарию они называют Ассиаг, а Карачай — Стур-ассиаг («Большая Асия»), А поскольку еще в XIII-XV вв. ас был самоназванием аланов, следовательно, осетины этноним алан или ас сохранили не за собой, а за балкарцами. Другие соседи, к примеру мегре­лы, называют карачаевцев не иначе как алан. А по словам такого крупней­шего ученого, как Н. Я. Марр, термин ас грузины и сваны сохранили за на­званием карачаевцев и балкарцев.

Известно, что вторым крупным слагаемым в формировании балкарского народа являлись кавказские болгары, имя которых сохранено в названии балкарцев, особенно балкарцев Черекского ущелья. Имя кавказских болгар еще во II в. до н. э. закреплено за жителями Центрального Кавказа. Об этом вполне однозначно пишут древнеармянские письменные документы.

Из всего изложенного вытекает, что древнейшую основу формирова­ния балкарского народа составило смешение древнейших кавказцев с древнейшими кочевыми племенами Евразийских степей. Позднее в этот процесс включались тюркские племена скифов, аланов и болгар.

На различных этапах процесса формирования и интеграции назван­ных племен в балкарский народ происходили разносторонние межэтни­ческие контакты с соседними народами. Подобные контакты прекрасно иллюстрируются целым рядом старинных балкарских патронимических названий, восходящих к этническим именам соседей. Таковы, например, названия фамилий: Черкесовы, Кабардиковы, Кабардоковы, Эбзеевы, Кумыковы, Ногайлиевы, Дюгерлиевы и мн. др.

В дооктябрьском прошлом балкарцы сыграли огромную роль в за­рождении и развитии отечественного альпинизма и горного туризма, географической, геофизической науки и т. д. Особую роль в этом сыгра­ла известная балкарская семья Урусбиевых. Здесь достойно отметить Мырза-кула Урусбиева, его сыновей Измаила, Хамзата, Магомета. В этой семье не раз гостили и встречали радушный прием выдающиеся деятели передовой русской науки и культуры: М. М. Ковалевский, А. В. Пастухов, И. В. Мушкетов, Г. В. Абих, П. К. Михайловский, С. И. Танеев, Н. А. Ярошенко и мн. др. В этой семье постоянно гостили видные альпинисты и путеше­ственники из Англии, Венгрии, Польши, Швейцарии, Германии, Франции и других стран. Большой вклад в науку и просветительство внесли сыновья Измаила Урусбиева — Сафар-Али, Науруз, получившие образование в выс­ших учебных заведениях Санкт-Петербурга и Москвы.

Неоценимый вклад в культурно-историческое наследие внесли такие сыновья и дочери Балкарии, как историк Мисост Абаев, скрипач Солтанбек Абаев, просветительница Ханифа Абаева, Фуза Шакманова, Али-мурза и Дадаш Балкаруковы, выдающийся юрист и просветитель Басиат Шаханов, видный хирург профессор Абай Шаханов и другие.

Балкарский народ, как и его соседи, свято чтит свое историко-культур­ное наследие и множит ратный и трудовой подвиг своих предков и со­отечественников.

Наиболее слабо разработанной проблемой в истории кабардинского и балкарского народов являются вопросы их происхождения. Особенно слабо эта тема освещена в истории балкарского народа, поэтому на ней приходится остановиться более подробно.

Весь имеющийся в науке материал говорит о том, что этнические корни балкарцев надлежит искать в недрах древнейшего Кавказа и тех пратюрк — ских племен, которые находились на гребне первых этнических волн тюр­коязычного населения, накатывавшегося в Предкавказье из Евразийских степей, особенно Волго-Уральского междуречья. Иначе они не могли ока­заться на гребне Центрального Кавказа.

Имея в виду изложенные факты, проблему происхождения балкарско­го народа можно тесно увязать с тремя глобальными вопросами:

1. Каким наиболее ранним периодом в пределах Центрального Кавказа можно датировать тюркские термины и этно-, топогидронимы, известные нам на данном этапе развития науки об истории древних племен?

2. Как далеко в глубь веков древней истории Восточной Европы ухо­дят истоки отдельных элементов традиционной материальной и духовной культуры балкарцев, отличающие их от соседних народов?

3. Что сохранил народ в своих идеологических воззрениях и фольклоре о своей этнической истории, и есть ли в этом наследии рациональное зерно?

В поисках ответов на эти вопросы всегда нужно иметь в виду, что в истории любого народа большую роль играли переселения древних пле­мен. «Все дело в том, — пишет В. В. Мавродин в книге «Происхождение рус­ского народа», — что одни переселения нашли отражение в письменных источниках, потому что они произошли сравнительно недавно. О других же, происшедших в древности, свидетельствуют лишь косвенные данные: язык, топонимика, антропологический тип, материальная культура, фоль­клор, обычаи и прочее, но от этого они не перестают носить характер ре­альных исторических событий».

В этнической истории любого народа большую роль играет имя этно­са, закрепленное в устах как самого народа, так и его непосредственных соседей, связанных с ним многовековыми этнокультурными и историко­политическими, экономическими и другими контактами. Недаром

В. Ф. Миллер, анализируя этногенетические вопросы истории осетинско­го народа, на первое место выводил те сведения, которые содержались в хрониках их соседей — грузин. Полагаясь на общепризнанное положение о том, что самоназвание — это первостепенный признак племени и рода, можно констатировать, что для каждого из таких единств имя служит объединяющим признаком.

Суммируя все сказанное, можно подчеркнуть важность того факта, что балкарцы в устах извечных соседей: осетин, кабардинцев, сванов, мегре­лов, абхазов и других — назывались балкар, сабир, алан, басиан, ассон, ас­сиаг, азухо и пр.

В 1959 г. на Всесоюзной научной сессии по проблеме происхождения балкарцев был сделан вывод, что «балкарцы и карачаевцы образовались в результате смешения северокавказских племен с ираноязычными и тюр­коязычными племенами, из которых наибольшее значение в этом процес­се имели, видимо, «черные болгары», и в особенности одно из западно­кипчакских племен».

Этот вывод для того времени был очень важным, отвечал уровню имев­шегося тогда научного материала, во многом способствовал и стимулиро­вал дальнейшие поиски. Но по истечении 35 лет все это кажется более политическим, нежели научным выводом, аргументирующим восстанов­ление автономных прав балкарского народа. Теперь этот вывод нуждается в серьезных уточнениях и дополнениях.

Пособие

для учителей и краеведов

ВВЕДЕНИЕ

последние годы вместе с неуклонным ростом чувства национального достоинства непременно растет и постоянный интерес людей к исто­рии и культуре своих народов.

В условиях многонационального Северного Кавказа к этим вопросам проявляют особый интерес как из-за самобытности каждого народа и его традиционной культуры, так и большой степени интеграции различных культурных течений.

Высокая степень интеграции культурных достижений наблюдается и в истории народов Кабардино-Балкарии.

После известных событий, связанных с татаро-монгольским нашестви­ем и походами Тимура в XIII-XIV вв., основными жителями территории ны­нешней Кабардино-Балкарии являются кабардинцы и балкарцы.

Кабардинцы представляют собой один из адыгских народов, относятся к абхазо-адыгской группе иберийско-кавказских языков. На этих языках говорят многие народы Кавказа — грузины, сваны, мегрелы, хевсуры, ту — шинцы, чеченцы, ингуши, аварцы, лакцы, даргинцы и другие дагестанские народы (кроме кумыков). К абхазо-адыгской группе относятся языки абха­зов, черкесов, адыгейцев, кабардинцев и других адыгоязычных народов. Ближайшие соседи называют кабардинцев кашкон (осет.), черкес, къа — барты (карач.-балк.).

Балкарцы являются древнейшим тюркоязычным народом Кавказа. Соседние народы сохранили за ним имена древних тюркских народов: ассон, то есть асы (осет.), сабир (сван.), балкар (кабард.), басиан (груз.), аланы (мегр.).

Многовековое обитание в горах Кавказа, тесные экономические и куль­турные связи с соседними народами способствовали формированию у ка­бардинцев и балкарцев во многом общего с другими кавказцами хозяйст­венного уклада, материальной и духовной культуры.

Ныне оба народа вместе с представителями многих других националь­ностей являются тружениками Кабардино-Балкарской Республики в со­ставе Российской Федерации.

Балкария и Карачай представляют собой почти сплошной горный мас­сив Центрального Кавказа, поэтому их поселения носят горный характер. Одни располагались в высокогорных районах, на склонах гор и на верши­нах горных плато, другие — на плоскости и в долинах ущелий. Ранние посе­ления носили характер однофамильных родовых поселений, защищенных родовыми оборонительными комплексами, башнями и пр.

Несмотря на неудобные условия планировки балкаро-карачаевских поселений, в них уже в XIV-XVII вв. археологи выявляют хорошо проду­манные и вымощенные улочки, проулки между рядами жилищ.

В горных условиях Балкарии и Карачая основным строительным матери­алом для возведения жилищ является камень. Но в Карачае наряду с камен­ными жилищами встречаются и специфические срубные дома из бревен.

Раскопки на Эль-Джурте и обнаружение обгорелых бревен, сведения путешественников XVII-XVIII вв. позволяют констатировать, что срубные дома были характерной особенностью быта карачаевцев. Восточной гра­ницей их распространения было Баксанское ущелье, где встречаются и каменные, и срубные дома.

Во всех других ущельях Балкарии дома строились из камня, как и у со­седних народов Центрального Кавказа.

Архитектурные особенности и отдельные детали балкарских жилищ XVI в., например: домов Тамука Кулиева в Булунгу, Хаджимурата Кулиева в Верхнем Чегеме (Эль-тюбю), Буллы Забакова в Кюнлюме, Мусарби Малка — рова в Верхней Балкарии и мн. др. — представляют почти копии архитектур­ных деталей всемирно известных памятников в Микенах, Египте, гробнице Хнемхотепа в Бени-Хасане, сооруженных за 3 тыс. лет до указанных жилищ балкарцев. «Знакомство с отдельными элементами балкарской народной архитектуры, — пишут архитекторы, — дает возможность особенно реально представить, как происходило зарождение архитектурной и строитель­ной культуры вообще, причем позволяет судить об этом наиболее ясно, поскольку здесь эти зачаточные формы существуют не как археологиче­ские отрасли, а действующие элементы еще обитаемых построек».

Одежда и украшения

Одежду карачаевцы и балкарцы шили из домотканых сукон, обрабо­танной кожи, сафьяна, мехов и пр. С развитием торговли и обмена либо вся одежда, либо ее отдельные элементы изготавливались из фабрично­заводских тканей. Археологические находки говорят о том, что сюда до­ставлялись шелка из Китая, Индии, Персии и из европейских стран. Наи­более полное представление археология дает о женской одежде, которая состояла из меховых и войлочных шапочек с металлическими навершия — ми, украшенными драгоценными камнями, из шелковых рубашек, плотных платьев из домотканых и фабричных тканей, сафьяновых сапожек, различ­ных накидок и пр. Женский туалет состоял из множества украшений: пер­стней, колец, серег, туалетных сумочек и т. п. Один из наиболее полных на­боров балкарской женской одежды XIV в. можно увидеть в Национальном каеведческом музее города Нальчика.

Мужская одежда состояла из кафтанов, меховых шуб, ноговиц, горских чабуров и чарыков из обработанной кожи. Обращает на себя внимание название «ген-чарыкъ», которое происходит от древнетюркского слова «ген» — обработанная кожа, а «чарыкъ» — это общетюркский термин: обувь, тапки и т. п.

Основным украшением мужского костюма были кинжал, пояс и «хазы — ры», вошедшие в литературу как «газыри». Столь же широко распростра­нен на Кавказе самобытный мужской головной убор — «башлык», т. е. на­головник, характерный для карачаево-балкарцев еще со времен скифов. Вообще, многие элементы женского и мужского костюма карачаевцев и балкарцев носят на себе явные преемственные черты одежды их пред­ков — скифов, болгар, аланов.

Завершая краткую характеристику карачаево-балкарской народной одежды, необходимо сказать, что она оказала существенное влияние на

одежду соседних народов. Дело в том, что любое название перенимает­ся народом вместе с самим предметом, например: «галифе», «фуражка», «костюм», «билет» и т. д. Следовательно, бытующий у всех народов Кавка­за термин «башлык» не мог получить такое распространение без самого предмета. Если бы этот элемент одежды был изобретен другим народом, то вряд ли у него не нашлось бы слова «голова», чтобы назвать на своем языке «наголовник». То же самое относится и к термину «аркалыкъ» — «на­спинник», к термину «газыри» (хазыр) — готовый. Дело в том, что этнографы давно отмечают, что первоначально газыри представляли собой готовые заряды для ружей.

Пища и утварь

Как отмечалось, пища балкаро-карачаевцев в основном была мясо­молочной, как и у их предков: скифов, болгар, аланов и др. Из-за нехватки своего зерна, мучная пища была представлена в кухне этих народов го­раздо беднее.

Балкаро-карачаевцы обогатили кухню своих соседей всемирно из­вестным айраном и сырами. Среди мясных блюд особое место занимает «жёрме», бытовавшее у многих тюркских народов Алтая, Средней Азии, Казахстана, Поволжья, Кавказа. Отличительной особенностью кухни балкаро-карачаевцев являлись кумыс, конина, шашлык из жеребенка — казы и т. п. Эти элементы особо подчеркивают преемственную генетиче­скую связь карачаево-балкарцев со скифами, сарматами, болгарами, ала­нами.

Рассмотренные выше историко-археологические, этнографические материалы, данные говорят об экономическом развитии, являются базой для формирования их духовной культуры, мифологии, религиозных пред­ставлений и всего мировоззрения в целом.

Выводы

Балкарцы и карачаевцы представляют собой древнейший народ Кав­каза. Уже до монголо-татарских и тимуровских погромов они составляли единый этнос, с одним языком и одной территорией. С XIV-XV вв. начи­нается их территориальное обособление, при сохранении единого языка, общей культуры, психологии и традиций.

Древнейшими пратюркскими предками их были представители так на­зываемой курганной (или ямной) археологической культуры древнейших кочевых племен-овцеводов. Материальными памятниками этих предков были курганы и могильники в городе Нальчике, у сел. Акбаш, Кишпек, Шалушка, Былым; у станиц Мекенской в Чечено-Ингушетии, Тифлисской, Казанской, Новотитаровской в Краснодарском крае, у сел. Усть-Джегута в Карачае и др.

Кавказско-кочевнический симбиоз предков балкаро-карачаевцев осо­бенно наглядно проявился в сложении знаменитой майкопской культуры, получившей свое название от кургана в городе Майкопе.

В майкопское время предки карачаево-балкарцев имели тесные этно­культурные и языковые контакты со всемирно известной цивилизацией шумеров Двуречья.

Наследники ямной культуры — скифы, сарматы, а позднее болгары и аланы — явились завершающими весь многовековой процесс формирова­ния балкаро-карачаевского народа.

Имеющийся в науке материал доказывает, что балкарцы и карачаев­цы на Северном Кавказе проживают уже более 5 тыс. лет. До монголо­татарских погромов их этноисторической территорией были горы и пред­горья Северного Кавказа между реками Лаба и Терек.

Минги тау. Нальчик: Эльбрус, 1994. № 1 (53)