Ни один древнегреческий, латинский (римский), византийский, араб­ский, персидский автор не утверждает, что скифы говорили на персид­ском (иранском) языке, хотя многие из этих авторов не раз подчеркивали мельчайшие подробности их быта, культуры, верований, обычаев и нра­вов. Особенно важен тот факт, что Геродот, на сведения которого чаще всего опираются скифологи, будучи выходцем из малоазийского города Галикарнаса, входившего в одну из сатрапий Древней Персии не мог не отличать персидский (иранский) язык от других, тем более что он бывал в Персии и не раз встречался с иранцами вне Персии.

Тем не менее, Геродот нигде не говорит, что язык скифов был персид­ским или схожим с ним. Он пишет, что скифы и савроматы — родственные племена, близкие по быту и языку, но данных об их языке приводит крайне мало, причем даже эти скудные данные, как мы увидим ниже, подтвержда­ют гипотезу о тюркоязычности скифов.

Очень бедны данные о языке сарматов и аланов. Один из авторитет­нейших авторов древности, Аммиан Марцеллин (IV в. н. э.), подробно опи­сывает жизнь и быт аланов, наследников скифов и сарматов, но также не дает сведения об их языке. Антиохийский грек Марцеллин владел не толь­ко греческим и римским языками, но был знаком и с персидским, так как с 354-го по 363 г. служил в римской армии и участвовал в войне с персами, жил среди них, знал и аланских воинов из римских иностранных легионов, много путешествовал, но ни в одном из своих многочисленных трудов не сказал о сходстве персидского (иранского) и аланского языков. Однако не­обходимо обратить внимание на следующие сведения, которые он дает в XXXI книге своей «Истории»: «Почти все аланы высокие ростом и краси­вые, с умеренно белокурыми волосами; они страшны сдержанно-грозным взглядом своих очей, очень подвижны вследствие легкости вооружения и во всем похожи на гуннов (выделено нами. — Авт.), только с более мягким и культурным образом жизни» (Античные источники, 1990, с. 163).

Здесь важно отметить, что, если аланы «во всем похожи на гуннов», которые были тюркоязычными, составитель сборника В. М. Аталиков, на наш взгляд, правильно комментирует эту схожесть: «Очевидно, нужно по­нимать, что и по языку тоже?» (Там же, с. 242).

О том, что язык скифов не мог быть иранским, прямо пишет автор III в. до н. э. Юстин (II, 3-5), по его словам: «Язык парфов средний между скиф­ским и мидийским, помесь того и другого» (Латышев, 1900, с. 39).

Если признать выводы некоторых авторов о тюркоязычности не толь­ко скифов, но и мидийцев, верными (Гейбуллаев, 1991, гл. 3, § 1), то, следуя логике, Юстин указал на то, что скифы и мидийцы говорили на разных диа­лектах одного древнетюркского языка.

Кроме упоминания общетюркских черт культуры (к примеру: конеяды, пьющие кумыс и т. п.), Геродот пишет и о наличии среди скифов монголо­идных племен. Так, в 23-й строфе IV книги своей «Истории» он говорит, что «выше иирков живут другие скифы», и тут же поясняет, что это «люди, ко­торые, как говорят, все плешивые от рождения как мужчины, так и жен­щины, курносые и с большими подбородками» (Геродот, 1972, с. 192-193). Из этих слов явствует, что Геродот отмечает монгольские черты, которые были характерны для отдельных скифских племен.

По С. Я. Лурье, «лысые люди» — аргиппеи — предшественники современ­ных башкир (Там же, с. 519).

По мнению многих ученых (Э. Эйхвальд, З. Ямпольский и др.), упомя­нутые Геродотом скифские племена иирки и тюррагеты — искаженное название «тюрки», и они, как и некоторые другие скифские племена, были тюркоязычными (Ямпольский, 1966, с. 63; 1970, с. 10-11). Страбон, Помпо — ний Мела, Плиний (I в. н. э.) также писали о тюрках, тюррагетах, турках, про­живавших в тех же местах, о которых упоминал Геродот (Античные источни­ки, 1990, с. 100, 108). В V в. н. э. византийский историк Зосим писал о гуннах: «Некоторые называют этот народ уннами, другие говорят, что его следует называть царственными скифами, или тот народ, про который говорит Геро­дот, что он живет у Истра «с сплюснутыми носами» (Цит. по: Ган, 1884, с. 199).

В связи с этими сообщениями древних авторов очень важное значение приобретает захоронение описанного Птолемеем сармата-конеяда I в. н.

э. на Южном Буге. В нем была найдена статуэтка (ручка зеркала), изобра­жающая «фигурку мужчины восточного типа, сидящего со скрещенными ногами… под стреловидными бровями — узкие глаза с рельефными зрач­ками. Прямой с широкими крыльями нос слегка приплюснут» (Ковпаненко, 1986, с. 67-71).

К сказанному добавим еще один аргумент. Мы имеем в виду тот факт, что П. Мела, Плиний, Дионисий, Периегет, Клавдий Клавдиан, Феофилакт Симокатта, Зосим, Приск Панийский и другие античные авторы именуют «скифами» не какое-либо иное племя, а именно гуннов. Приск Панийский, знаток кочевнического мира, сообщает, что гуннский царь Руа послал в Рим своего посла по имени Эсди (по-тюркски Мудрый. — Авт.), а римля­не в ответ направили к гуннам Плинта, «который был родом скиф». Вряд ли можно утверждать, что римская дипломатия не знала, к кому кого по­сылать, а римский двор не знал, кого Гесиод, Гомер, Геродот, Эсхил, Стра­бон, Гиппократ, Птолемей и другие греческие и римские авторы называли «доителями кобылиц» и «конеядами».

Показания древних авторов подтверждают и позднейшие научные дан­ные. Первый русский переводчик Геродота Андрей Лызлов, свободно ори­ентировавшийся в европейской историографии XV-XVI вв., хорошо знако­мый с трудами античных авторов, в частности, Гомера, Вергилия, Овидия, Юстина, Курция, Руфа, Диодора Сицилийского, еще в XVII в. пришел к убеж­дению, что татары и турки восходят по своей культуре к древним скиф­ским кочевникам. Точку зрения А. Лызова в разное время поддержали и развили такие видные ученые, как В. Н. Татищев, Н. М. Карамзин, Э. И. Эйх — вальд, А. С. Лаппо-Данилевский, А. Н. Аристов, В. В. Латышев, Ф. Г. Мищенко. Выше мы приводили высказывания ряда авторов на этот счет, в частности

А. Н. Аристова (1896, с. 400), Э. И. Эйхвальда (1838, с. 56-60) и др.

Наличие среди скифов тюркских племен признавал и официальный пе­чатный орган Российской академии наук. В одном из томов ее «Ученых запи­сок» о скифах и сарматах говорилось: «О скифах и сарматах написано мно­жество, но чрезвычайно мало с критическим тактом и с обширным знанием источников и новейших пособий… Если же греки и римляне в дошедших до нас сочинениях употребляли эти два имени не в народном смысле исключи­тельно, то само собой разумеется, что многочисленные народы могли быть разного происхождения и языка… Были ли между ними, черноморскими скифами, уже и народы тюркского происхождения? По всей вероятности, они были уже во времена Геродота» (Ученые записки, 1855, с. 114-115).

Многое восточные авторы, хорошо знакомые с историей и бытом тюрко-монгольских племен, скифов называли «тюрками», а Скифию — «страной тюрок» (Караулов, СМОМПК, вып. 38).

Таким образом в XIX и начала XX вв. даже официальная историогра­фия признавала часть скифских племен тюркскими. Концепции советской историографии в этом вопросе начиная с 30-х гг. резко изменились, о чем сказано выше. Сейчас наступило благоприятное время для объективного исследования всех научных проблем.

От решения «скифской» проблемы, определения этнической принад­лежности скифов и их прямых потомков зависит в огромной степени ре­шение вопроса этногенеза тюркских народов, поэтому более подробно остановимся на этой проблеме. Мы старались исследовать проблему, при­влекая обширный материал, как того требовал крупнейший кавказовед и скифолог Б. Б. Пиотровский.

Он писал: «Подойти к правильному разрешению скифской проблемы мож­но, лишь изучая древнее общество VII-VI вв. до н. э. на широкой территории, включая в нее Закавказье и Среднюю Азию (Пиотровский, 1949, с. 130).

Наукой давно установлено, что прямыми генетическими продолжате­лями культуры древнеямников были племена — носители срубной куль­туры, а через них и культуры скифских племен (Граков, 1977, с. 151-153). Если археология предоставляет возможность проследить на протяжении III-I тыс. до н. э. эволюцию культуры древних кочевников, значит, есть та­кая же возможность проследить эволюцию самой скифской культуры и ее продолжение в культуре средневековых кочевников Евразийских степей.

Анализ показывает, что весь комплекс этнокультур средневековых ко­чевников Евразийских степей восходит к культуре скифов. Следователь­но, эти кочевники — прямые генетические продолжатели культуры древ­них кочевников — древнеямников. Об этом свидетельствуют:

1) подвижной, кочевой быт, разведение в основном мелкого рогатого скота и лошадей, употребление в пищу конины, кумыса, айрана и т. п.;

2) комплекс погребального обряда: курганная насыпь, сопровождение умершего трупами жертвенных лошадей, погребальные деревянные сру­бы и колоды;

3) масса скифо-тюркских языковых, этнографических и других схожде­ний.

Обо всех этих параллелях мы писали в ряде своих предыдущих работ, поэтому, отсылая читателя к ним, не считаем необходимым сейчас все это повторять. Вместе с тем считаем необходимым осветить в свете новейших достижений науки отдельные вопросы проблемы, в особенности самый острый из них — вопрос о языке скифов.

Исследования многих археологов — А. Иессена, Г. Гобеджишвили,

О. Джапаридзе, Т. Чубинишвили, К. Кушнаревой, Р. Мунчаева, Л. Вулли и др. — давно доказали, что еще в конце IV тысячелетия до н. э. племена — носители курганного обряда погребения стали появляться в Закавказье, а затем в Анатолии, Месопотамии, на северо-западе Сибири. Проникнове­ние древнейших кочевников в эти регионы повлекло за собой естествен­ное смешение части древних оседлых земледельцев с пришлыми кочевы­ми племенами, а возможно, и языковую ассимиляцию местного населения. О населении Шумера 3100-2800 гг. до н. э. Л. Вулли писал, что его «в этот период, безусловно, составляли пришельцы, теми или иными способами подчинившие страну и по крайней мере поначалу не усвоившие более вы­сокую культуру коренных жителей… Со временем они достигли опреде­ленного развития и, возможно, подготовили почву для замечательных до­стижений шумеров раннединастического периода» (Цит. по: Мизиев, 1990, с. 31-32), т. е. 2900-2350 гг. до н. э.

По данным многих выдающихся востоковедов — прежде всего В. В. Стру­ве, В. И. Авдиева, В. А. Тураева, Б. И. Грозного, «сами шумеры утвержда­ли, что их предки пришли в Двуречье откуда-то из-за гор, с севера и северо-востока. По их словам, это были некие «жители гор», «кочевники — скотоводы», «обитатели гор» и пр. Мнение о том, что шумеры пришли в Месопотамию с гор, расположенных к северо-востоку от этого региона, поддерживается сейчас многими учеными. Этому мнению есть немало подтверждений, в том числе и упомянутое распространение курганной культуры IV-III тыс. до н. э. Это могли быть степи Урала, Юг Туркмениста­на или Северный Кавказ. Именно потому, что они спускались с предгорий, шумеры называли их «жителями гор».

Виднейшие востоковеды XIX в. и их продолжатели — Г. Винклер, Ф. Гом — мель, Н. С. Трубецкой, Б. Грозный и др. — считали, что шумерский язык был весьма близок к алтайским (тюркским) языкам. Эту точку зрения разделяют и подкрепляют рядом новых данных современные лингвисты-тюркологи

А. С. Аманжолов, М. Ш. Ширалиев, М. А. Хабичев, Ю. Б. Юсифов, А. М. Маме­дов, С. Я. Байчоров, О. О. Сулейменов и др.

Выявлено около 400 прямых лексических схождений между тюркским (в частности, карачаево-балкарским) и шумерским языками. Эти совпаде­ния системны и охватывают всю схему языкового строя и структуру на­званных языков, включая местоимения, числительные, термины, обозна­чающие кровно-родственные отношения и т. д. Для подтверждения этого тезиса достаточно привести несколько уникальных лексических шумеро­тюркских схождений.

(Слова взяты из книги И. М. Дьяконова «Языки Древней Передней Азии» (М., 1967, с. 27, 39-62) и других источников; часть слов переведена нами. — Авт.).

Говоря о смысловом тождестве шумерских и тюркских слов, О. О. Су — лейменов справедливо отмечает: «Совпадения форм и смыслов — систем­ны, и потому не случайны» (Сулейменов, 1975, с. 230).

Приведенный выше материал позволяет нам сделать два важнейших вывода.

1. Есть все основания пересмотреть вопрос об изначальной прародине пратюркского этноса в пользу Волго-Уральского региона.

Алтай и Саяны были «вторичной» территорией их скопления и дальней­шей этнокультурной интеграции. Этот вывод подтверждает и выдающий­ся тюрколог Ю. Немет, по словам которого, «старые теории о Средне — или Восточно-Азиатской прародине тюрков либо недостаточно обоснованы, либо устарели» (Немет, 1963, с. 127-128).

2. Древнейший язык «курганников» (протоалтайцев) распространил­ся на север и северо-восток, а из Евразийских степей через Кавказ и Юг Туркмении в Месопотамию. Вот почему саяно-алтайские, приаральские, кавказские, анатолийские и другие тюркские языки имеют отношение к шумерскому, как целое к своей еще в древности оторвавшейся части.

Процесс внедрения древнеямников в кавказскую среду ученые отме­чали давно. Здесь мы затрагиваем большую и неизученную во всей полно­те проблему: кочевники и Кавказ, горы и степи.

О первом соприкосновении пришлой степной и автохтонной кавказ­ской культур неоспоримо говорит сам факт появления в Предкавказье (степная часть Северного Кавказа) курганных насыпей, прежде не харак­терного элемента в комплексе погребального обряда, существовавшего в неолитическую эпоху на Севере и Юге Кавказа, а также на прилегающих к Кавказу с юга, юго-запада и юго-востока территориях, занятых оседлыми земледельцами. Отсутствие курганов как автохтонных факторов в ареале закавказской куро-аракской и смежных культур Кавказа резко контрасти­рует с этим нововведением, проникшим в традиционные местные культу­ры эпохи неолита и ранней бронзы.

Древнейшие курганы появились на Северном Кавказе еще в энеолите, а знаменитая курганная майкопская культура Предкавказья, как считает

Н. Я. Мерперт, «сама испытывала заметные степные воздействия, в том чис­ле и в погребальном обряде, и уж ни в коем случае ни по материалу свое­му, ни хронологически не может рассматриваться в качестве компонента или основного источника воздействия в процессе выделения ранних групп древнеямных племен» (Мерперт, 1974, с. 140). Очень важно отметить, про­должает археолог, что в целом ранний этап древнеямных погребений пред­шествует майкопской культуре, лишь в самом конце доживая до начала формирования последней. И не случайно в наиболее ранних Майкопских поселениях кости мелкого рогатого скота составляют лишь 18 % (при 50 % костей свиньи), а позднее — под явным воздействием самих степных пле­мен — число их возрастает до 40 %. Если ко всему этому добавить утверж­дение Мерперта о том, что «ни в инвентаре, ни в погребальном обряде ни Кюль-тепе, ни последняя куро-аракская культура никаких связей с куль­турой древних племен не имеет» (Там же), то мы сможем констатировать: культура древнеямных племен, послужившая основой формирования май­копской культуры, не могла появиться ни с запада, ни с севера, ни с юга или юго-запада. Она зародилась в степях, между Волгой и Уралом.

Археологические исследования показывают, что древние культуры, подобные волго-уральской, еще в период мезолита распространялись по Северному Прикаспию, Кавказу и Украине, вплоть до Балкан и Венгрии (Мерперт,1977, с. 68-80).

Кавказ всегда служил местом между восточным, ближневосточным ми­ром и степями Восточной Европы. Передвижения многих племен через Кав­каз особенно участилось в период мезолита, неолита и ранней бронзы.

Несмотря на интенсивное изучение древних культур Кавказа, их этни­ческая история до сих пор остается весьма слабо исследованной. Наибо­лее спорным является вопрос об этнической принадлежности носителей майкопской культуры. По утверждению археологов, эти племена пришли на Северный Кавказ в III тыс. до н. э. и жили там около 800 лет (XXV-XVII вв. до н. э). В то же время одни археологи считают, что «майкопцы» явились с юга, из Передней Азии, другие — с севера. На наш взгляд, правы вторые, так как майкопская культура является исключительно курганной, а курганы «двигались» с севера на юг. Обратного движения наука не знает.

Первые ямники-курганники стали проникать на Северный Кавказ за­долго до формирования майкопской культуры, которая как раз и была основана на культуре древнеямников. В Центральном Предкавказье они появились по крайней мере за 200 лет до формирования майкопской культуры. Ранние ямные и майкопские погребения были совершенно идентичными по всему комплексу погребального обряда (Бетрозов, 1982, с. 26). Лишь значительно позднее в майкопских курганах прослеживаются следы воздействия местных, кавказских племен и их культур.

Майкопская культура, сформировавшаяся на основе древнеямной, в пору своего расцвета — в середине III тысячелетия до н. э. — имела самые прямые аналогии с культурой шумерских городов Ур, Лагаш, Киш и др. Осо­бенная близость обнаруживается в ювелирных изделиях, оружии, кремне­вых орудиях и др. (Мизиев, 1990, с. 30-31; Мунчаев, 1975, с. 212-329).

Вместе с тем майкопская культура и древнеямные племена имели огромное влияние на население соседних регионов — Средней Азии, Саяно-Алтайского нагорья, Поволжья и Причерноморья. Наибольшее воздействие они оказали на культуру кавказских племен III тыс. до н. э. Как отмечал Н. Я. Мерперт, «к северу от Черного моря «контактная непре­рывность» и культурная интеграция прослеживаются от Кавказа и При­каспия до Подунавья и Центральной Европы (древнеямная культурно­историческая область). И на значительном участке этой полосы — вплоть до Днепровского правобережья — весьма рельефно представлены северо­кавказские, прежде всего майкопские воздействия» (Мерперт, 1988, с. 28).

С течением веков происходило смешение степной (курганной) культу­ры с культурой кавказских племен. Под курганными насыпями стали по­являться чисто кавказские погребальные сооружения — каменные ящики, склепы, гробницы и пр. Даже такие специфические грандиозные камен­ные сооружения, дольмены Кавказского побережья стали «входить» под курганные насыпи. Это очень серьезный фактор, показывающий влияние степной курганной культуры на такой стойкий этнический определитель, как погребальный обряд.

Археологические исследования давно доказали, что в эпоху мезолита от­дельные слагаемые будущей ямной культуры Волго-Уралья были распростра­нены по Северному Прикаспию, а оттуда — по Кавказу и Северному Причерно­морью, Украине, вплоть до Балкан и Венгрии (Мерперт, 1977. с. 68-80).

Определить хронологию памятников в Северном и Северо-Западном Прикаспии трудно, так как этот район при подъеме уровня воды в Каспий­ском море часто затоплялся и люди то заселяли Прикаспийскую низмен­ность, то уходили оттуда. Тем не менее мезолитические памятники этого региона указывают на его связь с соседними районами Волго-Уралья, Причерноморья и Кавказа. Эта связь не только не ослабляется, но даже усиливается в эпоху древнеямной культуры, носителями которой были древнейшие кочевники-овцеводы Евразийских степей.

Особенно расширяются контакты с синхронными культурами Юга Украины.

Диффузия древнеямной культуры в этом направлении представляет огромный интерес. В период расцвета северопричерноморского земле­дельческого очага — на среднем этапе трипольской культуры (в середи­не IV тыс. до н. э.) — непосредственно к востоку от ее ареала сложилась среднестоговская энеолитическая культура. Эту культуру еще не имену­ют степной, так как основная часть ее памятников находится в лесостепи Поднепровья и Левобережья Украины, на границе между лесостепью и степью. На западе памятники этой культуры локализуются в Поднепровье (между Никополем и Черкассами) и в Днепро-Донецком междуречье, в бассейне Оскола и Северного Донца. На востоке ее памятники доходят до низовьев Дона (Телегин, 1966; Бибиков, 1963).

Третий вариант этой культуры — нижнедонской, или константиновский, — представляет особый интерес, ибо именно здесь впервые появляются курганные насыпи в могильниках Яма и Койсуг, явно иллюстрирующие на­рождающуюся степную традицию на восточных окраинах среднестоговой культурной области. Именно здесь очень слабо прослеживаются земле­дельческие навыки населения, зато преобладают скотоводческие черты уклада — прежде всего разведение овец и лошадей (Цалкин, 1970, с. 247). «Таким образом, — пишет Н. Я. Мерперт, — не случайно доминант овцевод­ства отмечен в восточной части ареала среднестоговской культуры, т. е. там же, где зафиксировано и появление курганов, что также связано с распро­странением собственно степной традиции… Трипольская культура и ее импорты на поселениях среднестоговской культуры сочетаются с появле­нием степной керамики» (Мерперт, 1974, с. 141).

Когда речь заходит о древнеямно-среднестоговском культурном син­кретизме, очень важно учесть, что именно коневодство было основой хозяйства племен культуры Средний Стог II и что у них впервые в исто­рии животноводства мы встречаем племена коневодов. Но в то же время крайне важно иметь в виду и тот факт, что северопричерноморский очаг — раннее и среднее триполье — в первоначальном процессе формирования культуры степных скотоводческих племен «должен быть сразу отсечен» (Энеолит СССР, с. 326).

Взаимодействие раннеземледельческих культур со степными энеоли — тическими традициями, безусловно, отражает этнокультурные изменения при переходе к раннему бронзовому веку. Среднестоговская культура, ле­состепная в своей основе, в восточных районах своего ареала знаменует на­чало этого этнокультурного процесса на Днепро-Донецком участке степной полосы. Сыграв в нем роль местного субстрата в первой половине III тыс. до н. э., она вошла затем в качестве компонента в состав степной древнеям­ной культурно-исторической общности (Артеменко, 1963, с. 38-48).

Древнеямная культурно-историческая общность, как известно, явля­ется хронологически первой из гигантских общностей, характерных для древнейшей истории степной полосы. Именно она знаменовала первую ступень широкого освоения степных пространств, распространение в них производящих форм скотоводства, главным образом подвижного овце­водства. История ее предстает как длительный и сложный, многообраз­ный процесс развития и взаимодействия ряда племенных групп.

В восточных пределах ареала среднестоговской культуры появляются черты, характерные для древнеямных племен, продвинувшихся на запад от районов зарождения своей специфической культуры. Здесь происхо­дит вклинивание среднестоговской культуры в собственно степные райо­ны. В стадах доминируют овцы, здесь же впервые фиксируются курганные насыпи над могилами, не свойственные среднестоговской культуре.

Широкое освоение степи и массовое распространение курганного об­ряда начались в междуречье Урала, Волги и Дона одновременно с форми­рованием среднестоговской культуры всмежномс запада Днепро-Донском районе в период, когда еще были живы традиции раннеземледельческих культур типа Мариупольских могильников в Приазовье, имевших, кстати, много общего с известным Нальчикским могильником, где 12 % погребе­ний были древнеямными.

В XXVI-XXIV вв. до н. э. основные черты погребального обряда среднесто­говской культуры из бассейна Северского Донца и Оскола продвигаются да­лее на северо-запад и фиксируются на Среднем Днепре. Здесь в 14 пунктах впервые обнаружены курганы, относящиеся к раннему этапу среднедне­провской культуры. На этом этапе названная культура представлена только курганами и известна лишь по курганным захоронениям. Могильные ямы прямоугольной формы с закругленными углами, длиной 1,8-2,2 м, шириной до 1,5 м перекрывались деревом. На дне ям имеются следы деревянных настилов, остатки подстилки из камыша, бересты, органических остатков. В могилах обнаруживается красная охра. Погребальный инвентарь крайне беден, керамика изготовлена из грубой глины с примесью песка и шамота. На этом этапе для среднеднепровской культуры характерны сосуды с шаро­видным или округлым туловом, круглым и уплощенным днищем.

На среднем этапе среднеднепровской культуры (XXIV-XVIII вв. до н. э.) известны уже два вида погребальных памятников — подкурганные и в грунтовых ямах без курганных насыпей. Раскопано около 70 курганов, со­держащих 112 погребений. На дне могильных ям по-прежнему прослежи­ваются берестяные, камышовые и органические подстилки, деревянные конструкции и др.

На позднем этапе (XVIII-XV вв. до н. э.) курганы все еще продолжают играть одну из ведущих ролей в — облике среднеднепровской культуры. Раскопано 40 курганов, содержавших 50 погребений.

Приведенные выше факты позволяют предполагать, что на среднем и позднем этапах данной культуры происходит смешение местных и при­шлых этнокультурных традиций — «грунтового» и «курганного» обрядов погребения, т. е. налицо симбиоз и синкретичность культурных традиций (Эпоха бронзы, 1987, с. 41-42).

В настоящее время в археологической науке принято считать, что для древнеямной и среднеднепровской культур характерны захоронения под курганами; при этом могильные ямы перекрывались бревнами или плаха­ми, их дно устилалось камышом, берестой, органическими остатками, в мо­

гилах обнаруживаются куски красной охры или ее следы на скелетах. Уче­ные единодушно утверждают: «В конце первой и начале второй половины III тыс. до н. э. перечисленные черты погребального обряда в Поднепровье были характерны только для древнеямной культуры… В позднем триполье, среднестоговской (кроме ее нижнедонского ареала в восточных окраинах) и других культурах они отсутствовали» (Мерперт, 1974, с. 79, 141).

Как можно судить на основании новейших стратиграфических иссле­дований, погребальный обряд и инвентарь свидетельствуют о нескольких волнах проникновения племен древнеямной культуры на запад и их суще­ствование в течение по меньшей мере тысячи лет (Там же). Такое активное продвижение носителей древнеямной культуры в Донские степи и Север­ное Причерноморье не могло миновать предгорные районы Кавказа, со­ставляющие естественное продолжение Волго-Донских степей Евразий­ского континента.

В III тыс. до н. э. Южная Сибирь была заселена пришедшими с запада пле­менами, генетически связанными с древнеямниками. В «Истории народов Восточной и Центральной Азии с древнейших времен до наших дней» (М., 1986) сказано: «В Южной Сибири в эпоху бронзы распространяется афана­сьевская культура, в III тыс. до н. э. в Горном Алтае возникает южносибирский очаг обработки металлов, афанасьевцы ведут комплексное скотоводческо- земледельческое хозяйство. В 1600-1400 гг. до н. э. афанасьевская культура сменяется андроновской, распространенной от Хакасско-Минусинской кот­ловины до реки Урал. Андроновцы — скотоводы, они пользуются боевыми колесницами, используют четырехколесные телеги» (с. 10).

До проникновения афанасьевцев неолитические племена Сибири поч­ти не знали скотоводства, у пришлых же афанасьевцев с самого начала существовали очень развитые формы этого вида хозяйствования. В силу этой и других причин еще в 1941 г. академик А. П. Окладников определил, что «афанасьевская культура чужда всему, что характеризует сибирский неолит» (Окладников, 1941, с. 9-14).

Археолог Э. Б. Вадецкая подчеркивает «принадлежность афанасьевцев к европеоидной расе, в то время как население соседних областей было монголоидным или смешанным; отсутствие связей афанасьевской культу­ры с местной неолитической; значительное сходство сибирской культуры с расположенной далеко на западе ямной и, наконец, единообразие афа­насьевских могильников. Культурно-историческое единство ямных и афа­насьевских племен проявляется в их материальной и духовной общности (погребальный обряд), экономике (скотоводческое производящее хозяй­ство), в близких формах керамики, в принадлежности к одному антропо­логическому типу» (Вадецкая, 1986, с. 22). Место сложения афанасьевской культуры «могло быть где-то к западу от Алтая, а исходной территорией могла быть восточная граница ямной культуры. Племена ямной культуры продвигались из междуречья Волги и Урала на запад вплоть до Балкан­ского полуострова. Но, став подвижными скотоводами, они продвигались, очевидно, не только далеко на запад, но и на восток, по степям, им при­вычным» (Там же).

Ямно-афанасьевская этнокультурная общность до прихода на Енисей некоторое время находилась на территории нынешнего Казахстана, За­падной Сибири, а затем — на Алтае, причем не только в степях, но и в горах. Захоронения, аналогичные ямным, археологи нашли и в районах Караган­ды, на реке Тобол, в Верхней Алабуге и Убагане (Евдокимов, 1983, с. 436).

Ныне большинство ученых не отрицает того факта, что афанасьевская культура, как и ямная, формировалась в Поволжье и Приуралье. Некоторые авторы заметно расширяют эту территорию, включая в нее Западную Си­бирь, Казахстан, Среднюю Азию, Приаралье, Восточный и Северный Прика — спий и Северное Причерноморье, а также Приднепровье. Знаток истории Сибири С. В. Киселев указал на наличие культурных связей афанасьевцев с ямными племенами Причерноморья и Средней Азии (Киселев, 1949, с. 364).

Академик В. П. Алексеев после изучения большого палеоантропо­логического материала из памятников афанасьевской, андроновской и сходных с ними культур пришел к выводу о том, что «эти культуры фор­мировались в западных и центральных районах Казахстана и в Южном Приуралье» (Алексеев, 1989, с. 197).

Афанасьевская культура просуществовала в Южной Сибири с III тыс. до XVII в. до н. э. Ее сменила андроновская культура, генетически связанная с ямной (XVII-XI вв. до н. э.). Последняя была сменена карасукской (XI-VIII вв. до н. э.), а та — тагарской (VII-I вв. до н. э.), тагарская же культура — таштык — ской (I в. до н. э. — V в. н. э.) (Вадецкая, 1986, с. 168).

Почти все специалисты отмечают высокий уровень названных культур, генетически восходящих к древнеямной, их большой вклад в мировую ци­вилизацию. Носители этих культур на протяжении трех с половиной тысяч лет имели хорошо развитое для того времени полнокровное скотовод­ческое хозяйство, в котором основную роль играло овцеводство. Значи­тельным подспорьем в их экономике были рыболовство, охота и другие промыслы. Эти племена употребляли в пищу мясомолочные продукты, занимались обработкой кожи, шерсти, мехов. Основными орудиями были топоры, кинжалы, ножи, лук со стрелами, иглы, шилья, скребки и т. п. В ка­честве украшений они использовали зубы и клыки лисицы, медведя, сур­ка, астрагалы и фаланги косули, лося и т. д.

По данным профессора Л. Р. Кызласова, уже в афанасьевский период племена Южной Сибири широко применяли не только каменные, но и металлические орудия труда и оружие. Именно тогда Алтай становится одним из мировых центров металлургии. Тогда же в общественной жиз­ни южносибирских племен утверждаются нормы патриархата (Кызласов, 1986, с. 291-292).

Племена Южной Сибири и прилегающих районов в андроновское время, как и прежде, предпочитали шерстяную одежду, вязаные и кожа­ные шапки, обувь из меха и кожи. Узоров на одежде стало больше. Куртки и штаны делались из овчины и меха, появились собольи шубы и шапки (когда гунны появились в Европе в собольих шубах и шапках, европейцы решили, что они сшиты из шкурок крыс и мышей. — Авт.). В то же время появились золотые и серебряные украшения, а также лощеная посуда. В андроновский период мужчины и женщины носили косы, причем мужчи­ны, как правило, оставляли косу на макушке, а остальные волосы на голо­ве сбривали. Женщины укладывали косы на затылке (Там же, с. 131-137).

В искусстве потомков ямно-афанасьевцев и андроновцев, вплоть до их позднейших потомков — скифов — господствовал звериный стиль. Они создавали великолепные золотые и серебряные украшения. У носителей карасукской, а особенно татарской и таштыкской культур ювелирное ис­кусство достигло очень высокого уровня. В таштыкский период почти все могилы были срубными. Поверхность могил таштыкцы обкладывали овальными или квадратными каменно-земляными насыпями. У тагарцев все чаще встречаются захоронения с ориентировкой покойника головой на восток, трупосожжение (как у гуннов), каменные изваяния (балбалы) над могилами. В течение всего рассматриваемого периода, т. е. с III тыс. до н. э. по V в. н. э., погребальный обряд у афанасьевцев и их потомков усо­вершенствовался, но не менялся кардинально. Это дает веское основание считать весь названный ряд древних племен одной историко-этнической общностью, генетическое родство в которой прослеживается от ямно — афанасьевцев до скифов, сарматов и гуннов.

В связи с изложенным, укажем на весьма интересное наблюдение Э. Б. Ва — децкой, которая подметила существование ряда очень сходных черт, даже идентичность многих элементов у таштыкской и забайкальской гуннской культур, особенно в обряде захоронения. В обеих культурах на дне мо­гильных ям имелись срубы и гробы в срубах. На поверхности земли моги­лы обозначались невысокими надмогильными сооружениями. «Наиболее похожи таштыкские могилы на те хуннские, — пишет исследователь, — ко­торые имеют низкий сруб, крытый горбылями… Умершего сопровождали астрагалы и ритуальная пища — определенные части туши овцы, поверх сруба клали голову жертвенного животного и его шкуру» (Вадецкая, 1986, с. 143). Значительное сходство отмечает она и в материальной культуре таштыкцев и гуннов: «Специфические таштыкские изделия типа булавок, застежек, амулетов, нашивок, пряжек и серег находят свои прототипы у хуннов Забайкалья» (Там же).

Говоря о сходстве культур сарматов и гуннов, Э. Б. Вадецкая выделила особый, сарматско-гуннский период истории Южной Сибири. Она весьма существенно подкрепила гипотезу о том, что ямная культура, постепенно перешедшая в афанасьевскую, андроновскую и срубную, очень сходна в основных чертах с гуннской и таштыкской (с. 167). А поскольку таштыкцы — потомки афанасьевцев, стало быть, таковыми являются и гунны.

Е. А. Окладникова, исследовавшая граффиты (наскальные рисунки) Кара-Оюка (Восточный Алтай), отождествляет материальную и духовную культуру сарматов и гуннов и связывает ее со скифской. Говоря о гунно­сарматском периоде в истории Алтая, она пишет, что петроглифы того периода, изображающие различные сцены охоты, одежду и вооружение охотников, сближают рисунки Кара-Оюка с «рисунками людей скифской эпохи». Трактовка в этих рисунках форм тел животных (развернутые в фас, утолщенные в верхней части ноги с узкими щиколотками и точеными ко­пытами) «получила особенно широкое распространение в искусстве ран­него Средневековья: например, именно так изображены ноги лошадей курыканских писаниц Лены, оставленных потомками хунну; гривы, под­стриженные тремя зубцами, — прием, известный во второй половине I тыс. до н. э. и существовавший в среде кочевников Юга Сибири, в Прибайка­лье, у сарматов Причерноморья, на Кавказе, в Центральной Азии вплоть до VIII в. н. э.» (Окладникова, 1988, с. 148).

Изображенные на скале «короткий меч (акинак) и кинжал входили в число атрибутов воинов I в. до н. э. — I в. н. э. гунно-сарматского круга. В убранстве лошадей выделяются седла с высокими луками (большие, де­ревянные?) без стремян» (Там же, с. 149).

В искусстве афанасьевцев, андроновцев и носителей последующих родственных культур, вплоть до скифо-сармато-гуннской и аланской, господ­ствовал звериный стиль. В карасукский, татарский и таштыкский периоды это искусство, как уже отмечалось, достигло очень высокого уровня, о чем говорят найденные в могильниках предметы, рисунки на скалах и камен­ных изваяниях.

О родстве афанасьевской и последующих культур, вплоть до таштык­ской, свидетельствуют и антропологические исследования. Двинувшие­ся с территории Восточной Европы и Западного Казахстана в степи Юж­ной Сибири афанасьевцы имели массивные черепа удлиненной формы с умеренно широким и низким лицевым скелетом, с низкими орбитами и довольно узким грушевидным отверстием. Они были высокого роста, обладали крепким сложением. Рядом с ними на севере, около нынешне­го Красноярска, жили монголоиды, но особых контактов между ними не было, хотя отдельные афанасьевцы, продвинувшиеся в тайгу, смешива­лись с местными жителями; позже у части афанасьевцев появились незна­чительные монголоидные черты (Алексеев, 1989, с. 353-354).

По мнению В. П. Алексеева, «столь широкое распространение евро­пеоидов на восток в эпоху энеолита дает возможность предполагать, что и в более ранние эпохи население даже восточных степей Евразии от­носилось к европеоидной расе и образовывало самостоятельный очаг расообразования в пределах европеоидного ареала. Население евро­пеоидного облика в этом случае можно считать для степей по Енисею и западных районов Монголии изначальным» (Там же).

Для нашей темы очень важны выводы выдающегося антрополога:

«1. В восточных районах степной полосы Евразии мог существовать еще в доафанасьевское время самостоятельный очаг расообразования, входивший в ареал формирования европеоидной расы.

2. Характерный для афанасьевского населения комплекс признаков повторяется у населения ямной культуры.

3. Биологические истоки происхождения населения этих двух культур могут восходить к одному генетическому типу» (Там же, с. 354).

«Таким образом, — утверждает В. П. Алексеев, — европеоидное населе­ние могло жить в Восточной Азии еще до прихода афанасьевцев, но это население, а также афанасьевцы и другие европеоиды, имели такие же антропологические признаки, как и те, которые синхронно с афанасьев- цами жили на территории современной Украины, Северного Кавказа, По­волжья, Урала, Западной Сибири и т. д.» (Там же).

Все изложенное дает основание заключить, что на территории, где в древние времена жили афанасьевцы, андроновцы, карасукцы, тагарцы и таштыкцы — европеоидные племена, ныне живут тюрки — хакасы. Они являются потомками этих племен и считаются монголоидами, но с евро­пеоидными, чертами. Раньше там проживали и енисейские кыргызы, род­ственные хакасам. Их соседи — алтайцы, казахи, кыргызы, узбеки, туркмены и другие тюркские народы — также являются потомками перечисленных выше древних европеоидных племен (Там же, с. 396-399).

В период первобытно-общинного строя племена и группы родствен­ных племен являлись основной формой существования этнических общ­ностей. С началом разложения первобытного общества и появлением «военной демократии» возникают племенные союзы крупного масштаба, нередко сопряженные с миграциями на значительные расстояния, с за­воеваниями, с подчинением других племен и с их последующей ассими­ляцией. С формированием классовых обществ и государств формируются и устойчивые этносы, получившие в литературе наименование народно­стей.

Быстрый этногенетический процесс начался при неолите (VIII-III тыс. до н. э.). Тогда же человечество начало переход от присваивающего к про­изводящему хозяйству. В бронзовом веке, особенно начиная с IV тыс. до конца II тыс. до н. э., в Европе и Азии сложилось большинство крупных языковых семей: бантоидной, индоевропейской, семито-хамитской, тюрк­ской, китайско-тибетской. Распространение языков этих семей происхо­дило первоначально на сравнительно небольших территориях, занимае­мых компактными соплеменностями. На их базе сформировался и вырос ряд мощных племенных союзов, обладавших военным потенциалом, ком­плексной земледельческо-скотоводческой экономикой и в связи с высокой ролью скотоводства — большой подвижностью (Арутюнов, 1989, с. 75).

По мнению С. А. Арутюнова, «расселение древних арабов и евреев, германцев, кельтов, славян, иранцев и индоарийцев, тибето-бирманцев и тюрков происходило именно в форме экспансии и ассимиляторской ак­тивности мощных племенных союзов» (Там же).

В настоящее время большинство тюркологов склонно считать праро­диной тюрок Алтай, Южную Сибирь и Прибайкалье. Мы же склонны счи­тать их первоначальной родиной Волго-Уральский регион, откуда тюрк­ские племена в IV-III тыс. до н. э. расселились во многие регионы Азии и Европы.

Волго-Уральский регион, особенно его степная и лесостепная зоны, имел благоприятные природные условия для быстрого развития населяв­ших его этносов. Здесь имелись и отличные пастбища для скота, леса, бога­тые дичью и зверем, реки и озера, изобилующие рыбой, залежи полезных, ископаемых. Именно Урал наравне с Алтаем, Южной Сибирью и Кавказом (Прикубанский очаг металлургии в верховьях Кубани в Карачае), стал од­ним из первых центров металлургии, и это имело важнейшее значение для ускоренного хозяйственного развития Урала и смежных с ним районов.

Этот регион был одним из тех, где люди, начиная XIII тыс. до н. э., впервые стали одомашнивать диких животных. Особенно важное значение имело одомашнивание дикой лошади в IV тыс. до н. э. в степной и лесостепной зоне Урала, Поволжья, Северного Прикаспия, Северного Причерноморья, Северного Кавказа, а также в степях Казахстана и Туркменистана. Ученые установили, что именно отсюда распространилась она на другие районы мира. В самом передовом земледельческом регионе мира — Передней Азии — лошадь появилась только около середины II тыс. до н. э. (Потому-то в индоевропейских языках нет единого корня для названия лошади). Вер­хом или на колесницах, запряженных лошадьми, можно было быстро про­ехать большие расстояния, что было особенно важно для животноводов — кочевников и воинов, каковыми являлись древние тюрки (Материальная культура, 1989, с. 33-35, 160-161).

Ускоренному развитию Волго-Уралья способствовал и такой немало­важный географический фактор: регион расположен на стыке Европы и Азии, и через него в течение тысячелетий проходили с запада на восток, с севера на юг и в других направлениях многочисленные племена. Здесь смешивались различные этносы, которые были далекими предками тюрк­ских, финно-угорских и других народов. Еще при мезолите и неолите рас­сматриваемый регион был густо заселен. В нем складывалась культурная мозаика, переплетались различные традиции, и регион являлся контакт­ной зоной различных культурных течений. По мнению археологов, сюда проникало население из Черноморья, Приднепровья, с Северного Кавка­за, из Прикаспия, Приаралья, Казахстана и Западной Сибири. Немаловаж­ное значение имели и обратные миграции племен из этого региона (Чле — нова, 1981, с. 23-24). Судя по небольшим размерам поселений, люди жили подвижной, кочевнической жизнью. Они обитали в пещерах, шалашах, не­больших утепленных землянках и полуземлянках, иногда напоминавших позднейшие юрты (Матюшин, 1989, с. 91-92).

Границы южно-уральской мезолитической (ангельской) культуры смыкались на юге с областями распространения родственных культур на территории нынешнего Казахстана, Узбекистана, Туркменистана, а на вос­токе — в Западной Сибири — ее граница проходила по реке Тобол (Там же, с. 144, 146-147). По мнению археолога Г. Н. Матюшина, в эпоху мезолита по обе стороны Уральскою хребта развивались две группы населения, по-видимому, разного происхождения, которые прошли длительный путь развития на протяжении нескольких тысячелетий (Там же).

Археолог Г. Ф. Коробова в своей обобщающей статье «Мезолит Сред­ней Азии и Казахстана» пришла к выводу, что мезолитические культуры Восточной Европы, Западной Сибири и Средней Азии почти идентичны, только имеют разные варианты. По ее убеждению, ошибаются те ученые, которые утверждают, что эта высокая культура пришла в названные реги­оны из Передней Азии, в частности из Северного Ирана и Северного Афга­нистана, хотя сходство между нею и культурами Среднего Востока имеют­ся. «Но в целом, — пишет она, — индустрия Восточного Прикаспия, обладая целым рядом особенностей, представляет собой самобытное явление» (Коробова, 1989, с. 152). Г. Ф. Коробова полагает, что прикаспийская куль­тура «генетически восходит к местному верхнепалеолитическому пласту». Она справедливо считает, что племена — носители прикаспийской мезо­литической культуры — имели известные культурные контакты с племена­ми Передней Азии, и именно этим объясняется наблюдаемое в отдельных чертах сходство между культурами племен Восточного Прикаспия, и Пе­редней Азии в эпоху мезолита, в XI-VII тыс. до н. э. (Там же, с. 152-154).

Подобная мезолитическая культура в указанный период существова­ла и на территории Узбекистана (устюртская культура). Археолог Е. Б. Би — жанов, открывший ее, считает что эта культура местного происхождения, сформировавшаяся под воздействием мезолитических культур Прикас­пия и Южного Урала (Бижанов, 1982, с. 33).

В мезолитическую эпоху и позднее исключительно велика была роль Кавказа как места, соединявшего Европу с Передней Азией. Социально­экономические преобразования в степной и лесостепной части этого важного региона происходили одновременно с преобразованиями в предкавказских регионах и нередко отражались здесь на процессе эт- нообразований.

Базировавшиеся на достижениях мезолитического периода отдельные племена Евразийских степей в IV тыс. до н. э. научились доить скот, полу­чать молоко и молочные продукты, употреблять мясную пищу. Мускуль­ную силу одомашненных животных сначала использовали для перевозки вьюков, затем стали запрягать их в сани, волокуши, а с появлением колеса стали использовать в качестве тягловой силы.

На основе мезолитических культурно-экономических достижений в Евразийских степях, особенно в Волго-Уралье, на рубеже IV-III тыс. до н. э. сформировалась степная, так называемая древнеямная, или курганная, культура. Курганная насыпь как неотъемлемый элемент степного пейзажа является своего рода этнокультурным паспортом степных кочевников — скотоводов. В степи курган насыпался для того, чтобы при частых пере — кочевках не затерялось место погребения сородичей. Для оседлых зем­ледельческих племен подобное сооружение не требовалось, могилы устраивались в пределах многовековых, оседлых поселений, даже в са­мом жилище.

Древнеямная культура получила свое название по специфическому погребальному сооружению: вырывалась просторная, обычно прямоуголь­ная яма, дно которой устилалось камышом, травой, войлоком, стены обли­цовывались бревнами — срубом. Поверх ямы устраивался накат из бревен в несколько слоев, а затем все это накрывалось земляной курганной насы­пью. Усопшего укладывали в могиле чаще всего на спину, головой на юго — восток и восток, ноги его обычно были согнуты в коленях. Дно могильной ямы и сам костяк обильно обсыпали красной охрой (Мерпет, 1974). Так курганная культура получила свое рождение в степях Волго-Уральского междуречья.

В наиболее ранних курганных погребениях вместе с умершим клали очень бедный инвентарь; чаще всего это были ножевидные кремневые пластинки с ретушированными краями, поделки из трубчатых костей и рогов животных. Как правило, в изголовье клали части туши жертвенной овцы — в основном это были черепа, лопатки, астрагалы (альчики).

Степняки-кочевники мало пользовались керамикой, так как при частых перекочевках она была непрактична. Лишь иногда в погребениях обнару­живаются плохого качества и обжига круглодонные с широким туловом или остродонные яйцевидные глиняные сосуды грубой ручной лепки из низкокачественной глины. Поверхность таких сосудов шлифовалась пуч­ком травы и покрывалась сплошными нарезками, насечками.

B более поздних погребениях обнаруживаются изделия из меди: ножи, кинжалы, стрелы, шилья и пр.

Подвижной характер жизни «древнеямников» затрудняет возможность отыскать их поселения. Археологи таких поселений почти не знают, за ис­ключением небольших временных стоянок в долинах рек.

Кочевой образ жизни вызывал необходимость использования тягловой силы животных и повозок.

Отмеченные выше основные признаки древнеямной, или курганной, культуры позволяли выделить памятники древнейших кочевников на больших территориях, далеко отстоящих от района их прежнего пребы­вания.

Таким образом, различные группы скотоводческих племен, соприка­саясь с древнейшими центрами производящего хозяйства и подвергаясь их влиянию, приспосабливали достижения последних к специфике есте­ственных условий своего существования. В степных, горных, полупустын­ных областях появились коллективы, ведущей отраслью хозяйства кото­рых было скотоводство в подвижных его формах (отгонное, полукочевое, а далее и кочевое), резко ограничивающих или даже исключающих воз­можность одновременной земледельческой практики.

Земледельческие племена, сталкиваясь со скотоводческими, перени­мали у них новейшие достижения их культуры, навыки разведения ско­та и ухода за ним, пользовались способами передвижения на значитель­ные расстояния. Нередки случаи, когда не только скотоводы-кочевники становились оседлыми земледельцами, но и земледельцы становились скотоводами-кочевниками (Мизиев, 1990, с. 16).

Перемещения древних земледельцев-индоевропейцев в конце IV тыс. до н. э. совпадают с миграцией по Евразийским степям древнейших коче­вых скотоводов-«древнеямников», которые, по нашему мнению, являлись далекими предками тюркских народов, хотя этническую принадлежность носителей местных неолитических и энеолитических культур Поволжья и Урала установить нелегко. Некоторые ученые считают их далекими пред­ками современных финно-угорских народов (Бадер, 1972; Халиков, 1969, с. 370-387).

Признавая совместное проживание в течение нескольких тысячелетий в Волго-Уралье далеких предков финно-угров и тюрок, мы в то же время считаем, что в лесостепной и особенно степной зоне этого региона пре­валирующим населением являлись прототюрки. Ставить вопрос в таком ракурсе нам позволяет тот неоспоримый факт, что комплекс этнокультур­ных элементов волго-уральских «древнеямников» почти без изменений сохранялся в быту и культуре всех тюркоязычных народов Евразии вплоть до XVI-XVII вв. Среди этих специфических черт отметим следующие:

1) курганная насыпь;

2) захоронения в срубах, деревянных колодах, на повозках;

3) войлочная или камышовая подстилка в могиле;

4) сопровождение усопшего жертвенными конями или овцами;

5) подвижной скотоводческий быт;

6) употребление в пищу конины и кумыса;

7) войлочные временные жилища — стоянки.

Анализ отмеченных этнокультурных черт позволяет окинуть широким взглядом историю и культуру евразийских племен и народов.

Историко-археологические исследования показали, что в конце IV — начале III тыс. до н. э. основные территории скотоводческих племен зна­чительно расширились вслед за увеличением количества их стад и зна­чительным расширением пастбищ для скота. На огромной территории от Эмбы на востоке до Днестра на западе сложилась культурно-историческая область, получившая название древнеямной. Обширная степная полоса, занятая этой областью, непосредственно соприкасалась с тремя ранне­земледельческими центрами — Европой, Передней Азией и Средней Ази­ей. С этих пор степные пространства из фактора, разделявшего племена, превратились в фактор, объединяющий их. Эти пространства способство­вали значительным перемещениям больших групп скотоводов, облегчали процесс смешения и ассимиляции древних племен, а также давали воз­можность быстрого распространения экономических и культурных дости­жений как самих скотоводческих племен, так и населения других областей, с которыми соприкасались древние кочевые племена. Именно поэтому сложение первой и древнейшей культурно-исторической области знаме­
новало собой первую ступень широкого освоения степных пространств, распространения в них производящих форм экономики, т. е. разведение скота и выработки подвижных, кочевых форм ведения хозяйства.

На такой огромной территории культура древнейших кочевников не могла оставаться единообразной и видоизменялась в соответствии с мигра­цией или диффузией из древнейшего очага зарождения (Волго-Уральского междуречья), обогащаясь достижениями культуры и экономики иных пле­менных групп, с которыми кочевники вступали в контакт. В силу этих при­чин древнеямная культура в период наивысшего расцвета распадалась на девять локальных вариантов, имеющих свои общие и специфические осо­бенности. Исследования показали, что это были Волго-Уральский (наиболее древний), Предкавказский, Донской, Северодонецкий, Приазовский, Крым­ский, Нижнеднепровский, Северо-западный и Юго-западный варианты, ко­торые, имея отдельные отличительные черты, объединялись единообрази­ем погребального обряда и общностью керамики.

Очень важно, что названные локальные варианты древнеямной кочев­нической культуры IV-III тыс. до н. э. почти буквально совпадают с такими же вариантами культуры средневековых кочевников.

древнеямная культура хазарская культура

Волжско-Уральский

Предкавказский

Приазовский

Крымский

Донской

Северодонецкий

Северо-западный

Средневолжский

Дагестанский

Приазовский

Крымский

Нижнедонской

Верхнедонской

Дунайский

Поволжский

Предкавказский

Приазовский

Крымский

Нижнедонской

Донецкий

Приднепровский

Эта схема свидетельствует о том, что степные просторы Восточной Ев­ропы с конца IV тыс. до н. э. по XI-XII вв. н. э. занимали племена с пример­но одинаковым хозяйственно-экономическим укладом, сформировавшие стойкое кочевое общество, удачно и прочно приспособленное к степному ландшафту.

В связи с этим выводом уместно вспомнить слова Н. Я. Мерперта: «Кур­ганы являют разительный контраст погребальному обряду раннеземле­дельческих обществ, где мертвые оставались в пределах своего поселка, даже своего дома… В степи же курганы являются определенной законо­мерностью, обусловленной и естественными, и психологическими пред­посылками. Здесь курганы насыпались в самые различные периоды и самыми различными племенами, с древнеямских до половецких и татар­ских — во времени, от монгольских на востоке до паннонских на западе и южнонубийских на юге — в пространстве» (Мерперт, 1974, с. 84).

Основываясь на общей характеристике этой культуры, попытаемся проследить различные этапы и пути миграции ее, а также выяснить, в каких
позднейших культурах продолжала бытовать ее основная этнокультурная сущность и как далеко ее компоненты проникали в соседние общности древних племен. Но при этом надо иметь в виду, что, когда речь заходит о перемещениях древних племен, необходимо в каждом конкретном случае выявлять не отдельные элементы, вырванные из общего комплекса куль­туры, а возможно полный набор этнокультурных признаков. Да и в этом случае необходимо выяснять, было ли обнаружение тех или иных черт от­дельной культуры вдали от основной территории ее зарождения связано с миграцией этой культуры или же это результат контактов с соседями.

Конечно, передача предметов быта, как и распространение идей, слу­жит в определенной степени указанием на миграцию людей. Но поскольку наличие одних археологических предметов, взятых в отдельности делает сомнительным решение этих вопросов, археологи давно придерживают­ся того мнения, что если «движение вещей» в эпоху неолита и бронзы не сопровождается «движением» керамики, которую за редчайшим исклю­чением вряд ли могли экспортировать в древности из-за хрупкости, то говорить о перемещениях этнических групп нет достаточных оснований. Если даже наблюдаются отдельные сходные черты в профилировке и ор­наментации сосудов, все же крайне рискованно видеть за этим сходством этнические перемещения, так как детали эти нередко могут оказаться ре­зультатом культурных связей и заимствования технологических навыков соседей. Поэтому делать выводы о теистических связях населения толь­ко на основании сходства керамики нецелесообразно. Между тем, когда подвижный археологический инвентарь — украшения, оружие и прочие предметы, чаще всего являющиеся предметами обмена, сочетается с ке­рамикой, а все это вместе поддерживается сходством погребального об­ряда — самого стойкого этнического признака, тогда говорить об этниче­ских перемещениях можно достаточно обоснованно. Именно последний случай и наблюдается в процессе миграции носителей древнеямной (кур­ганной) культуры (Мизиев, 1990, с. 18).

Древнейшие кочевые племена Волго-Уралья были европеоидами, но среди них встречались и типы с незначительными монголоидными, вер­нее, лапаноидными, чертами (Герасимов, 1955). Носители древнеямной культуры, т. е. древнейшие кочевники-овцеводы, в конце IV — начале III тыс. до н. э. веерообразно распространялись из Волго-Уральского очага на се­вер в среду угро-финнских племен. Они вступали здесь в тесный контакт с коренным населением, чем мы склонны объяснять массу тюркизмов в языке финно-угров, и наоборот.

Из отмеченного очага древние курганники распространялись на запад и смешивались здесь с племенами древней позднетрипольской культуры. Этим объясняется проникновение тюркизмов и элементов тюркской куль­туры в среду праславянских племен Северо-Причерноморских степей.

Ушедшие на юго-запад древнейшие кочевники вступали в тесный кон­такт с племенами Древнего Предкавказья. Отсюда они проникали на тер­риторию будущих Азербайджана, Грузии, Армении, в Переднюю и Малую

Азию, где вступали в контакт с древнейшими оседлыми племенами земле­дельцев. Некоторые из них стали заниматься также земледелием, оседали на земле. Наравне с кочевым появилось и отгонное животноводство.

При миграции на восток древнеямники смешивались с племенами желтой расы, многие из них постепенно приобретали монголоидные чер­ты. Там, в степях Саяно-Алтайского нагорья, Средней Азии и Казахстана, они стали одним из основных компонентов сформировавшихся тюркских народов: казахов, кыргызов, хакасов, алтайцев, тувинцев, уйгур, якутов, узбеков, туркмен и др.

Через Юг Туркменистана и Приаральские степи древнейшие кочевни­ки проникали в Северный Иран и Афганистан, где также сталкивались с древнейшими земледельческими племенами.

Древнеямники, расселившиеся в западном и юго-западном направ­лениях, сохранили, свой европеоидный облик и явились основными сла­гаемыми в процессе этногенеза древних кавказских булгар, карачаевцев, балкарцев, кумыков, азербайджанцев, турок-османов и др.

Безусловно, на древней прародине оставалась значительная часть древнеямников. Они послужили основой формирования поволжских тюркоязычных народов: татар, башкир, чувашей.

Мы полагаем, что, столкнувшись с встречным движением восточных племен на запад, древнейшие пратюркские племена, проникшие в Сред­нюю Азию, Алтайское нагорье, Саяны, Прибайкалье с запада, вынуждены были потом двигаться в обратном направлении в Восточно-Европейские степи. Видимо, тяга к древнейшей прародине и историческая память за­ставили древних булгар и хазар неоднократно возвращаться в степи По­волжья и Приуралья. Наши исследования приводят к выводу о том, что Ал­тай, Южная Сибирь, Прибайкалье были вторичной прародиной древних тюркских племен, откуда они волна за волной рвались в Европу с первых веков нашей эры.

Следы влияния культуры древнеямников Волго-Уралья на культу­ру племен соседних регионов выявили исследования М. П. Грязнова,

О. А. Кривцовой-Граковой, С. В. Киселева, Н. Я. Мерперта, А. X. Халикова,

Н. Л. Членовой, К. А. Акишева, И. И. Артеменко и других археологов. Так, по мнению Н. Л. Членовой, активные связи археологических культур, перво­начальной родиной которых был Волго-Уральский регион, функциониро­вали на огромной территории на протяжении многих тысячелетий. Она пишет, что керамика с чрезмерно вытянутыми заштрихованными тре­угольниками найдена в Прибайкалье, Казахстане, Узбекистане, Таджики­стане, Туркменистане, Северном Афганистане, на Украине и в Болгарии. Общая протяженность этой культуры от Енисея до Болгарии более трех тысяч километров (Членова, 1972, с. 120-126; 1981, с. 22-26).

Выводы Н. Л. Членовой подтверждает В. И. Молодин, опираясь на ре­зультаты своих исследований в Барабинской степи (Западная Сибирь). По его словам, погребальный обряд барабинцев полностью совпадает с об­рядом ямников. Автор вскрывает уникальную преемственность барабин — ской культуры с ямной культурой Волго-Уралья. По его убеждению, носи­тели ямной культуры пришли на Барабу с севера и северо-запада в конце неолита (Молодин, 1985, с. 75-77, 171).

Ретроспективное изучение историко-этнографических и этнокультур­ных особенностей тюркских народов — курганный обряд, погребения в срубах и деревянных колодах, устилание дна могилы травой, камышом, войлоком, сопровождение усопших жертвенными конями, употребление в пищу кумыса и конины, подвижной овцеводческий характер жизни, про­живание в войлочных шатрах — приводит к выводу о том, что генетически эти элементы восходят к древнеямным, андроновским, срубным и скиф­ским племенам. Иными словами, есть все основания считать древнеям — ную, или курганную, культуру праосновой формирования этнокультурных особенностей древнейших пратюркских племен Евразийских степей.

Древнейшая история прототюркских или протоалтайских племен на­чинается с появлением курганной культуры со всем комплексом ее специ­фики. С этого времени мы можем говорить о полнокровном характере их хозяйства, культуры и языка. Все это позволяет пересмотреть вопрос о древнейшей прародине тюркских племен в пользу Волго-Уральского региона. Именно там в конце IV тыс. до н. э. появились первые курганы, тогда как на Алтае археологи не обнаруживают древних истоков этно­культурных особенностей тюркских народов ни в эпоху бронзы, ни в эпоху неолита.

Но, видимо, нельзя отрицать наличия каких-то древнейших пратюрк­ских этносов в Центральной Азии до прихода туда основной массы пра — тюрок из Волго-Уралья. Это согласуется с утверждением В. П. Алексеева о том, что в степях по Енисею и западных районах Монголии изначально проживало и население европеоидного облика (Алексеев, 1989, с. 353).

Если верны выводы языковедов о том, что тюркские языки обособи­лись в IV тысячелетии до н. э., наша точка зрения получает и в прямом и переносном смысле материальное подтверждение в виде археологиче­ского материала древнеямной, афанасьевской культур, представляющих ямно-афанасьевскую общность, которая явилась прообразом культуры древних тюркских племен (Мизиев, 1990, с. 42).

Историко-культурная преемственность включает и преемственность духовную. Если во многих случаях люди под влиянием различных фак­торов не могут сохранить языковую и антропологическую преемствен­ность, то религиозные представления людей сохраняются в течение длительного времени. Так, древний обряд похорон у тюрок, связанный с их миропониманием, сохранялся в течение многих столетий. Древняя могила являет собой не что иное, как модель мира: подземная ее часть символизирует нижний мир (подземный мир), надземная — верхний мир. Кроме того, существовал и небесный мир, где, по древним верованиям, обитали божества. Ориентировка покойника головой на восток, запад, юг, север также имела прямую связь с мировоззрением людей (север и запад связывали с закатом солнца, а юг и восток — с его восходом). Идея совмещения в человеке двух противоположных начал — темного и свет­лого — лежала в основе всего первобытного мировоззрения людей (Эпо­ха бронзы, 1987, с. 430).

Все первобытные люди поклонялись прежде всего солнцу, луне, звез­дам. Все это находило отражение в их практической деятельности.

С появлением религий, признающих единого Бога (христианства, ис­лама и др.), мировоззрение постепенно трансформировалось. Поскольку мировоззренческие установки и ценностные ориентации народов скла­дывались на протяжении всего развития этносов, элементы старых взгля­дов, а в ряде случаев и отдельные аспекты архаической системы представ­лений сохраняются в разных областях общественного быта и фольклора. Эти вопросы освещены в ряде специальных работ, к которым и отсылаем читателя (Раевский, 1977; Джуртубаев, 1991; Серебрякова, 1992 и др. ).

Не зная прошлой истории народов, в особенности их этногенеза, не­возможно понять и современную их историю. Как отмечалось выше, пробле­ма происхождения тюркских народов до сих пор остается спорной.

О тюркских племенах и народах писали многие древние и средне­вековые авторы: Гекатей, Гесиод, Геродот, Страбон, Плиний, Помпоний Мела, Птолемей, Мовсес Хоренаци, автор «Армянской географии» VII века Ананий Ширакаци, Ибн ал-Асир, Рашид ад-Дин, Хордадбех, Абу-л-Фида, Ибн Хаукаль и др. Однако одним из первых научных исследований по истории тюркских народов являются научные труды шведского офицера Ф. И. Табберт-Страленберга, служившего в 1713-1722 гг. в Сибири. Он был одним из создателей так называемой алтайской теории происхождения тюркских народов (Кляшторный, 1964, с. 5).

Описывая легенды тюрок-аринцев (хакасское племя) об их борьбе со змеями с человеческими головами и сравнивая с легендой о войне скиф­ского племени невров со змеями, описанной Геродотом в IV книге его «Истории», Страленберг писал: «Не можем ли мы думать, что эти народы из числа потомков тех первых скифов, которые перешли из Азии в Европу, где они жили во времена Геродота» (Страленберг, 1888, с. 3-4).

В изучение истории и этнографии тюркских народов внесли свою лепту знаменитые ориенталисты и путешественники XVIII в. И. А. Гюльденштедт, П. С. Паллас, Г. Ю. Клапрот, оставившие весьма ценные сведения о быте, религии, языке и нравах многих народов, в частности карачаевцев и бал­карцев (Адыги, балкарцы и карачаевцы, 1974).

В 1829-1830 гг. Крым, Карачай и Балкарию посетил известный венгер­ский ученый Жан Шарль де Бессе (Беш), занимавшийся изучением этно­генеза и древней истории венгров. Он считал, что карачаево-балкарцы и венгры происходят от одного, общего предка. В своей книге «Путешествие в Крым, на Кавказ, в Грузию, Армению, Малую Азию и Константинополь в 1829-1830 гг.», изданной в Париже на французском языке (переводами отдельных глав мы обязаны В. К. Гарданову), он писал: «Никакая другая на­ция не похожа так на венгров, как карачаевцы и дигоры» (Адыги, балкарцы и карачаевцы, с. 333).

Академик Э. И. Эйхвальд первым научно обосновал положение о том, что тюркские племена жили в Европе задолго до нашей эры.

Он писал: «К скифам причисляемы были нередко и разные турецкие поколения… Есть бесчисленные доказательства тому, что под скифами могли разуметь и турецкие племена… Геродот упоминает тюррагетов и турков (кн. 4, с. 21)… Вверх по Днестру Геродот помещает турков, живу­щих охотой, Тирас или Тюрас (Днестр) до сих пор у турков называется Тур… Во всех изданиях имя их пишется иурки-юрки вместо турки… Племя тюрков упомянуто Плинием и Помпонием Мелой, у Страбона — тюрраге — ты… У Страбона встречается племя — урги. Это не встречается ни у одного древнего автора и, следовательно, неправильно переписано переписчи­ком. Описка могла быть в написании слов тюрки и урки» (Библиотека для чтения, с. 56-60, 63, 75-78).

На этих же позициях стоял другой российский академик А. Н. Аристов, который отмечал: «Весьма возможно, что часть скифов Геродота и других древних авторов принадлежала тюркскому племени, как полагают многие из новейших исследователей» (Аристов, 1896, с. 400).

Мнение Эйхвальда, Аристова и многих других авторов XIX в. о тюрк­ском характере языка и культуры скифов разделяют и подкрепляют новы­ми фактами ряд последующих исследователей (Лаппо-Данилевский, 1887, с. 361; Мищенко, 1884, с. 50 и сл.; Ямпольский, 1966, с. 62-64; 1970, с. 10, 13; 1971, с. 35-36; Мизиев, 1990, с. 55; 1991, с. 41-49). О том, что среди скифов были тюркоязычные племена, писал во второй половине XVII в. первый русский переводчик геродотовской «Истории» А. Лызлов (См.: Чистякова, 1961, с. 117 и сл.).

Эта точка зрения базируется на том, что почти все древнегреческие и римские писатели — и среди них Гомер, Гекатей, Эсхил, Пиндар, Геродот, Гиппократ, Страбон, Помпоний Мела, Плиний, Птолемей — в один голос называли скифов и сарматов «конеядами», «доителями кобылиц, пьющи­ми кумыс», «из кумыса сыр едящими» и т. п. (Латышев, 1890, 1896, 1904, 1906). Это был своего рода этнокультурный паспорт, выданный им древ­негреческой и латинской (римской) традицией при первом же знакомстве с ними. Ясно, что потомкам древних индоевропейцев бросились в глаза совершенно чуждые им элементы культуры. Еще бы! Ведь ни один индо­европейский народ не сохранил ни единого из перечисленных элементов скифской культуры!

Однако многие историки царского времени, а по традиции и некото­рые современные ученые, напуганные некогда борьбой официальных властей против так называемого пантюркизма или, возможно, боявшие­ся всколыхнуть печальную память о гуннском, хазарском, половецком, татаро-монгольском нашествиях, тенденциозно освещали и освещают историю тюркских народов, искусственно «омолаживая» их возраст, под­ыскивая им своего рода «день рождения» лишь в эпохе хунну в Азии и гуннов в Европе. Вместе с тем подобного рода исследователи совершенно необоснованно считают чуть ли не главным этническим признаком тюрок монголоидность, тогда как лишь часть их приобрела монголоидные черты при общении с людьми желтой расы, а абсолютное большинство тюрок в древности и настоящее время относились и относятся к белой европео­идной расе.

Большинство исследователей принижают уровень социально-эконо­мического и культурного развития тюрок, отрицают их вклад в развитие мировой цивилизации. Нередко они показывают тюрок не создателями прогресса, а его разрушителями. Всю культуру тюркоязычных племен Сибири, Алтая, Средней Азии и Казахстана сторонники этой точки зре­ния преподносят исключительно как культуру иранских племен. Даже в учебном пособии «Историческая этнография Средней Азии и Казахстана» (М., 1980) искажена история казахского народа и народов Средней Азии. В этом пособии автор, С. П. Поляков, излагает старые концепции об ира — ноязычности древних жителей Средней Азии и Казахстана. По его мне­нию, тюрки пришли туда с Востока совсем недавно и отуречили местных ираноязычных жителей. Процессы ассимиляции происходили всегда, но не бывает так, чтобы малоразвитые народы, какими представляет С. П. По­ляков тюрок, могли ассимилировать «высокоразвитых иранцев», если ко­личественное соотношение было в пользу последних. Ведь известно, что многочисленное азербайджанское население в Иране, к примеру, до сих пор не отуречило иранцев, или же татары Поволжья не ассимилировали ни один из соседних народов и т. д. Остро критически относится С. П. По­ляков к утверждению некоторых ученых о том, что саки, жившие в I тыс. до н. э. в Казахстане и Средней Азии, были тюрками. По его мнению, все племена, населявшие этот обширный регион в то далекое время, по языку принадлежали к индоевропейской семье языков, так как еще в VI в. до н. э. их объединяли общим именем «скифы». Позволительно спросить: а где не­оспоримые факты, доказывающие ираноязычность скифов, кроме отдель­ных личных имен, по которым вряд ли можно судить о языке в целом? Да и к тому же многие имена взяты с надмогильных плит Ольвии и других гре­ческих городов Северного Причерноморья, где захоронены купцы со всего света. Конечно же среди них могли быть и лица с иранскими именами, но разве это является основанием для подобных категорических заявлений?

Господствующая, можно сказать, официальная, точка зрения на этноге­нез тюркских народов сводится к тому, что их предки в последние века до нашей эры (чаще всего называют III в.) обитали где-то на востоке, на терри­тории, лежащей между Алтаем и Байкалом (История СССР, 1975, с. 18-19),

Ряд ученых не разделяет этого мнения, так как в указанном регионе нет истоков для формирования этнокультурного облика древних тюркских племен — ни в эпоху развитой бронзы, ни в эпоху неолита, когда повсе­местно особенно интенсивно идут процессы этнообразования. Эта группа ученых считает прародиной тюркских племен Волго-Уральское междуре­чье с примыкающими сюда регионами. Алтай, Южная Сибирь и Прибайка­лье, возможно, были их второй прародиной, откуда они снова двигались в Европу и Западную Азию, где их и застают древние авторы.

Вот что писал по этому поводу выдающийся венгерский тюрколог Юли­ус Немет: «Как известно, древнейшие территории, где жили тюрки, обыч­но относят к Центральной и Восточной Азии. В противоположность этому я высказал мнение о том, что, согласно языковым данным, древнейшие предположительные территории заселения тюрков следует искать в За­падной Азии. Тюркские племена, видимо, не следует отрывать от ураль­ских, и нет оснований относить первоначальные территории уральских племен к Средней Азии или Восточной Азии» (Немет, 1963, с. 127-128).

Эту концепцию академик Немет выдвинул еще в 1912-1914 гг. после детального изучения языка и истории венгров, балкарцев, карачаевцев, кумыков, татар и ряда других народов, населявших Восточную Европу с древнейших времен (Немет, 1912).

Концепцию Ю. Немета поддерживают: известный польский тюрколог

A. Зайончковский, российские ученые — историк и лингвист З. М. Ямполь — ский и антрополог В. П. Алексеев, азербайджанский лингвист М. Ш. Шира- лиев, казахский писатель и ученый О. О. Сулейменов, археолог Э. Б. Вадец — кая, авторы этих строк и др.

«Долгое время считалось, — пишут М. Ширалиев и С. Асадуллаев, что история тюркских языков начинается с орхоно-енисейских памятников, так как они считаются самыми древними памятниками тюркских языков. А между тем известно, что до нашей эры и в начале нашей эры на террито­рии от Уральских гор до западной части Европы были расселены древние тюркские племена» (Ширалиев, Асадуллаев, 1970, с. 8). К тому же, нельзя за­бывать, что задолго до Орхонских надписей, еще в I в. н. э., у гуннов была своя руническая письменность (Сарткожа улы Каржаубай, 1991, с. 440-441).

Отрадно отметить, что в последнее время наметилась тенденция от­хода от старых квазинаучных стереотипов и подлинно научного подхода к изучению фактов и явлений, исторических, этнических, языковых, ан­тропологических и иных процессов. Так, видные украинские скифологи

B. И. Ильинская и В. А. Тереножкин, основываясь на новейших данных нау­ки, заявили о том, что скифская культура звериного стиля своими корнями связана с тюркоязычными народами Сибири и Алтая, где не могло быть иранского населения (Ильинская, Тереножкин, 1983).

Важнейшую научную проблему о времени заселения древними тюр­ками территории Причерноморья, Передней Азии и Кавказа исследовал талантливый лингвист и историк З. И. Ямпольский, опубликовавший ре­зультаты своих исследований в 50-70-х годах в Ученых записках Азербайд­жанского государственного университета. Опираясь на труды Геродота, Помпония Мелы, Плиния Старшего и Страбона, он доказал, что тюрки жили в названных регионах не позже V в. до н. э. а может быть, и значитель­но раньше (Ямпольский, 1966, 1970, 1971). Ученый подчеркивает: тюрки и «языки тюркского типа» существовали с очень древних времен. При этом он опирается на высказывание И. М. Сеченова, что так называемое двойное верхнее веко, типичное для большинства тюрок Азии, «имеется у всех чело­веческих существ в утробный период, и предполагал, что антропологиче­ский тип с таким веком вообще был первым» (Ямпольский, 1966, с. 62).

Весомый вклад в учение этногенеза азербайджанского народа и всех западных тюрок внесли азербайджанские ученые С. С. Алияров (1984),

Г. А. Гейбуллаев (1986, 1991), Ю. Р. Джафаров (1985) и др., научно доказав­шие, что в Западной Азии и Восточной Европе тюрки жили задолго до на­шей эры и принимали активное участие в развитии этих регионов.

Большим подспорьем в изучении этногенеза народов, в том числе тюркских, стал капитальный труд члена-корреспондента Российской ака­демии наук выдающегося этнографа С. А. Арутюнова «Народы и культуры: развитие и взаимодействие» (М., 1989), в котором автор рассмотрел на конкретных примерах жизни различных древних и современных народов общие закономерности, по которым происходит складывание и развитие этнических особенностей культуры, самосознания, языка. Можно надеять­ся, что по мере освобождения науки от влияния идеологии старые дог­матические представления постепенно уйдут в небытие и научная истина восторжествует.