Ни один древнегреческий, латинский (римский), византийский, араб­ский, персидский автор не утверждает, что скифы говорили на персид­ском (иранском) языке, хотя многие из этих авторов не раз подчеркивали мельчайшие подробности их быта, культуры, верований, обычаев и нра­вов. Особенно важен тот факт, что Геродот, на сведения которого чаще всего опираются скифологи, будучи выходцем из малоазийского города Галикарнаса, входившего в одну из сатрапий Древней Персии не мог не отличать персидский (иранский) язык от других, тем более что он бывал в Персии и не раз встречался с иранцами вне Персии.

Тем не менее, Геродот нигде не говорит, что язык скифов был персид­ским или схожим с ним. Он пишет, что скифы и савроматы — родственные племена, близкие по быту и языку, но данных об их языке приводит крайне мало, причем даже эти скудные данные, как мы увидим ниже, подтвержда­ют гипотезу о тюркоязычности скифов.

Очень бедны данные о языке сарматов и аланов. Один из авторитет­нейших авторов древности, Аммиан Марцеллин (IV в. н. э.), подробно опи­сывает жизнь и быт аланов, наследников скифов и сарматов, но также не дает сведения об их языке. Антиохийский грек Марцеллин владел не толь­ко греческим и римским языками, но был знаком и с персидским, так как с 354-го по 363 г. служил в римской армии и участвовал в войне с персами, жил среди них, знал и аланских воинов из римских иностранных легионов, много путешествовал, но ни в одном из своих многочисленных трудов не сказал о сходстве персидского (иранского) и аланского языков. Однако не­обходимо обратить внимание на следующие сведения, которые он дает в XXXI книге своей «Истории»: «Почти все аланы высокие ростом и краси­вые, с умеренно белокурыми волосами; они страшны сдержанно-грозным взглядом своих очей, очень подвижны вследствие легкости вооружения и во всем похожи на гуннов (выделено нами. — Авт.), только с более мягким и культурным образом жизни» (Античные источники, 1990, с. 163).

Здесь важно отметить, что, если аланы «во всем похожи на гуннов», которые были тюркоязычными, составитель сборника В. М. Аталиков, на наш взгляд, правильно комментирует эту схожесть: «Очевидно, нужно по­нимать, что и по языку тоже?» (Там же, с. 242).

О том, что язык скифов не мог быть иранским, прямо пишет автор III в. до н. э. Юстин (II, 3-5), по его словам: «Язык парфов средний между скиф­ским и мидийским, помесь того и другого» (Латышев, 1900, с. 39).

Если признать выводы некоторых авторов о тюркоязычности не толь­ко скифов, но и мидийцев, верными (Гейбуллаев, 1991, гл. 3, § 1), то, следуя логике, Юстин указал на то, что скифы и мидийцы говорили на разных диа­лектах одного древнетюркского языка.

Кроме упоминания общетюркских черт культуры (к примеру: конеяды, пьющие кумыс и т. п.), Геродот пишет и о наличии среди скифов монголо­идных племен. Так, в 23-й строфе IV книги своей «Истории» он говорит, что «выше иирков живут другие скифы», и тут же поясняет, что это «люди, ко­торые, как говорят, все плешивые от рождения как мужчины, так и жен­щины, курносые и с большими подбородками» (Геродот, 1972, с. 192-193). Из этих слов явствует, что Геродот отмечает монгольские черты, которые были характерны для отдельных скифских племен.

По С. Я. Лурье, «лысые люди» — аргиппеи — предшественники современ­ных башкир (Там же, с. 519).

По мнению многих ученых (Э. Эйхвальд, З. Ямпольский и др.), упомя­нутые Геродотом скифские племена иирки и тюррагеты — искаженное название «тюрки», и они, как и некоторые другие скифские племена, были тюркоязычными (Ямпольский, 1966, с. 63; 1970, с. 10-11). Страбон, Помпо — ний Мела, Плиний (I в. н. э.) также писали о тюрках, тюррагетах, турках, про­живавших в тех же местах, о которых упоминал Геродот (Античные источни­ки, 1990, с. 100, 108). В V в. н. э. византийский историк Зосим писал о гуннах: «Некоторые называют этот народ уннами, другие говорят, что его следует называть царственными скифами, или тот народ, про который говорит Геро­дот, что он живет у Истра «с сплюснутыми носами» (Цит. по: Ган, 1884, с. 199).

В связи с этими сообщениями древних авторов очень важное значение приобретает захоронение описанного Птолемеем сармата-конеяда I в. н.

э. на Южном Буге. В нем была найдена статуэтка (ручка зеркала), изобра­жающая «фигурку мужчины восточного типа, сидящего со скрещенными ногами… под стреловидными бровями — узкие глаза с рельефными зрач­ками. Прямой с широкими крыльями нос слегка приплюснут» (Ковпаненко, 1986, с. 67-71).

К сказанному добавим еще один аргумент. Мы имеем в виду тот факт, что П. Мела, Плиний, Дионисий, Периегет, Клавдий Клавдиан, Феофилакт Симокатта, Зосим, Приск Панийский и другие античные авторы именуют «скифами» не какое-либо иное племя, а именно гуннов. Приск Панийский, знаток кочевнического мира, сообщает, что гуннский царь Руа послал в Рим своего посла по имени Эсди (по-тюркски Мудрый. — Авт.), а римля­не в ответ направили к гуннам Плинта, «который был родом скиф». Вряд ли можно утверждать, что римская дипломатия не знала, к кому кого по­сылать, а римский двор не знал, кого Гесиод, Гомер, Геродот, Эсхил, Стра­бон, Гиппократ, Птолемей и другие греческие и римские авторы называли «доителями кобылиц» и «конеядами».

Показания древних авторов подтверждают и позднейшие научные дан­ные. Первый русский переводчик Геродота Андрей Лызлов, свободно ори­ентировавшийся в европейской историографии XV-XVI вв., хорошо знако­мый с трудами античных авторов, в частности, Гомера, Вергилия, Овидия, Юстина, Курция, Руфа, Диодора Сицилийского, еще в XVII в. пришел к убеж­дению, что татары и турки восходят по своей культуре к древним скиф­ским кочевникам. Точку зрения А. Лызова в разное время поддержали и развили такие видные ученые, как В. Н. Татищев, Н. М. Карамзин, Э. И. Эйх — вальд, А. С. Лаппо-Данилевский, А. Н. Аристов, В. В. Латышев, Ф. Г. Мищенко. Выше мы приводили высказывания ряда авторов на этот счет, в частности

А. Н. Аристова (1896, с. 400), Э. И. Эйхвальда (1838, с. 56-60) и др.

Наличие среди скифов тюркских племен признавал и официальный пе­чатный орган Российской академии наук. В одном из томов ее «Ученых запи­сок» о скифах и сарматах говорилось: «О скифах и сарматах написано мно­жество, но чрезвычайно мало с критическим тактом и с обширным знанием источников и новейших пособий… Если же греки и римляне в дошедших до нас сочинениях употребляли эти два имени не в народном смысле исключи­тельно, то само собой разумеется, что многочисленные народы могли быть разного происхождения и языка… Были ли между ними, черноморскими скифами, уже и народы тюркского происхождения? По всей вероятности, они были уже во времена Геродота» (Ученые записки, 1855, с. 114-115).

Многое восточные авторы, хорошо знакомые с историей и бытом тюрко-монгольских племен, скифов называли «тюрками», а Скифию — «страной тюрок» (Караулов, СМОМПК, вып. 38).

Таким образом в XIX и начала XX вв. даже официальная историогра­фия признавала часть скифских племен тюркскими. Концепции советской историографии в этом вопросе начиная с 30-х гг. резко изменились, о чем сказано выше. Сейчас наступило благоприятное время для объективного исследования всех научных проблем.

От решения «скифской» проблемы, определения этнической принад­лежности скифов и их прямых потомков зависит в огромной степени ре­шение вопроса этногенеза тюркских народов, поэтому более подробно остановимся на этой проблеме. Мы старались исследовать проблему, при­влекая обширный материал, как того требовал крупнейший кавказовед и скифолог Б. Б. Пиотровский.

Он писал: «Подойти к правильному разрешению скифской проблемы мож­но, лишь изучая древнее общество VII-VI вв. до н. э. на широкой территории, включая в нее Закавказье и Среднюю Азию (Пиотровский, 1949, с. 130).

Наукой давно установлено, что прямыми генетическими продолжате­лями культуры древнеямников были племена — носители срубной куль­туры, а через них и культуры скифских племен (Граков, 1977, с. 151-153). Если археология предоставляет возможность проследить на протяжении III-I тыс. до н. э. эволюцию культуры древних кочевников, значит, есть та­кая же возможность проследить эволюцию самой скифской культуры и ее продолжение в культуре средневековых кочевников Евразийских степей.

Анализ показывает, что весь комплекс этнокультур средневековых ко­чевников Евразийских степей восходит к культуре скифов. Следователь­но, эти кочевники — прямые генетические продолжатели культуры древ­них кочевников — древнеямников. Об этом свидетельствуют:

1) подвижной, кочевой быт, разведение в основном мелкого рогатого скота и лошадей, употребление в пищу конины, кумыса, айрана и т. п.;

2) комплекс погребального обряда: курганная насыпь, сопровождение умершего трупами жертвенных лошадей, погребальные деревянные сру­бы и колоды;

3) масса скифо-тюркских языковых, этнографических и других схожде­ний.

Обо всех этих параллелях мы писали в ряде своих предыдущих работ, поэтому, отсылая читателя к ним, не считаем необходимым сейчас все это повторять. Вместе с тем считаем необходимым осветить в свете новейших достижений науки отдельные вопросы проблемы, в особенности самый острый из них — вопрос о языке скифов.

Исследования многих археологов — А. Иессена, Г. Гобеджишвили,

О. Джапаридзе, Т. Чубинишвили, К. Кушнаревой, Р. Мунчаева, Л. Вулли и др. — давно доказали, что еще в конце IV тысячелетия до н. э. племена — носители курганного обряда погребения стали появляться в Закавказье, а затем в Анатолии, Месопотамии, на северо-западе Сибири. Проникнове­ние древнейших кочевников в эти регионы повлекло за собой естествен­ное смешение части древних оседлых земледельцев с пришлыми кочевы­ми племенами, а возможно, и языковую ассимиляцию местного населения. О населении Шумера 3100-2800 гг. до н. э. Л. Вулли писал, что его «в этот период, безусловно, составляли пришельцы, теми или иными способами подчинившие страну и по крайней мере поначалу не усвоившие более вы­сокую культуру коренных жителей… Со временем они достигли опреде­ленного развития и, возможно, подготовили почву для замечательных до­стижений шумеров раннединастического периода» (Цит. по: Мизиев, 1990, с. 31-32), т. е. 2900-2350 гг. до н. э.

По данным многих выдающихся востоковедов — прежде всего В. В. Стру­ве, В. И. Авдиева, В. А. Тураева, Б. И. Грозного, «сами шумеры утвержда­ли, что их предки пришли в Двуречье откуда-то из-за гор, с севера и северо-востока. По их словам, это были некие «жители гор», «кочевники — скотоводы», «обитатели гор» и пр. Мнение о том, что шумеры пришли в Месопотамию с гор, расположенных к северо-востоку от этого региона, поддерживается сейчас многими учеными. Этому мнению есть немало подтверждений, в том числе и упомянутое распространение курганной культуры IV-III тыс. до н. э. Это могли быть степи Урала, Юг Туркмениста­на или Северный Кавказ. Именно потому, что они спускались с предгорий, шумеры называли их «жителями гор».

Виднейшие востоковеды XIX в. и их продолжатели — Г. Винклер, Ф. Гом — мель, Н. С. Трубецкой, Б. Грозный и др. — считали, что шумерский язык был весьма близок к алтайским (тюркским) языкам. Эту точку зрения разделяют и подкрепляют рядом новых данных современные лингвисты-тюркологи

А. С. Аманжолов, М. Ш. Ширалиев, М. А. Хабичев, Ю. Б. Юсифов, А. М. Маме­дов, С. Я. Байчоров, О. О. Сулейменов и др.

Выявлено около 400 прямых лексических схождений между тюркским (в частности, карачаево-балкарским) и шумерским языками. Эти совпаде­ния системны и охватывают всю схему языкового строя и структуру на­званных языков, включая местоимения, числительные, термины, обозна­чающие кровно-родственные отношения и т. д. Для подтверждения этого тезиса достаточно привести несколько уникальных лексических шумеро­тюркских схождений.

(Слова взяты из книги И. М. Дьяконова «Языки Древней Передней Азии» (М., 1967, с. 27, 39-62) и других источников; часть слов переведена нами. — Авт.).

Говоря о смысловом тождестве шумерских и тюркских слов, О. О. Су — лейменов справедливо отмечает: «Совпадения форм и смыслов — систем­ны, и потому не случайны» (Сулейменов, 1975, с. 230).

Приведенный выше материал позволяет нам сделать два важнейших вывода.

1. Есть все основания пересмотреть вопрос об изначальной прародине пратюркского этноса в пользу Волго-Уральского региона.

Алтай и Саяны были «вторичной» территорией их скопления и дальней­шей этнокультурной интеграции. Этот вывод подтверждает и выдающий­ся тюрколог Ю. Немет, по словам которого, «старые теории о Средне — или Восточно-Азиатской прародине тюрков либо недостаточно обоснованы, либо устарели» (Немет, 1963, с. 127-128).

2. Древнейший язык «курганников» (протоалтайцев) распространил­ся на север и северо-восток, а из Евразийских степей через Кавказ и Юг Туркмении в Месопотамию. Вот почему саяно-алтайские, приаральские, кавказские, анатолийские и другие тюркские языки имеют отношение к шумерскому, как целое к своей еще в древности оторвавшейся части.

Процесс внедрения древнеямников в кавказскую среду ученые отме­чали давно. Здесь мы затрагиваем большую и неизученную во всей полно­те проблему: кочевники и Кавказ, горы и степи.

О первом соприкосновении пришлой степной и автохтонной кавказ­ской культур неоспоримо говорит сам факт появления в Предкавказье (степная часть Северного Кавказа) курганных насыпей, прежде не харак­терного элемента в комплексе погребального обряда, существовавшего в неолитическую эпоху на Севере и Юге Кавказа, а также на прилегающих к Кавказу с юга, юго-запада и юго-востока территориях, занятых оседлыми земледельцами. Отсутствие курганов как автохтонных факторов в ареале закавказской куро-аракской и смежных культур Кавказа резко контрасти­рует с этим нововведением, проникшим в традиционные местные культу­ры эпохи неолита и ранней бронзы.

Древнейшие курганы появились на Северном Кавказе еще в энеолите, а знаменитая курганная майкопская культура Предкавказья, как считает

Н. Я. Мерперт, «сама испытывала заметные степные воздействия, в том чис­ле и в погребальном обряде, и уж ни в коем случае ни по материалу свое­му, ни хронологически не может рассматриваться в качестве компонента или основного источника воздействия в процессе выделения ранних групп древнеямных племен» (Мерперт, 1974, с. 140). Очень важно отметить, про­должает археолог, что в целом ранний этап древнеямных погребений пред­шествует майкопской культуре, лишь в самом конце доживая до начала формирования последней. И не случайно в наиболее ранних Майкопских поселениях кости мелкого рогатого скота составляют лишь 18 % (при 50 % костей свиньи), а позднее — под явным воздействием самих степных пле­мен — число их возрастает до 40 %. Если ко всему этому добавить утверж­дение Мерперта о том, что «ни в инвентаре, ни в погребальном обряде ни Кюль-тепе, ни последняя куро-аракская культура никаких связей с куль­турой древних племен не имеет» (Там же), то мы сможем констатировать: культура древнеямных племен, послужившая основой формирования май­копской культуры, не могла появиться ни с запада, ни с севера, ни с юга или юго-запада. Она зародилась в степях, между Волгой и Уралом.

Археологические исследования показывают, что древние культуры, подобные волго-уральской, еще в период мезолита распространялись по Северному Прикаспию, Кавказу и Украине, вплоть до Балкан и Венгрии (Мерперт,1977, с. 68-80).

Кавказ всегда служил местом между восточным, ближневосточным ми­ром и степями Восточной Европы. Передвижения многих племен через Кав­каз особенно участилось в период мезолита, неолита и ранней бронзы.

Несмотря на интенсивное изучение древних культур Кавказа, их этни­ческая история до сих пор остается весьма слабо исследованной. Наибо­лее спорным является вопрос об этнической принадлежности носителей майкопской культуры. По утверждению археологов, эти племена пришли на Северный Кавказ в III тыс. до н. э. и жили там около 800 лет (XXV-XVII вв. до н. э). В то же время одни археологи считают, что «майкопцы» явились с юга, из Передней Азии, другие — с севера. На наш взгляд, правы вторые, так как майкопская культура является исключительно курганной, а курганы «двигались» с севера на юг. Обратного движения наука не знает.

Первые ямники-курганники стали проникать на Северный Кавказ за­долго до формирования майкопской культуры, которая как раз и была основана на культуре древнеямников. В Центральном Предкавказье они появились по крайней мере за 200 лет до формирования майкопской культуры. Ранние ямные и майкопские погребения были совершенно идентичными по всему комплексу погребального обряда (Бетрозов, 1982, с. 26). Лишь значительно позднее в майкопских курганах прослеживаются следы воздействия местных, кавказских племен и их культур.

Майкопская культура, сформировавшаяся на основе древнеямной, в пору своего расцвета — в середине III тысячелетия до н. э. — имела самые прямые аналогии с культурой шумерских городов Ур, Лагаш, Киш и др. Осо­бенная близость обнаруживается в ювелирных изделиях, оружии, кремне­вых орудиях и др. (Мизиев, 1990, с. 30-31; Мунчаев, 1975, с. 212-329).

Вместе с тем майкопская культура и древнеямные племена имели огромное влияние на население соседних регионов — Средней Азии, Саяно-Алтайского нагорья, Поволжья и Причерноморья. Наибольшее воздействие они оказали на культуру кавказских племен III тыс. до н. э. Как отмечал Н. Я. Мерперт, «к северу от Черного моря «контактная непре­рывность» и культурная интеграция прослеживаются от Кавказа и При­каспия до Подунавья и Центральной Европы (древнеямная культурно­историческая область). И на значительном участке этой полосы — вплоть до Днепровского правобережья — весьма рельефно представлены северо­кавказские, прежде всего майкопские воздействия» (Мерперт, 1988, с. 28).

С течением веков происходило смешение степной (курганной) культу­ры с культурой кавказских племен. Под курганными насыпями стали по­являться чисто кавказские погребальные сооружения — каменные ящики, склепы, гробницы и пр. Даже такие специфические грандиозные камен­ные сооружения, дольмены Кавказского побережья стали «входить» под курганные насыпи. Это очень серьезный фактор, показывающий влияние степной курганной культуры на такой стойкий этнический определитель, как погребальный обряд.

Археологические исследования давно доказали, что в эпоху мезолита от­дельные слагаемые будущей ямной культуры Волго-Уралья были распростра­нены по Северному Прикаспию, а оттуда — по Кавказу и Северному Причерно­морью, Украине, вплоть до Балкан и Венгрии (Мерперт, 1977. с. 68-80).

Определить хронологию памятников в Северном и Северо-Западном Прикаспии трудно, так как этот район при подъеме уровня воды в Каспий­ском море часто затоплялся и люди то заселяли Прикаспийскую низмен­ность, то уходили оттуда. Тем не менее мезолитические памятники этого региона указывают на его связь с соседними районами Волго-Уралья, Причерноморья и Кавказа. Эта связь не только не ослабляется, но даже усиливается в эпоху древнеямной культуры, носителями которой были древнейшие кочевники-овцеводы Евразийских степей.

Особенно расширяются контакты с синхронными культурами Юга Украины.

Диффузия древнеямной культуры в этом направлении представляет огромный интерес. В период расцвета северопричерноморского земле­дельческого очага — на среднем этапе трипольской культуры (в середи­не IV тыс. до н. э.) — непосредственно к востоку от ее ареала сложилась среднестоговская энеолитическая культура. Эту культуру еще не имену­ют степной, так как основная часть ее памятников находится в лесостепи Поднепровья и Левобережья Украины, на границе между лесостепью и степью. На западе памятники этой культуры локализуются в Поднепровье (между Никополем и Черкассами) и в Днепро-Донецком междуречье, в бассейне Оскола и Северного Донца. На востоке ее памятники доходят до низовьев Дона (Телегин, 1966; Бибиков, 1963).

Третий вариант этой культуры — нижнедонской, или константиновский, — представляет особый интерес, ибо именно здесь впервые появляются курганные насыпи в могильниках Яма и Койсуг, явно иллюстрирующие на­рождающуюся степную традицию на восточных окраинах среднестоговой культурной области. Именно здесь очень слабо прослеживаются земле­дельческие навыки населения, зато преобладают скотоводческие черты уклада — прежде всего разведение овец и лошадей (Цалкин, 1970, с. 247). «Таким образом, — пишет Н. Я. Мерперт, — не случайно доминант овцевод­ства отмечен в восточной части ареала среднестоговской культуры, т. е. там же, где зафиксировано и появление курганов, что также связано с распро­странением собственно степной традиции… Трипольская культура и ее импорты на поселениях среднестоговской культуры сочетаются с появле­нием степной керамики» (Мерперт, 1974, с. 141).

Когда речь заходит о древнеямно-среднестоговском культурном син­кретизме, очень важно учесть, что именно коневодство было основой хозяйства племен культуры Средний Стог II и что у них впервые в исто­рии животноводства мы встречаем племена коневодов. Но в то же время крайне важно иметь в виду и тот факт, что северопричерноморский очаг — раннее и среднее триполье — в первоначальном процессе формирования культуры степных скотоводческих племен «должен быть сразу отсечен» (Энеолит СССР, с. 326).

Взаимодействие раннеземледельческих культур со степными энеоли — тическими традициями, безусловно, отражает этнокультурные изменения при переходе к раннему бронзовому веку. Среднестоговская культура, ле­состепная в своей основе, в восточных районах своего ареала знаменует на­чало этого этнокультурного процесса на Днепро-Донецком участке степной полосы. Сыграв в нем роль местного субстрата в первой половине III тыс. до н. э., она вошла затем в качестве компонента в состав степной древнеям­ной культурно-исторической общности (Артеменко, 1963, с. 38-48).

Древнеямная культурно-историческая общность, как известно, явля­ется хронологически первой из гигантских общностей, характерных для древнейшей истории степной полосы. Именно она знаменовала первую ступень широкого освоения степных пространств, распространение в них производящих форм скотоводства, главным образом подвижного овце­водства. История ее предстает как длительный и сложный, многообраз­ный процесс развития и взаимодействия ряда племенных групп.

В восточных пределах ареала среднестоговской культуры появляются черты, характерные для древнеямных племен, продвинувшихся на запад от районов зарождения своей специфической культуры. Здесь происхо­дит вклинивание среднестоговской культуры в собственно степные райо­ны. В стадах доминируют овцы, здесь же впервые фиксируются курганные насыпи над могилами, не свойственные среднестоговской культуре.

Широкое освоение степи и массовое распространение курганного об­ряда начались в междуречье Урала, Волги и Дона одновременно с форми­рованием среднестоговской культуры всмежномс запада Днепро-Донском районе в период, когда еще были живы традиции раннеземледельческих культур типа Мариупольских могильников в Приазовье, имевших, кстати, много общего с известным Нальчикским могильником, где 12 % погребе­ний были древнеямными.

В XXVI-XXIV вв. до н. э. основные черты погребального обряда среднесто­говской культуры из бассейна Северского Донца и Оскола продвигаются да­лее на северо-запад и фиксируются на Среднем Днепре. Здесь в 14 пунктах впервые обнаружены курганы, относящиеся к раннему этапу среднедне­провской культуры. На этом этапе названная культура представлена только курганами и известна лишь по курганным захоронениям. Могильные ямы прямоугольной формы с закругленными углами, длиной 1,8-2,2 м, шириной до 1,5 м перекрывались деревом. На дне ям имеются следы деревянных настилов, остатки подстилки из камыша, бересты, органических остатков. В могилах обнаруживается красная охра. Погребальный инвентарь крайне беден, керамика изготовлена из грубой глины с примесью песка и шамота. На этом этапе для среднеднепровской культуры характерны сосуды с шаро­видным или округлым туловом, круглым и уплощенным днищем.

На среднем этапе среднеднепровской культуры (XXIV-XVIII вв. до н. э.) известны уже два вида погребальных памятников — подкурганные и в грунтовых ямах без курганных насыпей. Раскопано около 70 курганов, со­держащих 112 погребений. На дне могильных ям по-прежнему прослежи­ваются берестяные, камышовые и органические подстилки, деревянные конструкции и др.

На позднем этапе (XVIII-XV вв. до н. э.) курганы все еще продолжают играть одну из ведущих ролей в — облике среднеднепровской культуры. Раскопано 40 курганов, содержавших 50 погребений.

Приведенные выше факты позволяют предполагать, что на среднем и позднем этапах данной культуры происходит смешение местных и при­шлых этнокультурных традиций — «грунтового» и «курганного» обрядов погребения, т. е. налицо симбиоз и синкретичность культурных традиций (Эпоха бронзы, 1987, с. 41-42).

В настоящее время в археологической науке принято считать, что для древнеямной и среднеднепровской культур характерны захоронения под курганами; при этом могильные ямы перекрывались бревнами или плаха­ми, их дно устилалось камышом, берестой, органическими остатками, в мо­

гилах обнаруживаются куски красной охры или ее следы на скелетах. Уче­ные единодушно утверждают: «В конце первой и начале второй половины III тыс. до н. э. перечисленные черты погребального обряда в Поднепровье были характерны только для древнеямной культуры… В позднем триполье, среднестоговской (кроме ее нижнедонского ареала в восточных окраинах) и других культурах они отсутствовали» (Мерперт, 1974, с. 79, 141).

Как можно судить на основании новейших стратиграфических иссле­дований, погребальный обряд и инвентарь свидетельствуют о нескольких волнах проникновения племен древнеямной культуры на запад и их суще­ствование в течение по меньшей мере тысячи лет (Там же). Такое активное продвижение носителей древнеямной культуры в Донские степи и Север­ное Причерноморье не могло миновать предгорные районы Кавказа, со­ставляющие естественное продолжение Волго-Донских степей Евразий­ского континента.

В III тыс. до н. э. Южная Сибирь была заселена пришедшими с запада пле­менами, генетически связанными с древнеямниками. В «Истории народов Восточной и Центральной Азии с древнейших времен до наших дней» (М., 1986) сказано: «В Южной Сибири в эпоху бронзы распространяется афана­сьевская культура, в III тыс. до н. э. в Горном Алтае возникает южносибирский очаг обработки металлов, афанасьевцы ведут комплексное скотоводческо- земледельческое хозяйство. В 1600-1400 гг. до н. э. афанасьевская культура сменяется андроновской, распространенной от Хакасско-Минусинской кот­ловины до реки Урал. Андроновцы — скотоводы, они пользуются боевыми колесницами, используют четырехколесные телеги» (с. 10).

До проникновения афанасьевцев неолитические племена Сибири поч­ти не знали скотоводства, у пришлых же афанасьевцев с самого начала существовали очень развитые формы этого вида хозяйствования. В силу этой и других причин еще в 1941 г. академик А. П. Окладников определил, что «афанасьевская культура чужда всему, что характеризует сибирский неолит» (Окладников, 1941, с. 9-14).

Археолог Э. Б. Вадецкая подчеркивает «принадлежность афанасьевцев к европеоидной расе, в то время как население соседних областей было монголоидным или смешанным; отсутствие связей афанасьевской культу­ры с местной неолитической; значительное сходство сибирской культуры с расположенной далеко на западе ямной и, наконец, единообразие афа­насьевских могильников. Культурно-историческое единство ямных и афа­насьевских племен проявляется в их материальной и духовной общности (погребальный обряд), экономике (скотоводческое производящее хозяй­ство), в близких формах керамики, в принадлежности к одному антропо­логическому типу» (Вадецкая, 1986, с. 22). Место сложения афанасьевской культуры «могло быть где-то к западу от Алтая, а исходной территорией могла быть восточная граница ямной культуры. Племена ямной культуры продвигались из междуречья Волги и Урала на запад вплоть до Балкан­ского полуострова. Но, став подвижными скотоводами, они продвигались, очевидно, не только далеко на запад, но и на восток, по степям, им при­вычным» (Там же).

Ямно-афанасьевская этнокультурная общность до прихода на Енисей некоторое время находилась на территории нынешнего Казахстана, За­падной Сибири, а затем — на Алтае, причем не только в степях, но и в горах. Захоронения, аналогичные ямным, археологи нашли и в районах Караган­ды, на реке Тобол, в Верхней Алабуге и Убагане (Евдокимов, 1983, с. 436).

Ныне большинство ученых не отрицает того факта, что афанасьевская культура, как и ямная, формировалась в Поволжье и Приуралье. Некоторые авторы заметно расширяют эту территорию, включая в нее Западную Си­бирь, Казахстан, Среднюю Азию, Приаралье, Восточный и Северный Прика — спий и Северное Причерноморье, а также Приднепровье. Знаток истории Сибири С. В. Киселев указал на наличие культурных связей афанасьевцев с ямными племенами Причерноморья и Средней Азии (Киселев, 1949, с. 364).

Академик В. П. Алексеев после изучения большого палеоантропо­логического материала из памятников афанасьевской, андроновской и сходных с ними культур пришел к выводу о том, что «эти культуры фор­мировались в западных и центральных районах Казахстана и в Южном Приуралье» (Алексеев, 1989, с. 197).

Афанасьевская культура просуществовала в Южной Сибири с III тыс. до XVII в. до н. э. Ее сменила андроновская культура, генетически связанная с ямной (XVII-XI вв. до н. э.). Последняя была сменена карасукской (XI-VIII вв. до н. э.), а та — тагарской (VII-I вв. до н. э.), тагарская же культура — таштык — ской (I в. до н. э. — V в. н. э.) (Вадецкая, 1986, с. 168).

Почти все специалисты отмечают высокий уровень названных культур, генетически восходящих к древнеямной, их большой вклад в мировую ци­вилизацию. Носители этих культур на протяжении трех с половиной тысяч лет имели хорошо развитое для того времени полнокровное скотовод­ческое хозяйство, в котором основную роль играло овцеводство. Значи­тельным подспорьем в их экономике были рыболовство, охота и другие промыслы. Эти племена употребляли в пищу мясомолочные продукты, занимались обработкой кожи, шерсти, мехов. Основными орудиями были топоры, кинжалы, ножи, лук со стрелами, иглы, шилья, скребки и т. п. В ка­честве украшений они использовали зубы и клыки лисицы, медведя, сур­ка, астрагалы и фаланги косули, лося и т. д.

По данным профессора Л. Р. Кызласова, уже в афанасьевский период племена Южной Сибири широко применяли не только каменные, но и металлические орудия труда и оружие. Именно тогда Алтай становится одним из мировых центров металлургии. Тогда же в общественной жиз­ни южносибирских племен утверждаются нормы патриархата (Кызласов, 1986, с. 291-292).

Племена Южной Сибири и прилегающих районов в андроновское время, как и прежде, предпочитали шерстяную одежду, вязаные и кожа­ные шапки, обувь из меха и кожи. Узоров на одежде стало больше. Куртки и штаны делались из овчины и меха, появились собольи шубы и шапки (когда гунны появились в Европе в собольих шубах и шапках, европейцы решили, что они сшиты из шкурок крыс и мышей. — Авт.). В то же время появились золотые и серебряные украшения, а также лощеная посуда. В андроновский период мужчины и женщины носили косы, причем мужчи­ны, как правило, оставляли косу на макушке, а остальные волосы на голо­ве сбривали. Женщины укладывали косы на затылке (Там же, с. 131-137).

В искусстве потомков ямно-афанасьевцев и андроновцев, вплоть до их позднейших потомков — скифов — господствовал звериный стиль. Они создавали великолепные золотые и серебряные украшения. У носителей карасукской, а особенно татарской и таштыкской культур ювелирное ис­кусство достигло очень высокого уровня. В таштыкский период почти все могилы были срубными. Поверхность могил таштыкцы обкладывали овальными или квадратными каменно-земляными насыпями. У тагарцев все чаще встречаются захоронения с ориентировкой покойника головой на восток, трупосожжение (как у гуннов), каменные изваяния (балбалы) над могилами. В течение всего рассматриваемого периода, т. е. с III тыс. до н. э. по V в. н. э., погребальный обряд у афанасьевцев и их потомков усо­вершенствовался, но не менялся кардинально. Это дает веское основание считать весь названный ряд древних племен одной историко-этнической общностью, генетическое родство в которой прослеживается от ямно — афанасьевцев до скифов, сарматов и гуннов.

В связи с изложенным, укажем на весьма интересное наблюдение Э. Б. Ва — децкой, которая подметила существование ряда очень сходных черт, даже идентичность многих элементов у таштыкской и забайкальской гуннской культур, особенно в обряде захоронения. В обеих культурах на дне мо­гильных ям имелись срубы и гробы в срубах. На поверхности земли моги­лы обозначались невысокими надмогильными сооружениями. «Наиболее похожи таштыкские могилы на те хуннские, — пишет исследователь, — ко­торые имеют низкий сруб, крытый горбылями… Умершего сопровождали астрагалы и ритуальная пища — определенные части туши овцы, поверх сруба клали голову жертвенного животного и его шкуру» (Вадецкая, 1986, с. 143). Значительное сходство отмечает она и в материальной культуре таштыкцев и гуннов: «Специфические таштыкские изделия типа булавок, застежек, амулетов, нашивок, пряжек и серег находят свои прототипы у хуннов Забайкалья» (Там же).

Говоря о сходстве культур сарматов и гуннов, Э. Б. Вадецкая выделила особый, сарматско-гуннский период истории Южной Сибири. Она весьма существенно подкрепила гипотезу о том, что ямная культура, постепенно перешедшая в афанасьевскую, андроновскую и срубную, очень сходна в основных чертах с гуннской и таштыкской (с. 167). А поскольку таштыкцы — потомки афанасьевцев, стало быть, таковыми являются и гунны.

Е. А. Окладникова, исследовавшая граффиты (наскальные рисунки) Кара-Оюка (Восточный Алтай), отождествляет материальную и духовную культуру сарматов и гуннов и связывает ее со скифской. Говоря о гунно­сарматском периоде в истории Алтая, она пишет, что петроглифы того периода, изображающие различные сцены охоты, одежду и вооружение охотников, сближают рисунки Кара-Оюка с «рисунками людей скифской эпохи». Трактовка в этих рисунках форм тел животных (развернутые в фас, утолщенные в верхней части ноги с узкими щиколотками и точеными ко­пытами) «получила особенно широкое распространение в искусстве ран­него Средневековья: например, именно так изображены ноги лошадей курыканских писаниц Лены, оставленных потомками хунну; гривы, под­стриженные тремя зубцами, — прием, известный во второй половине I тыс. до н. э. и существовавший в среде кочевников Юга Сибири, в Прибайка­лье, у сарматов Причерноморья, на Кавказе, в Центральной Азии вплоть до VIII в. н. э.» (Окладникова, 1988, с. 148).

Изображенные на скале «короткий меч (акинак) и кинжал входили в число атрибутов воинов I в. до н. э. — I в. н. э. гунно-сарматского круга. В убранстве лошадей выделяются седла с высокими луками (большие, де­ревянные?) без стремян» (Там же, с. 149).

В искусстве афанасьевцев, андроновцев и носителей последующих родственных культур, вплоть до скифо-сармато-гуннской и аланской, господ­ствовал звериный стиль. В карасукский, татарский и таштыкский периоды это искусство, как уже отмечалось, достигло очень высокого уровня, о чем говорят найденные в могильниках предметы, рисунки на скалах и камен­ных изваяниях.

О родстве афанасьевской и последующих культур, вплоть до таштык­ской, свидетельствуют и антропологические исследования. Двинувшие­ся с территории Восточной Европы и Западного Казахстана в степи Юж­ной Сибири афанасьевцы имели массивные черепа удлиненной формы с умеренно широким и низким лицевым скелетом, с низкими орбитами и довольно узким грушевидным отверстием. Они были высокого роста, обладали крепким сложением. Рядом с ними на севере, около нынешне­го Красноярска, жили монголоиды, но особых контактов между ними не было, хотя отдельные афанасьевцы, продвинувшиеся в тайгу, смешива­лись с местными жителями; позже у части афанасьевцев появились незна­чительные монголоидные черты (Алексеев, 1989, с. 353-354).

По мнению В. П. Алексеева, «столь широкое распространение евро­пеоидов на восток в эпоху энеолита дает возможность предполагать, что и в более ранние эпохи население даже восточных степей Евразии от­носилось к европеоидной расе и образовывало самостоятельный очаг расообразования в пределах европеоидного ареала. Население евро­пеоидного облика в этом случае можно считать для степей по Енисею и западных районов Монголии изначальным» (Там же).

Для нашей темы очень важны выводы выдающегося антрополога:

«1. В восточных районах степной полосы Евразии мог существовать еще в доафанасьевское время самостоятельный очаг расообразования, входивший в ареал формирования европеоидной расы.

2. Характерный для афанасьевского населения комплекс признаков повторяется у населения ямной культуры.

3. Биологические истоки происхождения населения этих двух культур могут восходить к одному генетическому типу» (Там же, с. 354).

«Таким образом, — утверждает В. П. Алексеев, — европеоидное населе­ние могло жить в Восточной Азии еще до прихода афанасьевцев, но это население, а также афанасьевцы и другие европеоиды, имели такие же антропологические признаки, как и те, которые синхронно с афанасьев- цами жили на территории современной Украины, Северного Кавказа, По­волжья, Урала, Западной Сибири и т. д.» (Там же).

Все изложенное дает основание заключить, что на территории, где в древние времена жили афанасьевцы, андроновцы, карасукцы, тагарцы и таштыкцы — европеоидные племена, ныне живут тюрки — хакасы. Они являются потомками этих племен и считаются монголоидами, но с евро­пеоидными, чертами. Раньше там проживали и енисейские кыргызы, род­ственные хакасам. Их соседи — алтайцы, казахи, кыргызы, узбеки, туркмены и другие тюркские народы — также являются потомками перечисленных выше древних европеоидных племен (Там же, с. 396-399).