Куначество

В старые времена большое значение придавалось куначеству. Чело­век видел свою опору в жизни не только в многочисленной родне, но и в своих надежных друзьях. Слова «кунак», «куначество» ингушам не известны. У них имеется свой термин — «доттагЬ), что можно переве­сти как «друг», «кунак». Допустим, на базаре (раньше часто устраива­лись ярмарки) познакомились ингуш и казак. После совместной тра­пезы они объявляют себя кунаками и теперь могут ездить друг к другу в гости и заодно что-нибудь покупать: ингуш может купить что-то из фабрично-заводского производства (плуг, косу, ткань…), казак же может приобрести что-то из горского кустарного производства (бурки, ковры, упряжь…). Такое куначество обязывало обе стороны обеспечивать вза­имную безопасность и помощь при заключении сделок.

Но в Ингушетии был и другой вид куначества, который называл­ся «дув биа доттаПий», то есть «клятвенные кунаки». Этот обычай ко многому обязывал обе стороны. Клятвенный друг являлся своего рода «приобретенным братом». Такие друзья должны были во всем помогать друг другу. В некоторых жизненных ситуациях юноши больше полага­лись на клятвенного друга, чем на своего родного брата. Нерушимость дружбы, ее надежность и значимость отразились и в пословицах и по­говорках:

«С другом бывают откровеннее, чем с братом»,

«Хорошему коню найдется хозяин, хорошему человеку найдется друг»,

«Горе и беда твоего лучшего друга — твое и горе и твоя беда». «Собутыльник не может быть другом»,

«Хорошие друзья познаются в беде»,

«Жена хороша молодая, а друг — давний»,

«Только правдолюбец бывает настоящим другом».

В хорошем кунаке особенно нуждался юноша, не имеющий братьев. Клятвенный друг заменял ему их. Заключение клятвенного куначества производилось не как попало и не наспех. В кунаки старались приоб­рести наиболее достойного мужчину. Обряд заключения клятвенного куначества обычно проводился следующим образом.

Вначале потенциальные кунаки договаривались о взаимном согла­сии стать клятвенными друзьями. Затем намечались день и место про­ведения этого обряда у кого-то одного из них. Обычно им бывал тот, кто первым предложил побрататься. У него собирались авторитетные люди с двух сторон. Ставилась чаша с молоком (или вином). Один из бра — тующихся кидал в нее серебряную монету (символ чистоты помыслов). Клянущиеся поочередно выпивали содержимое чаши. Оставшуюся на дне чаши монету забирал себе другой поклявшийся и прятал ее за пазу­ху, а затем как реликвию хранил ее дома. Чаще всего до употребления напитка, но иногда и после этого давались взаимные клятвенные обе­щания в верности и нерушимости дружбы, во взаимном согласии во всем, во взаимовыручке в любых сложных ситуациях и т. д. Этот обряд был зафиксирован и Н. Яковлевым. Кстати, как он отмечает, в клятве были и такие слова: «В случае убийства одного из них, другой обязан мстить за его кровь, как за родного брата». (37, 224) Подружившиеся троекратно обнимались, обменивались оружием, папахами. Завершал­ся весь этот обряд пиршеством и вечеринкой.

Обязанностью побратима было в дальнейшем всячески демонстриро­вать свою верность данной клятве. Взаимовыручка и взаимоподдержка были непременными условиями, вплоть до смертельной жертвенности.

Впрочем, по рассказам старожилов, обряд клятвенного побратим­ства мог проходить в и более упрощенной форме. Скажем, двое не­знакомцев встретились к вечеру в безлюдном месте, зажгли костер, отужинали вместе, устроились на ночлег и т. д. В процессе такого общения они могли сблизиться настолько, что тут же заключали клят­венное братание.

В конце концов, крепость клятвенной дружбы зависела не столь­ко от пышности и торжественности ее заключения, сколько от ее со­блюдения. Бывало, что клятвенные друзья жили на почтительном рас­стоянии друг от друга, и почти не случалось дел, которые были бы общими для них. В таких случаях обычай обязывал этих клятвенных друзей периодически навещать друг друга. Вполне естественно, что клятвенного друга встречали как самого дорогого гостя.

Как рассказывают, в отдаленные времена клятвенный друг не имел права ухаживать и жениться на сестре своего друга, по идее: брат не имеет права жениться на сестре. Здесь выработавшимся было поня­тие: раз двое побратались, то и их сестры стали их общими сестра­ми. Однако со временем такое отношение клятвенного брата к сестре своего друга стало нарушаться. Видимо, иногда между молодыми людьми возникали глубокие чувства, пересиливающие узы братства, которые потом заканчивались сватовством. Такие браки со временем стали позволительными, но после их заключения клятвенное побра­тимство теряло свою силу, поскольку на смену ему приходили другие родственные связи, характерные для взаимоотношений зятя с родней своей жены.

Как смутное воспоминание о далеком прошлом память народа со­хранила и древнейший обычай, по-русски называвшийся «посестрие», когда взаимно расположенные две девушки становились клятвенными сестрами. Такую сестру по-ингушски называли «наьша». Сохранилось любопытное нартское сказание «Пхьагал-баьри и Сеска Солса». В нем герой «Пхьагал-баьри» — дословно «Заячий всадник» — представлен как герой, силой и воинским искусством превосходящий знаменитого нарт — ского предводителя Сеска Солсу. Его жена, зная это, решила уберечь своего мужа от поединка, который был назначен Пхьагал-баьрием. Да­лее по тексту:

«Когда Пхьагал-баьри ушел, жена Сеска Солсы, положив на арбу ба­рана, поехала к жене Пхьагал-баьрия. Жена Сеска Солсы сказала жене Пхьагал-баьрия:

— Наши мужья готовятся к бою. Если они сразятся, один из них по­гибнет, и его жена останется вдовой. Если мы породнимся, станем на­зваными сестрами, то они не будут биться между собой!

Жена Пхьагал-баьрия согласилась, и они стали назваными сестрами. Зарезав в честь этого события барана, они съели его, и жена Сеска Сол­сы отправилась домой. Когда Пхьагал-баьрий приехал домой, то жена его сказала: — Ты не должен теперь драться с Сеска Солсой, потому что жена Сеска Солсы и я стали назваными сестрами — «няшами». Так Пхьагал-баьрий и Сеска Солса избежали поединка между со­бой». (5, 7271) Не исключено, что посестрие было стадиально древнее мужского клятвенного братства. На это указывает формант «ня-на», присутству­ющий как в слове «мать-нана», так и в названой сестре («няша»). А формант «ша (шу, ча), видимо, является древнейшим осколком от осно­вы, обозначавшей в древности близкое родство. Свидетельство этому — следующий ряд слов: «воша» — брат, «йиша» — сестра, «шуча» — кузен, «мохча» — потомок кузена, «няша» — клятвенная сестра. Во второй половине XIX века еще существовал, а к концу века уже вышел из повседневной практики один из древнейших обычаев — за­ключение и соблюдение обряда молочного родства. Нередко братаю­щиеся герои ингушских сказок восклицают: «Мы молочные братья, прикладывавшиеся к одной груди!» («Цхьа накха биа энчикаш да вай!») Молочный брат назывался «энчик». В прежние времена молоку и крови придавали большое значение, считая их вместилищами жиз­ненной силы. Одним из страшных проклятий считалось, если мать произносила: «Пусть мое молоко станет для тебя ядом!» («Са щурах, дохьаш хилда хьона!») Молочный брат почитался едва ли не на уровне родного брата, так же как и молочная мать приравнивалась к матери родной. В нартских сказаниях герой, попав в страну враждебных ве­ликанов, обманным путем прикладывается к соску груди великанши и, уже на правах ее сына, свободно ведет себя, и она не может теперь навредить своему «сыну». По преданиям, в Ингушетии впервые была прощена кровь именно через обряд заключения молочного родства: случайно совершивший убийство обманно коснулся губами соска ма­тери убитого и, таким путем став ее сыном, одновременно тем самым стал братом убитого, а между братьями кровная месть не совершает­ся. (18, 411) В дореволюционном рассказе Асланбека Базоркина «Горское па­ломничество» описывается, как акт прощения кровной мести был принародно закреплен тем, что невольный убийца слегка прикоснулся губами к груди старухи-матери убитого, тем самым став ее приемным сыном.