…Карачаево-балкарский язык — «мал зо­лотник, да дорог» с точки зрения методологии изучения языка, в первую очередь языков ту­рецкой системы.

А. К. Боровков

«Да, исчез», — утверждают все справочные издания и выводы круп­нейших исследователей древних языков Передней Азии [280; 315]. Это положение иллюстрируется следующими словами ведущего советского специалиста по языкам Древней Передней Азии И. М. Дьяконова: «Нет, по­жалуй, такой семьи языков на земном шаре, с которой не пытались генети­чески связать шумерский [4] язык». Признавая структурную близость ряда кавказских языков с шумерским, он продолжает: «Но как бы значитель­на ни была эта структурная близость, она не свидетельствует о родстве, пока нельзя выявить и материальную близость» [102, с. 84]. Материальную близость словарного фонда шумерского и ряда тюркских языков доказы­вали виднейшие специалисты прошлого по истории и культуре народов Передней Азии. Однако и их выводы считаются основанными на ошибоч­ном чтении или толковании шумерских слов, «на внешнем сходстве звуча­ний, не составляющих систему» [102, с. 84]. Таким образом, современная наука о языках Древней Передней Азии приходит к заключению: «При нынешнем состоянии наших знаний ни материал грамматических фор­мантов шумерского языка, ни материал таких слов основного словарного фонда, как числительные, термины родства, названия частей тела и т. п., не обнаруживают никаких систематических соотношений с аналогичным материалом других языков… Поэтому в настоящее время шумерский язык приходится считать изолированным, и родство его с каким бы то ни было другим языком — неустановленным» [102, с. 84].

Однако еще в 1975 г. была высказана гипотеза о том, что «состояние нынешних знаний и лексический материал, содержащийся в статье И. М. Дьяконова, позволяют установить культурное родство шумерского с ныне живыми тюркскими языками» [226, с. 230].

Но каким образом шумерские слова сохранились в тюркских языках? Единственным ответом, как мы видели выше, служит утверждение о том, что это «случайные созвучия». Это не совсем так потому, что совпадают и смысловые значения слов. Встает другой вопрос: почему же столь рази­тельные и буквально совпадающие по смыслу «созвучия» обнаруживают­ся в основном в тюркских языках?

Для того чтобы сделать попытку понять это, нужно обратиться к специфи­ке исторических отношений между «Европой и Азией», долго олицетво­ряемой представлениями об извечной военной опасности и культурной отсталости кочевников, в том числе и тюркоязычных. Постулат этот родил­ся давно.

Там постарались отгородиться от тюрков Китайской стеной в 3 тыся­чи километров, здесь воздвигли Железные ворота (Дербент). Передняя Азия и Ближний Восток были прикрыты неприступными твердынями Кавказских гор и Черным морем. И лишь на севере Каспия, в низовьях Итиля и Яика, гуляли сквозняки и взвивались в вихре этнические перета­совки. Европейские и восточные источники полны описаний мощных про­рывов тюркских племен через отмеченные преграды. Походы их через Дербент и Дарьял не раз потрясали Переднюю Азию в первых веках н. э. [32, с. 40-67].

В результате этих событий только племена, находившиеся на гребне пер­вых азиатских волн, могли осесть на Кавказе и у дербентских стен. А таковы­ми могли быть гунно-болгары, сабиры и предки хазар, сыгравшие большую роль в этнической истории тюркских народов Северного Кавказа. Именно эта ветвь тюркских племен входила в первые контакты с переднеазий — скими и индоевропейскими языками. Не эта ли ранняя связь и смешение делали язык болгар и хазар, по словам средневековых авторов IX-X вв., непонятным другим тюркам [37, с. 37, 509]. Может, поэтому они считали болгар особым родом тюрок, из-за их большой смешанности с другими этническими группами? Исследования советских ученых уводят пред­ков болгар в сарматский мир низовьев Волги и Северо-Восточные степи Казахстана [91, с. 131-148; 260, с. 10]. Хазары же, только в VIII в. перенесшие свою столицу на Итиль из Дагестана, по заключению В. В. Бартольда, во­обще «народ неизвестного происхождения» [37, с. 37, 597]. Ничего опре­деленного о происхождении хазар не говорит и крупнейший хазаровед М. И. Артамонов, кроме констатации того, что хазары в бассейне Волги появились задолго до VI в., т. е. до возникновения Тюркской империи [32]. Но вопрос, когда и откуда они появились, остается открытым.

Все это заставляет более внимательнее отнестись к почти буквальному фонетическому и смысловому тождеству шумеро-тюркских терминов, ко­торые приводят исследователя к выводу о том, что «совпадения форм и смыслов — системны и потому не случайны» [226, с. 230].

Касаясь шумеро-тюркских лексических схождений, мы всецело при­держиваемся чтений, толкований и переводов шумерских слов, принятых М. И. Дьяконовым и другими специалистами по переднеазийским языкам. Мы обращаем внимание на ряд балкаро-карачаевских нарицательных имен, которые, на наш взгляд, представляют наибольший интерес, как не встречающиеся в других тюркских языках.

У балкаро-карачаевцев слово «мать» произносится амма, в умень­шительно-ласкательной форме — амма + ка, а слово «отец» соответствен­но — ата и ата + ка. Дедушка у балкарцев и карачаевцев звучит как аппа, уменьшительно-ласкательно — аппа + ка, а бабушка соответственно — буба и буба + ка. Обращает на себя внимание тот факт, что форма аппа + ка, буба + ка, амма + ка и многие другие образованы с помощью ласкательно­уменьшительного форманта «ка».

Одни авторы формант «ка» считают древним западно-иранским, боль­шинство же полагает, что слова с этим формантом вообще не являются иранскими. Такой же спор идет относительно форманта «ук», «ука». В тра­диционном балкаро-карачаевском быту довольно обычны имена с этим формантом: Инал + ук, Баксан + ук, Бат + ука и др. Э. А. Грантовский пишет, что западно-иранские племена с именами на «ука» и «ка» проникали с се­вера, через Кавказ [101, с. 295]. В связи с этим выводом специалиста необ­ходимо отметить, что в балкаро-карачаевском языке существует и целый ряд личных уменьшительно-ласкательных имен: Биля + ка, Ариу+ка, Илляу + ка и другие, а также масса слов детской речи в той же форме, обозна­чающих части тела, предметы обихода, образ действия: ко + ка (ручка), ка + ка (ножка), бок + ка (шапочка), ук + ка (обнять), уу + ка (прогулка) и т. д.

В балкаро-карачаевском языке столь же распространенными формами являются «ак» и «акк», которые, по словам языковедов, также характери­зуют североиранские имена [101, с. 295]. Но в балкаро-карачаевском они характеризуют не только личные имена, но и в массовом количестве упо­требляются в названиях предметов, действий. Не будучи специалистом — языковедом, автор пользовался лишь разговорным балкаро-карачаевским языком, что, разумеется, всегда будет оставлять место для сомнений в оценке истинного тождества сравниваемых терминов. Дальнейшая раз­работка, подтверждение или опровержение — дело специалистов, но при­веденные материалы позволяют автору осторожно поставить вопрос: не является ли все это системой в балкаро-карачаевском языке, так как фор­манты «ка», «ак», «акка», «ука», «ук» охватывают не только личные мужские имена (а они очень подвижны), как в западно-иранском, но и пронизыва­ют всю систему и мужских, и женских, и нарицательных имен и названия частей тела, предметов обихода и быта, и служат для обозначения образа действия в пространстве и времени?

Высказываемые выше предположения базируются на целом ряде фак­торов:

I. Есть все основания полагать, что бездоказательно отброшено и за­быто в науке мнение Ф. Гоммеля, высказанное в начале XX в., о том, что «по своему языку народы Передней Азии принадлежат к трем обширным группам, раздельность которых может быть прослежена до самой ранней древности: сумеро-алтайской, алорадской и семитской… Остатки сумерий — ского языка дошли до нас в целом ряде волшебных формул и заклинаний… как разговорный живой язык, сумерийский, вероятно, перестал существо­вать уже очень рано». К шумеро-алтайскому он относит урало-алтайские языки и продолжает: «…с ближе всего подходящими к сумерийскому язы­ку тюркскими наречиями и языком монгольским мы, к сожалению, совер­шенно незнакомы за время до Р. X. Древнейшие памятники языков, так называемые древнетюркские надписи Южной Сибири и Монголии… воз­никли лишь в VIII в. по Р. X.» [100, с. 26]. Здесь необходимо заметить, что это письмо не «возникло лишь в VIII в.», а лишь найденные образцы текстов датируются этим временем. О существовании письменности еще у гуннов довольно определенно говорят письменные источники [245, с. 165-167].

Другой выдающийся ученый, виднейший востоковед, раскопавший в 1906-1907 гг. знаменитый архив хеттских царей Малой Азии, — Гуго Винклер в своей работе «Духовная культура Вавилона» писал, что «попытки на основании языка установить связь шумерийцев с другими известными группами народов и доказать их родственную общность пока кончались неудачей и, по-видимому, безнадежны». Как сказано было выше, к этому выводу ничего не добавил и И. М. Дьяконов. Но Винклер далее продолжал: «…поэтому все, что мы можем сказать о них, состоит в следующем: суме — рийцы — не семиты, и еще менее того индогерманцы… Язык их по своему строению тождествен кое в чем с языком тюркских народностей, однако это еще не доказывает их родства» [67, с. 14].

II. В середине XVIII в. до н. э. в Переднюю Азию хлынули из-за гор не­кие «горные жители», «обитатели гор», «горцы», «полукочевники», «ското­воды», именовавшие себя кассу и вошедшие в литературу и историю под именем касситы [67, с. 14; 68, с. 299-300]. Имя это образовано по тому же принципу, как от библейского Сима — семиты, от Борисфена — борисфени — ты, от Троглос — троглодиты и т. п. Они правили Вавилоном более 500 лет, тексты насчитывают 36 правителей из рода кассу, династия которых пре­кращается в XII в. до н. э. «К этому времени они совершенно вавилонизи — ровались. Всего правдоподобнее будет искать их родину во внутренней Азии, так что они действительно являются своего рода предшественни­ками тюрков и монголов» [67, с. 36]. В этой связи очень важно, что один из царей кассов носил имя Ага [100, с. 59-60]. Вполне допустимо предпо­ложение о связи имени кассу с китаизированным названием хазар — коса, восходящим к их самоназванию от слова каз — «кочевать» [32, с. 114; 366, с. 51]. А это, в свою очередь, рождает законный вопрос: так ли анахрони- стично сообщение грузинских летописей о нашествии хазар в Закавказье и Переднюю Азию еще в период до н. э. ? [178, с. 25-26]. Во время правле­ния кассов «отдельными областями правили цари или «отцы» (адда), при­чем власть… передавалась не от отца к сыну, а от дяди к племяннику (сыну сестры)… выражение «сын сестры» вообще означало «потомок», «член данного рода». Области Элама (возможно, соответствовавшие территори­ям первоначального расселения племен) находились под общей гегемо­нией верховного вождя» [68, с. 300-301]. В этой цитате из первого тома «Всемирной истории» наше внимание, во-первых, привлекает то, что сло­во адда, как и у тюркских народов, означает «отец», а во-вторых — передача власти племяннику по сестре. Поэтому в легенде о Саргоне упоминается дядя по матери — Ака, от которого он получил власть. Уместно заметить, что у тюрков, в том числе и у балкаро-карачаевцев, дядя по матери счита­ется самым почетным, близким и надежным родственником. Существует поговорка: «Когда заходит дядя по матери, то от радости задрожит даже центральный, опорный столб дома», а этот столб всегда олицетворял на­дежность и благополучие семьи. По общему признанию, «до сих пор нель­зя считать установленным, к какой группе языков можно отнести язык Элама», равно как и название самой страны [68, с. 224]. Но если правомер­но сопоставление Элама с территориями первоначального расселения племен, то можно вспомнить тюркское слово эл, которое уже в памятни­ке Кюль-Тегину означало «группа племен», «племенной союз», «государ­ственное устройство» или «самостоятельная государственная жизнь», а в балкаро-карачаевском языке употребляется в значении «село», «страна» [46, с. 50-51; 287, с. 42]. А термин элим в балкаро-карачаевском означает «мое село», «моя страна», что очень близко понятию: «территория перво­начального расселения племен». В языке балкарцев и карачаевцев это слово образовано с помощью притяжательного аффикса — м, как и слова: Адам+ым «человек мой», къыз + ым — «дочь моя», ага + м — «дядя мой» и многие другие.

III. Имена многих шумеро-аккадских и вавилоно-египетских богов бы­туют в балкаро-карачаевской среде как живые формы божественного заверения, клятвенных заклинаний, изречений, наговоров, т. е. в тех же формах, в каких дошел до нас шумерский язык, — «в целом ряде волшеб­ных формул и заклинаний, божественных песнопений, покаяний, псалмов и пр.» [100, с. 26].

Верховная богиня материнского рода, деторождения, родительница всего существующего — Инанна [100, с. 221] фигурирует в речи балкаро­карачаевских женщин наравне с именем Аллаха в слове ийнан, равно­значном русскому «ей-богу!». Кроме того, балкарцы и карачаевцы самую старшую в роде бабушку, прародительницу, называют термином ынна. Аккадские племена своих богов называли Бель. Билла у вавилонян — это был верховный бог земли [68, с. 304] и владыка воздуха [100, с. 32, 41]. Этот термин часто употреблялся у них в значении просто «бог» и приставлялся к именам отдельных богов, как, например, к имени бога Мардука — Бела Мардук (бог Мардук), Бил-Гамеш (бог Гамеш) [68, с. 305].

У древних египтян богом небесного свода, владыкой воздуха был Шу, равный вавилонскому Биллу [100, с. 41]. В балкаро-карачаевских божествен­ных заклинаниях часто употребляются выражения: Шибиляурсун! — «Пусть поразит Шибиля» (боги Ши и Биль), Билляхи! — «Ей-богу» (в речи мужчин).

Имя бога города Вавилона — Мардука, отличавшегося большой силой, отвагой и смелостью [175, с. 227-233], сохранилось у балкарцев и кара­чаевцев в воинственном, ободряющем восклицании «Эй, марджа!». Этот клич был известен еще и сарматским племенам, но попытки объяснить его с ирано-осетинского языка, как происходящий от слова марг — «яд» [179, с. 86], неубедительны, так как не соответствуют смыслу этого восклицания.

Слово марджа у балкарцев и карачаевцев употребляется очень часто и выражает просьбу: Кел, марджа, кел!; Айт, марджа?- «Приди, ради бога!»; «Скажи, ради бога!».

Имя богини любви и плодородия — Ишт, Иштар [68, с. 306; 175, с. 219] со­хранилось в речи балкаро-карачаевцев в виде восклицания: эшта-эшта!, равнозначного термину «о боже!». Возлюбленный богини Иштар вечно юный Тамуз — бог растительного мира — олицетворял собой умирающий и воскресающий мир [68, с. 221; 175, с. 229-232]. В балкаро-карачаевском языке слово тамуз имеет широкое семантическое поле и бытует во мно­гих значениях: в значении семени — тамызыкъ жокъ, тамызыкъ къурду (нет семени, исчезло семя), в значении живительной капли влаги — тамыз — тамычы, в значении корня жизни — жашауну тамызыгъы, в значении рас­топки для огня — подателя жизни — тамызыкъ. Все эти слова по смыслу совпадают с теми благами, которые олицетворял собой Тамуз.

По известной закономерности перехода звуков р/з в древнетюркских языках, и в болгаро-чувашском, в частности [111, с. 33-37], слово тамуз — тамыз легко понимается и как «корень» — тамыр. Каков корень, такова и растительность, растительный мир, божеством которого и выступает Тамуз. Не потому ли он возрождается из-под земли при помощи капель живой воды, которыми его окропила Иштар [175, с. 229-233].

При помощи упоминавшегося словообразовательного форманта «ук» от слова тамуз образуется термин тамузук, что буквально означает «для Тамуза», т. е. для семени, для размножения, для разжигания огня.

Соперница богини Иштар именуется Эришкигель. Она является «влады­чицей подземелья» и живет в своем жилище — иркалла [102, с. 51, 55, 69, 433; 175, с. 229-231]. В этом термине (названии подземного жилья — иркал­ла) нельзя не видеть тюркские слова up, ер — «земля» и кала — «крепость, город». Термином эришкигель называлось и владение этой богини. В этом названии бросается в глаза балкаро-карачаевское слово эришке — «на со­перничество, соревнование» (эриш — «соперничать») и эль, о значении которого мы уже говорили. Отсюда и имя соперничающей богини и на­звание ее владения (соперничающие: люди, села, страны, общины) вполне понятны балкарцу и карачаевцу.

Исследователи уже обращали внимание на возможную связь между шумерским термином дингир — «бог», «небо» и известным верховным бо­жеством тюркских народов — Дэнгир, Тенгир, Тенгри, Тангэр, Тангра [39, с. 239; 40, с. 66-68; 102, с. 16; 226, с. 241].

Насколько известно, до сих пор нет этимологии этого слова. Китайские источники называют его кок-тенгри, что приравнивается к термину «го­лубое небо» [90, с. 78]. С позиций балкаро-карачаевского языка, видимо, можно предложить следующую этимологию.

На балкаро-карачаевском термин кок-танг-эр означает «небо + заря + человек, мужчина». Отсюда имя будет — «небесной зари человек».

Поскольку многие тюркские этнонимы являются названием племен­ной тамги (герба) [226, с. 159], представляется возможным использовать этот факт и для дальнейшего разъяснения термина дэнгир — тангри. Как сама этимология термина, так и письменные источники свидетельствуют о том, что тангри был олицетворением вечного неба и солнца, создате­лем всех благ. По археологическим памятникам кочевников Евразийских степей давно установлено, что культ солнца и неба, олицетворенный в об­лике Тангри, изображался амулетами в виде креста в круге, т. е. символом солнца [232, с. 175]. В балкаро-карачаевском языке, с характерным ламб — даизмом тюркских языков р/л, слово «круг» звучит как дингир — дингил. Таким образом, тамгой, амулетом тангри был символ солнца, неба, беско­нечности — круг, или дингир.

IV. Обратимся теперь к лексическим шумеро-балкаро-карачаевским параллелям. Но при этом следует помнить, что европейские ученые, пере­водившие шумерские тексты и слова, не могли точно фонетически пере­дать значения шумерских слов. Даже в наши дни европейцам порой бы­вает очень трудно фонетически правильно произнести восточные слова, тем более фразы. С учетом этого естественного условия обратимся к ма­териалу.

1. В балкаро-карачаевском языке есть слово эн — «знак, указатель», а у шумеров должностное лицо, имеющее право созывать совет, принимать ре­шения или править, называлось энси [102, с. 47, 81; 68, с. 313]. На языке бал­карцев и карачаевцев энчи (энци) — «ставящий знак» образовано от слова эн с помощью словообразовательного афикса чи (ци), как и термины темир-чи (ци) — «кузнец», жыр-чы (цы) — «певец», мал-чы (цы) — «скотник», образован­ные от основы: темир — «железо», жыр — «песня», мал — «скот» и т. д.

2. У шумеров, а затем и ассирийцев лицо, возглавляющее судебную и административную деятельность, называлось укуллум [68, с. 313]. В бал­каро-карачаевском языке слово екюлюм означает «адвокат на судебном заседании».

3. «В законах Хаммурапи» слово мускин обозначает того, кто принад­лежит к покоренной части населения, т. е. кто занимает положение, соот­ветствующее положению римского вольноотпущенника, и не обладает земельной собственностью, не является полноправным гражданином. Отсюда развиваются дальнейшие значения: «нищий», «бедняк» и затем — «жалкий, больной» [67, с. 170-171]. Именно в этих значениях бытует у бал­карцев и карачаевцев термин мискун.

4. В Шумере, Аккаде и Вавилоне волю богов передавали людям специ­альные лица, которых «сохранившаяся до греко-римской эпохи традиция (у Диодора Сицилийского, II, 30) называет толмачами и глашатаями боже­ственной воли» [67, с. 86]. Слово толмач, как известно, общетюркское и происходит от корня тил — «язык».

И. М. Дьяконов пишет, что в шумерском языке, «например, не толь­ко знак «^» — «стрела», шумерское ти применяется для слова ти(л) — «жизнь», но и значок «Т» — «язык» (изображающий, по-видимому, кожа­ный язычок и первоначально соответствовавший шумерскому слову ем — «язык») применяется для передачи грамматической связки ме — «они, суть» [102, с. 47]. С позиций тюркских языков здесь очень важно заметить, что слово тил — шумерское «жизнь» означает «язык», и, вероятно, поэтому эти слова обозначались одним и тем же знаком. Шумерское слово ем — «язык» в балкаро-карачаевском означает «сосать» (емчек — «сосок»).

5. В одном документе сохранились женские имена [175, с. 288]. Приведем из этого списка только те, которые до сих пор бытуют в балкаро­карачаевской среде:

Шумерские Балкаро-карачаевские

Кали Гелля (келля) — мать, бабушка

Анна Ынна — нарицательное имя бабушек

Гана Гуна, Гуноу — женские имена

Гукакаша — мальчик, сын Кали Гуккаш — ласкательное имя ребенка

6. Шумерскому слову еден — «степь» исследователи приводят лишь та­кие соответствия, как «пол юрты», «низ юрты» в форме еден и адан. Нам представляется, что здесь больше подходит балкаро-карачаевское езен — «степь» с учетом закономерного чередования з/д в шумерском языке [226, с. 243].

7. Большой интерес представляют балкаро-карачаевские названия женщины — тиширыу и мужчины — эркегырыу, которые не известны дру­гим тюркским языкам. Название женщины состоит из шумерских слов ти и ши, означающих «жизнь», и ру — «воздвигать», «строить» или слова уру — «община» [102, с. 50; 226, с. 233]. Таким образом, балкаро-карачаевское название женщины полностью отражает роль и место женщины в про­должении рода человеческого — «дающая жизнь», «воздвигающая жизнь», «жизнь общины». А слово эркегырыу состоит из шумеро-тюркского эр «воин», «мужчина» с прибавлением шумерского угу — «род» или того же ру. Следовательно, балкаро-карачаевский термин означает «воздвигающий род», что очень близко понятию родоначальник.

8. Весьма интересен шумерский глагол тур, указывающий направление движения [102, с. 437]. В балкаро-карачаевском языке это слово образует большое гнездо выражений: «стой», «находись», «встань» — и повседнев­но бытует в сочетаниях, характеризующих направление движения: былай тур — «здесь стой (находись)», келе тур — «приходи чаще», бара тур — «ходи (туда) чаще», ерге тур — «встань», «вставай» и т. п.

9. Шумерское слово лу — «человек» [102, с. 51] у тюркских народов со­хранилось в форме улу, улан в значениях «сын», «молодец». Наряду с этим у балкаро-карачаевцев этот термин сохранился и в первоначальном, шу­мерском значении — «человек». Например, орус + лу — «русский человек», тау+лу — «горский человек» и т. п.

10. В шумерском языке удвоенные согласные основы прилагательных означают усиление качества. Например, слова: гал-гал — «большой- большой», «великий», бар-бар — «чисто белый», пар-пар — «светлый — светлый» и т. п. [102, с. 436], эта закономерность ясно прослеживается в балкаро-карачаевском языке: уллу-уллу — «очень большой», иги-иги — «очень хорошо», терк-терк — «очень быстро» и т. п.

11. В шумерском языке ме иногда означает местоимение «я», иногда употребляется как глагол «быть», иногда как грамматическая связка [102, с. 39, 63-64, 79]. В сочетании с не оно означает не-ме, т. е. «что (есть) что?». От этого сочетания происходит и слово наме — «имя» [226, с. 236, 241]. Столь же многообразно употребление частицы ме и в балкаро-карачаевском языке. Например, мен-ме — «это я», ким-ме — «кто я?», келген-ме — «я при­шел» и т. п. Далее, сочетание не-ме означает на балкаро-карачаевском, так же как и у шумеров, «что (суть) это?». Такое же сочетание употребляется и как грамматическая связка в разговорной речи в значении: неме — «что — то», «кто-то», в форме немеге — «кому-то», «куда-то», «во что-то» и т. п., а в форме неме бла означает «с чем-то», «с кем-то». Безусловно, эта частица заслуживает большого внимания языковедов.

12. Шумерское слово думу означает «потомство», «дитя». Этому слову соответствует общетюркское тума [102, с. 53, 55; 226, с. 231] и балкаро­карачаевское туум. Представляется возможным связать со словом думу, или дамы, тюркский термин дамы (р) — «корень». Не потому ли шумеры первородного сына называли даму-заг [102, с. 53], что равнозначно упо­минавшемуся балкаро-карачаевскому термину тамузук и его вариантам.

13. В массу шумеро-тюркских лексических схождений вплетаются и пе- реднеазийские тюркские топонимы, отмеченные еще Страбоном. Во вну­тренней части Малой Азии, на плоскогорье Киликийских тавр, на высоте 800-1000 м над уровнем моря простирается безводное солончаковое плато. Здесь расположены озера Туц-челлю, Кирили-гель (у Страбона — Кирилитас) [100, с. 15]. Эти топонимы состоят из тюркских слов: гель (гел — кель) — «озеро», туз — «соль», челл — «степь», кирили (кирли) — «грязный». Названия эти объ­ясняются тем, что в тех краях местность изобилует солеными источниками, в некоторых озерах соленость воды достигает 22 % [100, с. 19; 201, с. 345].

14. В добавление ко всему сказанному можно привести и целый ряд шумеро-балкаро-карачаевских лексических схождений, не требующих до­полнительных пояснений:

Шумерские слова Балкаро-карачаевские слова

аз — мало аз — мало

аба-ме — старейшина аппа — дед, аба — бабушка

ба-ба — предок баба — предки

бантаб — прижать малтаб — растоптав, помяв

габа — грудь габара — бюстгальтер, безрукавка

гажам — госпожа гажай-гажи — своенравная женщина

даим — постоянно дайым — постоянно

жар — класть жер — место

мужер — он кладет тебя муржар — подстилка

бе-та — из его, от него беттен — от его, от него

ме — я ме, мен — я

не — что? не — что?

му — он ру — забивать ер, ерен, ери — воин кура — страна

кур — подземное владение

калам — страна

ки — земля

руш — свирепый

сахарра — из пыли

ту — родить

туд — родился

таг — украсть

ед — выходи

жуб — лежать

чар — круг

хулше — радость

гусур — чертеж

гуруваш — слуга

угу — сверху

гаг — всаживать

сиг — удар

кен — широкий

сир — ткать

уш — три

уд — огонь

узук — длинный, высокий туш — опуститься, сесть

бу — этот, он ур — забивай, бей ер — мужчина

кура — создавай, кыра (л) — страна кер — могила

калам — мой город, моя крепость

кир — грязь

уруш — ругань, война

зыгъыр — песок

туу — родить

тууду — родился

таг — повесь, повесить

ет — проходи

жубан — нежится

чарх — круг, колесо

кюлсе — смеясь, смеяться

кужур — затейливый

карауаш — слуга

огары — выше, вверх, сверху

къакъ — всаживать, прибивать

сек — ругай; сокъ — бей (Автор.)

кенг — широкий

сыр — стегать

юч — три

от — огонь

узун — длинный, высокий тюш — опуститься

К этому списку следует добавить и ряд хурритских, эламских слов:

кютюу — пасти, следить къоду — глашатай сюр — гони къуру — повторно

Наш экскурс будет не завершен, если мы не обратим внимания на ряд словосочетаний и фраз шумерского языка в переводе И. М. Дьяконова:

15. В шумерском иги бар означает «глядеть» [102, с. 80]. Переводчик пишет, что бар не имеет самостоятельного значения. Возникает вопрос: если иги означает «глаз», то почему же тюркское слово бар — «есть» в этом сочетании не имеет смысла? Глядеть можно, если есть глаза. Именно это и подчеркивает фраза иги бар — «глаза есть».

16. Фраза у-на-ту (д) переводится как «если ему родился» [102, с. 66]. На балкаро-карачаевском это будет анга тууду, а на других тюркских — она тууды и означает «ему родился». Фраза у-на-ди (г) переводится как «пожа­луйста, скажи ему» [102, с. 67]. На балкаро-карачаевском это будет: анга де, на других тюркских — она де, т. е. «скажи ему».

17. Фраза е-егар-та ба-ра-е-ди переведена как «из дома и стен он дол­жен выйти вон» [102, с. 69]. По балкаро-карачаевски эта фраза звучит так: Эогартынбараеди, что означает: «Дома выше он шел» (выше дома он шел). В этой фразе привлекает внимание буквальное совпадение слов бара еди «он шел, выходил, проходил».

18. В надписи правителя Лагаша Энтемена (XXV-XXIV вв. до н. э.) есть фраза, удивительно совпадающая с закономерностями балкаро-кара­чаевского языка. Имеется в виду фраза даммара, едаак, означающая «вой­ну сделаем» [102, с. 430]. Бросается в глаза тождество тюркского эдаак (этеик) и шумерского едаак, т. е. «сделаем». Эта шумерская фраза стоит в ряду таких балкаро-карачаевских выражений, как уруш етеик, чабыул етеик, качхан етеик, т. е. «войну сделаем», «набег сделаем», «бегство сде­лаем» и т. п.

19. Особого разговора заслуживает эпическая песня Гильгамеша (XVIII в. до н. э.). Как известно, в ней речь идет о том, что Гильгамеш прино­сит в жертву Солнцу маленького козленка и просит у него благоденствия. Для справки отметим, что у балкарцев и карачаевцев ежегодно верховно­му божеству Тейри приносился в жертву первый козленок нового припло­да с просьбой у него хорошего окота овец [128, с. 274].

Первая строка песни начинается следующими словами: Билгамеш-е1 маш2 пар-пар-а3су-и-м ен-таг4, что переведено как: «Бильгамеш 1 козлен­ка 2 светлого 3 взял 4» [102, с. 436]. Таким образом, слова суим ентаг переве­дены, как одно слово «взял». С позиций балкаро-карачаевского языка суим ентаг означает «жертву сделаем» — союм (сойум) этейик. Следовательно, фраза песни будет означать: «Гильгамеш козленка светлого делает жерт­ву». В построении фразы сойм етаак (суим ентак) мы вновь видим зако­номерность типа: «войну сделаем». Далее, Гильгамеш «козленка пестрого, козленка жертвенного к груди своей прижимает» и, обращаясь к солнцу, говорит уту!-ан-акра2гу-му-н-а де-е3, что переведено как: «солнцу1 небес­ному2 вещает3». Следовательно, фраза ан-акра переведена как «небесно­му», а гу-му-н-а де-е — как «вещает». Но поскольку уту — «солнце», а ан — «небо», слово акра теряется при переводе. В ряде тюркских языков акыр означает «кричать» и совпадает со словом «вещать», которое фигурирует в переводе. Следовательно, оставшиеся слова гу-му-н-а де-е как раз и допол­няют то, с чем обращается Гильгамеш к солнцу. На балкаро-карачаевском языке гу-му-н-а де-е или хы-муна-де означает буквально: хо — «скажи это­му», т. е. «одобри это» или «скажи «да» этому». Одним словом, эта строка песни, нисколько не нарушая перевода, несколько уточняется и звучит: «солнцу небесному вещает — скажи «да» этому» (т. е. «одобри это намере­ние Гильгамеша»).

20. Шумерийцы называли свои глиняные таблички для клинописи сло­вом табили тап [226, с. 241-242]. В балкаро-карачаевском это шумерское слово образует огромное гнездо лексем и фраз: тап-ка — «полочка», обра­зованное с помощью упоминавшегося форманта «ка», тап — «аккуратно», тап-тап-тчыкъ — «аккуратно-аккуратненько», таппа-тап, т. е. «как раз», «вровень». Все эти слова образованы от корня тап и таб. В конце таблич­ки после ее заполнения шумеры ставили знак, означающий завершение, конец текста. Этот знак назывался там [67, с. 131]. Балкарцы и карачаевцы, когда дело завершено, исполнено, говорят: таппа — тамам.

Вот этой шумеро-балкаро-карачаевской фразой, безусловно восходя­щей к смыслу — «конец таппа (таблички)», и можно было бы символически закончить наш экскурс, но прежде хочется привести читателям еще одно вы­сказывание И. М. Дьяконова. Он писал, что «в материальном отношении так­же было немало попыток сблизить шумерский язык с другими языками, так, Ф. Гоммель на шел ряд сходных по звучанию слов в шумерском и урало-алтай­ском, но часть его сопоставлений была основана на ошибочном чтении или толковании шумерских слов, а другая часть — на внешнем сходстве звучаний, не составляющих систем» [102, с. 83-84]. Чтобы избежать подобной критики в свой адрес, мы, во-первых, пользовались чтением текстов, переводов и толкований самого И. М. Дьяконова. Ничего не добавляя и ничего не убав­ляя в его переводах, мы лишь констатируем, что эти переводы полностью совпадают с их смысловыми значениями в живой балкаро-карачаевской речи. Мы не можем сомневаться в правильности этих переводов и не имеем права углубляться в лабиринты лингвистических законов, но при всем же­лании нельзя не обратить внимания на то, что весь этот языковой материал в качестве обыденных, разговорных слов бытует в балкаро-карачаевской среде. Во-вторых, на наш взгляд, приведенные параллели раскрывают до­вольно обстоятельную и стройную систему не простых созвучий, а полных смысловых совпадений. При попытке бросить и нам упрек, адресованный Гоммелю, прежде надо будет ответить на вопрос: чем и как объяснить пол­ное смысловое совпадение шумерских и балкаро-карачаевских слов? Хотя наши первые наблюдения и выявленные параллели далеки от каких бы то ни было категорических выводов, они привлечены здесь для того, чтобы обратить внимание языковедов-тюркологов, которые могли бы опреде­лить, какими путями могли сложиться эти схождения, можно ли назвать или выявить посредников общения между собой столь далеко отстоящих во времени и пространстве языков.

Судя по приведенным выше выводам специалистов по передне — азийским языкам, таких посредников нет. В то же время эти параллели столь разительны и уникальны, охватывают важнейшие стороны жизни и деятельности, названия предметов и частей тела, социальную и религиоз­ную терминологию. Все это дает нам основание утверждать, что лексиче­ские схождения не могут быть простыми созвучиями.

Приходится лишь сожалеть, что столь категорические выводы отно­сительно шумерского языкового наследия были сделаны без должной проверки мнения специалистов по тюркским языкам. Думается, в частно­сти, что если бы за исследования этих параллелей взялись во всеоружии специалисты по балкаро-карачаевскому языку, то они непременно под­твердили бы слова А. К. Боровкова о том, что этот язык «мал золотник, да дорог» с точки зрения истории и культуры тюркских языков, и тем самым внесли бы определенные коррективы в оценку историко-культурного на­следия шумерского языка.

Многочисленные шумеро-тюркские схождения более явственнее про­слеживаются на примере карачаево-балкарского языка, сохранившего, по общему мнению языковедов, в недрах кавказских ущелий наиболее арха­ичные черты тюркских языков.

Я допускаю, что многое из того, что приведено выше, может вызвать споры. Серьезный научный спор всегда служил на пользу и двигал науку вперед. Без таких споров наука мертва, превращается в догму, которая, как известно, не дает возможности «подвергать все сомнению».

Нельзя не коснуться, хотя бы вкратце, вопроса о том, когда и как могли сложиться отмеченные лексические параллели с точки зрения историко­археологической науки.

Результаты, к которым в содружестве с археологами, этнографами, антропологами и представителями других смежных наук приходят со­временные лингвисты, позволяют заглянуть в глубокое прошлое челове­чества, выявить общие лексические корни и прародину многих праязы­ков. Наиболее наглядно это проявилось на упоминавшейся конференции Института востоковедения АН СССР, основная идея которой заключалась в том, чтобы «если уж не пробить в толще стены, стоящей между лингви­стами и историками, маленькую брешь, то хотя бы научиться бить с двух сторон в одни и те же точки». Справедливо отмечалось, что многие про­блемы, скорее, были поставлены, чем решены, но поставлены как некие ориентиры, благодаря которым можно будет избежать ошибочных тол­кований и тупиковых ситуаций, попытаться ответить на вопросы: откуда пошли языки, на которых говорят сегодня, и где и какие народы говорили на языках — предках современных и древних языков?

Представители перечисленных смежных наук постулировали дальнее родство большинства крупных языковых семей Старого Света — семито­хамитской (или афроазийской), картвельской, индоевропейской, ал­тайской, уральской и др. Огромное количество лексических схождений между этими языками приводит компаративистов к выводу, что родиной этих языков была Древняя Передняя Азия [395]. В унисон тематике и вы­водам этой конференции звучат и приводимые нами шумеро-балкаро­карачаевские параллели.

В обозримом прошлом, применительно к Северному Кавказу, можно лишь предполагать, что они могли зарождаться еще в эпоху знаменитой майкопской археологической культуры конца III тыс. до н. э. Ни одна из предшествовавших и последующих за ней культур не имела таких пря­мых и всесторонних параллелей с культурами Передней Азии, в т. ч. го­родов Киши, Ур, Лагаш и др. [68, с. 234-235; 185, с. 322]. Исследователи различных дисциплин давно уже доказали и этническую миграцию части переднеазийских племен на Северном Кавказе в эпоху майкопской куль­туры [185, с. 120]. К сожалению, никто не пытался связать наличие массы шумеро-тюркских языковых параллелей с кругом поразительных парал­лелей между майкопской культурой и культурами Древней Передней Азии. Для постановки такого вопроса теперь материал накапливается. Определенный свет на эту проблему могут пролить и синхронные с майкоп­ской культурой наскальные изображения шумерских тростниковых лодок в историко-археологическом заповеднике «Гобустан» в Азербайджане, ко­торые, по словам Тура Хейердала, аналогичны его знаменитому «Тигрису». Особенно следует отметить один из сосудов Большого майкопского кур­гана, на котором изображена цепь Кавказских гор с вытекающими из них двумя реками, которые впадают в озеро или море [185, с. 218]. Широко распространено мнение о том, что на сосуде изображен Центральный Кавказ с Эльбрусом и Казбеком, а вытекающие реки являются Кубанью и Тереком. Такое толкование подвергнуто сомнению Р. М. Мунчаевым и Н. В. Анфимовым. Их сомнения получили бы еще более веское звучание, если бы они отметили тот очевидный факт, что художник, изображавший ландшафт Центрального Кавказа, смотрел на хребет не с севера, а с юга, со стороны Ближнего Востока. Только этим можно объяснить, что двуглавый Эльбрус изображен слева от смотрящего, а не справа, как он видится взо­ру с севера, из Предкавказья. Этот факт, вместе с рядом аналогий в кера­мике, оружии, украшениях Майкопского кургана с предметами из культур Передней Азии, еще более подкрепляет мнение об этнической близости «майкопцев» с племенами Древнего Двуречья.

Возможность древних шумеро-тюркских связей подтверждается ря­дом новейших археологических открытий. В отрогах монгольского Алтая, в ущелье Яман ус «недавно археологи обнаружили изображение целой вереницы конных колесниц переднеазийского типа. Все на двух колесах, в упряжках две, три или четыре лошади. Возницы стоят, широко расста­вив ноги, горделиво уперев руки в бока или держа боевой лук… Откуда появился этот сюжет здесь, в недоступных для колесниц горных ущельях? На нескольких рисунках Яман уса перед колесницами изображены табуны коней и всадники. Значит, можно предполагать, что художник здесь рас­сказал о каком-то дальнем переходе большой группы людей, может быть, целого племени — переходе, для которого были нужны и колесницы, и луч­ники, и табуны лошадей» [223, с. 39-43]. Все эти открытия перекликаются с находками С. Руденко в знаменитых Пазырыкских курганах Алтая, в кур­ганах так называемых алтайских скифов. Здесь были обнаружены в слое вечной мерзлоты прекрасно сохранившиеся орудия труда, украшения, оружие, одежда. Среди них особое место занимают деревянные боевые колесницы.

Самые древние изображения колесниц, похожие по конструкции на те, что найдены в Пазырыкских курганах, и на те, что высечены на скалах Яман уса, исследователи обнаруживают за тысячи километров от Алтая — в Месопотамии. Причем примечательно, что яманусские изображения яв­ляются «именно чертежами из-за пунктуальной точности их прорисовок в плане» [223, с. 95]. Ученые полагают, что в далеком прошлом эти ближне­восточные колесницы от берегов Тигра и Евфрата отправились в многове­ковой путь, прошли трудными путями через хребты Алтая, распростра­нились по всей Центральной Азии [223, с. 43]. В этой ситуации нельзя не вспомнить об упоминавшемся нашествии в Переднюю Азию горцев — скотоводов кассу (коса), которых мы сопоставляли с самоназванием ха­зар — каз (отсюда: каз-эр или хаз-эр, т. е. «кочевник», «кочевой человек»). В связи с этим мы вплотную подходим к этимологии слова «Кавказ».

В. В. Латышев полагает, что «страна Гага из письма фараона Аменхотепа III (середина XV в. до н. э.), возможно, является сокращенной формой хеттско­го каБ-каБ (египетск. кБ-кБ). В документах Богазкеойского архива так на­зывается народ, живший по южному берегу Черного моря. Этот этниче­ский термин считается прототипом наименования «Кавказ» [171, с. 261]. Известно, что в науке бытует объяснение этого термина, данное еще П. К. Усларом в значении: кауг + ас, т. е. «горы азов» [134, с. 130]. Если при­знать это толкование, мы должны согласиться с тем, что тюркоязычные асы (см. ниже. — И. М.), от имени которых, возможно, происходит и термин Азия (как от греков — Греция, франков — Франция), были известны еще во время Гекатея Милетского (конец VI в. до н. э.), который первым упоминает название «Кавказ».

Но поскольку в этой этимологии теряется средний звук к, есть возмож­ность сомневаться в его правильности. Нам представляется несколько иной этимология этого слова.

Известия древних и римских писателей о Кавказе, собранные В. В. Латышевым и К. Ганом, свидетельствуют о том, что эти писатели под термином «Кавказ» разумели не только современный хребет, но и всю гор­ную гряду, отделяющую Среднюю Азию от Передней на пространстве от Черного моря до Индии [368, с. 122, 128; 378, с. 247-248]. Мы уже отмечали, что арабские авторы Кавказские горы называли хребтом Кабк, а слова каб, кап, кабак на всех тюркских языках означают «ворота», как, например, в названии Дербента — Темир-капу (Железные ворота). Это подтверждается и словами В. В. Бартольда о том, что «главная крепость аланов находилась уже в Дагестанских горах, которые известны Ибн Саиду, как и географам X в., под их тюркским названием Капык, т. е. «Ворота» [374, с. 109]. Учитывая эти факты, нетрудно прийти к предположению, что термином каб-каз обозначались горные хребты, ограждавшие земледельческие племена Передней Азии от кочевников (казов) Средней Азии. Поэтому эти горы и получили название Каб-каз — «ворота кочевий», через которые соверша­лись постоянные набеги. Исходя из этих соображений, можно объяснить и термин каз-бек как «владыка кочевий», по типу того, как Махмуд Кашгарский и В. В. Радлов объяснили термин уз-бек — «сам себе господин» [37, с. 142]. Такое мнение находит подкрепление и в том, что каракалпаки называют Кавказский хребет и горы Северного Ирана термином Каптау, восходящим по мусульманской космогонии к понятию «горы, окружающие мир» [379, с. 148]. В буквальном переводе этот термин означает «Ворота-горы», а в сло­ве «Кавказ» термин тау — «гора» заменен словом каз — «кочевать» (Кап-тау — Кап-каз).

Применительно к древней территории тюркских племен — Алтаю — затронутый вопрос, по всей вероятности, может быть связан с так назы­ваемой карасукской культурой, получившей свое название от речушки Карасук в Хакасии. Эта культура, появившаяся на берегах Енисея пример­но в XV в. до н. э., как и майкопская на Северном Кавказе, не имеет в тех краях предшествующих местных истоков. Среди многочисленных пред­метов этой культуры там обнаруживались детали тех же переднеазийских боевых колесниц [223, с. 42].

Ведущий советский специалист по проблемам карасукской культуры

Н. Л. Членова приходит к неопровержимому выводу, что основная масса боевого оружия «карасукцев» — наконечники стрел, ножи, кинжалы и мно­гое другое — происходит из Сирии, Ирана, Месопотамии [310, с. 134-135].

В настоящее время установлена генетическая связь между искусством карасукской культуры эпохи бронзы и татарской культуры эпохи раннего железа Южной Сибири и Минусинской котловины, одновременной ски­фам [261, с. 44-45]. Карасукское искусство эпохи поздней бронзы и воз­никшее на его основе татарское искусство «уже на ранней стадии имеют все основные компоненты скифо-сибирского стиля: неподвижность фигур, подчеркнутая мускулатурность, иногда в виде спирали, ажурность, кото­рую можно проследить в виде кольчатости, образ свернувшегося в круг зверя. Все это роднит скифское искусство с ранним искусством Южной Сибири» [261, с. 45-47].

Таким образом, в скифах мы с полным правом можем видеть пришель­цев из Азии, «где они жили в окружении таких скифообразных племен, как население Алтая, саков (принимаемых античными авторами за скифов) и массагетов, которые, если прав Геродот, были причиной вынужденного ухода скифов из Азии». Этот вывод А. П. Смирнова теперь прекрасно под­твердила И. В. Куклина путем скрупулезного анализа античных источни­ков [368, с. 192-193].

Коль скоро мы коснулись эпохи скифов, то следует упомянуть зна­менитые Ассиро-Вавилонские надписи Урартского царства Малого Кавказа, относящиеся к VIII в. до н. э. Известный русский дешифровщик М. В. Никольский, не найдя параллелей с языками ныне здесь обитающих народов, писал: «Очень может быть, что среди многочисленных племен, занимающих горы Кавказа, и найдутся остатки этого исчезнувшего с арены истории племени (распространившего надписи. — И. М.), и поэтому лингви­стические сближения в этом смысле во всяком случае были бы желатель­ны» [335, с. 4]. К сожалению, такие изыскания с точки зрения языков наро­дов Центрального Кавказа еще не начаты, хотя могли бы оказаться весьма перспективными. Подтверждением тому является целый ряд архаичных и специфичных балкаро-карачаевских слов в этих текстах. Таковы слова: таби — «молиться» [335, с. 105,» 118 и сл. ], ги — означающее «дикий ка­мень, камень из каменоломен», как и в балкаро-карачаевском языке [335, с. 55-57], диишти — тиишти — означающие «восстанавливать» [335, с. 30]. Очень интересно слово пар — «от», бытующее у балкарцев и карачаевцев

в форме пара-пара, что означает: «раздирать на части», «отделять одно от другого», т. е. «отделять» [335, с. 109, 115, 118]. На наш взгляд, неоспори­мым тюркизмом в этих надписях является слово сууни — «озерный» [335, с. 109, 129]. Никольский пишет: «Под сууни мы, вероятнее всего, должны иметь в этом месте Гокчу или бассейн Гокчу…» (Гокчай. — И. М.) [335, с. 110]. Название сууни — есть первоначальное нарицательное имя «озеро», «бас­сейн» [335, с. 125]. Трудно в этом термине не увидеть тюркское слово сууну (суулу) — «водное» или хотя бы общетюркское суу — «вода». Тюркскими мо­гут оказаться и местоимения ани (ини), означающие и в этих текстах «это», «его» [335, с. 24-25, 29, 48 и сл. ]. И наконец, совершенную грамматическую параллель подчеркивают словообразовательные аффиксы ни, хи/ки [335, с. 26-27, 126], указывающие, как и в карачаево-балкарском, принадлеж­ность к кому-либо или чему-либо: Менуа-ни-хи, Аргишти-хи-ни, т. е. «при­надлежит Менуа», «принадлежит Аргишти». Любопытно отметить, что в карачаево-балкарском языке эти агглютинирующие частицы видны даже в самом вопросе: ким-ни? ким-ни-ки? — и, естественно, отражаются и в отве­тах на них: Менуа-ны, Магомет-ни, Аскер-ни-ки и т. д. Было бы желательно, чтобы специалисты по карачаево-балкарскому языку обратили внимание на отмеченные лексические схождения.

История не роман, и мир не сад, где все должно быть приятно: она изобража­ет действительный мир.

Н. М. Карамзин

НАЗРЕВШАЯ ПРОБЛЕМА И ПОИСКИ ПУТЕЙ ЕЕ РЕШЕНИЯ

азванию этой книги уместно дать подзаголовок: «Полемика, факты, гипотеза». Новая работа И. М. Мизиева меньше всего относится к числу тех, что содержат окончательный ответ по широкому спектру поднятых вопросов этнической истории Центрального Кавказа в ее тесной связи с ближайшей и дальней округой. Она не является, строго говоря, за­вершенным специальным исследованием отдельно взятого вопроса, а по­тому не содержит историографического и источниковедческого анализа, демонстрирует преобладающее выборочное толкование спорных вопро­сов, историография которых, возможно, только начинается. Она выгодно отличается от образцов традиционной научно-популярной литературы, потому что цель автора не облегченно изложить апробированные ученые концепции и версии, а увлечь читателя по непроторенным, а часто еще и непознанным тропам к истокам тюркско-кавказских связей в историче­ском прошлом. Она объединяет в себе черты обоих жанров и наверняка будет встречена с большим (хотя и явно неоднозначным) интересом.

Основной пафос этой книги состоит в стремлении шире, глубже, слож­нее и объективнее поставить проблему этногенеза балкарцев и карача­евцев, отчасти осетин, как древних иноязычных обитателей среди ав­тохтонного населения Северного Кавказа. Средством для этого избрано выдвижение и посильная мотивировка приемлемой или хотя бы рабочей «тюркской альтернативы» в противовес доминирующей, по убеждению И. М. Мизиева, «индоиранской позиции» в освещении сведений, накоплен­ных исторической наукой.

Следует заметить, что роль тюркоязычного населения в этнической и политическо-культурной истории Северного Кавказа привлекает все больше пристальное внимание. Достаточно, например, обратиться к со­держательным исследованиям Е. П. Алексеевой, Я. А. и Г. С. Федоровых, М. Г. Магомедова, А. В. Гадло, Г. В. Цулая, В. М. Батчаева, X. X. Биджиева и дру­гих, чтобы удостовериться в этом. Однако все они ограничивают проблему хронологическими рамками средневековой эпохи, исходя из общеприня­той посылки о появлении тюркских кочевых народов в степях Восточной Европы и Предкавказья не ранее IV в. н. э. Далеко не все выводы назван­ных специалистов однозначны, а тем более согласуются друг с другом. Они отнюдь не легко увязываются с мнениями тех историков, археоло­гов, этнографов, лингвистов, которые преимущественно изучают вклад в региональный исторический процесс иных (исконно кавказских или ираноязычных) этнолингвистических формирований. Дискуссионность сложившейся ситуации совершенно очевидна, и я имел возможность на Всероссийской научной конференции по вопросам истории историче­ской науки Северного Кавказа и Дона еще в 1978 г. сформулировать ее так: «Одной из кардинальных проблем, требующих решения, является необхо­димость создания новой этнополитической карты Северного Кавказа, на которой, кроме ираноязычных аланов, должны занять подобающее им ме­сто и тюркоязычные этносы и группы (гунны, авары, булгары, хазары, по­ловцы и пр.), а также аборигенные племена горных и предгорных районов. Вопросы взаимоотношений ирано-, тюрко — и кавказоязычных этнических групп, объективная и возможно более полная трактовка вклада этносов в местную историю — вот стержневая задача нынешнего этапа изучения раннесредневековой эпохи региона».

Минувшие с тех пор годы не только не поколебали актуальность сформу­лированной задачи, но и наоборот — еще более заострили ее, так как по — прежнему не достигнута должная концентрация и координация научных сил, не преодолены изолированность интересов и взглядов, а также и субъ­ективизм их части, что диктует невольное (а подчас и сознательное) пре­увеличение вклада и роли отдельных этносов и групп. Наиболее серьезные и объективные, на мой взгляд, исследователи видят сегодня выход из сло­жившейся ситуации в признании и обосновании той новой и перспектив­ной точки зрения, согласно которой все основные этнические общности, сформировавшиеся на территории Северного Кавказа к началу нашего ты­сячелетия, представляли собой образования, длительно создававшиеся на основе межэтнического синтеза самых различных по своему происхожде­нию этнических групп. И именно к этим раннесредневековым общностям так или иначе восходят современные народности Северного Кавказа.

Однако весь перспективный потенциал подобного подхода к осозна­нию назревшей проблемы может быть реализован лишь в условиях полной мобилизации всех без исключения доступных данных, их комплексного рассмотрения и сравнительного анализа с уже имеющимися трактовками, поисков новых путей мысленного проникновения в сложную и запутан­ную ткань исторического процесса давно минувших времен. Эти условия чрезвычайно труднодоступны и вовсе не гарантируют изначальной удачи, так как входят в столкновение со сложившимися трафаретами и шаблона­ми (при всей естественности и полезности тех и других на определенных этапах становления научного познания). Они могут быть достигнуты толь­ко в открытой полемике, которая неизбежно сопутствует выдвижению но­вых идей. А полемика, как хорошо известно, «вещь» обоюдоострая!

Такой путь и выбрал для себя Исмаил Мусаевич Мизиев. Его имя хорошо известно как ученым-кавказоведам, так и широким читательским кругам прежде всего Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии. И. М. Мизиев — автор целого ряда научных работ, посвященных археологии, истории, этнографии балкарцев и карачаевцев, в том числе таких толковых и зна­чительных по содержанию книг, как «Средневековые башни и склепы Балкарии и Карачая» (Нальчик, 1970), «Балкарцы и карачаевцы в памят­никах истории» (Нальчик, 1981). Он увлеченный и страстный публицист, пропагандирующий историческую науку в прессе.

За плечами ученого насыщенные сезоны археологических раскопок и разведок, десятки вновь выявленных или дополнительно изученных па­мятников истории и культуры двух близкородственных братских народов Центрального Кавказа. Ученик покойного выдающегося археолога и кав­казоведа, лауреата Ленинской премии, профессора Е. И. Крупнова, он вос­принял от своего наставника целеустремленность, трудолюбие, стойкость в научных позициях.

Жизнь подвергла И. М. Мизиева тяжкому испытанию. В результате несчастного случая несколько лет назад он потерял способность двигать­ся и оказался навсегда прикован к домашнему рабочему кабинету. Все планы археолога-полевика превратились в несбыточные мечты. Стало катастрофически трудно продолжать любимое дело. Но человек не упал духом. Он оказался сильнее драматических обстоятельств.

Бросая вызов превратностям судьбы, И. М. Мизиев резко усилил собирательскую и аналитическую работу в русле изучения истории бал­карцев и карачаевцев, как органического компонента в общей северокав­казской панораме. Данные не только археологии, истории, этнографии, но и фольклора, сравнительного языкознания, топонимии и антропони­мики, многих иных смежных научных дисциплин мобилизует он теперь. По крупицам собирает сведения древних и средневековых письменных источников, прорабатывает обширный круг научной (в том числе и став­шей давно библиографической редкостью) литературы, способной про­лить добавочный свет на историческое прошлое тюркоязычных народов в границах Северного Кавказа. В процессе напряженной работы на пер­вый план вышла проблема важнейшая, интересная и фундаментальная: происхождение, этническая история балкарцев, карачаевцев, их соседей и партнеров на тропах истории.

Со всей ответственностью следует подчеркнуть, что проблема эта в историографии региона еще весьма далека от сколько-нибудь обстоя­тельного и достоверного решения. Все усилия науки, затраченные на нее, дали пока лишь предварительные, а во многом и приблизительные результаты, хотя переоценить их, как первые существенные шаги к по­стижению истины, невозможно. Особенно сложен и запутан вопрос о роли собственно тюркоязычных племен и народов в этногенезе совре­менных балкарцев и карачаевцев, о длительности и глубине их истори­ческой соотнесенности.

Скажу прямо, для меня самого эта сложность стала предельно зрима и значительно понятнее при чтении данной книги И. М. Мизиева, хотя я был знаком с серией его (а также других авторов) предшествующих публи­каций, затрагивавших поистине «болевую точку» оценки места тюркоя­зычных этнических элементов в общей картине исторического процесса на Северном Кавказе. Больше того, прежде волновавшие меня такие ис­следовательские аспекты, как время и условия проникновения тюркских племен в Предкавказье (являющееся частью обширных Южно-Русских степей), историческое соотношение и взаимовоздействие раннетюркских и ираноязычных племен на Центральном Кавказе, получили при прора­ботке рукописи И. М. Мизиева немалые новые творческие стимулы.

В книгу, которая лежит перед вами, вложен огромный, не поддающий­ся даже учету труд увлеченного человека, во всеоружии накопленных им знаний и сведений выступившего против нынешнего (превратившегося в традиционный, а в чем-то и рутинный) подхода к оценке этнических про­цессов на Северном Кавказе в I тыс. до н. э. — XIII в. н. э. В ней читатель найдет первую сводку самых разнообразных и разнохарактерных данных, способных, по мнению автора, помочь привлечь внимание, уточнить, а ча­сто и в корне пересмотреть некоторые принципиально важные позиции при воссоздании древней и средневековой истории народов региона. В ней выстраивается цепь неожиданных предположений, метких наблюде­ний, а нередко и достаточно обоснованных выводов, которая превраща­ется в гипотезу о несравненно более давнем и результативном участии тюркоязычных этнических групп и народов в прошлом Кавказа.

И. М. Мизиев написал работу намеренно дискуссионную, наполненную новыми версиями толкования фактов, спорами со многими учеными, в том числе и признанными авторитетами в своей области. Не стану излагать суть его построений по каждому из разделов книги. Замечу лишь, что все они, по моему мнению, так или иначе заслуживают обнародования и трез­вого научного обсуждения, в котором веское слово должно быть произне­сено, в частности, специалистами по тюркскому языкознанию. Опираясь на личный опыт в области изучения скифо-сармато-аланской тематики, мне не трудно было бы во многих случаях дополнить его аргументацию, как, впрочем, в не меньшей мере и возразить части построений, уточнить систему доводов, обозначить перспективные направления дальнейших изысканий, которые наверняка приведут не к однозначным решениям не­которых вопросов раннего периода тюркско-северокавказских связей.

Мне и сегодня, например, видится больше позитивного смысла не в упорных поисках и увлеченно-прямолинейном выявлении собственно тюркских предков балкарцев и карачаевцев и даже не в оценке историче­ского контекста с позиций ассимиляционных явлений. Среди археологов и этнографов, работающих под моим руководством, более плодотворной признается концепция, согласно которой этническая карта Северного Кавказа в I тыс. до н. э. — I тыс. н. э. определялась преимущественно резуль­татами активно протекавших интеграционных процессов в традиционной контактной зоне между горами и степью. Здесь происходило не просто сближение или языковая ассимиляция, а слияние, синтез, в итоге чего скла­дывались качественно новые этнообразования, отличные как от степных пришельцев (ираноязычных, тюркоязычных, угроязычных), так и от кавказ­ских автохтонных племен. Ход этногенеза тут зачастую, вероятно, не под­чинял одних другим, а постепенно, длительно создавал сперва новые са­мобытные «предэтносы», затем — сложные по своему составу раннесредне­вековые народности, на основе которых сформировались в конце концов современные народы региона.

Вполне очевидные элементы «тюркского этноцентризма», не преодо­ленные в труде И. М. Мизиева, разумеется, не удовлетворяют компетент­ного и вдумчивого читателя. Но они в известной мере являются есте­ственной реакцией конкретного автора на устоявшиеся и получающие развитие тенденции «ираноязычного» или автохтонного этноцентризма в толковании исторического прошлого Северного Кавказа. Объективно сло­жившаяся дискуссионная ситуация требует новых упорных исследований, мобилизующих все наличные факты, учитывающих все существующие в литературе мнения. Только так может быть достигнут прогресс в движе­нии к оптимальному варианту уяснения необычайно сложной и далеко не понятной еще ныне истории многонационального Северного Кавказа.

В заключение я хотел бы предостеречь читателей от чрезмерной до­верчивости, от некритической увлеченности в восприятии основного со­держания книги И. М. Мизиева. Вместе с тем опрометчиво и не видеть в определенной степени новаторский, полезный ее потенциал.

Книга «Шаги к истокам…» наверняка вызовет жаркие споры, столкнове­ния мнений, а то и нападки. Ставя себя на место автора, взял бы смелость сказать так: «Может быть, я в чем-то ошибаюсь. Может быть, даже наверняка! Но лучше, ошибаясь, идти вперед, чем стоять на месте, робко потупив взгляд».

В. Б. Виноградов,

заслуженный деятель науки РСФСР и Чечено-Ингушской АССР, доктор исторических наук, профессор

ВВЕДЕНИЕ

Стремление как можно глубже познать особенности этнических про­цессов в древней истории братских народов нашей страны является со­ставной частью духовной потребности советских людей. Это стремление проявляется особенно наглядно, когда речь идет о таком густонаселенном районе, как Кавказ. Мало кому из историков, археологов, этнографов, язы­коведов не приходится сталкиваться с вопросами: а кто такие были древ­ние кавказцы, какова была их так называемая кобанская археологическая культура, как давно и откуда явились на Кавказ аланы и гунны, болгары и хазары, кипчаки или половцы, как складывались их связи с местными кавказскими племенами? Разве на все эти и подобные вопросы можно от­ветить однозначно? Над ними трудились многие поколения ученых, но не­решенных проблем еще остается достаточно много.

Наивно было бы ожидать исчерпывающих ответов и в предлагаемой книге, хотя она и является итогом почти 25-летних раздумий и поисков автора. Порой сказывается недостаток фактического материала и его научной информативности, порой оказываются весьма живучими ско­ропостижные выводы, сделанные по первому впечатлению ведущими учеными прошлого века, а нередки и случаи, когда отдельные авторы подходят к этнической интерпретации источников с заранее определен­ной задачей и черпают из них только то, что соответствует их программе. В результате этого в исторической литературе о Северном Кавказе укоре­нились такие взгляды на этнические процессы, которые не совсем отвеча­ют исторической действительности. Но тем не менее они в наши дни ста­ли почти хрестоматийными. В этих условиях очень трудно пересмотреть некоторые устоявшиеся в науке идеи, хотя они и не находят сколь-нибудь веского подтверждения при проверке сегодняшним уровнем изученности письменных источников, данных археологии, этнографии, языкознания. Поэтому очень своевременно звучат слова одного из ведущих советских археологов В. Б. Ковалевской о том, что какими бы проблемами ни зани­мался исследователь, хочет он этого или нет, но над ним довлеет состоя­ние науки на сегодняшний день. Именно эта зависимость от традиционно­го багажа знаний может порою сослужить и недобрую службу, так как она не позволяет под новым углом зрения взглянуть на давно уже известные и многократно проанализированные события. Как справедливо пишет В. Б. Ковалевская, «к пересмотру традиционной точки зрения следует под­

ходить двумя путями: шаг за шагом проверяя каждое из вызывающих со­мнения утверждений или вводя новый источник» [160, с. 69] [2].

По этнической истории Северного Кавказа трудно найти новый пись­менный документ. А информацию, содержащуюся в археологическом ма­териале, нередко трактуют однобоко, порою, как нам кажется, просто ис­кажают. Поэтому в своей работе мы пытались следовать по первому пути, который, вполне естественно, придает ей характер научной полемики.

В последние годы даже популярные книги уже не пишут в каком-то об­легченном стиле, когда история в них «зачастую сводится к изложению бо­лее или менее занимательных событий. Это, как правило, дискредитирует саму науку и одновременно свидетельствует о неуважении к читателю, о недоверии к его интеллекту. Между тем для широкого читателя увлека­тельность науки истории станет очевидной лишь тогда, когда он постигнет закономерности исторического процесса и принципы исторического ис­следования» [160, с. 191]. Свою работу, посвященную спорным вопросам этнической истории Центрального Кавказа, мы старались всецело под­чинить той безусловно перспективной идее, которая получила широкое одобрение на конференции «Лингвистическая реконструкция и древ­нейшая история Востока», организованной Институтом востоковедения АН СССР. Суть ее сводится к тому, что «едва ли было бы разумно сидеть сло­жа руки и ждать, пока невесть откуда появится принимаемая всеми, еще не существующая общая теория этногенеза» [395, с. 10-11]. Мы пытаемся предложить новое, более соответствующее исторической действитель­ности толкование конкретных письменных, археологических, этнографи­ческих, лингвистических, этнотопонимических источников с подробным разбором и критикой всей аргументации авторов, пользующихся этими источниками в первую очередь в культурно-историческом плане. Следуя этим принципам, мы не только не обходили спорные вопросы, а, наобо­рот, останавливались на них особо, заостряли внимание читателя на всех возможных вариантах интерпретации источников по каждому отдель­ному вопросу, вовлекая его в поиски возможно оптимальных вариантов трактовки того или иного факта, давно известного в науке только с одних позиций.

Кавказ издавна называют «горой языков», «горой культур», и он про­должает привлекать к себе неослабное внимание многих ученых, путеше­ственников, этнографов, краеведов.

Еще на заре нашей эры знаменитый Страбон [3] сообщал, что город Диоскуриада (находился на месте нынешнего города Сухуми. — И. М.) являл­ся общим торговым центром кавказских народов, куда «сходятся, говорят, 70 народностей, а по словам некоторых, нисколько не заботящихся об исти­не, даже 300. Все они говорят на разных языках, так как живут разбросанно, без сношения друг с другом… Большая их часть принадлежит сарматским пле­менам» [167, с. 136].

«Армянская География» VII в. перечисляет на Центральном Кавказе 53 народности, в числе которых можно распознать предков нынешних ту — шинцев, чеченцев, ингушей, осетин, балкарцев и др. [231, с. 28-31].

Знаменитый арабский географ и путешественник Абу-ль-Хасан Али аль-Масуди (умер в 965 г.) писал в своей «Книге сообщений и знаний», что «в горах Кабк громадное количество царств и племен. В этих горах насчи­тывается 72 племени и у каждого свой царь, свой язык, не схожий с дру­гими наречиями» [127, с. 40]. Несколько позже (в 977 г.) Абул-Касим ибн Хаукаль писал, что «хребет Кабк огромен, говорят, что на нем 360 языков, я раньше отрицал это, пока не видел сам много городов, и в каждом городе свой язык, помимо азербайджанского и персидского» [127. с. 97].

В 80-х гг. XIX в. академик В. Ф. Миллер следующим образом обрисовал формирование столь необычной этнической пестроты на Центральном Кавказе: «Южнорусские равнины со стороны востока на пространстве между северной окраиной Каспия и южными отрогами Урала не пред­ставляли естественной преграды для народов, двигавшихся с востока, со степей Центральной Азии в Европу. Перейдя реки Урал, Волгу, Дон, эти народы бесконечной вереницей двигались в Южно-Русские степи… Вытесняемые же ими народы должны были искать убежище в стороне от обычного пути народов, на севере или на юге от него. Те из них, которые искали это убежище на юге, оттеснялись к Черноморскому побережью и берегам Азова или к Кавказским горам. Таким образом, они были припер­ты к стене и не имели выхода, будучи заперты со всех сторон. С севера их теснили победители, с запада преграждали путь Черное и Азовское моря, с востока — берега Каспия, с юга — сплошная стена гор… Народ, теснимый отовсюду, искал убежище в ущельях и здесь боролся с другими народами, раньше сюда загнанными… То, что творилось на севере Кавказа, творилось и на юге. Со стороны Колхиды, Иверии, Армении загонялись в горы побеж­денные народы, не имея выхода ни на восток, ни на север, ни на запад… Таким образом, Кавказ становился «горой языков»… которая представляет капитальный интерес для этнографии. Нет другой местности на земном шаре, где на сравнительно небольшом пространстве скучивалась такая масса разноплеменных и разноязычных народов. Если когда-либо удастся решить небольшое число запутанных вопросов о национальности разных народов, некогда сменявших друг друга в древние времена и Средние века в необозримых степях Южной России, то только под условием изучения этнографии Кавказа». Миллер был убежден, что «современные маленькие народы Кавказа есть скудные остатки древних крупных народов, некогда бродивших в степях и, может быть, известных древним и средневековым историкам под другими именами» [179, с. 3].

В результате этих событий в самых высокогорных ущельях Кавказа ока­зались осетины, балкарцы и карачаевцы с их иранским и тюркским язы­ками, не свойственными Древнему Кавказу, а в предгорьях расселились адыго-черкесо-кабардинцы, ногайцы и другие народы.

Этническая история этих народов изучена недостаточно и далеко не равномерно. Более обстоятельной библиографией обросли вопросы этногенеза осетин, не вызывают особых возражений основные положе­ния по вопросу об этнической истории вайнахских и адыгских народов, сыгравших большую роль в этнической и социально-политической исто­рии Северного Кавказа. Можно считать установленной этническую связь между скифо-сармато-аланами и осетинами, хотя, может быть, и не столь прямолинейно, как это принято в некоторых работах.

Подвергается серьезным сомнениям лишь трактовка места и роли ира­ноязычных скифо-сармато-аланских племен в истории Северного Кавказа, выраженная в безоговорочном отождествлении этих племен только с со­временными осетинами [129, с. 130].

Предлагаемая книга является попыткой разобраться в источниках, по­родивших традиционное толкование наследия скифо-сармато-аланских племен в этнической истории Северного Кавказа. Наибольшее внимание, естественно, уделено самой запутанной проблеме — этнической истории балкарцев, карачаевцев и осетин. В связи с этим затронута более широкая проблема — время проникновения тюркских племен в Восточную Европу и на Кавказ.

Балкарцы, карачаевцы и осетины в лице своих далеких предков попа­ли в гущу исконно кавказских племен по крайней мере уже в первые века новой эры. Географическое размещение этих народов давно привлекает внимание ученого мира, но до сих пор остаются невыясненными многие важные вопросы их истории и культуры, а именно: какой путь развития прошли предки этих народов на подступах к Кавказу, где искать их этни­ческие корни, когда и как они замкнулись в горах, какова картина их взаи­моотношений и взаимовлияния их культур и языков вне Кавказа и в его ущельях. Вопросы эти чрезвычайно важны и трудноразрешимы без вни­мательного анализа всего комплекса имеющихся источников.

В непосредственной связи с этими проблемами определенный инте­рес могут вызвать впервые вводимые в научный оборот шумеро-балкаро­карачаевские лексические схождения и скифо-тюркские параллели. Эти материалы вместе с данными балкаро-карачаевского языка пролива­ют ощутимый свет на затрагиваемые вопросы. Давно известные в науке археолого-этнографические, этнотопонимические материалы и сведения письменных источников автор старается рассматривать не только в узких северокавказских рамках, но и на широком историко-географическом фоне от Алтая до Дуная, от Поволжья до Кавказа, т. е. на территории рас­селения древнетюркских и ираноязычных племен от первых веков до XVIII столетия.

Следует пояснить, что данная работа не является специальным исследо­ванием одного отдельно взятого вопроса, а преследует цель — посмотреть с различных точек зрения на факты, прежде освещавшиеся только с одной, индоиранской, позиции. В результате такого подхода представля­ется возможным наметить новые направления поиска, а также подвергнуть сомнению или даже пересмотреть ряд традиционных версий по узловым проблемам кавказоведения. Необходимо отметить, что за истекшие 180 лет историческая наука обогатилась громадным количеством новых фактов, памятников, документов, исследований. А между тем вопросы этногенеза и этнической истории во многом еще продолжают трактоваться на основе традиционных установок.

Автор не претендует на роль арбитра в сложных этнических пробле­мах, его цель — показать необходимость более критического подхода к интерпретации наиболее существенных исторических фактов, яв­лений, а также, письменных, археологических и иных источников. Роль арбитра в этом случае автор оставляет за специалистами, а читате­лей, проявляющих интерес к истории кавказских народов, предостерега­ет от слепой веры в недостаточно обоснованные, но прочно вошедшие в литературу толкования многих вопросов истории Северного Кавказа.

Нет сомнения в том, что поднимаемые в книге вопросы и предлагаемый способ всестороннего анализа источников, интерпретация многих пись­менных документов, археологических памятников, фольклорных и этно­графических, этнотопонимических материалов не оставят кавказоведов равнодушными, а вызовут научные дискуссии, которые являются движу­щей силой науки и всегда полезны для ее поступательного развития [133, с. 4].

Автор надеется также, что предпринятые им усилия в освещении ранних этапов этнической истории Северного Кавказа вызовут отклики в научной литературе, будут способствовать более осторожному и комплексному под­ходу при освещении этой сложной, но очень интересной проблемы кавка­зоведения.

В I тыс. н. э. тюркские племена Азии и Европы сформировались как ран­нефеодальные народности. Многие из них имели свою письменность и государственность. Одним из мощных тюркских племенных объединений был аланский племенной союз, господствующий на Северном Кавказе с I по IV вв. н. э. После разгрома аланов гуннами в 375 г. часть их ушла на за­пад, а другая часть отступила в горные районы Центрального и Западного Кавказа и сыграла заметную роль в истории народов Кавказа, Восточной Европы, Передней и Малой Азии.

Часть аланов под натиском гуннов отступила на запад и дошла до Фран­ции и Испании, а оттуда аланы переправились через Гибралтарский про­лив и, захватив значительную часть территории Северной Африки, создали на нынешней территории Алжира, Марокко и Туниса алано-вандальское государство. Оттуда на кораблях они совершали набеги на Рим и в конце V в. разрушили его. Впоследствии аланы слились с местными племенами, в частности, приняли участие в формировании испанского народа. В Ката­лонии (по-тюркски «Вторая Алания») они составляли значительную часть населения. Испанский этнограф Хосе-Мануэль Гомас-Табанера отмечает, что тюрки-аланы принимали участие в этногенезе испанцев (Советская этнография, 1966, № 5, с. 62).

Те аланы, которые остались на Северном Кавказе, заключили союз с гуннами и принимали участие во всех их походах в Переднюю Азию и Западную Европу. Они вместе с гуннами разгромили готов в 376 г., после чего часть готов осталась в Крыму, вестготы ушли из Северного Причерно­морья в пределы Римской империи, а остготы стали союзниками гуннов и принимали участие в их походах.

В течение короткого времени основная масса гуннов покорила боль­шую часть Европы, дошла до Франции. Только после смерти Аттилы в се­редине V в. огромная Гуннская империя распалась на отдельные части. Как видно из античных источников, гунны не только держали в страхе на­роды Европы и Западной Азии, но и служили в войсках Римской империи, Персии и т. д.

Египетский епископ Синезий в конце IV в. писал: «Нельзя не питать страха при виде отрядов молодых воинов, воспитанных в чуждых нам нравах, живущих по своим традициям и замышляющих враждебные нам планы… Достойно удивления, что эти белокурые варвары, носящие рас­пущенные волосы, у одних исполняют роль прислуги, а в политической жизни занимают начальственные места» (Успенский, 1913, т. 1, с. 165-168).

За 130 лет до н. э. китайский автор Чжань Цянь писал, что «восточная часть кангюйцев признавала над собой власть хуннов». Кроме того, он отмечал, что в среднем течении Сырдарьи многочисленный народ под названием кангюй (до 120 тыс. кибиток) принадлежал племени канглы. Остатки последних обитали в этих районах еще в XIX в.

Из сказанного вытекает, что племя кангюй, с которыми «во всем сход­ствуют яньцай и алан-асы», было тюркским племенем, подвластным хун — нам, сродни кипчакам и канглы.

Необходимо отметить еще один важный момент: китайские источники сообщают, что «Кангюй — кочевое владение, в обыкновениях совершен­но сходствует с юечжисцами». А юечжисцы, точнее, юечжи, «совершенно сходствует с хуннами». Следовательно, мы можем сказать, что народы янь­цай, кангюй, юечжи и хунну во всем сходны между собой и являются тюрк­скими племенами. Кангюй занимал степи от Сырдарьи к северу, яньцай — к северо-западу от кангюя, а юечжи — степи между Сырдарьей и Амударьей. Новейшие исследования показывают, что область расселения кангюй включала земли Каракалпакии, Узбекистана, Юго-Западного Казахстана. Вряд ли кто-нибудь из историков и этнографов станет спорить о том, что кангюй (канглы), во всем сходные с аланами-асами, являются тюрками (Би­чурин, 1951, с. 150-152).

У античных авторов термин «алан» впервые встречается в I в. Авторы I в. Сенека, Анней Лукан, Валерий Флакк, Иосиф Флавий и другие прочно локализуют аланов на Кавказе и связывают их с событиями в этом регионе (Ковалевская, 1984, с. 85). Об опустошительных набегах аланов в 72-74 и 135 гг. н. э. на Кавказскую Албанию (Азербайджан), Иберию, Армению, Ми­дию, Малую Азию пишут многие авторы того времени (История народов Северного Кавказа, 1988, с. 86).

В одежде, вооружении, украшениях, предметах туалета в материаль­ной культуре аланов первых веков нашей эры продолжают доминировать сарматские традиции (Там же).

О северокавказских аланах писали Моисей Хоренский (Мовсес Хорена — ци), грузинские источники, именовавшие аланов «асами» («овсами»), и др.

Но наиболее полные и подробные сведения об аланах мы находим у Аммиана Марцеллина (IV в.). В своем многотомном труде «История» он пи­сал: «Аланы высоки ростом и красивы, с умеренными белокурыми волоса­ми, очень подвижны вследствие легкости вооружения и во всем похожи на гуннов, только с более легким и более культурным образом жизни». И тут же добавляет, что «они по варварскому обычаю втыкают меч в землю и покло­няются ему, как Марсу» (курсив наш. — Авт.) (Латышев, 1906, с. 341).

Сопоставительный анализ культур и быта аланов и гуннов, о которых сообщает Аммиан Марцеллин, не оставляет сомнений в том, что варва­рами в данном случае выступают гунны. А тот факт, что аланы поклоня­ются мечу, со всей очевидностью говорит о тюркском характере аланов. Это подтверждается и тем, что мечу поклонялись и предки гуннов, скифы. О том, что гунны поклонялись небесному мечу Марса, сообщал хорошо знавший гуннов римский писатель Приск (Иордан, 1965, с. 90, 91, 102).

Сравнительное изучение тюркско-монгольского эпоса приводит ис­следователей к убеждению, что «преклонение перед оружием привело к возникновению культа «бога меча», букв.: «меча» (Липец, 1978, с. 109).

Вопрос о том, кому принадлежали средневековые катакомбы Север­ного Кавказа, до сих пор изучен мало. Многие ученые бездоказательно приписали их ираноязычным племенам, но известно, что у тюрков-гуннов погребения были катакомбными (Бернштам, 1940). Нельзя не учитывать и новые факты: в катакомбах в верховьях Кубани очень часто обнаружи­ваются древнетюркские рунические письмена. Впервые об этом факте со­общили в 1963 г. У. Б. Алиев, А. Дж. Баучиев, К. Т. Лайпанов, М. А. Хабичев (Алиев и др., 1963). Тексты этих и других рунических надписей, обнаружен­ных в Карачае и Балкарии, а также в других регионах Европы, исследовали лингвисты М. А. Хабичев (1970; 1972; 1987), С. Я. Байчоров (1989).

В последние годы в Дагестане обнаружено и изучено множество ката­комб, оставленных хазарами (Магомедов, 1983, с. 28-64 и сл.).

Учитывая эти факты, необходимо к этническому определению принад­лежности средневековых катакомб Северного Кавказа подходить осто­рожно и дифференцированно. К этому призывают и некоторые сведения письменных источников. Мы имеем в виду игнорируемое многими автора­ми сообщение итальянца Плано Карпини о том, как куманы, или кипчаки, хоронили своих умерших. Он писал, что «они тайком идут в поле, удаляют там траву с корнем и делают большую яму, и сбоку этой ямы делают яму под землею», куда и кладут покойника. Такой метод захоронений бытует доныне у казахов, кыргызов и некоторых других тюрков Средней Азии. Как видим, здесь речь недвусмысленно идет о катакомбном захоронении (Путешествие, 1957).

По мнению ведущих специалистов по сарматско-аланской культуре, прежде всего М. П. Абрамовой, В. Б. Ковалевской, земляные катакомбы пока еще не могут без тщательного анализа считаться этнической особенностью северокавказских аланов (Абрамова, 1982, с. 15; Ковалевская, 1984, с. 92).

Нам кажется, что ключ к пониманию истоков катакомбной культуры дал крупнейший специалист по средневековой археологии Евразийских степей А. П. Смирнов, который писал: «К сожалению, вопрос о происхож­дении катакомбных захоронений еще не разработан, их прототипами, ско­рее всего, являлись могильные памятники гунно-сарматского времени на Алтае и в Семиречье» (Смирнов, 1971, с. 300).

Все приведенные материалы свидетельствуют о том, что аланы или асы были тюрками.

Данные о языке аланов также свидетельствуют об их тюркоязычности. Что же мы знаем о нем?

Восточные писатели, хорошо знавшие аланов и другие тюркские наро­ды, называют их тюрками (турками). Асов (ясов), т. е. тех же аланов, хорошо знали русские летописцы, упоминавшие о них многократно. Немало рус­ских князей было женато на ясынях. В комментарии к первому древнерус­скому переводу «Иудейской войны» Иосифа Флавия переводчик подчер­кивал, что язык ясов «яко от печенежска рода родяси» (Мещерский, 1968, с. 454, 530).

Когда речь заходит о языке аланов (асов), ученые обычно ссылаются на Зеленчукскую надпись XII в. Как правило, исследователи, занимающиеся из­учением этого памятника, находятся под влиянием авторитета В. Ф. Милле­ра и В. И. Абаева, пытавшихся прочесть эту надпись, используя осетинский язык — язык иранской группы, — внося в него новые буквы, даже исправляя уже существующие знаки и пр. Но и после такой правки данный текст на осетинском языке представляет собой лишь бессмысленный набор лич­ных имен и ничего более. В то же время на тюркских языках, в частности, на карачаево-балкарском, он читается полностью и достаточно четко без каких-либо корректировок. Достаточно привести несколько тюркских терминов, встречающихся в Зеленчукской надписи:

«Июурт»/«джурт» — земля отцов, родина;

«ябгу» — титул, означающий «исполняющий обязанности», «наместник»;

«ыйиф»/«джыйып» — собрав, объединив;

«те»/«де» — скажи, повествуй;

«зыл» — год;

«итинир» — стремиться;

«белюниф» — отделившись, разделившись.

Сама же Зеленчукская надпись представляет из себя весьма поучи­тельное и назидательное сообщение: «Иисуса Христа наместника Николая призвав, от дома Хобса (Дуло, Батбай; Адван, Суван) объединения один сам адван(т) Бакатар бек, от отцовского юрта отделившись, в юрт аланов (степей, долин) стремится, повествуй год Быка» (Мизиев, 1986, 110-116). По нашему мнению, этот памятник не является надмогильным, как считается до сих пор. Это предположение оправдывается и тем фактом, что рядом с его местонахождением нет никаких захоронений.

Вторым памятником, на который обычно ссылаются иранисты, является так называемое Аланское приветствие, записанное знаменитым византий­ским поэтом и ученым XII в. Иоаном Цецем. Чтобы прочесть данный текст с помощью осетинского языка, исследователи исправляли его, переставляли буквы и даже добавляли их. В переводе В. И. Абаева приветствие звучит так: «Добрый день, господин мой, повелительница, откуда ты? Тебе не стыдно, госпожа моя?» Мы подозреваем, что подобное обращение к своему госпо­дину, повелительнице в XII в. было в принципе невозможным. Нет сомнений в том, что Аланское приветствие Цеца написано на тюркском языке. В его тексте обращают на себя внимание такие общетюркские слова:

«хос»/«хош» — добро;

«хотн»/«хотын» — госпожа;

«кордин»/«кордынг» — увидел, видеть;

«каитариф» — вернув, вернувшись откуда-то;

«оюнгнге» — идиома, примерно означающая на карачаево-балкарском языке: «Как же так могло быть?» или «Как же так случилось?»

Итак, данный памятник однозначно говорит о тюркоязычности аланов (асов).

Тюркоязычность асов, или венгерских ясов, подтверждает и «Глосса­рий венгерских ясов» 1422 г., опубликованный Ю. Неметом. Большинство слов этого документа — тюркские (Мизиев, 1986, с. 117-118).

Теперь обратимся к ономастике аланов.

Многие выводы отдельных авторов построены на ономастике аланских племен, причем нередко эти исследователи игнорируют явно тюркские имена асов/аланов. Приведем несколько тюркских аланских личных имен:

Алда — Впереди, Передовой, Предводитель.

Алдах — Обет, Обещанный.

Аспар — Гордый, благородный.

База — Сила, мощь, опора.

Буюргур — Повелитель.

Кандак — Кан/Хан — князь; Кандык — Будущий князь, принц.

Хаскар — Волк.

Базук — Толстый, Мощный.

Амбазук — Самый толстый, Наимощнейший.

Хуанхуа — Хунхар — Кровожадный, лютый, жестокий.

Урдур — Бьющий, поражающий.

Бурдухан — Бурди («благоухать») + хан («князь») = Благоухающий хан.

Дургулэль — Тургу (тюркский племенной этноним) + эл («народ, племя»).

Борене — Бор («строгий») + ана («мать») = Строгая мать.

Худдан — Хитрый.

Алтун — Золото.

Сатхи — Поверхностный.

Узур-Бек — Озар («обгоняющий») + Бек («князь»).

Параджан — Пара («деньги») + джан («душа»),

Ачав — Боль, Горький.

Арыслан — Лев.

Бурикан — Бури, Берю («волк») + кан («кровь»).

Буриберди — Волком данный.

Все приведенные выше алано-асские имена, содержащиеся в письмен­ных источниках I-XIV вв., не оставляют сомнений в том, что их носители говорили на тюркском языке.

Этот вывод подтверждается и этимологией самих терминов «ас» и «алан». Слово «ас» на тюркских языках имеет множество значений: «пере­ходить», «переваливать», «перебираться через гору, возвышенность», но дословно оно переводиться как «горностай» (ДТС, с. 59). Вспомним, что в термине «хазар» главным компонентом является «къаз» («гусь») («хазар»/ «къазар» — «гуси-люди»). Почему же нельзя допустить, что самоназванием асов был именно «горностай». Во всяком случае, в литературе термин «ас» еще не нашел удовлетворительного объяснения.

При объяснении слова «алан» ученые-иранисты, как правило, придер­живаются мнения В. И. Абаева и Г. Вернадского, которые возводили этот термин к авестийскому «арийа», «арийский» или к слову «елен», т. е. «олень» (Абаев, 1949). Эта точка зрения оригинальна, но никто из античных, визан­тийских, арабо-персидских, армянских, грузинских авторов не сохранил за аланами подобных названий. Ни один автор ни разу не исказил этноним «алан», употребив вместо него «арийа» или «елен». Попытки связать этно­ним «алан» с тюркским «улан»/«оглан» («сын») — «оглан-олан-алан» едва ли состоятельны (Алиев, 1960).

Известно, что на турецком и татарском языках слово «алан» означает «равнина», «долина», «опушка», «поляна». Может быть, аланы называли себя «людьми равнины», так как большинство их жило на равнинах и в до­линах? Во всяком случае, над этим вопросом нужно еще поработать.

Сохранились ли слова «алан» и «ас» у современных тюркоязычных на­родов? Слово «ас» сохранилось у кыргызов, казахов, узбеков, ногайцев, ал­тайцев для названия отдельных родоплеменных групп. У ногайцев бытуют подразделения: «Шомушли-ас, «Дорт-улу-ас», «Кара-ас», «Ак-ас», «Култы-ас, «Тарту-уллу-ас». В Горном Алтае имеются этнонимы «Дорт-ас, «Ассын», то­поним «Аз-Кизи» (тождествен древнетюркскому «Ас-Киши» («человек-ас). Термин «ас» сохранился также в топонимике Венгрии, Молдавии.

Тюркские племена «ас» и «ас-киши» жили в эпоху Средневековья в Средней Азии, Крыму, на Северном Кавказе и в сопредельных районах. Об этом писали многие средневековые авторы. Арабский географ и историк Абу-л-Фида (Абульфеда), побывавший в XIV в. на Кавказе и хорошо осве­домленный о крае, писал, что на восток от абхазов живут аланы и асы, ко­торые являются турками и исповедуют христианскую религию. Это важное сообщение В. И. Абаев считает достоверным.

Он говорил: «Я думаю, что свидетельство Абульфеды представляет резуль­тат точной осведомленности и имеет определенную ценность. Он знал кара­чаевцев и балкарцев под названием аланов и асов и правильно называет их турками. До наших дней за территорией Карачая закреплено название Аланы (в устах мегрелов) и за Балкарией — название Асы» (Абаев, 1960, с. 131).

В книге «Осетинский язык и фольклор», изданной в 1949 г., т. е. после на­сильственного выселения карачаевцев и балкарцев в Казахстан и Среднюю Азию, В. И. Абаев нашел в себе мужество написать о репрессированных на­родах. В частности, он указывал: «В мегрельском термин «алани» удержал­ся до наших дней; он перенесен преемственно на… карачаевцев и значит, кроме того, «удалец», «герой» (с. 47). Об этом еще в 1914 г. писал грузинский лингвист И. Кипшидзе в «Грамматике мингрельского (иверского) языка».

Самоназвание нынешних осетин — «ирон» (так называют себя и иран­цы). Слова «ас» и «алан» в их языке отсутствуют. Ираноязычные осетины до сих пор своих давних и добрых соседей балкарцев называют «ас», Бал- карию — «Асиаг» («Асия»), Карачай — «Стур-Асиаг» («Большая Асия»). Это является исключительно важным фактом, подтверждающим наше мнение о том, что предки осетин и карачаево-балкарцев издавна общались друг с другом. Осетины входили в Аланский союз, но этническими преемниками тюркоязычных аланов и асов (ясов) являются карачаевцы и балкарцы.

В древнегрузинских хрониках термин «ас» звучал как «ос, «овс», и во вре­мена Вахтанга Горгасала (V в.) этим именем грузины называли гуннов. В ХVIII в. выдающийся грузинский историк и географ Вахушти «осами» называл бал­карцев. Вот что он писал: «Басиани (т. е. Балкария. — Авт.) граничит с севера с горою Черкезскою, отделяющей Басиани от Черкесии, с востока — горою Кавказом, лежащим между Басиани и Дигорией, с юга горою Кавказом, лежащим между Рачой и Басианом, и с запада горою Кавказом, лежащим между Сванетией и Басианом. Здешние овсы знатнее всех прочих овсов, и между ними попадаются помещики, имеющие закрепощенных крестьян. Басианская река, вступая в Черкесию, впадает в Терек» (Вахушти, 1904).

На древней территории почти всех тюркских племен — в горах Алтая и в Средней Азии — сохранились этнонимы «алан» и «ас». Фраза «Аландан кел — ген», т. е. «Пришедшие с равнины», бытует сейчас у алтайских племен. В Тур­кмении аланы известны в составе племени «салыр» как отдельная родовая группа — ветвь караманов. Язык этих аланов туркменский, и насчитывают они 1500 семейств. По народным преданиям, они до переселения в Туркме­нию, издавна жили на Мангышлаке и имели там свою крепость Алан.

Кстати, В. В. Бартольд, ссылаясь на английского востоковеда Хирта, пи­шет: «Хирт делает вывод, что туркмены — потомки покоренных хунтами аланов, и выражает мнение, что установление этого факта будет способ­ствовать выяснению генеалогии туркменского народа… Такое мнение вы­ражал еще в 1896 г. Аристов» (Бартольд, т. 2, ч. 1, с. 551).

У карачаевцев и балкарцев этноним «алан» сохранился как обращение друг к другу. Но здесь необходимо отметить одну важную деталь: слово «алан» используется в значении «сородич», «соплеменник» и исключи­тельно при обращении к людям, понимающим язык балкарцев и карача­евцев, т. е. практически только к соплеменникам.

Древние и средневековые авторы Аланией называли верховья Куба­ни Карачай. Так же именовались эти районы и на российских военно­топографических картах Кавказа ХVIII-ХIХ вв. Даже во времена прокладки Военно-Грузинской дороги через земли ираноязычных осетин на карте грузинских царств — Карталинии, Чечни, Ингушетии, Сванетии — названы Куртатинское, Алагирское, Дигорское, Кобанское ущелья Осетии, нанесе­ны реки Гизельдон, Ардон, Урух и пр., а вот к западу от Сванетии, в горах между Кубанью и Лабой, т. е. на территории Карачая, нанесены аланы (Ми­зиев, 1990, с. 93). Данные карт дополняет тот факт, что соседи карачаев­цев — мегрелы — до сей поры называют их «аланами» (Кипшидзе И., 1914).

Некоторые лингвисты-осетиноведы пытаются доказать, что на терри­тории не только Осетии, но и Балкарии и Карачая будто бы очень много иранских топонимических названий, оставшихся от ираноязычных ала­нов. Исходя из этого, В. Ф. Миллер утверждал даже, что на территории Балкарии и Карачая раньше жили осетино-аланы (Миллер, 1987, ч. 3, с. 7). Подобное утверждение опирается на неправильное толкование топони­мов, о чем мы говорили еще в 1966 г. на научной сессии о происхождении осетинского народа. Так, например, название реки Загдан В. И. Абаев объ­ясняет из осетинского «саг» («олень») + «дон» («река»), т. е. «оленья река» (Абаев, 1949, с. 367). Эту реку карачаевцы называют «Загзан» — «зак»/«джак» («защищенная») + «зан» («сторона»). Название реки Уллу-Кам иранисты переводят как «Большое ущелье». На самом деле «уллу» — общетюркское «большое», а «кам» перенято осетинами у тюрок и означает «река», «уще­лье». Даже главная река Осетии Терек, именуемая осетинами и карачаево — балкарцами одинаково — «Терк», не этимологизируется из осетинского, а на карачаево-балкарском означает «быстрая», что соответствует характе­ру течения реки (Лайпанов, 1967). В древнетюркском языке слово «терек» имело и значение «река».

По утверждению М. А. Хабичева и Х.-М. И. Хаджилаева, на территории Карачая нет ни одного иранского топонима, но на территории Осетии, где в основном живут ираноязычные осетины, очень много тюркских топо­нимов. Этот факт признан и языковедами-осетиноведами. Так, известный специалист по топонимике А. Д. Цагаева указывает на наличие большого тюркско-монгольского слоя в топонимике Северной Осетии: «В топоними­ке Осетии насчитывается около полутора сотен географических названий, объясняемых из тюркских и монгольских языков. Они приблизительно равномерно распределяются в нагорной и плоскостной частях террито­рии республики. Названия, относимые к тюркско-монгольскому топони­мическому пласту, закреплены за большими и малыми географическими объектами. Они относятся к различным разделам лексики. Здесь мы на­ходим слова, выражающие понятия общественной жизни, личные имена, географические термины и прочее» (Цагаева, 1972, с. 253-254).

Вот некоторые из них:

«Басмата» — «вершины». От тюркского «баш» («голова») + «тау» («гора»). «Акмаз» — от «ак» («белая») + «баш» («голова»).

«Галаузидон» — от «кала» («крепость») + «уз», «ауз» («рот», «ущелье»). «суларта» — «сулар» («воды», «реки») + показатель множественности «т» и окончание «а».

«суарх» — по-тюркски «высохшее русло реки».

А. Д. Цагаева пишет, что от тюркского «даг» («гора») образовано мно­жество топонимов Осетии: далдах — «ниже горы», Уалдах — «выше горы», Мыстыдах — «ледяная гора» и др. Что интересно, в Осетии имеется тен- гиртау — «небесная гора», по-тюркски («Тенгри» + «тау»).

Немало топонимов, в состав которых входят тюркские «тебе», «тюпе» («холм», «возвышенность»), «кел»/«гель» («озеро»): Татартуп — «татарский холм, стан», Колидон — «озерная вода», Заманкул — «джаман», «яман» («пло­хое») + «куль» («озеро») и др. (Там же, с. 256-257).

Итак, на территории Карачая нет иранских топонимических названий, в Балкарии их — единицы, тюркских же топонимов в Осетии — великое мно­жество.

Тюркоязычные карачаевцы и балкарцы и ираноязычные осетины жили по соседству в течение многих столетий, поэтому в материальной и ду­ховной культуре этих братских народов так много общего. Безусловно, имеются лексические заимствования. Но тюркские лексические заимство­вания, в частности, карачаево-балкаризмы, занимают в осетинском язы­ке несравнимо большее место, чем осетинизмы в карачаево-балкарском. В своей книге «Взаимовлияние языков народов Западного Кавказа» про­фессор М. А. Хабичев дает много примеров таких лексических заимство­ваний. Приведем лишь некоторые, из них:

«ана» — «мать». Заимствовано осетинами, адыгами и абхазами.

«Ата» — «отец» — «ада» (осетин.), «адэ» (кабард.-черк.).

«Гыкка» — «дитя», «ребенок» (тюрк.) — «гаги» (осет.).

«къыз» — «дочь», «девушка» (тюрк.) — «чызг» (осет.).

«тамада» — от «там ата» («отец дома», «отец семейства», «хозяин дома», «старший в семье») — употребляется почти во всех кавказских языках в значении «старший».

«азау» — «клык».

«Ашхын» — «желудок»: «аш» («еда») + «къын» («футляр») = «футляр для пищи» (карач.-балк.) — «ахсын» — «желудок» (осет.).

«Богъурдакъ» — «горло», «глотка», «гортань» (общетюрк.) — «глотка» (осет.).

«Бурун» — «нос» (общетюрк.) — «бырынг» (осет.).

«Гыбыт» — «брюхо», «бурдюк» (карач.-балк.) — «гебета» (осет.).

«джал» — «грива» (карач.-балкар.) — «дзал» — «волос» (осет.).

«джукка» — «сосок», «женская грудь» (карач.-балк.) — «дзукка» — «сосок» (осет.).

«джух» — «рот» (общетюрк.) — «дзух», «чух» — «рот» (осет.)

«сакъал» — «борода» в обоих языках.

Для выяснения этногенеза тюркских народов вообще, аланов и карачае — во-балкарцев в частности исключительно важна роль древнетюркских ру­нических надписей, ранее обнаруженных в верховьях Енисея, на Алтае, в Семиречье, Таласе, на Волге, Дону, в Венгрии и Болгарии, а в последние годы и на Северном Кавказе, в особенности на территории Карачая и Балкарии.

Выдающийся востоковед академик В. В. Бартольд, один из тех ученых, которые начали разработку методики исследования рунической эпигра­фии, указал, что древнетюркские рунические надписи являются важней­шими источниками в изучении истории Центральной и Средней Азии, в ис­следовании истории тюркских народов (Бартольд, 1928, с. 11-12). Полный текст обнаруженных до 1936 г. рунических надписей издал в 1936-1944 гг., в Стамбуле крупный турецкий ученый X. Н. Оркун под общим названием «Ески тюрк йазытлары» («Старинные тюркские надписи»).

Древнетюркские рунические надписи, найденные в последнее время на Северном Кавказе, могут быть переведены и прокомментированы, если при их расшифровке использовать данные карачаево-балкарского языка.

Как пишет Л. Н. Гумилев, карачаевцы и балкарцы «оформились в обо­собленный этнос раньше, чем сформировались сами древнетюркские на­роды» (Гумилев, 1967, с. 66), и их язык в течение многих веков» сохранялся в более «чистом виде» ввиду отсутствия связей его носителей с другими тюркскими народами. Поэтому древнетюркское письмо относительно лег­ко понимаемо карачаевцами и балкарцами.

Профессор У. Б. Алиев, тюрколог и славист, проводит ту же мысль: «Карачаево-балкарский язык, будучи одним из древнейших тюркских язы­ков, заслуживает особого интереса: благодаря историческим условиям жиз­ни его носителей он сохранил в себе много черт, особенно ценных для исто­рической и сравнительной грамматик тюркских языков» (Алиев, 1972, с. 3).

Говоря о значении карачаево-балкарского языка, тюрколог А. К. Боровков еще в 1932 г. писал: «Все более становится ясным, что карачаево-балкарский язык — «мал золотник, да дорог», с точки зрения методологии изучения, в первую очередь языков турецкой системы» (Боровков, 1932, с. 39).

В Карачае руны впервые обнаружены учеными в конце XIX в., но надпи­си тюрок воспринимались здесь до недавнего времени как тамги (тавро). В 1960 г. на загадочные надписи на камнях из разрушенной крепостной стены средневекового Хумаринского городища обратили внимание рабо­чие, строившие из этих камней скотоферму. В 1962-1963 гг. около Хума — ры, Сары-Тюза, в аланском городище Гиляч и других местностях Карачая было найдено немало древнетюркских надписей. Впоследствии доктор филологических наук С. Я. Байчоров, посвятивший 25 лет исследованию древнетюркских эпиграфических памятников, обнаружил огромное ко­личество петроглифов и около ста памятников с руническими надписями. Ареал этих надписей охватывает территории Карачая и Балкарии, а также соседних районов, начиная от реки Черек в Восточной Балкарии и кон­чая рекой Большая Лаба в Западном Карачае. Эти памятники находятся в основном в долинах рек Черек, Чегем, Баксан, Хасаут, Малка (Балык), Дже — гута, Гиляч и др. С. Я. Байчоров изучал их и опубликовал в ряде сборников статей и в монографии «Древнетюркские рунические памятники Европы. Отношение Северо-Кавказского ареала к Волго-Донскому и Дунайскому ареалам» (Ставрополь; 1989). Интересно, что в хасаутских наскальных мо­гильниках (недалеко от Кисловодска) и в аланском городище Индыш (в верховьях Кубани) «эпитафии в ряде случаев исполнялись в двух системах письма — рунической и древнеуйгурской» (Там же, с. 28).

Одними из первых статьи о Хумаринских надписях, о новейшем открытий в мировой истории эпиграфики опубликовали один из ведущих тюркологов

А. М. Щербак и ведущий специалист по истории аланов археолог В. А. Кузне­цов. Последний высказал уверенность в том, что открытие рунических надпи­сей сыграет огромную роль в изучении этногенеза карачаевцев и балкарцев. Вместе с тем он предположил, что Хумаринское городище с мощными камен­ными крепостными стенами могли построить булгары или хазары, хотя до от­крытия рунических надписей все археологи этот город считали аланским и даже столицей средневековой Алании (Кузнецов, 1963, с. 283-290).

Выдвигая тезис об изначальной тюркоязычности населявших это горо­дище аланов, хотим в качестве еще одного подтверждения привести пере­вод аланской фразы, содержащейся в «Истории Армении» Моисея Хорен — ского, автора V в. Она не переведена ни автором, ни переводчиком этой книги с армянского языка, ни другими учеными, знавшими и армянский, и иранский языки. Недавно эта фраза была переведена М. А. Хабичевым.

В книге речь идет о том, что певцы исполняют на аланском языке пес­ню, сложенную в честь аланской царевны Сатеник (Сатиник, Сартиник), вы­шедшей замуж за армянского царя Арташеса (II в. н. э.). Вот аланский текст: «Артахур хаварт тиз хаварци». В современном карачаево-балкарском язы­ке, пишет М. А. Хабичев, это выражение звучит так: «Артахыр хапарны тиз, хапарчи (хапарцы)». Перевод с древнетюркского: «Переходи, рассказчик, к заключительной части сказания» (Хабичев, 1987, с. 25). Возможен и такой перевод: «Последнее сказание изложи, сказитель».

Таким образом, известные науке факты о языке аланов свидетельству­ют об их тюркоязычности.

Прав был профессор Г. А. Кокиев, хорошо знавший историю и быт осе­тин: «Изучение имеющегося в нашем распоряжении материала приводит нас к заключению, что насколько сомнительно отождествление предков осетин с аланами, настолько основательно отождествление балкарцев и карачаевцев с кавказскими аланами» (Кокиев, 1941, 28 янв.).

Археологические данные также говорят в пользу концепции о тюр­коязычности аланов и их предков. По этим данным, на территории Ка — рачая и Балкарии, еще до прихода сюда гуннов и болгар, существовали аланские города и поселения. Именно по катакомбному погребальному обряду, сохранившемуся до XIII в., орудиям труда, оружию, конскому набо­ру, керамике археологи установили, что абсолютное большинство здеш­них памятников оставлено аланами. Материальная культура этих городищ и поселений (катакомбы, балбалы, конский набор и т. д.) тюркская, причем созданная задолго до прихода в горы болгар (Биджиев, 1976; 1987; 1989). Если к этому прибавить еще и наличие древнетюркского письма не только на городских стенах, как в Хумаре, но и внутри аланских катакомб, как в районе аула Сары-Тюз (Токмак-Кая), то наша концепция получает солид­ную аргументацию.

В пользу тюркоязычности аланов можно привести множество других фактов. С. А. Плетнева утверждает, что официально принятые в Хазарском каганате язык и письменность и у аланов, и у болгар были тюркскими (Плет­нева, 1967). Автор IX в. Иосиф Бен Горйон также отнес аланов к тюркам, а автор X в. Ибн Даста тюркоязычными считает не только болгар, но и туласов. «Тула», по мнению В. А. Кузнецова, означает «горцы», «асы», т. е. балкарцы и карачаевцы (Гаркави, 1884, с. 39; Кузнецов, 1962, с. 73, 87). Тот же В. А. Кузне­цов сообщает о тюркской титулатуре аланских царей (Кузнецов, 1984, 113).

Приведенный выше материал свидетельствует о том, что аланы-асы этнически и по языку были тюрками, хотя среди них, безусловно, были иранские и другие племена. Аланы приняли участие в этногенезе не толь­ко карачаевцев, балкарцев, осетин, но и чеченцев, ингушей, кумыков, аба­зин, абхазов, грузин, азербайджанцев, армян, туркмен, венгров, греков, турок, русских, испанцев, алжирцев и многих других народов. Аланы, как и другие тюркские народы, сыграли значительную роль в поступательном развитии человеческого общества. Оставленные ими Нижне-Архызские, Чуанинский (Шоанинский), Сентинский и другие замечательные памятни­ки культуры, известные всему миру, — достояние человечества.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Наукой установлено, что тюрки были одним из древнейших этносов, сложившихся на земле. Этноним «тюрк» стал известен миру только в IV в. н. э. с созданием Тюркского каганата в Центральной и Средней Азии, но этот этноним появился намного раньше, во всяком случае, не позже неолитического периода развития человеческого общества.

Косвенным доказательством этого факта являются самоназвания таких весьма древних этносов, как коми, мари, удмурты, немцы, тибетцы, бирман­цы и другие, этнические названия которых семантически восходят к словам со значением «человек», «люди», «настоящие люди» (Крюков, 1984, с. 728).

По утверждению выдающегося тюрколога академика А. Н. Кононова, этническое самоназвание «тюрк» происходит от древнетюркского слова «человек» (Кононов, 1949, с. 40-47).

До недавнего времени большинство ученых придерживалось того мнения, согласно которому прародиной всех тюрок был Алтай. Только не­большое число тюркологов — Ю. Немет, А. Зайончковский, М. Ширалиев и некоторые другие — придерживалось другой точки зрения, согласно кото­рой прародиной тюрок был Волго-Уральский регион.

В последнее время число сторонников этой концепции неуклонно возрастает, так как объективный анализ накопленного материала позво­ляет заключить, что первоначальной прародиной тюрок были степи и полустепи Поволжья, Урала и прилегающих степных районов. Историко­этнографический, археологический, лингвистический и антропологиче­ский материал, которым располагает современная наука, позволил и нам прийти к такому заключению.

Судя по распространению древнеямной, курганной культуры, мы счи­таем, что, возникнув в Волго-Уралье в конце IV тыс. до н. э., когда усилился процесс этнообразования, эта культура в течение 500-600 лет распро­странилась на огромную территорию. Скотоводы-кочевники веерообраз­но расселялись на территории Евразии. Двигаясь на восток, они дошли до Забайкалья и Маньчжурии, на запад — до Дуная и Карпат, на юг — до Передней Азии, т. е. от Забайкалья до Дуная, от Урала до Шумера, Сирии и современной Турции.

Основным населением древнейшего Волго-Уралья были далекие пред­ки тюрок и финно-угров, причем первые занимали преимущественно степ­ную зону, а вторые — зону лесостепей и лесов, причем обе группы жили в тесном контакте друг с другом. Появление тюркских племен на старой ро­дине — в Восточной Европе — и их дальнейшее движение отсюда на запад, юг, север, было возвращением к истокам. На первоначальной территории тюрок испокон веков продолжала жить часть далеких предков нынешних татар и башкир, а также финно-угорских народов.

Вместе с тем мы не исключаем возможности того, что исконной тер­риторией проживания части тюркского этноса мог быть Алтай, а также Южная Сибирь, Прибайкалье, северная часть Монголии и Тува. Поэтому вопрос о прародине тюрок, на наш взгляд, нуждается в пересмотре.

В далекой Азии тюрки-европеоиды вступили в контакт с местными монголоидными племенами, и спустя много веков часть восточных тюрок приобрела монголоидные черты. В большинстве же своем тюрки до на­стоящего времени являются европеоидами.

В своем движении на юг и юго-запад древнейшие кочевники вступали в тесный контакт с афганскими и иранскими племенами, а на Кавказе стал­кивались и смешивались с кавказскими. Именно этим обстоятельством объясняется наличие множества тюркизмов в иранских, финно-угорских, кавказских, праславянских и других языках (Мусаев, 1984, с. 120-121, 134; Добродомов, 1974, с. 26).

Распространяясь в Предкавказье, а оттуда и в Переднюю Азию, древ­нейшие кочевники Евразийских степей стали основополагающим тюр­коязычным компонентом в процессе формирования шумерского этноса, который, по нашему мнению, является древнейшей частью общетюркско­го мира, интегрированным с древнейшими оседлыми земледельцами Пе­редней Азии. Именно этим обстоятельством объясняется наличие массы шумеро-тюркских лексических схождений почти во всех тюркских языках и наречиях.

На просторах Среднеазиатских степей ямно-афанасьевская общность III тыс. до н. э. сменяется во II тыс. до н. э. близкородственной ей срубно — андроновской этнокультурой общностью; позднее образовались: на запа­де — скифская, на востоке — сако-массагетская племенные группы. Вероят­но, к тем же временам, к периоду срубно-андроновской общности, уходит разделение тюркских языков на западно-тюркские и восточно-тюркские языки (Киекбаев, 1962, с. 26). С таким же разделением мы склонны связы­вать извечное деление тюркского этноса на западные и восточные «дома».

Абсолютно ошибочным, антинаучным является утверждение о том, что тюрки в основном были не созидателями, а разрушителями общественно­го прогресса. Объективное изучение истории тюркских племен и народов доказывает, что они наравне с другими народами вносили весомый вклад в развитие мировой культуры.

О высоком уровне культуры древнейших тюрок говорит наличие древ­нейшей культуры шумеров, которые одними из первых в мире изобрели письмо.

С I в. н. э. начали пользоваться древнетюркским руническим письмом при­байкальские и енисейские гунны. Несколько позже тюрки-уйгуры изобрели собственное письмо на основе арамейского. Ареал распространения древ­нетюркского рунического письма колоссальный: от Монголии до Венгрии.

История древних и раннесредневековых тюрок свидетельствует о том, что они веками жили вместе или рядом с финно-угорскими и индоевропей­скими племенами, маньчжурцами, китайцами, корейцами, японцами, тибет­цами и т. д. и тесно общались с ними. Это общение отразилось в языке, мате­риальной и духовной культуре многих народов. О взаимовлиянии, отчасти и этническом родстве, например, русских, украинцев, болгар, поляков, с одной стороны, и татар, казахов, прочих тюркоязычных народов — с другой, свиде­тельствуют многочисленные тюркские слова в славянских языках и наобо­рот, а также наличие множества русских фамилий тюркского происхождения. Так, например, профессор Н. А. Баскаков приводит триста русских княжеских и дворянских фамилий тюркского происхождения (Баскаков, 1979).

И у тюркских народов встречается немало фамилий славянского и ино­го происхождений. Много сходного между этими двумя группами в языке, обычаях и обрядах, а также в образе жизни.

Многие тюркские племена ассимилировались среди китайцев, инду­сов, персов, русских, украинцев, белорусов, поляков, болгар, сербов, ли­товцев, венгров, немцев, греков, итальянцев, испанцев, арабов, францу­зов и других народов, но и среди тюркских племен было ассимилировано немало представителей иноязычных племен и народов.

Особо остро стоит вопрос об этнической принадлежности скифов, саков, массагетов, сарматов и аланов. Одни исследователи считают их ираноязычными, другие — тюркоязычными. Но одно бесспорно: четко прослеживатся преемственность родственных культур древнеямников (курганников) — срубников — скифов — гунно-сарматов — аланов.

В этой связи важнейшее значение приобрела проблема появления первых тюрок на Северном Кавказе и в Северном Причерноморье и эт­нической принадлежности скифов, саков и их потомков. Исследованиями ряда ученых, в особенности З. М. Ямпольского, М. З. Закиева и других, на­учно доказано, что тюрки населяют Северный Кавказ, Переднюю Азию и Северное Причерноморье с древнейших времен. Мы же считаем Восточ­ную Европу прародиной всех тюркских племен.

З. М. Ямпольский еще в 1966 г., основываясь на добытом археологиче­ском материале, утверждал, что на Кавказе, в частности в Азербайджане, предки тюрок жили еще в эпоху бронзы во II-I тыс. до н. э. Они вели отгонное (яйлажное) животноводство. Обнаружены в слоях бронзовой эпохи глиня­ные макеты кибиток на колесах, в которых жили тюрки-кочевники. Кроме того, в XIV в. до н. э., т. е. более трех с половиной тысяч лет тому назад, в ас­сирийских клинописных табличках зафиксированы жившие в районе озера Урмия турукки, т. е. тюрки (Вестник древней истории, 1952, № 2, с. 266, 326).

Урартийская клинопись из Калаграна, написанная в начале I тыс. до н. э., также отмечает наличие на территории нынешнего Азербайджана племе­ни «турухи» (Там же). «Все приведенные глухие и гипотетические свиде­тельства о тюрках в зоне Азербайджана, — заключает ученый, — выглядят несколько более правдоподобно в связи с двумя бесспорными сообще­ниями античных первоисточников, документирующих, что тюрки жили в зоне Азербайджана две тысячи лет тому назад» (Ямпольский, 1966, с. 63).

Для подтверждения концепции о тюркоязычности скифов, саков, мас — сагетов, сарматов, аланов мы привели, на наш взгляд, немало научных ар­гументов. В пользу этой концепции привел много лингвистических фактов М. З. Закиев (1986). Для доказательства тюркоязычности мидян, скифов, сарматов и других народов Азии и Европы приводит веские аргументы Г. А. Гейбуллаев (1991).

Наследники ямно-афанасьевской, а затем срубно-андроновской куль­турных общностей — скифы в Европе и сако-массагеты в Азии явились этни­ческой основой формирования тюркских народов. В эпоху Средневековья предками тюркских народов выступают гунны, хазары, болгары, аланы, пе­ченеги, авары, гузы, огузы, кимаки, кипчаки и многие другие племена.

Можно смело утверждать: к концу X в. н. э. почти все ныне существу­ющие тюркские народы сформировались как раннефеодальные народно­сти. По-разному сложилась их судьба в дальнейшем. В настоящее время они получили возможность для свободного развития.

Небольшой объем труда не позволил нам более масштабно и подробно рассмотреть все аспекты проблемы, хотя старались несколько шире осве­тить наиболее спорные вопросы, исходя из объективных данных науки. Но мы отнюдь не считаем, что наши выводы, являются истиной в послед­ней инстанции. Хотим надеяться на то, что данное исследование послужит толчком для дальнейшего скрупулезного и детального изучения этой важ­ной и актуальной проблемы.

Черкесск: ПАО «ПУЛ», 1993

Наукой доказано, что болгары и хазары были гуннскими племенами, принявшими участие в этногенезе многих современных тюркских народов, в особенности балкарцев, карачаевцев, кумыков, чувашей, татар, башкир, дунайских болгар, караимов. Самоназвание «болгар/булгар/блкар» сохра­нилось ныне у балкарцев и дунайских болгар (Бешевлиев, 1939; Смирнов, 1953; Богданов, 1975; Мизиев, 1984, с. 134-144; 1990, с. 101-108; Халиков, 1989).

Наиболее полные сведения о древних хазарах и болгарах содержатся в трудах античных авторов, раннесредневековых армянских, грузинских, арабских историках, у географов (Аммиан Марцеллин, Феофан, Прокопий, Зосим, Константин Багрянородный, Хоренский/Хоренаци, Леонти Мрове — ли, Масуди, Ибн Даста, Хордадбех и др.). Древнейшим письменным упоми­нанием о болгарах является сообщение сирийского ученого Мир-Аббаса Котины о том, что в 149-127 гг. до н. э. «произошли большие смуты в цепи Кавказских гор, в земле болгар» (Голубовский, 1888, с. 25; Патканов, 1883, с. 27). Их наследники, нынешние балкарцы и карачаевцы, занимают север­ные ущелья Центрального Кавказа.

В первых веках новой эры в Северном Причерноморье и прилегающих Восточно-Европейских степях возникало и распадалось множество сою­зов племен: антов, готов, гуннов и др. На рубеже IV-V вв. н. э. возникает мощный союз племен, возглавляемый болгарами. Именно этим и объясня­ются частые отныне упоминания о болгарах в письменных источников ев­ропейских авторов. Этот союз племен предпринял ряд военных походов во Фракию в 482, 499, 502 гг. В VI в. он достиг могущества и стал широко известен византийским писателям. Распад этого мощного союза связан со смертью хана Кровата (Кубрата), ставка и столица которого находились в середине VI в. у устья Кубани в городе Фанагория. После смерти Кубрата его сыновья не выполнили завета отца, и все они со своими подданными переселились в разные места. На родине отцов, в Предкавказье, остался один старший сын, Батбай (Батбаян, Басиан); Аспарух подался на Дунай, остальные болгары поднялись по Дону до Харьковщины, а оттуда пере­брались на Среднюю Волгу и основали там Волжскую Болгарию, заложив, таким образом, этническую основу волжских татар.

Под 671 г. византийский писатель Феофан в своей хронике отмечал, что «на восточных берегах Меотийского озера (Азовского моря), за Фанагори­ей, кроме евреев, живут многие народы. За тем озером, выше реки Куфиса (курсив наш. — Авт.), в которой ловят болгарскую рыбу ксист, находится древняя Великая Болгария».

В этом сообщении очень важны выделенные нами слова, что Болгария находится для европейского автора «за Меотийским озером, выше реки Куфис», т. е. Кубани, значит, в предгорьях Северного Кавказа.

Вероятно, поэтому К. Патканов, комментируя сведения о болгарах в «Армянской географии» (VII в.), писал, что болгары жили на Кубани и юж­нее. Автор «Армянской географии» Ананий Ширакаци определяет грани­цы древней Болгарии в пределах Азиатской Сарматии, т. е. восточнее Дона, между Азовским морем и Гиппийскими и Кераунскими горами в пределах Северного Кавказа, вплоть до реки Сунжи (Смирнов, 1953, с. 9; Артамо­нов, 1962, с. 167-168). Гиппийские горы многие авторы отождествляют со Ставропольской возвышенностью (См., например, Гадло, 1979, с. 111), а Кераунские, или Керавнийские, горы еще Страбон отождествлял с северо­восточными отрогами Кавказа. Говоря о сарматских амазонках, он писал: «Амазонки живут в соседстве с гаргарейцами в северных предгорьях тех частей Кавказских гор, которые называются Керавнийскими» (Страбон, кн. 5, с.1; АИСК, 1990, с. 74) (гаргарейцы были предками ингушей (галгаев) и чеченцев (нохчи) — АИСК, с. 220-221).

Таким образом, перекрестное сопоставление византийских, армянских, сирийских и других письменных источников говорит о том, что древняя Великая Болгария, или земля древних болгар, охватывала в IV-VIII вв. поч­ти всю территорию Северного Предкавказья и горные районы Централь­ного Кавказа. А конкретное указание источников («выше Куфиса») прямо свидетельствует о верхнем течении Кубани и ее рукавов.

Указания древних письменных источников со всей полнотой подкреп­ляются данными археологических памятников древних болгар, обнару­женных во многих местах у устья Кубани в окрестностях Фанагории, в вер­ховьях Кубани, в окрестностях Кисловодска, в Баксанском и Чегемском районах Кабардино-Балкарии, у сел. Аргудан, у города Майского, в мест­ности Кешене-аллы Кабардино-Балкарии, у сел. Галиат в Северной Осетии, в других районах Центрального Предкавказья (Плетнева, 1967, с. 7-8, рис. 1-5 и сл.; Ковалевская, 1984, с. 172-174; Биджиев, 1982 и др.).

Мало чем отличалось от болгар другое гуннское племя — хазары. Исто­рия хазар разработана детально, так ‘как ими больше интересовались как западные, так и восточные авторы, поскольку Византия хотела привлечь их на свою сторону в борьбе с «варварами» и арабами. К тому же, верхуш­ка племени приняла иудейство, многие хазары приняли ислам, а некото­рые — христианство. Большинство населения оставалось языческим.

В науке сложилось мнение, будто бы кочевое хазарское племя появи­лось в Восточной Европе вместе с гуннами в III-IV вв. На самом деле часть гуннов, в том числе и хазары могла быть более древними насельниками Восточной Европы. Есть мнение, что хазары — это те же скифские (тюрк­ские) племена акациры (по-тюркски «лесные люди»), переселившиеся из лесов в степи (Гадло, 1979, с. 60).

Во II половине I тыс. они создали в Северо-Западном Прикаспии силь­ное раннефеодальное государство — Хазарский каганат, которое просу­ществовало с середины VII до конца X в. Первой столицей каганата был город Семендер, расположенный в Кумыкии, недалеко от нынешней Ма­хачкалы, а с начала VIII в. столица была перенесена в город Итиль (Эдиль) (близ нынешней Астрахани).

Византийский император и историк Константин Багрянородный (или Порфирородный) (X в.) подробно описывает жизнь хазар и соседних с ними народов. Важно, что хазар и другие тюркские народы, проживающие на Северном Кавказе и в Северном Причерноморье, он называет скифами (Багрянородный Константин, 1991, с. 177).

Император считался с Хазарией как с могущественной страной, и в книге-наставлении сыну «Об управлении империей» (русский перевод: М., 1991) учит наследника престола, как натравливать соседние народы на ха­зар, пишет, что «узы способны воевать с хазарами, поскольку находятся с ними в соседстве, подобно тому как эксусиократор Алании» (с. 51).

Алан и гузов византийские политики привлекали на свою сторону и натравливали их на своего главного соперника в Причерноморье. Про­исходили войны между хазарами и аланами, и к X в. Алания фактически освободилась из-под подчинения Хазарии.

К VIII в. Хазарский каганат подчинил себе почти весь Северный Кавказ и закрепился на берегах Боспора, а затем захватил и часть Крыма.

С Русью хазары поддерживали дружественные отношения. Об этом свидетельствует и тот факт, что в одно время правитель росов в первой половине IX в. принял хазарский титул «хаган» (Новосельцев, 1982, с. 150­159). Отношения же Хазарии с Византией были то добрососедскими, то враждебными. В борьбе с общим врагом — арабами — они выступали как союзники. С ослаблением Арабского халифата в X в. Византия натравила на хазар христианскую Аланию и Русь, и Хазария пала под их ударами и в силу внутренних противоречий (Артамонов, 1962; Якубовский, 1946, т. 3, № 5; Кузнецов, 1962; Плетнева, 1976; 1989).

В борьбе с арабами хазары использовали северокавказских горцев, построив у главных перевалов Кавказа, особенно на территории Алании, крепости. Впоследствии хазары — жители этих крепостей — были ассими­лированы среди этнически родственных им тюркских аланских племен.

Арабские авторы Ал-Истахри и Ибн Хаукаль писали, что одни из хазар были очень смуглые, их назвали «карахазарами» (букв. по-тюркски — «чер­ные хазары»), а другие — светлые, белые, «видные по красоте и наружным качествам» (Караулов, 1908, с. 113; Гадло, 1979, с. 175).

В середине X в. Хазарское государство распалось, подчиненные хазарам северокавказские народы обрели независимость. Именно к концу хазар­ского периода отдельные племена стали формироваться в народности.

В VIII-Х вв. из аланов, асов, булгар, хазар и автохтонных кавказских горцев сформировалась раннефеодальная карачаево-балкарская народ­ность (Караева, 1966, с. 5-6; Лайпанов, 1992, № 32-33).

Хазары, болгары и аланы были также одним из компонентов в форми­ровании кумыкской народности (Магомедов, 1983).

Таким образом, сумма приведенных выше материалов неопровержи­мо доказывает, что сарматы, гунно-болгары и хазары являлись потомками скифов, а те, в свою очередь, были генетическими преемниками древней­ших кочевников древнеямной культуры эпохи неолита. Тюркоязычность всех перечисленных племен не подлежит сомнению. Не надлежит со­мневаться и в том, что традиционная культура тюркских народов всеми своими корнями уходит в глубь скифской, гуннской, сарматской, аланской, болгарской и хазарской культур. И наоборот, ни один из индоевропейских народов не сохранил ни единого элемента этнической культуры скифо­сарматских племен.

Вопрос об этнической принадлежности сарматов в науке еще не решен, хотя большинство ученых считают их ираноязычными, В подтверждение этой концепции иранисты приводят малоубедительные факты, ссылаясь в основном на сарматскую ономастику.

Гораздо больше фактов, к тому же более убедительных, можно приве­сти в пользу концепции о тюркоязычности сарматов, в то же время при­знавая наличие среди них не только тюркских, но славянских, иранских, финно-угорских и других племен.

Крупнейший сарматолог К. Ф. Смирнов утверждает, что сарматы были ираноязычными, и, по его словам, сарматы — это «общее обозначение ира­ноязычных кочевников Восточной Европы» (Смирнов, 1984, с. 18).

Этноним «сарматы» в переводе с иранского якобы означает «черново­лосые», «черношапочники», «смуглорукие», «обладатели серых лошадей» и т. д. (Абаев, 1949, с. 114, 142).

Трудно поверить в образование этнонимов с подобными значениями, если эти этнонимы являлись самоназванием. А вот на тюркских языках этимология этнонима «сармат» легко объясняется. По М. З. Закиеву, «сар­мат» восходит к слову «сарма» — «желтый», «рыжий» с аффиксом «т», обо­значающим множественное число, как, например, в этнониме «башкор-т» («башкир») (Закиев, 1986, с. 35).

Возможно, этот этноним состоит из тюркского «сэры» («желтый», «ры­жий») + «мат» (постпозитивная усилительно-выделительная частица) (ДТС, с. 338). П. Ф. Сум писал, что слово «сармат» означало, может быть, «то же, что и «рыжие люди», потому что они имели рыжие волосы, от сарматского слова «сар», что значит «рыжий» (Сум, 1948, с. 3).

Интересно отметить, что у современных кыргызов, енисейские пред­ки которых тесно общались с сарматами еще в I тыс. до н. э., сохранилась этническая группа под названием «шермат», которое, по всей видимости, связано с этнонимом «сармат» (Абрамзон, 1960, с. 112, 116, 135). Среди ка­ракалпаков имеется этническая группа «сармат», а среди казахов — «сар­мат телеу» («сарматское племя»). Кроме того, в Казахстане имеется селе­ние Сармат с казахским населением (Толстова, 1978, с. 9). И все это не случайно.

О многом говорят слова, оставшиеся от сарматов. Большинство из них — тюркские. Приведем рад сарматских этнонимов, топонимов и лич­ных имен.

«сирак» (крупное сарматское племя). По-ирански будто бы означа­ет «идущий, танцующий плавно, иноходец» (Абаев, 1982, с. 342). «Сирак»/ «чырак» — по-тюркски «лучина», в смысле «дающая свет», или «светящая­ся». Если частица «ак» в иранских языках имеет уменьшительное или ла­скательное значение, то в тюркских она обозначает принадлежность — кыпчак, кимак, казак и т. д. В то же время «ак» является словом в значении «белый». В Кумыкии (Дагестан) есть селение Чирак, в Узбекистане — Катта — Сирак (Большой Сирак), в Туркменистане — село Чиракчы (Толстова, 1978, с. 9-10, 285). В Карачае (под Эльбрусом) есть плато Чырак-Сырты (Чырак — ское плато).

«Басил» (сарматское племя). От «бас»/«баш» («голова») + «ил»/«эл» («племя») = «головное, главное племя».

«Аорс» (сарматское племя). От искаженного тюркского этнонима «орус»/ «урус». Среди сарматов были также тюркские племена — турки, гар — гары, онгары, дондары, камаки (кимаки, кумыки) и др. (Гейбуллаев, 1991, с. 336).

Из сарматских топонимов наиболее важным является, наверное, на­звание большого по тем временам города в Европейской Сарматии — «Та­марак». Это слово образовано от тюркского «там» («дом», «стена») + «орек» («крепость», «сооружение») в значении «город-крепость». Другой город — Каракент — «великий город» (от «кара» — «великий» + «кент» — «город») и др.

«Амаг» (сарматская царица II в. до н. э.). Это имя иранисты возводят к аве­стийскому «ама» — «сильный», «могучий», но едва ли девочку могли назвать столь грозным именем. По-тюркски, «амак»/«омак» означает «симпатичный», «красиво одетый» или «бодрый», «живой», «веселый» (ЭСТЯ, т. 1, с. 452).

«Зорсин»/«чорсин» (царь кубанских сираков). Образовано от «чор» («витязь», «герой») + «син»/«чин» (возможно, от «Син»/«Чин» — так называ­ли Китай) = «китайский витязь».

«Абеак»/«Обак» (сиракский царь). От древнетюркского «абак» («дядя по отцу», «брат отца») (ЭСТЯ, т. 1, с. 64-65). Возможно, и это имя Абак/Аббак (дословно — «белым-бело»), которое бытует сейчас у чувашей, татар, кумы­ков, ногайцев, карачаево-балкарцев и некоторых других тюрок.

О тюркоязычности сарматов свидетельствует и сарматская ономасти­ка, восходящая в своей основе к тюркским корневым словам.

Ниже даются имена некоторых сарматских вождей:

«Зизаис». Напоминает патриархальное имя Зиза-улу.

«арагар». От тюркского слова «середина», «промежуток». Вполне воз­можно употребление в смысле «союзник» (ДТС, с. 50).

«Усафар». Древнетюркское «усаг» — «жажда» (ДТС, с. 616).

«Баса». От «сила», «мощь» — «сильный», «мощный».

«агилимунд». От «агила» — «щедрый» (ДТС, с. 48).

«Видуар». От «видгар» — «разведчик» (ДТС, с. 98).

Этнографические и антропологические данные также подтверждают гипотезу о том, что сарматы принадлежали к тюркскому этносу. Древние авторы, которые были знакомы с их жизнью и писали о них, в один голос говорят, что сарматы были кочевниками-скотоводами, ели конину, пили кумыс, широко использовали аркан.

Очень важно следующее сообщение античных историков и географов. Страбон (I в. до н. э.), побывав на Кавказе, писал, что скифское племя сар­матов «употребляло в пищу не только мясо вообще, но в особенности ко­нину, а также сыр из кумыса, свежее и кислое молоко; последнее, особым образом приготовленное, служит у них лакомством» (Страбон, кн. 4, с. 6; АИСК, 1990, с. 63-64). Не вызывает сомнения то, что здесь речь идет о на­циональном напитке карачаево-балкарцев и некоторых других тюркских народов — айране.

Плиний и Мела (I в. н. э.) особо подчеркивали, что «вместо домов им (сарматам. — Авт.) служат повозки», что является одной из характерных особенностей быта кочевых тюрских племен (Плиний, кн. 4. с. 80; Помпо- ний Мела, кн. 2, с. 2).

Что касается антропологических признаков сарматов, то они совпада­ют со скифскими, гуннскими и признаками других древнетюркских племен. Некоторые антропологи считают, что; наличие монголоидных черт у части скифов и сарматов говорит о принадлежности их к тюрскому этносу.

На статуэтке из сарматского погребения I в. н. э. изображен мужчина с раскосыми глазами, приплюснутым носом и скрещенными ногами. Антро­пологические исследования черепов из европейских сарматских могиль­ников и сравнение их с черепами азиатских скифов из горно-алтайского Пазырыкского кургана подтверждает этническую близость сарматов к древним тюркам (Тот, Фирнштейн, 1970).

Сарматы и гунны еще в Прибайкалье и на Енисее жили в тесном контак­те. У них сложилась единая материальная и духовная культура. Что касает­ся языка, то он, по нашему убеждению, и у тех и у других был древнетюрк­ским. Во всяком случае, язык сарматов и других, живших в Южной Сибири, никак не мог быть иранским, так как, как сказано выше, ученым не удалось найти там даже следов иранства. В III в. до н. э. гунны стали объединяться в племенные союзы и постепенно в поисках пастбищ для скота вместе с сарматами и некоторыми другими родственными племенами начали дви­жение на юг, в сторону Китая, и покорили часть страны. Основная масса гуннов и сарматов двинулась на запад. Спустя короткое время, гунны завоевали почти всю степную зону Сибири, Алтая и Средней Азии и в I в. до н. э. оказались на Урале и Поволжье, откуда совершали набеги на Северо­Западный Прикаспий, Северный Кавказ и Северное Причерноморье.

В азиатский период жизни их называли «хунну» или «хунны», а в Европе называли «гуннами». Этот и другие тюркские народы сознательно или ин­туитивно тянулись к Восточной Европе, прародине всех тюрок.

История гуннов, как и летописание других тюрок, можно сказать, еще не разработана. Те авторы, которые писали о них, показали гуннов толь­ко как разрушителей культуры. Действительно, они были жестокими за­воевателями, но при этом, нанося удары по рабовладельческим государ­ствам, способствовали разрушению реакционной общественной системы, поэтому их завоевания носили объективно-исторически прогрессивный характер. Кроме того, другие народы позаимствовали у гуннов в это вре­мя передовые достижения их культуры: организацию скотоводческого хо­зяйства, технику ведения боя в конном строю, удобную и теплую одежду, особенно меховую, и т. д.

Начавшееся накануне Великой Отечественной войны глубокое исследо­вание истории гуннов известным археологом и историком А. Н. Бернштамом было прервано в начале 50-х гг. Ученого необоснованно обвинили в не­объективном освещении истории этого крупнейшего и мощнейшего племени. Стали даже утверждать, что у гуннов-кочевников был низкий культурный уровень, а известный всему миру гуннский памятник I в. до н. э. — Кенкольский могильник, расположенный в Таласской долине Кир­гизии и исследованный А. Н. Бернштамом в 1938 г. вместе с археологиче­ской экспедицией Ленинградского университета, объявили негуннским.

Но «Кенкольский могильник» (Л., 1940), «Очерк истории гуннов» (Л., 1951) и другие книги ученого сыграли огромную роль в изучении истории гуннских племен. В наше время археологи и историки вновь признали цен­ность научного наследия А. Н. Бернштама и стали ссылаться на его труды. Кстати скажем: археологическая культура раскопанного и описанного им Кенкольского могильника, судя по материалам М. П. Абрамовой, содер­жащимся в ее книге «Подкумский могильник» (М., 1987), по существенным признакам схожа с культурой сарматов того же времени, которые жили в ущелье Подкумки около Кисловодска. Это еще раз доказывает этническое и культурное родство гуннов и сарматов.

Позитивное влияние культуры гуннов и их непосредственных потом­ков булгар и хазар на культуру многих народов бесспорно, поэтому вкрат­це остановимся на ее значении. Как известно, в создании устойчивых эт­носов огромна роль письменности, так как она, «пусть даже примитивная, доступная вначале лишь немногим, служит знаком подъема коммуника­ционной структуры общества на качественно новую ступень. Благодаря появлению профессиональных писцов и чтецов речь, запечатленная на камне, звучит вновь и вновь для новых слушателей, для новых поколений слушателей» (Арутюнов, 1989, с. 76).

Одними из первых среди народов многоплеменной Азии гунны, кото­рых в свое время европейцы считали чуть ли не дикарями, создали свою письменность. Уже в 30-х гг I в. н. э. у них уже была оригинальная руниче­ская письменность, о чем сказано выше.

Описавший пайцзу (грамоту, удостоверение) монгольский ученый Кар — жаубай Сарткожа улы пишет, что в центре пайцзы изображена голова муж­чины с густой бородой и усами (европеоида), а вокруг головы отчеканена древнетюркская руническая надпись: «Ой-сенгир, Елшигыты», что означает «Ой-сенгира посла пайцза». Гунны хана (кагана) первоначально называли «ой-сенгиром» (дословно: «высший»), а китайцы именовали его «шань-юй».

Эта надпись красноречиво свидетельствует о том, что гунны, во-первых, говорили на тюркском языке, что и древние тюрки, и тюркский язык был у них государственным; во-вторых, часть гуннов относилась к европеоид­ной расе (Сарткожа улы Каржаубай, 1991, с. 440-441).

Л. Н. Гумилев также указывает на то, что гунны, покорившие северную часть Китая в 316 г., «были представителями белой расы, бородатыми и горбоносыми» (Гумилев, 1990, с. 142).

Отдельные группы гуннов, как пишет Клавдий Птолемей (I в. н. э.), стали из-за Волги проникать в Причерноморье и на Северный Кавказ (Птолемей, кн. 4, с. 12, 14; 1942, с. 238). Оттуда они в союзе с аланами и другими северо­кавказскими племенами совершали набеги на Армению и Переднюю Азию.

Иранисты не только избегают упоминания таких скифо-тюркских лич­ных имен, как «Папай» («Бабай» — предок, «Апи» («Апай») — мать, матушка, «Атей» («Ата») — отец, но и не могут правдоподобно объяснить этимоло­гию имен легендарных скифов — Таргитай, Липоксай, Арпоксай, Колаксай и других, которые имеют весьма прозрачные поныне бытующие тюркские значения (Мизиев, 1986, с. 45).

С позиций иранских языков до сих пор остаются необъяснимыми основные скифские этнонимы: «ашкузы», «скуты», «скифы», «сколоты» и др. В то же время эти этнонимы являются тюркскими терминами, полно­стью отвечающими скифским значениям.

Как известно, среди тюркских племен в древности одним из распро­страненных колен было «Ас-киши» или «Ас-кизи». Нет сомнений, что би­блейское название скифов, «Ашкузы» — тот самый тюркский этноним. По широко распространенной в тюркских языках закономерности перехода з/с в д/т интересующий нас термин в чужеродной среде легко мог пре­вратиться в «ашкут». Такому переходу звуков множество примеров из ка­захского, татарского, башкирского, карачаево-балкарского и других язы­ков: «тарка»/«сарка», «тын»/«сын», «казыр»/«кадыр», «барзым»/«бардым», «ыргыз»/«ыргыт» и т. п. . Подобный переход не был чужд и греческому языку: «фазис»/«фазид», «гиппанис»/«гиппанид», «танаис»/«танаид» и др. При отсутствии шипящих звуков греки не могли произносить «ашкут» иначе, как «аскут». Начальный звук «а» варварского термина мог потерять­ся в иноязычной среде, как, например, «Ыстамбул»/«Стамбул», «Ысхау — ат»/«Схауат», «Ышканты»/«Шканты» и др.

Таким образом, этноним «Ашкут»/«Аскут» легко превращается в «Скут», что в русском переводе звучит как «скиф». Следовательно, термин «скут» является порождением греко-римской книжной традиции в результате искажения тюркского «Ашкуз»/«Ашкут». Тем самым мы находим подтверж­дение словам Ф. Г. Мищенко, что термин «скут» может быть искажением туземного слова.

А вот предпринятая В. И. Абаевым попытка объяснить термин «скут» как германское слово «скут» — «стрелок из лука», «стрелять», лингвистами не принята (Абаев, 1865, с. 25).

Известно, что скифы-кочевники, или царские скифы, называли себя «сколоты», или «сколты». До сих пор этот термин не нашел разъяснения ни в одном из языков. Возможно, он тождествен карачаево-балкарскому тер­мину «ысхылты», или «схылты», означающему высшую социальную знать общества (Мизиев, 1986, с. 48).

В «Декрете в честь Протогена» (III в. до н. э.) царские скифы названы скиф­ским термином «сай». До сей поры необъясненный термин «сай»/«сый» — не что иное, как половецко-караимское и карачаево-балкарское слово, озна­чающее «почет», «уважение». Отсюда происходят слова «сайгьа»/«сыйла» — почтенный, почетный, почитаемый, уважаемый; «сайла» — выбор, избран­ный, выборный и т. п. (Там же).

Имеют место и другие толкования термина «сколот» (см. ниже). Геродот указывал, что сами скифы именуют себя «сколот». Сколотов, которые управ­ляли всеми разноязычными «скифскими» племенами, древние авторы назы­вают «царскими скифами». Именно из их среды вышли все скифские цари, в их числе и знаменитый Атей/Ачей, который в IV в. до н. э. объединил все три части Скифии в единое мощное государство и который погиб в 90-летнем возрасте в 339 г. до н. э. в битве с войсками Филиппа II, отца Александра Ма­кедонского, пытавшегося завоевать Скифию. Б. Н. Граков сколотов называет собственно скифами-кочевниками (Граков, 1977, с. 120).

Сколоты, или царские скифы (они же собственно скифы), состояли из четырех этнических близкородственных племен — «авхат», «катиар», «тра — спи» и «паралат». По некоторым признакам, прежде всего по их тюркско­му самоназванию, именно эти скифские племена многие ученые считают тюркоязычными. Согласно скифской легенде, они произошли от сыновей родоначальника скифов — Таргитая.

Геродот (кн. 4, с. 6) пишет: «Так вот, от Липоксаиса, как говорят, произо­шло скифское племя, называемое авхатами, от среднего брата — племя катиаров и траспиев, а от младшего из братьев — царя — племя паралатов. Все племена вместе называются сколотами, т. е. царскими. Эллины же зо­вут их скифами» (Геродот, 1972, с. 188).

Названия упомянутых выше племен, как и имена Таргитая и его сы­новей, иранисты неоднократно пытались этимологизировать, исходя из иранских языков. Чтобы получить желаемый результат, они изменяли и переставляли буквы и даже целые слоги в слове, иногда даже целый этно­ним, антроним, а затем делали далеко идущие выводы.

К примеру, возьмем термин «паралат». В. И. Абаев, Э. А. Грантовский, другие видные языковеды-иранисты этимологизировали это слово, исхо­дя из древнеиранского языка. По их утверждению, в древности оно про­износилось как «парадата», что в переводе с персидского якобы означает «поставленные во главе», «предустановленный», «исконно назначенный» (Абаев, 1974, с. 298). На основании этого весьма сомнительного объясне­ния построена легковесная концепция в отношении всех скифов и их язы­ка (как иранского), которую большинство скифологов взяло на вооруже­ние как научную установку.

На самом деле названия сколотских (скифских) племен, а также мно­гих других племен, которые античные авторы именуют «скифскими», легко объяснимы на тюркских языках. Приведем примеры.

«Авхат». От тюркского слова «абак» («дядя по отцу» + соединительная фонема а + суффикс мужественности т, характерный для общей тюрко­монгольской лексики (ЭСТЯ, 1978, т. 11, с. 10-11; Малов, 1951, с. 51).

«Катиар». От тюркского «каты» («твердый», «стойкий») + «ар»/«эр» = «стойкие мужчины» («люди») (этимология наша. — Авт.).

«Траспи». От тюркского «тар» («узкий») + «сепи»/«спи» («глаз») = «узкогла­зый». Подобную этимологию давал и сам Геродот (кн. 4, с. 27; 1972, с. 193).

«Паралат». От тюркского «бор»/«берю» («серый» в значении «волк») + «олот»/«элет» = «волчье племя». Волк, как известно, был тотемным живот­ным древних тюрок (Гордлевский, 1947, вып. 4).

«сколот» (самоназвание скифов). М. А. Хабичев этимологизирует из тюркского «сак» + «олот» («племя») = «осторожное племя». Само слово «сак» означает «осторожный» (Хабичев, 1987, с. 18).

Г. А. Гейбуллаев считает, что «сколот» образовано от «иск»/«эски» («ста­рый», «древний» + «ел» («племя» = «древнее племя». «Скол» схож с древне­тюркским этнонимом «эскил», «ешкил» (племя древних булгар). В настоящее время этноним «ешкил» бытует среди части каракалпаков, узбеков, кыргы — зов. Типологически он стоит рядом с тюркскими этнонимами скифских и сарматских племен «басил»/«барсил» — от «бас»/«баш» («голова» + «ил»/«эл» («племя», «народ») = «главное племя»; «кергил» «чигил» и др. В них есть тюрк­ский корень «эл»/«ил» («племя», «народ») (Гейбуллаев, 1991, с. 310, 314).

«акацир». М. З. Закиев пишет, что среди скифских слов много этнони­мов с тюркским корнем <ор-ир»/«эрк»-«эркек» («муж», «мужчина», «люди», «мужественный»), а также с окончаниями — лы, — ты, характерными для тюркских языков. Крупное скифское племя, жившее в лесистой местности на Дону, частично на Северном Кавказе, называлось «акацир» («акачир») (греки писали тюркское ч как ц). Слово «акачир» состоит из «агач»/«акач» («лес» + «эр» («мужчина», «люди») = «лесные люди») (Закиев, 1986, с. 24, 29). Об акачирах писал в 442 г. Приск Панийский, который был послом у гуннского царя Аттилы, и готский историк Иордан (IV в. н. э.). М. З. Заки­ев полагает, что «хазары идентифицируются с акацирами» (Там же, с. 25). В качестве гипотезы можно предположить: хазары являются потомками скифов-акациров. Некоторые ученые считают, что этноним «хазар» состо­ит из «хаз»/«каз» («гусь») + «ар»/«эр», т. е. «гуси-люди». Видимо, этноним «казак»/«казах» связан с тотемной птицей — гусем («каз» — «гусь» + «ак» — «белый» = «белый гусь»).

«Агафирс». Этноним «акацир» греческие авторы чаще всего писали как «агафирс». При этом буква с является обычным греческим дополне­нием к слову, а звук ф передает изначальное т, т. е. «агатир». Это слово является фонетическим производным от тюркского «агачир». В I-IV вв. н. э. агафирсов упоминают Плиний, Помпоний Мела, Клавдий Птолемей, Юлий Солин, Аммиан Марцеллин. Птолемей помещает их выше тюркоязычных саваров (суваров), которые были родственны савроматам (Гейбуллаев, 1991, с. 293-294).

«савромат». Это слово образуется от этнонима «савар»/«сувар» + «эр» («водные люди») + компонент «мат».

Этноним «Агаджеры» сохранился в Азербайджане как топоним «Агаджеры-даг» («Агаджеры» + «гора»). Такой же топоним имеется в Иран­ском Азербайджане (Гейбуллаев, 1991, с. 294).

«Аримаспи». Это скифское племя, жившее в Северном Причерномо­рье, было тюркским. Основываясь на сведениях Геродота, называющего их «одноглазыми», М. З. Закиев пришел к заключению, что под этим этно­нимом подразумеваются люди с «наполовину закрытым глазом»: от тюрк­ского «йарым» («половина») + «сепи» («глаз») = «полуоткрытый глаз», в смысле «узкоглазый» (Закиев, 1986, с. 17).

«Арим» происходит от «йарым», так как для огузской группы языков характерно, что некогда слово «йарым» имело форму «арим».

Г. Д. Филипс считал аримаспов тюрками, а В. Томашек — предками гун­нов и тюрок (Доватур и др., 1982, с. 256),

«Будины». От тюркского «буд» («волк») + «ин»/«йан» («дух) = «волчий дух». Возможно, «будин» означает «племя», «народ», «население» (ДТС, с. 108). У карачаевцев существует древний род «будиан», в который входят Боташ, Байрамук, Акбай, Элкан, Теке, Чотча и другие фамилии — всего 10.

«исседон» — это тоже тюркское племя: от «ич»/«ис» («подкладка» + «одежда») = «имеющий одежду с подкладкой». Так считает Г. А. Гейбуллаев (с. 296), но данную этимологию нельзя признать убедительной. Скорее все­го, с древнетюркского языка надо переводить не «ич»/«ис», а «исси»/«иссе» («горячий») + «дон» («река») = «горячая река», в смысле «живущие у горя­чей реки», вернее, «у горячих источников», а таковые с древнейших вре­мен известны в районе Пятигорья. Карачаево-балкарцы, древнейшие жи­тели Пятигорья, до сих пор эту местность называют, «Иссисуу» — «Горячая вода». Отсюда и русские казаки назвали свою станицу Горячеводская. Она расположена рядом с Пятигорском, где много горячих минеральных ис­точников.

«иирки» («тюрки»). Это тюркоязычное скифское племя (о нем сказа­но выше). Многие ученые (П. И. Шафарик, З. И. Ямпольский и др.) иирков Геродота отождествляют с тюрками. Помпоний Мела и Плиний Старший (I в. н. э.), как уже говорилось, прямо писали именно о тюрках (турках, тир — ках), проживавших в Северном Причерноморье (АИСК, 1990, с. 100, 108).

«саки». Многие авторы отождествляют их со скифами и савроматами, а также с их потомками — сарматами. Большинство специалистов считает, что саки были исконными жителями Казахстана и Средней Азии и явились прямыми потомками племен бронзового века (Литвинский, 1972, с. 156).

Со своей исконной территории они не позже VII в. до н. э. проникли в Иран, Переднюю и Малую Азию, Закавказье, в том числе в Кавказскую Албанию, где с давних пор жили отдельные тюркские племена. Геродот пи­сал, что йерсы называют скифов «саками» (Геродот, 1972, с. 333). Многие античные и современные авторы отождествляют эти родственные племе­на, что дает основание утверждать, что саки, как и скифы, были тюркоязыч­ными, хотя среди среднеазиатских саков ираноязычных племен, видимо, было больше, чем среди скифов. Некоторые исследователи предполагали, что саки перовоначально не были иранцами, а переняли иранский язык от окружающего населения или что, по крайней мере, верхний слой саков был тюркским или монгольским (Доватур, Каллистов, Шишова, 1982, с. 394).

В. И. Абаев полагает, что слово «сак» восходит к осетинскому «сак» («олень»). Если бы на самом деле саки были ираноязычным племенем, то этот этноним сохранился бы хотя бы у одного ираноязычного народа. Таких фактов нет, но зато у тюркских народов этот термин бытует с не­большими фонетическими изменениями: этнические группы «шага» — у казахов, «шагай» — у узбеков, «саке» — у кыргызов, «шаклер» — у туркмен, «шаукай» — у ногайцев, «сакай» — у хакасов (Гейбуллаев, 1991, с. 84-90). Кстати, сакайский язык — это диалект хакасского языка. Якуты не случайно называют себя и свою страну термином «Саха». У некоторых тюркских на­родов, в частности, карачаево-балкарцев, сохранилось собственное имя «Шакай», «Шакман», «Шамай», «Сакинат».

Скифов-тиссагетов, массагетов Эйхвальд, Хансен и некоторые другие ученые считают тюрками (Доватур и др., 1982, с. 227).

«агриппеи». Геродот сообщает, что они были лысыми (и мужчины, и женщины). По всей вероятности, они сбривали волосы. Одни ученые по­лагают, что эти племена жили в горах Кавказа, другие же считают их пред­ками нынешних башкир и древнейшими жителями Урала. По мнению М. З. Закиева, термин «агриппей» образовался от «эр»/«ар» + «ат» («конь»). Коня греки называют «гиппос», отсюда и «агриппей» (Закиев, 1986, с. 27).

«Эорпата». Геродот переводит этот этноним как «мужеубийца» (от тюркского «эор»/«эр» — «муж» + греческое «пата» — «убивать») (кн. 4, с. 110) называли амазонок — женщин, которые участвовали в войнах наравне с мужчинами.

«Энареи». М. З. Закиев полагает, что это слово образовано от тюркско­го «ана»/«эне» («мать», «женщина») + «эр» («муж», «мужчина») с общим зна­чением «женоподобный мужчина» (Закиев, 1986, с. 27). По-видимому, это были евнухи, ставшие таковыми, как писал Гиппократ, из-за долгой езды на лошадях (Гиппократ, 1990, гл. 29).

«Меоты». От тюркского слова «мете» («глина», «ил») (Закиев, 1986, с. 27). Есть другая этимология этого слова из адыгского языка: «ме» («вонь») + «нате» («болото»), т. е. «вонючее болото».

«тур»/«турк». Крупное сакское племенное объединение в Средней Азии. Термин «туран» выводится из слова «тур» и означает «страна туров/ тюрок». Впоследствии Туран стали называть «Туркестан». По мнению не­которых исследователей, Тюрк был сыном библейского Яфета. С этим сло­вом связан один из прародителей тюрок — Афрасиаб. В древнеиранском трактате «Города Ирана» говорится о том, что город Ганзак в древнем го­сударстве Атропатена построил туранец Афрасиаб (Касумова, 1985, с. 22). Афрасиаб был тюркским героем, и в иранском эпосе он выступает как главный враг Ирана. Его имя несколько раз упоминается в Авесте, где он также представлен как главный противник иранцев. В иранских источни­ках туры именуются также «саками», характерной особенностью которых было то, что они ездили на лошадях. В Авесте говорится: «Туры с быстрыми конями» (Короглы, 1970, с. 104; Фрай, 1972, с. 67-68).

Приведенные факты говорят о том, что скифы и саки в своей основной массе были тюркоязычными племенами. Мы сознательно не обостряем во­просы, связанные с попытками доказать ираноязычность названных пле­мен. Однако следует отметить, что иранисты самым невероятным образом пытаются объяснить скифо-сакские термины из иранских языков, хотя, как известно, видный лингвист-иранист В. Ф. Миллер утверждал, что «апи», «папай» и многие другие скифские термины, в частности имена скифских богов и многие этнонимы, не были иранскими (Миллер, 1987, с. 132).

Топонимика Древней Скифии и Древнего Турана также подтверждает правильность теории тюркоязычности скифов и саков.

Здесь необходимо прежде всего остановиться на названиях рек Ски­фии, которые иранисты толкуют как иранские, что является главным ко­зырем теории ираноязычности скифов. По их мнению, самым веским до­казательством являются названия рек Дон, Днепр, Днестр, Дунай. Если это иранские гидронимы, возникает естественный вопрос: почему же назва­ния многочисленных притоков этих рек не являются иранскими, а прито­ки Дона носят в основном тюркские названия? Ответ на этот вопрос аргу­ментированно дает М. З. Закиев, считающий вышеупомянутые гидронимы тюркскими. Аргументы в пользу этого мнения приведены ниже.

«дон». От тюркского «тын» — «тихий». Недаром русские называют Дон «Тихим Доном». В скифское время эту реку именовали «Танаис», что напо­минает тюркское «тыныс»/«тынч» («тихий», «спокойный»). Слова «тын» и «тыныс» затем могли быть восприняты вообще в смысле «река», ибо они встречаются в других гидронимах (Закиев, 1986, с. 27).

«днестр». «Тыныч» + «тыр» — «тынчыстыр» («успокойся»).

«днепр» — «Борисфен» (вернее, «Борисден»). «Борис» от «борыс» / «бо — рыш» («извилистая», «поворачивать», «повернуть») + «ден» (видимо, вос­ходит к слову «дон» («тын»), в целом «извилистая река». Получается «Дын — борус», сокращенно «Дыныбор» и «Дынепр».

«истр». Так называли Дунай при скифах. Современное название реки происходит от тюркского «тынай» в значении «успокоиться», «сделаться тихим» (Там же).

М. З. Закиев считает, что «в Скифии названием одной реки «Тын» или «Тыныс» (Дон или Танаис) в смысле «тихий» стали называть и другие ти­хие, т. е. негорные реки». По его мнению, тюркское слово «ыдан» («тропин­ка», «межа», «путь») могло означать «реку», и слово «ыдан» («дан» — «дон») вполне могло означать не только тропинку /дорогу, путь, но и реку (Заки­ев, 1986, с. 29-30).

Профессор М. А. Хабичев пришел к подобным же выводам: он также считает, что в древнетюркском языке слово «тан» означало «река». Отсюда и тюркские гидронимы Дон, Днепр, Днестр, Дунай, названия многих других рек Причерноморья и Северного Кавказа (Хабичев, 1982, с. 32, 36, 40-44).

«сиваш». Искаженное тюркское «сайбаш»: «сай» («мелкий») + «баш» («сторона») — «мелкая сторона».

«кавказ». Это слово образовалось от тюркского «капу» («дверь»/«про — ход») + этноним «кас» с общим значением «проход сасов». Древние каспии жили в Закавказье, главным образом на западном берегу Каспийского моря, в том числе в районе Дербента. В древности Дербентские ворота назывались «воротами касов» («Кавказ»). Потом это название распростра­нилось на весь регион. Арабы называли Кавказ «Каб»/«Габг», а персы — «Каф»/«Гаф». Эти термины восходят к тюркскому «Капу»/«Капыг». Плиний писал, что скифы называли Кавказские горы «Кроукас», т. е. «белые от сне­га». Этот термин состоит из «къырау» («изморозь», «снег») + «кас» («екала»), т. е. «снежная скала» (Гейбуллаев, 1991, с. 300). «Кас» имеет также значение «бровь», «вал», «возвышенность», «высокий гребень» (Мизиев, 1991, с. 47).

«яксарт». От древнетюркского «силик» («чистый», «благородный») (ДТС, с. 500). Древние греки называли эту реку ближе к тюркскому значе­нию — «Силис».

Тюркскими были имена почти всех скифских богов и царей, скифские слова, обозначающие кровное родство, и т. д.

«апи»/«аби» — «прабабушка», «прародительница» (ЭСТЯ, т. 1, с. 220­221).

«апа»/«аба» — «мать», «предок», «отец» (ДТС, с. 644). По Г. И. Рамстедту, слово «аба» в урало-алтайских языках означало «отец», «высокопостав­ленный», «достопочтенный» (Рамстедт, 1957, с. 184).

«Бити». От древнетюркского «бит»/«вид» — «лицо», «физиономия» (ДТС, с. 103).

«Баба» — «предок», «прадед», «родоначальник» (ЭСТЯ, т. 2, 1978, с. 10-11). «иркин» — «дождь» (ДТС, с. 212).

Имена почти всех известных науке скифских царей тюркские.

«Атей» — «отец» (по-татарски «атий»).

«Ада» — «отец», «старший брат», «господин», «хозяин».

«Аспак» — от «ас» («ласка», «польза», «выгода», «радовать», «нравиться»); или от «ее» («ум», «разум»); или от «еш» («товарищ», «опора», «поддержка») + «бак»/«баг»/«бег» — («предводитель», «князь», «вождь»).

«испакай» — второе имя скифского, царя Мадия (Матая). Это имя мож­но читать и как «Ашпакай» (Дьяконов, 1957, с. 65). Имя этого царя, скорее всего, было «Исбакай», или «Эспакай» от тюркского «ис» («благовоние», «слава») или «ее» («разум», «ум») + «бак»/«бек» («князь», «предводитель») (ЭСТЯ, т. 1, с. 38; т. 2, с. 38-40).

«таксак» — от древнетюркского «танг» («чудо», «удивительный», «изуми­тельный», «крепкий», «сильный») + «усак» («маленький», «ребенок», «дитя», «мальчик») = «удивительный мальчик» (Гейбуллаев, 1991, с. 304).

«скопас» — от «Эскопас» («предводитель»). Компонент «бас»/«баш» характерен для тюркских антронимов: «Айбас» — «луноголовый», «Кара — баш» — «черноголовый» и т. д. (Авт.).

«спаргапиф» (Геродот, кн. 4, с. 76) — скифский царь из Северного Причер­номорья; такое же имя было у сына сакской царицы Томарис (Тамарис). Оно, видимо (по Г. А. Гейбуллаеву), звучало по-скифски как «Есбирокбит» — от тюрк­ского «ее» («ум», «разум») + «бирок» («только один»+«бит» — «вырасти») — с об­щим значением «расти только умным» (Там же, с. 305; ЭСТЯ, т. 2, с. 151, 154).

«ханахис». От «хонак»/«конак» + греческое окончание «ис». Это слово

В. И. Абаев объясняет из осетинского «хонек» («приглашающий» (Абаев, 1965, с. 168), а Э. А. Грантовский выводит это слово к индийскому «капака» («копатель», «копающий»). Скорее всего, оно восходит к древнетюркскому «хунак» («опора»). Личное имя «Конак»/«Кунак» бытовало также у аваров, булгар, хазар (Феофилакт Симокатта, 1957, с. 161). Слово «конак» в значении «гость» и «опора» бытует у карачаево-балкарцев и в настоящее время.

«таргитай». По В. И. Абаеву — от иранского «долгомощный» (Абаев, 1982, с. 306). В последнее время некоторые этимологи имя родоначаль­ника сколотов выводят из тюркского «тарга»/«таруге» — «здоровый», «шу­стрый», «ловкий», «подвижный», «поворотливый» (ЭСТЯ, 1980, т. 3, с. 240). Предлагают и другие толкования этого антронима, например, от тюркско­го «торага» («хищная птица») + компонент «тай» («подобный») — «птицепо­добный» и т. д.

«липоксай». От тюркского «липок»/«лыппык» («плоский») + «сай» («река») = «плоская река» в значении «разливающаяся река».

«Арпоксай». От тюркского «арпа» («ячмень») + «сай» («река»), до­словно — «ячменная река». Возможно, это слово образовалось от «ар» («рыжий», «бурый», «красноватый») (ДТС, с. 50) + «пок»/«бокъ» («навоз», «грязный» (ДТС, с. 111) + «сай» («река») = «бурая, грязная река», в смысле «мутная река». Над этимологией этого слова надо еще поразмыслить, но вторая часть имен всех трех братьев «сай»/«чай»/«суу», несомненно, озна­чает «река», «вода». Ведь в легенде о происхождении скифов говорится, что их матерью была река.

«колаксай». От «кулак» («рукав») (ДТС, с. 465) + «сай» («река») = «рукав реки», в смысле «приток».

«скифарб». От тюркского «ее» («ум»), «кут» («счастье») + «ар»/«эр» («мужчина», «герой») с общим значением «умный, счастливый герой».

«Олкаба». От «улуг» («большой», «великий», «сильный», «гордый») + «бай» («богатый») в смысле «большой богач».

«телестра» (царица амазонок). От тюркского «теле»/«дала» («дерзкий», «смелый» + «шат» («принц») + «ар» («герой») в значении «смелая принцесса — героиня».

«давкет». От «дай»/«тай» («жеребенок» + «кет»/«кед» («сильный», «крепкий») = «сильный жеребенок» (ДТС, с. 292).

«Марсагет». От древнетюркского «барс» («тигр») (ДТС, с. 84)+«кет»/«кед» — «сильный барс». У хазарского кагана был сын по имени Барсбек: «Барс» + «князь». Древнетюркское слово «кед» имело значение «сильный».

«тамар (ис)» (сакская или массагетская царица). От тюркского «тамар»/«тамыр» («жила» (кровеносная) + «ис» (окончание, добавленное греческими авторами).

«Басил». От «бас»/«баш» («голова») + «ил» («племя») = «главное племя». «Башир». От «баш» («голова») + «ир»/«эр» («мужчина») в значении «мужчина с головой».

«скил» (V в. до н. э.), «скилур» (II в. до н. э.) — скифские цари. Видимо, их имена образованы от «эс» («ум», «разум») + «кол»/«кул» («правитель», «хан») = «умный хан».

«сколопит». От «эскол» («умный хан») + «бит» («вырасти») в значении «расти умным ханом».

«поллак» (сын царя Скилура). Известен и гуннский вождь по име­ни Болтах. Видимо, от древнетюркского «болак» («дар», «подарок») (ДТС, с. 117).

«партату»/«Бартату» (скифский царь VII в. до н. э.). По мнению Г. А. Гей — буллаева, это искаженное «Барсатай»/«Парсатай» от «барс» («тигр», «пан­тера») + «тай» = «барсоподобный», или «словно барс» (Гейбуллаев, 1991, с. 315).

«Мади»/«Мадай» (скифский царь, сын Партату/Бартату). Как и имя вождя гуннов III в. Модэ/Матэ, восходит к тюркскому «маты» («прекрас­ный») или «мат» («верный», «степенный»), а возможно, к древнеуйгурскому «батук»/«батык» («сильный», «крепкий»).

«танай»/«тана» (скифский царь в Средней Азии). Это имя часто встре­чается у тюркских народов. «Тана» имеет значение «теленок», «перламутр», «миленький», а также «рассвет», «утренняя звезда» («танг»/«данг») (ЭСТЯ, т. 3, с. 145).

«теушпа» (киммерийский царь). От тюркского «туш» («золотое украше­ние») + «бай» («богатый»). Возможно, это слово произошло от «тюз» («спра­ведливый») + «бай» = «справедливый бай» (ЭСТЯ, т. 3, с. 310).

«тугдамме» (киммерийский царь в середине VII в. до н. э.). Иранисты переводят это имя как «украшающий силой» (Абаев, 1965, с. 126). Видимо, оно звучало как «Тугтомай» — от тюркского «тук»/«тюк» («знамя») + «томай» («шить»), или «тома» («украшать») (ДТС, с. 515).

«сандакшатру». От «сан» («почет», «уважение») + «даг» («подобный») + «шат» («принц») + «эр»/«ир» («мужчина», «герой») = «уважаемый принц, герой».

«сандапур». От «сан» + суффикс «ды»/«лы» + «кур»/«кюр» («смелый», «отважный» = «смелый герой» (Гейбуллаев, 1991, с. 319-321).

Не все приведенные этимологии бесспорны, но, думается, они явно свидетельствуют о тюркоязычности скифов, во всяком случае их значи­тельной части.

По словам В. И. Абаева, «не случайно, что у самого раннего автора, Ге­родота, мы находим наибольший процент терминов и слов, не имеющих удовлетворительного иранского объяснения» (Абаев, 1949, с. 244). К таким он относит упоминавшийся термин «сколот»; к этому можно прибавить слово «сай», а также имя самого Таргитая — родоначальника всех скифов — кочевников, или царских скифов, и многие другие скифские имена.

При толковании имени «Таргитай» нельзя не вспомнить аварского посла, направленного в 583 г. к римскому императору Маврикию, которого, в пе­редаче Феофилакта Симокатты, звали Таргитий, или же имя старшего сына вождя тюрок из рода Арпад, которое у Константина Порфиродного звучит как Таргапуй. Сюда же можно отнести имя Тарагай, принадлежавшее сыну золотоордынского хана Хулагу. Кроме всего прочего, имя Таргитай стоит в длинном ряду тюркских имен XIII в., которые приведены в летописи Рашид ад-Дина: Актай, Ашиктай, Гуруштай, Бурунтай, Даритай, Оиратай, Камтай, Кутай, Кутуктай, Кяхтай, Субектай, Тубтай, Уйгуртай, Усутай и др. По сво­ей структуре эти имена очень близки к таким тюркским словам, как «Ку­рултай», топонимам — Алтай, Чагатай, Маматай, Тарбагатай, Джегетей, Джеметей и др. Учеными высказывалось мнение о том, что частица тай в этих именах и терминах означает принадлежность к чему-то: какому-либо народу, обществу или государству, а также выступает в роли аффикса упо­добления. М. З. Закиев и М. А. Хабичев считают, что «тай» восходит к древ­нетюркскому «тан» — «река», «вода» (Проблемы тюркологии, 1964, с. 145; Хабичев, 1982, с. 38).

При разъяснении этого имени надо учитывать и тот факт, что в биб­лейской «Таблице народов» эпоним «Ашкуз» и родоначальник хазар Та­тар названы родными братьями. Очень важно замечание В. И. Абаева: «В скифском языке самый распространенный вид метатеза с участием «Р»: в группе из согласных «Р» не мирится с положением на втором месте и перескакивает на первое» (Абаев, 1949).

О подобной метатезе в трудах древних авторов лингвисты писали не раз. Учитывая эту закономерность, мы можем с полным основанием го­ворить о переходе «Таргы» в «Тагры». А если к сказанному добавить, что в греческом языке буква «гамма» передавала звуки «Г» и гортанный «Гъ» и особенно «НГ», как в слове «фаланга», то наше предположение о переходе «Тагры» или «Тангри» в «Таргы» получает дополнительную аргументацию.

Итак, можно заключить: скифское божество Таргитай — не что иное, как общетюркское языческое божество Тангри, Тагри, Тагры, вернее, Тагъры (гъ — гортанный звук).

И наконец, при объяснении имени Таргитай важно учитывать, что сло­во «тарх»/«тарг» на тюркских языках означает: «кровный родственник», «единокровный», «соплеменник».

Таким же образом из тюркских языков объясняется большинство скиф­ских этнонимов, топонимов и собственных имен.

Все вышеизложенные факты из языка, археологии, этнографии, этно­нимики, топонимики, ономастики скифов свидетельствуют о том, что зна­чительная часть скифов, по крайней мере, сколоты, или царские скифы, были тюркоязычными племенами.

Мы уже отмечали, что ни один из древних или средневековых авторов ни словом не обмолвился о том, что язык скифов был иранским. Видный иранист В. И. Абаев и его последователи в один голос говорят, что язык скифов известен нам по отдельным данным ономастики (Абаев, 1949, с. 239). Версия об ираноязычности скифов в основном строится на этом весьма шатком материале.

Многие ученые не придавали особого значения ономастике при опре­делении этнического облика скифов, так как скифские имена, тождествен­ные фракийским и персидским, просто заимствованы из этих языков, и поэтому не имеют никакой доказательной силы в вопросе этнической принадлежности скифов, тем более те, которые взяты с надгробных кам­ней греческих городов Причерноморья, где могли быть похоронены, на­пример, приезжие купцы.

При исследовании вопросов этногенеза необходимо использовать ономастику, но следует при этом учесть, что, если судить по семантике имен нынешних мусульман-тюрок на основе почти исключительного упо­требления у них арабских личных имен, их можно причислить к семитам.

«Преобладание иранских собственных имен не является достаточным доказательством, если имена нарицательные скифского языка не под­тверждают иранских или индоевропейских этимологий, как, например, для обозначения кочевой повозки и шатра, предметов очень важных для кочевых народов. Более чем сомнительно рассматривать скифов как иранцев», — пишет выдающийся американский востоковед и славист про­фессор К. Г. Менгес (1979, с. 29).

И действительно, нетрудно представить себе, в какие дебри уведет ученого тюркоязычная ономастика у русских или арабо-персидская у вос­точных народов. Нельзя также определить национальность, скажем, осе­тин или карачаево-балкарцев по их личным именам, так как у первых они греческие, у вторых — арабские.

Ф. Брун, Ф. Мищенко и некоторые другие российские скифологи весьма сожалели о том, что главный авторитет по утверждению ираноязычности скифов профессор К. Мюлленгоф в своих этимологиях личных имен игно­рировал тот факт, что многие разбираемые им имена легко объясняются материалом тюркских языков. Не придавали никакого значения этимоло­гиям Мюлленгофа и ученые 30-х гг., считая их «устаревшими и ничего не дающими для восстановления реального языка скифов и сарматов» (Коло­бова, 1933, с. 416).

Хотя многие иранисты-скифологи сожалеют, что о языке скифов при­ходится судить только по ономастике, некоторые из них и этот материал, содержащийся в первоисточниках — произведениях Геродота, Страбона, Плиния и других древних авторов, — сознательно игнорируют, чтобы явно тюркские значения скифских имен не разрушали хрупкую теорию ира­ноязычности скифов. Достаточно упомянуть такие скифские имена, как «Таргитай», «Колаксай», «Липоксай», «Арпоксай», «Папай», «Апи», «Орей», «Мадий», («Мадай», «Матай»), «Партатуа», которые легко этимологизиру­ются с тюркских языков. Что же касается нарицательных скифских слов, содержащихся в источниках, то их иранисты вообще не принимают в рас­чет. Даже Мюлленгоф не мог отрицать, например, то, что скифское слово «асхи» («ачы») является тюркским и означает «горький». Тождество этих слов признали Томашек, Шафарик, Стратановский, Лурье и другие ученые (Доватур, Каллистов, Шишова, 1986, с. 27).

Приведенные факты подтверждают следующий вывод: «Скифский язык как нечто единое, цельное и монолитное для всех племен, извест­ных у греков и римлян под именем «скифские», есть фикция» (Колобова, 1933, с. 433). О том, что это действительно фикция, свидетельствует и Геро­дот, переводя скифское слово «ойор» как «мужчина» (на тюркских языках «мужчина» — «эйр», «эр» (Закиев, с. 26). Подтверждает эту мысль и автор XII в. Иоан Цец, по утверждению которого скифы называли Азовское море «Карбалык» (по-тюркски «Гигантская рыба»). Признавая и используя сло­ва Иоана Цеца, многие ученые не задумываются над тем, что приведен­ный термин состоит из двух общетюркских слов: «кар» («кара») — могучий, обильный, крупный, мощный, «балык» — рыба (ДТС, с. 80). Уместно напом­нить, что у половцев-кипчаков один из самых влиятельных родов имено­вался «Карбалык», а по мифологии саяно-алтайских тюрок, Земля покоит­ся на трех громадных рыбоподобных существах — «Кербалык».

Один из современных авторитетнейших сторонников теории ираноязыч — ности скифов, В. И. Абаев, в книге «Осетинский язык и фольклор» (1949) привел 196 лексических скифо-осетинских схождений. Его труд с востор­гом был принят многими индоевропеистами. На самом же деле, оказыва­ется, как признает сам ученый, 41 слово «не оставило в осетинском ни­какого следа». Тогда закономерен вопрос: на каком основании эти слова учитываются как скифо-осетинские параллели? Из оставшихся 101 слово имеет прозрачные тюркские значения, не требующие никаких измене­ний. Объяснение последних 47 слов В. И. Абаевым крайне неубедительно («Смуглый созир»?), «Варазмак с Дона»?), «Волкоплечий», «Супоед», «В нем нет дыхания жизни», «Имеющий здоровую жену», «Невредимый утром», «Находящий шерсть оленей» и т. п.).

Далеко от действительности утверждение о наличии у скифов таких якобы иранских слов, как «ману», «вира», «нар» в значении «муж», тогда как Геродот (кн. 4, с. 110) прямо говорит о том, что скифы обозначали понятие «муж» словом «ойр». Подобных примеров множество, но и приведенных, ду­мается, вполне достаточно, чтобы, показать их научную несостоятельность.

Кстати, еще в 1960 г. И. Г. Алиев писал, что среди собранных В. Ф. Мил­лером 425 скифско-сарматских слов лишь 167 можно считать иранскими, а 258 наверняка таковыми не были. Л. Згуста из 613 собранных им скифских имен иранскими считал лишь 286 (Алиев, 1960, с. 102).

Ряд антропологов утверждает, что черепа из Средней Азии не похожи на скифские. Отсюда делается вывод о маловероятности прихода скифов из Азии. Всех скифов эти исследователи считают европеоидами.

Эту позицию занимает академик В. П. Алексеев. В своем последнем на­учном труде он пишет: «Если не принимать во внимание работы, посвя­щенные краниологии скифов, выпущенные еще в прошлом веке и уста­ревшие по своей методике, то первым исследователем этого комплекса был Г. Ф. Дебец, высказавший гипотезу о его формировании на основе еще более древнего протоморфного комплекса, исходного для европеоидной расы вообще. Не обсуждая последней части этой гипотезы, подчеркну ее высокую вероятность в отношении генезиса самой скифской комбинации признаков. Исходный протокомплекс зафиксирован на той же территории в эпоху неолита и бронзы многими материалами.

Какой этногенетический вывод вытекает из генетических связей скифов с населением эпохи бронзы, проживавшим на той же территории? Он со­стоит в том, что скифы не появились в Южно-Русских степях с юго-востока, как можно думать в соответствии с археологическими и лингвистически­ми наблюдениями; не появились они и с юго-запада, как заставляет думать приводимая у Геродота легенда об их происхождении, а сложились они на том же месте, где их застает история. Антропологический материал не исключает инородных этнических включений в состав скифов, но преи­мущественное значение придает все же местным истокам их этногенеза» (Алексеев, 1989, с. 177).

На этой же позиции стоял и выдающийся скифолог археолог Б. Н. Граков (1977, с. 153-154), считавший предками киммерийцев и причерноморских скифов носителей срубной культуры. Но несомненно, что среди скифов было много пришлого из Азии населения, а среди него были и монголои­ды, хотя и в незначительном количестве (Акишев, 1973).

По вопросу об антропологическом типе скифов ученые не пришли к еди­ному мнению: одни считают всех скифов европеоидами, другие утвержда­ют, что среди них, в частности не собственно скифов, были и монголоид­ные племена. Мы считаем верной вторую точку зрения, так как сам Геродот прямо указывал, как отмечалось выше, что среди племен, которые счита­лись скифскими, были монголоиды (Герасимова и др., 1987, с. 25, 238).

Изучая черепа древнейших жителей Поволжья, М. Н. Герасимов обна­ружил монголоидность, скорее всего лапаноидность, у части населения региона, жившей еще в эпоху неолита.

Греческие писатели, знакомые со скифами, писали, что это красивые люди крепкого телосложения. Скифы, изображенные на предметах, най­денных в скифских курганах, — тоже европеоиды. Это подтверждает вер­сию о том, что монголоидов среди скифов было немного, но они все же были. Знаменитый Гиппократ в своем сочинении «О воздухе, водах и мест­ностях» описал внешний вид скифов. Прежде всего он отмечает их длин — ноголовость, обусловленную тем, что «лишь только родится ребенок, пока еще его кости мягки, неотвердевшую головку его выправляют руками и принуждают расти в длину посредством бандажей и других подходящих приспособлений…» (гл. 21). Далее он пишет: «Все скифское племя — рыжее, вследствие холодного климата, так как солнце не действует с достаточною силою, и белый цвет как бы выжигается от холода и переходит в рыжий (гл. 28) (АИСК, 1990, с. 34-35).

В. Ю. Мурзин, ссылаясь на антрополога С. И. Куц, пишет, что «об антропо­логической однородности населения Северо-Причерноморских степей в скифское время говорить не приходится» (1990, с. 13). Он пришел к заклю­чению: скифы как этнос сформировались «в результате взаимодействия родственных по языку местных и пришлых кочевых племен, генетические истоки которых следует искать среди различных групп населения культур срубного (местная линия) и андроновского (восточный компонент) круга, носители которых, судя по всему, были ираноязычны» (Там же, с. 14).

С этим выводом можно согласиться вполне, если опустить концовку об ираноязычности скифов, так как мы убеждены, что, «судя по всему», в том числе и по данным языка, собственно скифы — сколоты — наверняка были тюрками, хотя среди скифов встречались и другие этнические груп­пы. По своим антропологическим признакам нынешние тюркоязычные карачаево-балкарцы довольно близки к древним скифам.

В. П. Алексеев относит северокавказские горские народы — карача­евцев, балкарцев, осетин-дигорцев — к кавказскому типу европеоидной расы. Людям этого типа присущи, по его словам, «высокий рост, массив­ность черепа, большие размеры головы и лица, сближающие кавкасион — ские народы с древними представителями европеоидной расы… Широко­лицый тип фиксируется на Северном Кавказе в палеоантропологических материалах бронзы и раннего железа» (Алексеев, 1974, с. 137).

Эти же антропологические данные присущи и скифам. В. П. Алексеев пишет о европейских скифах: «Это были классические европеоиды, отли­чавшиеся… удлиненной формой головы, относительно низким и широким лицом, довольно массивным скелетом и сравнительно высоким ростом» (Алексеев, 1989, с. 176-177).

Следовательно, из северокавказских народов больше всех унаследо­вали скифский антропологический тип карачаевцы и балкарцы, а также осетины-дигорцы, которых многие ученые считали иранизированными тюрками, так как в их языке очень много тюркизмов. Они резко отличают­ся от остальных осетин не только по антропологическим признакам, но и по языку, о чем будет сказано ниже.

Мировоззрение скифов, выразившееся, главным образом, в их религи­озных верованиях и мифах, весьма устойчиво и долговременно, поэтому оно должно помочь найти суть изучаемой проблемы.

Чтобы доказать иноязычность скифов, иранисты опираются именно на этот аспект проблемы. Специальные работы ему посвятили Д. С. Раев­ский (1977), А. М. Хазанов (1975). Этот же вопрос частично исследован в книге «Скифия и Кавказ» (Киев, 1980), работах ряда ученых — Ж. Дюмезиля,

В. И. Абаева, В. П. Окладникова, Л. Р. Кызласова и др.

Изучением мировоззрения древних людей, в том числе скифов, зани­мался академик А. П. Окладников. Вместе с Е. А. Окладниковой он доско­нально изучил древние наскальные рисунки Горного Алтая, в частности, рисунки Елангашской долины, и сделал важные научные выводы в книге «Древние рисунки Кызыл-Келя» (1985).

Авторы книги пишут, что рисунки на камнях Елангаша создавались в течение долгого времени, начиная с III тыс. до н. э. и до скифского периода. Они указывают: «К рисункам эпохи бронзы относятся изображения колес­ниц, быков, яков; к скифскому времени — изображение оленей-пигалиц, символических фигур лучников. Эпиграфические рисунки (петроглифы; исполненные в технике граффити, а также выбивки) в основном представ­лены изображениями алтайцев в национальных костюмах» (с. 8). По мне­нию исследователей, наскальное искусство было связано с культом кам­ней и гор, а «культ гор сложился под влиянием древних представлений о высоких вершинах гор как местах скопления влаги, необходимой для скотоводов и земледельцев, обитания божеств, а также представлений о горах как о местах, наиболее приближенных к небу». «Что касается культа камней, то он связан с представлениями древних людей о долговечности камней, с мечтами людей о долговечности человеческой жизни. До насто­ящего времени сохранились легенды тюрок-алтайцев о связи наскального искусства с культом гор и камней» (с. 8-9).

Пятна на наскальных рисунках символизируют солнце, звезды и имеют астральное значение (с. 4).

Древние мастера особо выделяли изображения козлов, оленей, быков, яков, лошадей. Почитание дикого козла уходит корнями в каменный век. Ка­мень с изображением козла алтайцы называют «Теке таш» (по-тюркски «Коз­линый камень». — Авт). Круглые крупные пятна или небольшие точки, нари­сованные рядом с головами козлов, могут символизировать солнце (с. 5).

На скалах изображены быки, тянущие повозки, яки, груженные покла­жей. Быками были запряжены погребальные повозки, обнаруженные при раскопках ямной афанасьевской культуры на Днепре (с. 5-6).

В скифское время появились наскальные рисунки, изображающие оле­ней, которые были тотемными животными скифов. Сохранились изобра­жения оленей, имеющих рога с солярными завершениями (в виде кругов с отростками). Авторы отмечают: «Корни представлений о космогоническом образе оленя — солнца, как известно, уходят в культуру племен сибирской тайги эпохи бронзы и раннего железа… На рисунках Алтая сохранились два значительных скифских сюжета: олень с древовидными рогами и человек с поднятыми над головой рогами оленя. Оба эти сюжета могут быть сопо­ставлены с образом Мирового дерева, таким, каким его сохранили мифы скифов, — как об опоре неба и солнца, о пути, по которому осуществлялась сверхъестественная связь трех миров: нижнего (подземного), среднего (земного), верхнего (небесного)» (с. 7). Примерно в таком же плане рас­сматривает этот вопрос и Д. С. Раевский (1977, с. 46).

Что касается идейной основы наскального искусства Восточного Алтая, то, по мнению авторов, «она отразила в себе житейский опыт и богатый духовный мир древнего человека. Среди петроглифов Еленгаша можно выделить рисунки, сюжет которых порожден представлениями о восходя­щем и умирающем звере, об изобилии и плодородии, мифами о великих предках. Иными словами, здесь отразились формы мышления людей эпо­хи бронзы, раннего железа» (Окладников, Окладникова, 1985, с. 8).

В главе «Мировоззрение и мировосприятие тазминцев» книги «Древ­нейшая Хакасия» (с. 188-241) Л. Р. Кызласов весьма подробно и научно обоснованно пишет о семантике тазминских изваяний и писаниц, о пред­ставлениях древних людей о Вселенной и божествах, о жизни и смерти, о солнце, небесных богах и духах.

По его словам, в основе культовых представлений далеких предков тюрок-хакасов находилось охотничье мировосприятие (изображение ло­сей, горных баранов-аргали (архаров), хищников, которое было осложне­но идеологией пришлых скотоводов, принесших с собой культуру людей, связанных с производящей экономикой (культ Коровы-матери, изображе­ние быков и т. п.) (с. 239). В результате «как синтез различных в своих ис­токах мировосприятий сложился и расцвел неожиданный для Сибири и

Центральной Азии феномен — культ монументальных древнейших в Евра­зийских степях каменных изваяний, стел и менгиров» (Там же). Автор счи­тает, что все это произошло в эпоху неолита и что «сибирский шаманизм сохранил в значительном объеме многие реалии культовой практики юж­носибирских племен, восходящие к глубокой древности, к началу III тыс. до н. э.» (с. 240).

Исследователь подчеркивает, что «Южная Сибирь уже в глубокой древ­ности являлась крупным и важным культурным центром, центром актив­ности неолитических племен, распространявшим, в свою очередь, пере­довые по тому времени идеологические и культурные импульсы в глубины глухой сибирской тайги, к обитателям суровых просторов тундры, вплоть до берегов Ледовитого океана» (с. 241).

Весомый вклад в изучение идеологии первобытных людей, отражен­ной в искусстве древнего населения Сибири, особенно Алтая, вносит Институт истории, филологии и философии Сибирского отделения Ака­демии наук, в частности, его сотрудники А. П. Окладников, Е. А. Окладни­кова, В. Д. Кубарев, З. А. Абрамова, Ю. С. Худяков и др.

В сборнике статей «Антропоморфные изображения», изданном Инсти­тутом в 1987 г., представлены почти все регионы Сибири и Урала.

В нем помещены также статьи Н. Л. Членовой «Северокавказские олен — ные камни и новомордовские стелы» и Л. М. Мосоловой «Древнейшие ан­тропоморфные изображения Киргизии».

В книге в целом идет речь об изображениях, начиная с времен палео­лита, а особенно периодов неолита и бронзового века. Все эти изображе­ния имеют смысловое значение и выражают миропонимания первобыт­ных людей.

«Своеобразное восприятие окружающего мира у племен и племенных объединений кочевников Евразийских степей, для которого характерен культ патриархальных богов и героев, находит отражение в многочис­ленных памятниках зоны Великой степи. Это и наскальные изображения, и антропоморфные каменные изваяния, и стелы» (Антропоморфные изо­бражения, 1987, с. 6).

По словам Е. А. Окладниковой, «наскальные рисунки, в составе кото­рых большое место занимают антропоморфные образы, являются истори­ческими источниками, которые с особой степенью достоверности позво­ляют реконструировать мир прошлого» (Там же, с. 180).

Известный археолог и этнограф В. Д. Кубарев, изучивший большое количество наскальных изображений на Алтае, написал несколько инте­ресных книг по этой тематике. Он прямо говорит, что создателями этого вида искусства явились предки нынешних тюркских народов, жившие на огромных пространствах Евразийских степей от Забайкалья до Централь­ной Европы. Об этом говорит само название одной из его книг — «Древне­тюркские изваяния Алтая» (1984).

В одной из своих последних работ — «Древние россыпи Каракола» (1988) — ученый реконструирует идеологические представления энеоли- тического населения Алтая и сопредельных регионов Центральной Азии, которое было носителем древнеямной афанасьевской культуры. На кам­нях Каракола (плиты из могильников, стелы и т. д.) чаще всего изображены «солнцеголовые», «быкоголовые» и «птицеголовые» существа, которые имеют свои аналогии в Хакасии, Казахстане, Туве, Монголии. После Солнца в зверином пантеоне древних людей значительное место занимал могу­чий бык. Образы солнечного божества и лунного бога сливаются воедино в образе быка. В стелах имеются чашечные углубления, которые являлись изображениями небесных светил и звезд (с. 106-107).

Основные персонажи на стелах подтверждают предположение о раз­витом культе солнца, быка и хищной птицы. Рисунки одного из погребаль­ных камней изображают сцену борьбы красных «духов» с черными «демо­нами», «символизируя противостояние добра и зла, борьбу между светом и тьмой, извечную борьбу жизни и смерти. Первобытные люди считали, что человек, покидая мир живых и уходя в мир мертвых, нуждался в помо­щи против опасностей, грозивших ему в потустороннем мире» (с. 118).

Искусству древних жителей Сибири можно найти аналогии в искусстве древних жителей Урала, Поволжья, Кавказа и Северного Причерноморья. Примером могут служить обнаруженные в Карачае и Балкарии наскаль­ные изображения, росписи на камнях, стелах, менгирах и т. д., исследован­ные С. Я. Байчоровым (1987, с. 5-26; 1988, с. 96-141), а также описанный У. Ю. Элькановым солнечный каменный круг в бывшей столице Алании — Нижне-Архызском городище (Эльканов, 1988, с. 142-150).

На скале в балке Сутул, в верховьях реки Уруп, С. Я. Байчоров обнару­жил 75 рисунков. На них запечатлены верховые и пешие люди, птицы, хищ­ные звери, олень, собака, волк, курдючные овцы, ягненок, медведь, лось, соха, плуги, лук со стрелой, копье, аркан, меч, щиты, геометрические фигу­ры с разным количеством точек (пятнышек) внутри, круги с десятью спи­цами и с 4 спицами, древнетюркские рунические надписи. Интересно, что один из рисунков изображает мужчину крепкого телосложения, ловящего арканом зверя, у некоторых мужчин на голове широкие шляпы, некото­рые одеты в боевые доспехи. Параллели от этих фигур можно провести к сибирским антропоморфным изображениям, в которых люди в шляпах изображают мифических животных (Байчоров, 1987, с. 17-18).

Подобные изображения встречаются в ущелье Хасаута (около Кисло­водска), в Горном Дагестане. Изображения геометрических фигур с точка­ми (пятнышками) внутри, как и в Сибири, обнаружены в могилах или при них и имеют ритуальное значение. Среди них находятся изображения, по­хожие на скифские и аланские колесики-амулеты. Все наскальные рисунки

С. Я. Байчоров считает булгарскими (с. 21), но рисунки, опубликованные им, больше похожи на скифские и аланские.

Петроглифы, найденные в местности Бичесын (у самого подножия Эль­бруса) также напоминают скифские, но С. Я. Байчоров считает их принад­лежностью майкопской культуры (1988, с. 117).

Описание исследователем менгиров в Бичесыне совпадает с описа­нием древних сибирских и скифских менгиров. Как известно, они имели культовое предназначение, как и камни (их 23) с чашечными углубления­ми, солнечные круги с розетками внутри (Там же, с. 104-105).

Весьма показательно то, что внутри средневекового карачаевского надмогильного сооружения — Камгут-кешене (в Баксанском ущелье около города Тырныауза) — до сих пор сохранилось изображение оленя, тотем­ного животного скифов (Там же, 113).

Выше мы подчеркивали, что Южная Сибирь с, прилегающими района­ми явилась одним из регионов формирования многих тюркских этниче­ских групп. В их числе были и скифские племена, часть предков которых испокон веков жила в Волго-Уралье и прилегающих к нему регионах, а другая часть из этого региона и из Сибири прибыла на Северный Кавказ и в Северное Причерноморье в VII в. до н. э., а может быть, и раньше (Иессен, 1953, с. 109; Погребова, Раевский, 1992, с. 35-37).

Нет сомнения в том, что и азиатские, и европейские скифы были двумя ветвями некогда единого этноса. Поэтому у них очень сходна материаль­ная и духовная культура, а также идеологические воззрения, особенно ре­лигиозные (Грязнов, 1980, с. 58-60; Тереножкин, 1976, с. 211).

В книге «Дохристианская религия аланов» В. И. Абаев ведет речь о ре­лигии скифов, но он не нашел у них даже следов религиозных обрядов, присущих ираноязычным народам. Как известно, в далеком прошлом иранские племена исповедовали зороастризм. В древности и раннем Средневековье эта религия была распространена на Юге Средней Азии, среди предков таджиков, а также среди ираноязычных племен Афгани­стана, Ирана, Азербайджана, Северо-Западной Индии и ряда других стран Ближнего и Среднего Востока. Священным каноном зороастризма явля­ется Авеста (как Библия для христиан и Коран для мусульман), но скифы, саки, массагеты, сарматы, аланы остались до конца чуждыми зороастризму.

В. А. Абаев справедливо отмечает: «Дошедшие до нас сведения о ре­лигии скифов, массагетов, аланов не заключают даже намека на что-либо зороастрийское (Абаев, 1960, с. 3). Но, поскольку религиозные верования скифов, сарматов и аланов противоречат теории об их иранском проис­хождении, автор сразу оговаривается: «Исторические сведения о религии аланов очень скудны. И мы намерены опираться не на них, а на данные язы­ка, мифологии, религиозных представлений современных осетин» (Там же).

А вот между верованиями скифов и тюркских народов можно провести определенные параллели. Тюрколог М. А. Хабичев утверждает: «Полное совпадение названий скифских и карачаево-балкарских божеств свиде­тельствует о том, что скифская мифология была унаследована предками карачаевцев и балкарцев, и как промежуточное явление многие прису­щие ей черты сохранились в народной памяти до наших дней» (Хабичев, 1987, с. 37-38).

Если не полностью, то в основном совпадают имена скифских и карачаево-балкарских языческих богов и их функции. Это явствует из при­веденной ниже таблицы.

тейри — бог неба, аланский — Уран — бог неба тегри, хазарский — тагарма, гуннский — тангры-хан, ха­касский — тиигир тай, тир — гимтай

тоба, табу, табыг, тай-бат — Гестия — богиня до — богиня домашнего очага. машнего очага (там/таб — дом + ити/ийе —

хозяйка. там еще имеет зна­чение «разводить огонь».

Отсюда — хозяйка очага. В тюркских языках глухие со­гласные предшествовали звонким: т-д-й (ити-иди-ийе)

бог гро — папай (Бабай) — бог грома, Зевс — бог грома и молнии, града. Дословно: молнии бабай — дед, предок, по — русски — отец

Алий (А6ий, Амма) — пра­родительница, дающая жиз­ненное начало. Алий, А6ий,

Апу — собственные имена и в настоящее время. По- чувашски: апи — мать, апа — бабушка (Чувашско-русский словарь. М., 1956. С. 35-36)

къантейриси (Къайнар) — Аполлон — бог солн — бог солнца, света ца, света, целитель и

прорицатель, покро­витель искусств

Ариуум — богиня красо — Афродита — богиня ты, прелести (от аргим + любви и красоты паса/ цветок по-согдийски), т. е. красивый цветок (ДТС, с. 298)

Фукмашакъ, пукмашакъ — посейдон — бог моря, бог воды, дождя, стихийных воды бедствий

Орий — бог войны (видимо, Арес (Арей) — бог отсюда и клич «Орийда!», войны «Орайда!»

До настоящего времени карачаево-балкарские женщины клянутся именем богини очага Табити: «Тобады!», а мужчины — именем верховного бога: «Тейри!» В обыденной речи сейчас оба теонима имеют значение «кля­нусь», «ей-богу» (ДТС, с. 1-2, 203, 259, 298, 527 и др; Хабичев, 1987, с. 22-23; 1982, с. 13-15; Боргояков, 1975, с. 110-120; Лайпанов, 1992, с. 131; Мизиев, 1986, с. 45-46).

Знаменитый датский тюрколог М. Томсен, расшифровавший древне­тюркские Орхоно-Енисейские рунические надписи и обнаруживший в них культ Тенгри, академик В. В. Радлов, некоторые другие тюркологи указа­ли, что Тенгри, означающий «бог» и «небо», издавна бытовал у тюркских и монгольских племен. Он считался у них верховным божеством (Радлов, 1905, т. 3, ч. 1, с. 832, 1043-1044).

Археолог Е. П. Алексеева, давно занимавшаяся этногенезом карачаев­цев и балкарцев, считает, что культ Тенгри/Тейри был занесен на Северный Кавказ булгарами (Алексеева, 1971, с. 169). Этнограф И. М. Шаманов и фоль­клорист М. Ч. Джуртубаев доказали, что корни Тейри надо искать еще у скифов. Тейри, будучи верховным богом и богом неба, одновременно вы­ступает как источник и податель добра и радости, вершитель людских су­деб (Шаманов, 1982, с. 155-167; Джуртубаев, 1991, с. 162-176).

Интересно отметить, что из числа живших и живущих на Кавказе тюрк­ских народов (азербайджанцы, турки-месхетинцы, карачаевцы, балкарцы, кумыки, ногайцы, трухмены/туркмены) культ Тегри/Тейри бытовал только среди карачаевцев и балкарцев (Чурсин, 1926, с. 73).

Болгарские ученые отмечают, что и после принятия болгарами христи­анства древнетюркский верховный бог Тенгри (в форме Тангри) продол­жал бытовать у болгар еще несколько веков (Бешевлиев, 1939, с. 34).

Карачаево-балкарский Тейри, по мнению Ф. А. Урусбиевой, «не полу­чил ни зооморфного, ни антроморфного облика и наделен универсальны­ми космическими функциями» (Урусбиева, 1979, с. 10). В настоящее время культ Тейри вытеснен культом Аллаха, но еще в начале XIX в. верховный бог почитался карачаево-балкарцами. Г. Ю. Клапрот, совершивший в 1807-1808 гг. путешествие по Кавказу, писал о карачаевцах: «Они почита­ют бога, называемого не Аллах, а Тегри, который является творцом блага» (Клапрот, 1974, с. 245).

Теоним «Тейри» и культ Тейри карачаево-балкарцами были унаследо­ваны, а не заимствованы, и корни Тейри (скифский «Таргитай») и других карачаево-балкарских языческих богов нужно искать в пантеоне древней­ших богов пратюрок, носителей ямной, срубной, скифской культур. Тейри, видимо, первоначально почитался как герой, а с течением времени (с на­чалом разложения первобытно-общинного строя) постепенно превратил­ся в могущественного верховного бога древних пратюрок (Джуртубаев, 1991, с. 164, 172).

Приведенная выше сравнительная таблица богов у скифов и карачаево — балкарцев наглядно показывает, что скифы — одни из далеких предков по­следних. При сопоставлении же религиозных верований скифов и осетин ученым ничего подобного обнаружить не удалось. Поэтому иранистам едва ли целесообразно писать о «прямом наследовании» осетинами ду­ховной культуры скифов. Но такие попытки делаются и сегодня.

Видный французский ученый-индоевропеист Жорж Дюмезиль, написав­ший ряд книг об осетинском фольклоре, в последней своей книге «Скифы и нарты» (М., 1990) пытается, причем явно неудачно, проводить параллели между скифскими богами и осетинскими нартами. В частности, он совер­шенно необоснованно находит аналогию между скифским богом Аресом и нартскими богатырями Батразом и Тыхостом. Ученый утвеждает, что осетин­ский «Тыхост — дух коренной, местный; он, безусловно, прямой, остепенив­шийся наследник скифского Ареса — и в своих обязанностях распорядителя грозы (тут он замещает святого Илью), и как защитник селения» (с. 13).

Общие мотивы можно найти в фольклоре почти всех народов. В карачаево-балкарском фольклоре, как сказано выше, есть что сравнить со скифами, но уже конкретно, вплоть до аналогичных или сходных имен и функций богов у тех и других.

В названной выше книге М. Ч. Джуртубаева приводятся многочисленные аналогии между героями скифских и карачаево-балкарских легенд и сказа­ний. Для нас особое значение имеет следующее научное открытие автора.

Как известно, Геродот (кн. 4, с. 5) передал скифскую легенду о том, как на землю скифов упали с неба золотые плуг, ярмо, секира и чаша (Ге­родот, 1978, с. 188). Эту легенду пытались истолковать многие ученые — индоевропеисты, в их числе и Ж. Дюмезиль, однако до сих пор в астрони — мах индоевропейских народов никто не обнаружил указанных предметов, так как прежде чем упасть с неба, там должны были пребывать прообразы золотых предметов из легенды. М. Ч. Джуртубаев открыл астрологическую суть скифского сказания.

Карачаево-балкарцы именуют созвездие Малой Медведицы Мырыт джулдузла, или Мырытла. М ы р ы т — это лемех, сошник (на карачаево — балкарском языке). Созвездие Ориона именуется Гида джулдузла, или Гидала. Г и д а — обоюдоострый топор, секира, боевое оружие скифов и карачаево-балкарцев (много таких топоров найдено в археологических памятниках скифов). Группа из семи звезд в созвездии Северной Короны, внешне напоминающая чашу, называется Чемюч джулдузла, или Чемючле. Ч е м ю ч — это чаша. Созвездие Весов карачаево-балкарцы именуют Бо — юнсха (Боюнса) джулдузла, или Боюнсхала. Б о ю н с х а — ярмо.

Таким образом, в карачаево-балкарских астронимах автор впервые об­наружил единственные прообразы легендарных скифских святынь.

Он пишет: «Полагаем, что эти четыре созвездия символизировали для скифов год, почему и считалось, что человек, заснувший при охране зо­лотых предметов, не проживет и года, «уснет». Объезд же на коне участка земли, видимо, символизировал движение Солнца, его годичный цикл, а сам страж — Колаксая, образ которого сохранился в культе солнечного бога Голлу… Мы уже приводили и приведем далее доказательства того, что в образе нартов в карачаево-балкарском эпосе фигурируют скифы. Поэто­му полагаем, что эти предметы, по скифской мифологии, были сброшены на землю именно кузнецом Дебетом» (Джуртубаев, 1991, с. 137).

Чтобы смысл приведенной цитаты был ясен до конца, скажем несколь­ко слов о Дебете. В разделе книги «Дебет и Кайнар» М. Ч. Джуртубаев пишет, что покровитель кузнечного дела Дебет Златоликий — Алтынбет Дебет — создан Тейри из кусочка его сердца. Видимо, имеется в виду Солнце. Боги земли и огня дают ему разумение языка камня и огня, и Дебет сразу рас­познает, что содержится в том или ином куске камня, в земле, в горе и т. п. Ему приписывается изобретение наковальни, клещей, молота (до этого он ковал железо кулаком). Дебет (Дауэт) впервые на земле подковывает коня, он же обучает людей кузнечному ремеслу. Когда он начинал ковать ору­жие, частицы раскаленного металла, вылетая из-под его тяжелого молота, прилипали к небесному своду, превращаясь в звезды. Тогда рассеялась тьма, ночи стали светлыми, и нарты, овладев оружием, выкованным чудо — кузнецом, стали побеждать чудовищ и диких зверей. После того как Дебет изготовил достаточно оружия, он смастерил крылатую колесницу и улетел в небо, где продолжает ковать железо для небесных жителей, а падающие звезды — осколки раскаленного металла, вылетающие из-под молота.

В карачаево-балкарском нартском сказании о Дебете говорится, что главным именем Тейри-Солнца было «Къайнар-Тейри» («Кипящий Тейри») (скифский бог Гойтосир). Къайнар-Тейри сотворил землю, горы, воды и звезды. Когда он сотворил землю, она дрожала и тряслась, а моря бушева­ли, поэтому люди целых семь лет били поклоны Къайнар-Тейри, плакали умоляя: «Землю сотворил ты — не дай ей трястись. Воды явил ты — не дай им качаться!».

Тогда бог сотворил горы и вбил их в землю, как клинья, после чего зем­летрясения и штормы прекратились. Къайнар-Тейри извергал на землю желтые камни — золотые самородки (къусукъ — изрыгнутое), серебро — его замерзшие слезы, железо — его испражнения, бронзу — родную сестру зо­лота. Когда же нарт Дебет отделил железо от камней и выковал из него боевое оружие, нарты истребили своих врагов, так называемых харра, че­ловекообразных безобразных существ, покрытых красной шерстью.

Имя нартского кузнеца состоит из слов дып/тып (огонь, огненный) + бет (лицо; следовательно, дыпбет означет «огненноликий», т. е. Солнце. Возмож­но, в какое-то время слово «Дебет» («Дыпбет») само было эпитетом к имени солнечного божества, а затем стало именем нартского кузнеца. «Къайнар» же так и осталось именем бога Солнца. Выстраивается целая цепь: Къай­нар — Дыпбет Къайнар (Огненноликий Къайнар) — Дебет — Алтынбет Дебет (Златоликий Дебет) — Къайнар-Тейри (Джуртубаев, 1991, с. 155, 157).

М. Ч. Джуртубаев, М. А. Хабичев и некоторые другие ученые считают, что нартскйй эпос ряда северокавказских народов и абхазцев берет на­чало от тюрок-скифов. Эта гипотеза подтверждается многочисленными фактами, прежде всего тем, что большинство имен нартских героев этимо­логизируется из тюркских языков, в частности из карачаево-балкарского: Дебет — Огненноликий, Батраз — богатырь + ас, Алауган — Ал + оглан — пер­вый сын и т. д.

О первоначальной идентичности Къайнара и Дебета говорит при­сутствие первого теонима в нартском эпосе абхазцев — кузнеца Айнара. Айнар здесь не бог-кузнец, а просто искусный мастер. Богом кузнечного дела у абхазцев был Шашпа, которого абхазцы не отождествляют с Ай — наром. Это свидетельствует о том, что Айнар был заимствован у предков карачаево-балкарцев, и подтверждается исследованиями Ш. X. Салакая (1966, с. 57, 72).

Об идентичности Къайнара и Дебета красноречиво говорит и другой факт. Если абхазцы позаимствовали у предков карачаевцев и балкарцев первое имя солнечного божества (Къайнар), то адыги переняли второе имя, Дебет, в форме Дабеч. Ни первое, ни второе имя божества карачаевцев и балкарцев не этимологизируется с абхазского и адыгского языков. В адыг­ском сказании старый кузнец Дабеч выступает в роли истинно адыгского божества кузнечного ремесла Тлепша (Нарты, 1974, с. 308).

Бог-кузнец Дебет дублируется также в осетинской мифологии и эпосе. Как пишет В. И. Абаев, в некоторых обрядах и сказаниях бог очага и надочаж — ной цепи выступает как бог-кузнец, заменяя Курдалагона. Имя этого боже­ства — Сафа (Абаев, 1982, с. 9).

Осетинский фольклорист Г. Шанаев пишет, что Курдалагон был вторым небесным кузнецом после Сафа (Памятники народного творчества осетин, 1925, вып. 1, с. 62). А Сафа, как утверждает В. И. Абаев, являлся христиан­ским святым Саввой, вошедшим в языческий пантеон осетин (Абаев, 1979, с. 9). По его мнению, Курдалагон состоит из курд (кузнец) + ала (аланский), уарх — старое осетинское название волка, новое — бираг (от тюркского берю) и суффикса он, означающего принадлежность к известному роду (Абаев, 1949, с. 592, 594).

М. Ч. Джуртубаев справедливо считает подобную этимологию ошибоч­ной и неубедительной. Разгадка же имени Курд + Алагон лежит на поверх­ности и легко объяснима. Это имя старшего сына Дебета, Алаугана. Нарт — ский эпос повествует о том, что у Дебета было 19 сыновей, самым могучим среди них был старший сын. Причина, по которой карачаево-балкарские Къайнар, Дебет и Алауган дублируют Шашпы, Тлепша и Сафа, вероятно, в том, что наиболее развитая культура железного века на территории СССР, сложившаяся в VII в. до н. э. и достигшая расцвета в V-IV вв. до н. э., при­надлежала скифским племенам Северного Причерноморья (Першиц, Мон — гайт, Алексеев, 1982, с. 169).

Нартский эпос, как доказано наукой, — сложился в Причерноморье и на Кавказе, где происходили длительные контакты предков карачаево — балкарцев, абхазов, адыгов, осетин, ингушей, кумыков. Будь скифы ира­ноязычными предками осетин, как принято считать сейчас, имена богов кузни у абхазцев и адыгов были бы не тюркскими, а иранскими (Джурту­баев, 1991, с. 160).

Главная героиня нартского эпоса Сатанай (Сатаней), считающаяся ма­терью нартов, легко этимологизируется с карачаево-балкарского языка: Сат (священная) + анай (мать), или же Сатан (прекрасная) + ай (луна) (Джуртубаев, 1991, с. 25).

В сказаниях говорится о том, что Сатанай-бийче была дочерью Луны и Солнца (Джуртубаев, 1991, с. 160-161; Къарачай-малкъар нарт таурухла, 1966, с. 28).

Во многих нартских сказаниях говорится, что нарты — сыновья Солнца (Дебета) и Луны (Сатанай). Отсюда объясняется, почему у Дебета 19 сы­новей. Речь идет о так называемом Метановом цикле, известном многим народам древности, когда люди пытались совместить число дней лунного месяца и число дней солнечного года. Выход был найден: оказалось, что 19 солнечных лет равны 235 лунным месяцам.

«Таким образом, независимо от того, открыли ли предки балкарцев и ка­рачаевцев этот цикл самостоятельно или позаимствовали у другого народа, 19 лет лунного солнечного цикла стали олицетворяться ими в образах 19 сы­новей Солнца (Дебета) и Луны (Сатанай). Когда основа олицетворения была забыта, стало казаться естественным, что первая по красоте и мудрости жен­щина должна быть женой Ёрюзмека, а не мирного труженика Дебета, живу­щего отрешенно и не участвующего в повседневных заботах своих потомков, которые, в свою очередь, обращаются к нему только в самых затруднитель­ных ситуациях. Но, разумеется, такая перестановка произошла постепенно, медленно, а не в результате замысла какого-либо сказителя… Образы Дебета и Сатанай — соединительное звено между мифологией карачаево-балкарцев и их эпосом, не единственное, разумеется, но очень важное, подтверждаю­щее со всей наглядностью непрерывность традиций их духовной культуры с глубокой древности до наших дней» (Джуртубаев, с. 162).

А. П. Смирнов отмечал, что «типичные скифские вещи в своих исходных чертах связаны с Азией». Н. Л. Членова писала: «Татарская культура, рапро — страненная в южной части Красноярского края (Минусинская котловина) в VII-III вв. до н. э., — это одна из культур скифского круга», для которой типичны оружие — кинжалы, акинаки, наконечники стрел, — конский убор и звериный стиль. Они имеют большое сходство с теми же категориями культуры скифов Причерноморья, Поволжья и Приуралья, саков Сред­ней Азии и Казахстана (Членова, 1981, с. 80, 84). «Преемственность многих черт культуры древних тюрков от скифо-сибирских культур», — отмечает

А. И. Гоголев, считающий, что традиционная культура якутов (саха) имеет скифо-сибирские истоки (Гоголев, 1987, с. 143).

Новейшие данные по культуре и языку скифов и близких им народов приводит Г. А. Гейбуллаев. Он сообщает небезынтересный факт: на терри­тории Иранского Азербайджана, в сел. Зивийе, найден клад IX-VII вв. до н. э., в котором имеются предметы «скифского стиля» (Гейбуллаев, 1991, с. 291). Детальное исследование этих предметов, будем надеяться, помо­жет решению некоторых аспектов «скифской проблемы»

Весь комплекс этнографической культуры и быта скифов разительно совпадает с культурой и бытом тюркских народов.

1. Скифы обитали в войлочных шатрах (юртах), широко практиковали войлочные изделия в быту; употребляли в пищу конину, пили кислое мо­локо (айран), кумыс, из которого делали сыр и т. п.

Все перечисленные элементы являются специфической особенностью извечной, традиционной культуры исключительно тюркских племен и на­родов.

2. Скифы хоронили вместе с умершими десятки, а иногда и сотни жерт­венных лошадей, захоронение людей производили в деревянных срубах, колодах и т. п. Обряд захоронения гуннов, алтайских тюрок, хазар, печене­гов и половцев свидетельствует о том, что перечисленные элементы куль­туры скифов являются специфической особенностью тюркских племен.

3. Геродот описал оригинальный скифский способ гадания на ивовых прутьях и липовом мочале. По мнению многих ученых (Я. Гмелин, Ф. Г. Ми­щенко, А. И. Семенов, М. Ч. Джуртубаев и др.) и сведениям древней шама — нистской рунической «Книги гаданий», эти способы гаданий были широко распространены среди тюркских народов (Джуртубаев, 1991, с. 30).

4. Геродотом описан скифский способ скальпирования врагов: вокруг головы надрезали кожу на уровне ушей (кн. 4, с. 64), точно такой же способ скальпирования был обнаружен в Пазырыкском кургане алтайских тюрок V в. до н. э. (Грязнов, 1951; Руденко, 1953; 1960; Кызласов, 1979; Грач, 1980, с. 25-27).

5. По словам Геродота (кн. 6, с. 71), тела скифских вождей бальзамиро­вались. Для этого покойнику разрезали живот, вынимали внутренности, заполняли его толченым кипером, благовониями, семенами сельдерея и аниса, потом сшивали и покрывали воском (Геродот, 1972, с. 204). Во многих алтайских курганах обнаружен в деталях повторяющийся способ бальзамирования и мумификации трупов не только вождей, но и рядовых членов племени (Грязнов, 1950).

6. Геродот писал, что, если у скифов-кочевников не окажется под ру­кой ни котла, ни дров, то они варят мясо весьма оригинальным способом: мясо тщательно очищают от костей, складывают в желудок и варят на огне из костей (конечно, и из дров). «Таким образом, — пишет Геродот, — бык сам себя варит» (Геродот, 1972, с. 202). А. П. Смирнов писал, что подобный способ варки мяса никем из исследователей практически не зафиксиро­ван. Однако у многих тюркских народов, особенно у пастухов-алтайцев, балкарцев, карачаевцев, казахов он был весьма широко распространен. И вот как это делалось у них: вырывали неглубокую ямку и в ней разводи­ли огонь из очищенных от мяса костей, а также дров. Когда земля прогре­валась, в эту ямку вкладывали желудок, наполненный мясом, сверху его засыпали горячей золой и продолжали топить дровами и костями. Таким образом животное «само себя варило».

Можно было бы привести еще немало фактов из быта и обычаев ски­фов, но и приведенные выше, думается, дают основание видеть в совре­менных тюрках наследников скифов.