В ссверокавказском регионе живет много народов разного происхождения, с разной исторической судьбой, хозяйственным укладом, традициями и обычаями. Эти народы говорят на разных языках, достаточно далеких друг от друга. Но в то же время в общественном быте, традициях и обычаях народов Северного Кавказа сложилось много общих черт, объединяющих их в единый историко-культурный мир. Указанное единство простирается на весь Кавказ, включая Закавказье, хотя, безусловно, комбинации этноязыковых и культурных схождений варьируют и не везде равнозначны. Народы Закавказья в социально-экономическом развитии всегда были более продвинуты ^ нежели горцы Большого Кавказа. Горские народы, в свою очередь, находились на разных уровнях исторической эволюции. Наиболее социально развитыми представляются кабардинцы, после реформы 1861 г. активно прогрессируют осетины, тогда как чеченцы отстают в своем экономическом и общественном развитии вследствие изоляции в глухом высокогорье и отстраненности Чечни от крупных путей с севера Кавказа на юг — Чечня была географически как бы отодвинута на обочину истории. Эти долго действующие факторы сказываются до сих пор.
Характеризуемый определенным единством кавказский историко-культурный мир дал основание некоторым авторам последнего времени заявлять о существовании единой кавказской цивилизации. Есть заявления
и о единой северокавказской цивилизации. Подобные утверждения продиктованы политической конъюнктурой и серьезной научной основы не имеют, а само понятие цивилизации трактуется слишком вольно. О какой цивилизации может идти речь в догосударствсниых, догородских и дописьмснных обществах? Поэтому, говоря о чертах единства в материальной и духовной культуре, традициях и обычаях кавказских народов, не следует эту общность преувеличивать — расчлененность естественно-географической среды, слабое развитие коммуникаций, частос противостояние соседних обществ, неравномерность историко-культурной эволюции отнюдь не способствовали возникновению единой северокавказской цивилизации. В языковой сфере, согласно крупному языковеду Г. А. Климову, тс же причины всегда препятствовали конвергенции (т. е. сближению) кавказских языков (1, с. 77).
Кратко остановимся на основных чертах общественного устройства, некоторых наиболее приметных традициях и обычаях народов Северного Кавказа, общих если не для всех, то для многих. Что черты и локальные особенности культуры народов севсрокавказского региона еще недостаточны изучены, что справедливо отмечено в предисловии к первому тому новой «Истории народов Северного Кавказа», изданному в 1988 году (2, с. 19). Эта проблема, как и множество других проблем истории Северного Кавказа, ждет своего исследования.
Сельская община. Сельская территориальная община повсеместно представляла основу социальной структуры общества и регулировала хозяйственную и общественную жизнь горского села. Повседневно власть на местах осуществляли сельские старшины обычно из богатых и сильных фамилий. Последние играли все возраставшую роль в общественной жизни. По особо важным вопросам периодически созывались общие собрания всех совершеннолетних мужчин села, кроме рабов. В Дагестане и у некоторых других народов такие сельские сходы назывались «джамаат», у осетин — «ныхас». Старшие по возрасту пользовались преимущественным правом на выступление. Сельские сходы представляли архаичную, но наиболее в данных условиях рациональную и демократичную форму общественного самоуправления. О том, какие права имел сельский сход, руководивший вековыми неписаными законами, говорят следующие факты: без согласия схода никто в селе не мог начать строительство дома, а за тяжкие преступления сход выносил смертный приговор или изгонял из села, что фактически равнялось смерти. Если спорный вопрос затрагивал интересы соседних селений, создавались посреднические суды из представителей этих селений. Мудрость этих эмпирических установлений и норм поражает.
Но в ходе процесса феодализации сельские собрания постепенно подпадают под контроль феодальных влиятельных фамилий. В адыгском обществе XVIII — XIX вв. господствовали князья («пши»), опиравшиеся на дворян — узденей; княжеское звание передавалось только по рождению, а личность князя — пши была неприкосновенна (4, с. 156-194). В. К. Гарданов отмечает, что в общественной жизни адыгов (и не только адыгов. — В. К.) огромную роль играли набеги на соседей, и это свидетельствует, что феодальные отношения находились на ранней и примитивной стадии развития (4, с. 177). В Дагестане известны случаи назначения сельских старшин не «джамаатом», а феодальными владетелями. Внешне по-прежнему демократический орган общественного самоуправления становится орудием в руках феодалов, былые выборные должности становятся наследственными.
Адаты. Как уже говорилось, адат — это так называемое обычное право, установленное обычаем, и совокупность традиционных норм ссвсрокавказских горцев, передаваемая из поколения в поколение. Адаты —
неписаные законы, их исполнение было абсолютно обязательным, а неисполнение сурово наказывалось общественным сельским сходом. По мерс исламизации народов Северного Кавказа (с XVI-XVII в.) к адатам стали добавлять нормы мусульманского теологического права — шариата.
Наиболее яркой нормой обычного права на Северном Кавказе представляется повсеместно распространенная кровная месть. Поводом для кровной мести были убийство, ранение, похищение девушки, захват земли, оскорбление гостя, чести, домашнего очага, почитавшегося у горцев, и т. д. (5, с. 3 — 53). Будучи обычаем родового строя, кровная месть сохранилась у некоторых народов до сих пор — в частности, у дагестанцев и вайнахов. В Дагестане, по сведениям А. В. Комарова, адаты в конце XIX — начале XX вв. позволяли убить своего кровного врага, нападающего грабителя, пойманного на месте преступления вора, похитителя женщины. Кровомщсние допускалось между лицами одного сословия, за убийство раба виновный платил только штраф. Право и обязанность преследовать убийцу или примириться с ним, как правило, принадлежали ближайшему родственнику убитого. Примирение могло совершиться не раньше, чем через год после преступления, и все это время убийца должен был находиться в изгнании и скрываться от мщения. Кровная месть была долгом и делом чести для всех членов рода пострадавшего, бывали случаи, когда она прекращалась — в случае непримирения — лишь после полного уничтожения одного из враждующих родов. В дореволюционной литературе приводится парадоксальный пример, когда в соответствии с адатами в одном из дагестанских селений кровомщсние между двумя родами — то — хумами длилось более 200 лет, а началось оно… в ссоре за курицу. Этнограф — кавказовед Л. И. Лавров опубликовал рассказ чеченского писателя Х. Д. Ошае — ва о том, как он со своими родственниками прошел через процедуру примирения кровников. Дело проис-
ходило при Советской власти, и Чечено-Ингушская республиканская комиссия по примирению кровников предварительно опросила всех Ошасвых. После согласия Ошаевых (мстителей) на определенный день были вызваны все мужчины враждующих фамилий, включая военнослужащих. В присутствии членов комиссии, прокурора республики, почетных стариков селения и тысяч собравшихся зрителей обе враждующие стороны выстроились в шеренги друг против друга. После обращения председательствующего рукопожатиями обменялись сначала старейшие из враждующих фамилий, затем остальные мужчины по старшинству. Если хотя бы один мальчик не подал руку врагам, примирение не могло состояться. Но все обошлось — примирение состоялось, после чего получившие прощение кровники Ошасвых устроили угощение для них и гостей (6, с. 192 — 193).
Это не романтическая экзотика. Это нормы выработанного веками саморегулирующего обычного права, основанного на мудрости народа и дающего возможность достойного примирения даже кровных врагов. Вряд ли мы преувеличим, если скажем, что эффективность обычного права горцев была для них несомненно выше современных часто изменяемых государственных законов.
Путешествовавший по Северному Кавказу в 1781- 1783 гг. квартирмейстер на русской службе Штсдер писал о кровной мести у осетин: «Кровавая месть и самовольные действия были обязательны среди семей; позор и презрение продолжались до тех пор, пока эта обязанность не была выполнена. Мщение, грабеж и убийство считались добродетелью, вследствие чего погибать считалось славным» (7, с. 30-31).
Обычай кровомщения универсален для обществ, находящихся на стадии родового строя или сохранения его остаточных явлений, о чем писал крупный этног — раф-кавказовед М. О. Косвен: «Забота о самосохранении заставляет весь род вставать на защиту, хотя бы обиженным был лишь один из членов рода. Месть становится долгом, делом чести, священной обязанностью» (8, с. 193). Существование этого обычая на Кавказе, хотя и в видоизмененных формах, говорит об архаичности и стойкости традиционной общественной яшзни у некоторых горских народов Северного Кавказа. Сказанное объективно подтверждается у чеченцев наших дней бытованием явления, тем же М. О. Косвеном квалифицированного как «война — грабеж»: погоня за чужим добром, жажда обогащения. Формой ее воплощения является набег на ближних и дальних соседей, для чего из воинственных мужчин создается дружина во главе с военным вождем (у чеченцев «бячча»). Факты подобных грабительских набегов, особенно на Ставрополье, хорошо известны. По Косвсну это явление характерно для строя военной демократии, т. е. для периода постепенного упадка родового строя.
Ярким материальным выражением некоторых черт родового строя и опасностей, с ним связанных, в том числе кровной мести, могут быть высокие боевые башни в горных ущельях Балкарии, Осетии, Чечсно-Ингу — шетии, Дагестана. Видная издалека башня на скале — характерная черта горного пейзажа, и это было подмечено М. Ю. Лермонтовым:
В глубокой теснине Дарьяла,
Где роется Терек во мгле,
Старинная башня стояла,
Чернея на черной скале.
В случае опасности в башне укрывались, деревянную лестницу с первого этажа поднимали, и башня делалась неприступной. Особенно совершенными формами отличались башни ингушей — высокие, стройные, с пирамидально-ступенчатыми перекрытиями, они украшают горные селения и образуют в них целые ансамбли (например, Таргим, где был и христианский храм). Жили в массивных жилых башнях, тоже своего рода каменных крепостях (9, с. 228-232, рис. 140- 142). Встречаются в горах и каменные замки, например, Вовнушки в Ингушетии и Цамад в Осетии (9, с. 242, рис. 146; с. 286, рис. 172 и др.), в горных теснинах вырабатывается своя специфическая и рациональная народная архитектура. Следует заметить, что адыги своей каменной архитектуры не выработали, единственным исключением может быть башня XVI-VII вв. Адиюх на берегу р. Б. Зеленчук в Карачаево-Черке — сии (хотя черкесское ее происхождение не доказано). Экологические и социальные условия, в которых на прсдкавказской равнине пребывали черкесы и кабардинцы, были иными.
Аталычсство. Этот термин обозначает передачу детей на воспитание в другие семьи. Обычай аталыче — ства (тюрк, «аталык» — названный отец, форма искусственного родства) существовал у адыгов, абазин, балкарцев, карачаевцев, ногайцев, осетин. Он не зафиксирован у вайнахских народов, что объясняется (по Я. С. Смирновой) неразвитостью у них феодальных отношений, — аталычсство свойственно больше феодальной среде, хотя были случаи аталычества между феодалами и крестьянами. Адыгские князья отдавали детей на воспитание своим вассалам, у кумыков феодалы отдавали своих детей первостепенным узденям, осетинские феодалы отдавали цх кабардинским, последние — кумыкским и т. д. Срок пребывания ребенка в доме аталыка устанавливался для мальчика до 8-13 лет (иногда до 17-18), для девочки до 12-13 лет. Аталык учил своего питомца правилам поведения и физическим упражнениям, стрельбе, обращению с оружием, верховой езде и т. п. — всему, что необходимо аристократу и воину. Девочку воспитывала жена аталыка, обучая ее рукоделию и другим хозяйственным работам, этикету. После окончания срока воспитания выросший питомец возвращался торжественно в семью с подарками (конь, оружие, одежда). Семья также одаривала аталыка.
У многих народов Кавказа существовала иная форма аталычества, когда с целью прекращения кровной мести из рода убитого род убийцы похищал ребенка и воспитывал его. Штедер писал: «Кровная месть прекращается, если убийца похищает сына убитого, становиться его приемным отцом и воспитывает его. С помощью такого средства примиряются самые мстительные семьи» (7, с. 31; 8, с. 193). Возвращение ребенка через несколько лет с подарками означало прекращение вражды, между семьями и родами устанавливались родственные отношения.
Аталычество укрепляло устои и связи феодального класса, одновременно расширяя их до рамок феодальных союзов тогда, когда аталыческис отношения устанавливались между семьями соседних народов. Обычай аталычества в XX в. сошел на нет и сейчас не существует.
Гостеприимство и куначество. Народы Северного Кавказа всегда отличались особым гостеприимством. Конечно, в наше время в связи с огромными сдвигами в жизни горских обществ и глубоким проникновением товарно-денежных отношений обычаи былого гостеприимства трансформировались, потеряв свою привлекательность и экзотичность. Гость везде пользовался всеобщим уважением, оскорбление гостя вызывало кровную месть. Обеспечение безопасности гостя, его удобства были общепринятыми нормами.
Обычай гостеприимства породил такое интересное явление, как куначество. В отличие от случайных, эпизодических гостей, кунаки постоянно находились в дружеских отношениях с хозяином дома. Кунаков связывали взаимопомощь и участие в делах друг друга. Отношения куначества существовали не только между кавказцами, но и между кавказцами и русскими. Л. Н. Толстой писал о своем кунакс-чеченце: «Часто он мне доказывал свою преданность, подвергая себя разным опасностям ради меня…». Замечательно об обычае верного кавказского куначества сказал Расул Гамзатов:
Если ты кунак, то мой порог Ждет тебя, сдувая облака.
Если ты от жажды изнемог,
То моя река — твоя река.
Если даже на дворе черно,
Встречу сам, подай лишь знак.
Вот мой хлеб, вот розы, вот вино,
Все, чем я богат — твое, кунак.
Прекрасные обычаи куначества и гостеприимства, встречающиеся на всем Кавказе, взаимообогащали быт и культуру горских народов.
Народные игры. Отличались многими сходными чертами, в то же время были наделены этническими и локальными особенностями. Общим было стремление к молодечеству, физической силс и ловкости — качествам, столь нужным мужчине — воину и джигиту. То же содержание и направление мы видим в играх нар — тов — героев нартского эпоса народов Северного Кавказа, хронологически уходящего в глубокую древность. У всех горцев бытовали виды народного спорта: бег, прыжки, фехтование, поднимание и метание камней, стрельба, метание копья, владение холодным оружием, борьба, акробатика, скачки, джигитовка, плавание, преодоление горных круч. Из них наибольшей популярностью пользовались скачки и джигитовка, сопровождавшие народные праздники, большие семейные торжества, а также поминки. Расскажем о нескольких народных играх.
У адыгов была популярна игра «диор». Разделившись на две равные группы, мужчины под горящим факелом и с криком «диор» нападали друг на друга. Побеждала та группа, которая брала больше пленных. Когда кабардинский аталык возвращал своего воспитанника в родительский дом, молодежь, вооружившись жердями, выходила навстречу гостям. Начинался «бой»- игра, заканчивавшийся победой одной из сторон. У осе
тин бытовала распространенная игра «джиритс»: всадник на полном скаку должен был поразить дротиком подвешенный шар и быстро умчаться. В Дагестане на свадьбах можно было наблюдать игру «борьба за платок»: дружки жениха должны были доставить в его дом платок, но парни из аула невесты старались платок отобрать. Завязывалась борьба, было позором не доставить платок по назначению. У чеченцев была популярна конная игра во время праздника «марх». В яму прятали барана так, чтобы наружу выглядывала только голова. Всадник на полном скаку должен был схватить барана и вытащить из ямы. У осетин свадьба сопровождалась борьбой за специально изготовленный флаг «тырыса скъафан», когда флаг надо было доставить с невестой в дом жениха, а молодежь села пыталась его отобрать. Разгоралась скачка-преследование, сопровождавшаяся борьбой (10, с. 212). Аналогичная свадебная игра известна у кабардинцев.
Одежда. Общскавказские культурные традиции хорошо выражены в одежде северокавказских народов. Одежда, наряду с этническими и локальными особенностями, характеризовалась и многими общими чертами, сложившимися за длительное время (генезис традиционных форм одежды полностью еще не раскрыт). Особенно черты общности присущи мужской одежде, что, возможно, объясняется ее хорошей приспособленностью к военным и всадническим функциям. Последнее обстоятельство повлияло и на одежду терских и кубанских казаков, многое перенявших у местных горцев (папахи, черкески с газырями, бурки, оружие на поясе как непременный атрибут костюма и т. д.). В то же время в одежде ярко выражались социальные различия и социальная престижность.
К XVIII в. окончательно сформировался общий для Северного Кавказа мужской костюм, состоявший из бешмета, черкески, бурки, башлыка, папахи (И, с. 117). К концу XVIII — началу XIX вв. специалисты относят появление и очень широкое распространение черкески с нагрудными патронташами (газырями) для зарядов — эта одежда для кавказских горцев характерна. Парадные черкески (судя по названию, они были изобретены в адыгской среде), украшенные костяными или золочеными газырями, распространились по Кавказу к середине XIX в.
Женская одежда была наделена большим национальным и местным своеобразием, но в XIX — начале XX вв. чаще шилась из фабричных тканей. По покрою женское платье было сходно с мужским костюмом: длинное платье с открытым на груди разрезом шилось по покрою черкески, стеганая ватой куртка походила на бешмет. Подмечено сходство в обуви и в иных элементах мужской и женской одежды. Яркое описание внешнего вида кавказских горцев оставил побывавший на севере Кавказа французский романист XIX в. Александр Дюма: «…кавказские народы почти все без исключения отличаются храбростью, доходящей до безрассудства; в этой вечной борьбе единственные расходы горца идут на оружие. Черкес, лезгин или чеченец, который одет почти в лохмотья, имеет ружье, шашку, кинжал и пистолет, стоящие две или три тысячи рублей…». «Самое ценное богатство горца, для которого он ничего и никогда не пожалеет — это его конь. Действительно, конь горца самое важное его оружие — оборонительное и наступательное. Костюм же горца, как бы ни был изодран, всегда если не изящен, то по крайней мере живописен. Он состоит из черной или белой папахи, черкески с двойным рядом патронов на груди, из широких шаровар, стянутых узкими двухцветными штиблетами, из красных или желтых сапог с папушами тех же цветов, и из бурки» (12, с. 60).
Общие черты в одежде народов Северного Кавказа говорят о близком общении народов и передаче ими культурных достижений друг другу, выработке общих черт в материальной культуре.
Нартский эпос. Героический нартский эпос бытует у осетин, адыгов, карачаевцев, балкарцев, вайнахов. Некоторые нартскис сюжеты выявлены в Дагестане, в горной Раче и у сванов, где они представляют заимствование от соседей. Развитый нартский эпос существует у абхазов. Советские ученые выдвинули версию о наличии на Кавказе трех центров формирования нартского эпоса: осетинского, адыгского и абхазского (13, с. 34-35). Последние два, ввиду этнической и культурной близости адыгов и абхазов, возможно, генетически связаны и восходят к древнему ядру эпоса. Осетинский в таком случае самостоятелен, хотя и связан взаимовлияниями с адыгским и абхазским. Известные сейчас материалы свидетельствуют о том, что нартские сказания были наиболее широко распространены у осетин и адыгов (14, с. 71).
Нартский эпос представляет наиболее значительный памятник духовной культуры народов Северного Кавказа, их творческого гения. В научно-историческом и идейно-художественном отношениях он имеет мировое значение. «Нарты — это образ чудесного легендарного мира, воссозданный с такой могучей простотой и пластической силой, что он становится нам близок и понятен и мы отдаем невольную дань поэтическому гению создавшего его народа. Нарты — это миф, насыщенный жизнью и историей», — пишет выдающийся осетинский ученый В. И. Абаев (15, с. 231).
Эпос воспевает жизнь и подвиги славного народа нартов, нартских воинов-героев. Весьма примечательно представление творцов эпоса в осетинском его варианте о лучших человеческих качествах, воплотившихся в образе Батраза. Как указывает В. И. Абаев, таких качеств три: доблесть в бою, воздержанность в пище, уважение к женщине.
В нартском эпосе отразились общественные отношения самих создателей эпоса от родового строя до раннего феодализма. Но дело, конечно, не только в общественных отношениях и воспевании военной доблести, героизма и презрения к смерти. Нартский эпос раскрывает перед нами многие пласты и глубины давно минувшей народной жизни, ее основы — материальные и духовные, народную этику и эстетику, психологию, саму душу народов, творивших себе величественный памятник. Нарты на Кавказе стали эталоном чести. «Повсюду наивысшсй похвалой человеку было сравнение его с Мартом», — засвидетельствовал французский ученый Жорж Дюмсзиль (16, с. 19). Мифические нарты осетин жили на склоне горы в селении из трёх кварталов. Каждый квартал занят одним из трех основных родов Нартов. Наверху живут Ахсартагката, внизу Бората, посереди — — не Ал агата. Функции каждого рода чётко определены: Ахсартагката храбры и сильны, Бората богаты, Алагата крепки умом (17, с. 373). Нельзя не упомянуть столь популярные и сегодня мифологические образы небожителей Уацилла и Уастырджи, «носящие имена византийских святых Ильи и Георгия с одной и той же приставкой уац» (16, с 12 — 13). Особенно популярен святой Уастырджи — покровитель мужчин, путников. Идеальная женщина нарте — кого эпоса — мудрая Сатана у осетин, Сатаней у кабардинцев, Сатай-нан у чеченцев.
В целом нартский эпос является типичным героическим эпосом, сохранившим архаические черты мифологической фантастики. Структура нартского эпоса отличается своей архаичностью, например, от русского, которому присущ ярко выраженный исторический характер, связанный с государственностью. Древнейшие части нартского эпоса типологически близки мифологическим песням «Эдды», рунам «Калсвалы» и даже вавилонскому эпосу о Гильгамеше — так считал крупный специалист по эпосу Е. М. Мелстинский (14, с. 41). Культурная близость народов Северного Кавказа ярко отразилась в сфере духовной в ссвсрокавказском героическом нартском эпосе.
Религиозные представления. Низкий уровень развития производительных сил, беспомощность человека перед грозными силами природы в условиях высокогорья обуславливали устойчивость архаичных религиозных верований у горцев Северного Кавказа. Без преувеличений можно сказать, что традиционные языческие верования сохранились в том или ином виде (иногда стёртом) у всех северокавказских народов. Даже утвердившийся в Дагестане ислам не смог полностью вытеснить языческий политеизм. Особое место в этих культах повсеместно занимало поклонение солнцу, горам, камням, деревьям. Испокон веков функционировали культы солнца, огня, железа, а также развитый культ предков, которые якобы незримо сопровождали живых и могли влиять на них. Археологическим отражением культа мертвых являются своеобразные наземные каменные склепы — вместилища многих поколений; целые «города мертвых» известны в Чечне (Цой-Педс) и Северной Осетии (Даргавс). Все они позднссреднсвековыс (18, с. 256-270; 19, с. 137-157). Древние языческие верования выражались также в обрядах вызывания или прекращения дождя, обрядах с жертвоприношением животных для избавления посевов от засухи и градобития, с началом пахоты, сенокоса, уборки урожая и других событий хозяйственной и семейно-бытовой жизни.
В общинном ведении находились культовые постройки — крупные святилища, связанные с отправлением традиционных языческих культов; они принадлежали всей общине и обслуживались специальными жрецами из мужчин старшего поколения. Таковы, например, популярные осетинские святилища — «дзуары» Реком в Цсйском ущелье (20, с. 5 — 49) (сложен из бревен) и Дзивгисы — дзуар в Куртатинском ущелье Северной Осетии (последний представляет грузинскую христианскую церковь XII — XIII вв., трансформировавшуюся в дзуар имени Уастырджи — св. Георгия Победоносца (21, с. 111-112). У адыгов это были свя — щснныс рощи и деревья, в которых и у которых совершались торжественные общественные акты, молебны и жертвоприношения. Вместе с тем бытовали святилища родовые и даже семейные, преимущественно в горах Центрального и Северо-Восточного Кавказа. Соответственно пантеон языческих божеств горцев был разветвленным: от общих до фамильных и семейных. В честь традиционных языческих божеств в установленные дни приносили жертвы крупным и мелким рогатым скотом, устраивали коллективные моления и пиршества. Главные, «верховные» боги — у адыгов Тхашхо, у карачаевцев и балкарцев Тсйри, у абазин Ячва, у осетин Хцау, у вайнахов Дела.
Вместе с тем существовали «отраслевые» языческие боги, например, бог охоты Афсати у осетин, балкарцев и карачаевцев, Мэзытха у адыгов, Абдал у дагестанцев. У осетин был бог — кузнец Курдалагон, у адыгов бог — кузнец Тлспш; у адыгов бог воинов Зекиэтхе и т. д. Все эти данные хорошо известны по наблюдениям современных этнографов, и можно с уверенностью сказать, что языческие культы северокавказских народов уходят в далёкую древность (22, с. 496 — 497).
Интересно, что из всех народов Северного Кавказа древние культы лучше сохранились у осетин и ингушей. Некоторые исследователи объясняют это поздним и более слабым, чем у других народов, распространением и влиянием ислама. Перейдем к двум «мировым» религиям — христианству и исламу.
Северный Кавказ находится на стыке двух миров — христианского и мусульманского, и не удивительно, что обе эти религии довольно рано проникли в регион. Сперва появляется христианство в Армении и Грузии (IV в.), почти одновременно оно распространяется в Кавказской Албании — нынешний Азербайджан. Отсюда происходит проникновение христианства в приморский Дагестан. На западе Кавказа христианство в IV в. фиксируется на территории Абхазии. В VI в. при византийском императоре Юстиниане I христианство появляется у адыгских племен Северо-Западного Кавказа, в источниках VIII-IX вв. упоминается епархия Зихия с центром в Херсонесе. Глубина приобщения адыгов к христианству византийско-православного толка подтверждается адыгским фольклором, сообщенным нам Ш. Б. Ногмовым: многие дворянские фамилии кабардинцев происходят от «шогеней» — священников из Гирге или Рум (т. е. греков; 23, с. 90-91). Плита с греческой надписью 1557 г. из станицы Курджипской свидетельствует о сохранении христианства на земле адыгов ещё в XVI в. В VII-IX вв. следы христианства археологически фиксируются на территории Центрального Предкавказья, входящего тогда в состав Хазарского каганата. В частности, христианские каменные надгробья VIII-IX вв. недавно выявлены у подошвы горы Бештау (24, с. 324, рис. 1-2).
Аланское население Центрального Кавказа впервые соприкасается с христианской религией в V в. на земле Армении; в 662 г. в Аланию был сослан один из столпов православия Максим Исповедник. Но широкое проникновение и распространение христианства здесь разворачивается с начала X в., когда по свидетельству арабского писателя ал — Масуди «при Аббаси — дах цари Алана приняли христианство, тогда как до этого они были язычниками». В X в. Константинопольской патриархией на севере Кавказа была учреждена Аланская епархия, службу в которой несли греко-ви — зантийские священники. Центр этой епархии был помещен в живописном ущелье р. Большой Зеленчук, на крупном городище Х-ХІІ вв. у современного пос. Нижний Архыз. Для обслуживания епархии здесь были построены три монументальных храма, сохранивших до XIX в. остатки фресковых росписей. Еще два крупных и неплохо сохранившихся храма Х-ХІ вв. стоят на крутых скалах по левому берегу рек Тебсрды и Кубани (25; 26, с. 29-63). В 1999 г. в Нижнем Архызе на левом берегу Большого Зеленчука на скалах выявилось ранее неизвестное красочное изображение —
икона Христа Спасителя, единственное на Северном Кавказе. Тем самым вновь подчеркивается значение Ннж — нс-Архызского городища как крупного христианского центра. Наряду с христианской религией греко-визан- тийские миссионеры в X-XII вв. несли в Западную Аланию письменность: в 1886 г. художник и археолог Д. М. Струков обнаружил в самых верховьях Большого Зеленчука каменную надгробную плиту с надписью на дигорском диалекте осетинского языка. Об этом свидетельствовали В. Ф. Миллер, В. И. Абаев, но окончательно установил чешский ученый Ладислав Згуста (27, с. 22).
Христианство связало некоторые народы Северного Кавказа с высокой цивилизацией Византии и оказало явно положительное влияние на их культурное раз — — витие, хотя ортодоксальными христианами ни адыги, ни аланы не стали.
Археологами выявлено множество других, менее значительных и разрушенных церквей, плит с изображениями крестов и греческих надписей, христианских кладбищ, отдельных предметов христианского культа. Наиболее плотно это наследие былой христианской культуры концентрируется в бассейне верхней Кубани примерно до долины р. Большая Лаба. Видимо, это и есть территория Аланской епархии, пришедшей в упадок и прекратившей свое существование в эпоху Золотой Орды во второй половине XIV в. Одновременно началась деградация христианства у народов Северо-Западного и Центрального Кавказа, хотя следует подчеркнуть, что христианское вероучение и его догматика никогда не проникало глубоко в сознание и психологию северокавказских народов и легло на него тонким поверхностным слоем. Привычные народу традиционные языческие культы и обычаи не были подавлены и выжили. Но приобщение к христианству, которое в эпоху средневековья было носителем культуры и идеологией, объединившей многие народы и государства, сыграло, безусловно, положительную роль в истории Северного Кавказа.
Ислам или мусульманство является самой поздней по времени возникновения «мировой» религией, зародившейся в VI в. и. э. в Аравии (основоположником ислама являлся пророк Мухаммед, живший в Мекке). Откровения божьи Мухаммед, по мусульманской традиции, записал в священную книгу Коран и передал её людям. У христиан подобной книгой является Евангелие, у иудеев — Пятикнижие Моисеево. Догматике ислама присущи фанатизм и нетерпимость к иноверцам, а одно из предписаний провозглашает священную войну за веру — джихад против неверных «гяуров». В последующем арабы под зеленым знаменем ислама объединились и завоевали огромные территории от Индии до Испании, всюду насаждая свою веру. На Северном Кавказе первое проявление ислама связано с арабским вторжением в Дагестан в VIII в., когда опорным пунктом ислама в Дагестане сделался Дербент с его крупнейшей на Северном Кавказе мусульманской мечетью «джума-мечеть» и несколькими квартальными мечетями (28, с. 143-152). Отсюда мусульманская вера постепенно распространяется на прилегающие районы Дагестана, который в течение веков был исламизиро — ван.
В XI-XII вв. ислам впервые появляется, хотя и спорадически, в глубине Северного Кавказа. На уже упоминавшемся аланском городище в Нижнем Архызе (ущелье Большого Зеленчука) в ходе археологических исследований найдены обломки трех плит с арабскими мусульманскими надписями XI-XII вв. Они говорят о том, что в этом раннссредневсковом городе Алании, и притом в ее христианском центре, наряду с христианами присутствовали и мусульмане. Возможно, это были мусульманские купцы из стран Ближнего Востока, осевшие в одном из аланских городов и создавшие здесь свою общину. Об обращении алан в мусульманство в это время никаких данных нет.
С установлением политического господства Золотой Орды с середины XIII в. начинается более активная исламизация Северного Кавказа, особенно в XIV в. при хане Узбеке (1312-1342 гг.). Столицей Золотой Орды был город Сарай на Нижней Волге, но татаро- монголы, принявшие мусульманство, построили на Северном Кавказе города Маджары на р. Куме (совр. Буденновск), Нижний Джулат (около г. Майский в Кабардино-Балкарии) и Верхний Джулат (около с. Эльхотово Северной Осетии). Из письменных источников мы знаем о мечети Маджар, а руины крупных кирпичных мечетей XIV в. открыты археологами на городищах Нижний Джулат и Верхний Джулат (29, с. 201-210; 30, с. 72-80, рис. 12-14). Несомненно, Золотая Орда сыграла большую роль в продвижении мусульманства на Северный Кавказ вплоть до конца XIV — начала XV вв.
К XVI в. — времени появления первых русских селений и казачьих станиц на Терекс — горцы Дагестана, ногайцы и часть чеченцев исповедовали ислам. Большинство горных обществ Чечено-Ингушетии приняло мусульманство позже, в XVII-XVIII вв. В Осетии ислам внедрился преимущественно в среду феодалов, главным образом дигорских, где он фиксируется с 1741 г. В Балкарцю и Карачай ислам проникает и получает популярность, очевидно, с конца XVII — начала XVIII вв. (самый ранний мусульманский памятник Балкарии датируется 1734 г.). В адыгские общества Северо-Западного Кавказа мусульманство проникает с XVI в. и позже насаждается насильно крымскими ханами, в XVII
в. большая часть кабардинцев стала мусульманами (22, с. 495). С этих пор феодальная Кабарда стала распространителем ислама среди осетин-дигорцсв (большая часть осетин осталась верной православию), балкарцев и карачаевцев. Царское правительство России и местные власти не вели целенаправленной антиму — сульманской политики (несмотря на то, что исламский фактор сыграл далеко не последнюю роль в Кавказской войне 1817-1864 гг.), но предпринимали усилия по «восстановлению» христианства, в первую очередь срс — ди осетин. Центром христианской пропаганды стал Моздок (31, с. 73 — 74).
Вновь подчёркнем, что ни христианство, ни ислам не смогли в течение веков подавить традиционные языческие верования горцев Северного Кавказа, которые в той или иной форме в зависимости от местных условий сохранялись и продолжают функционировать до сих пор, демонстрируя зачастую весьма интересный и еще плохо изученный идеологический синкретизм. Эта феноменальная устойчивость культов, обрядов, обычаев, очевидно, может быть характерной чертой этнопсихологии народов Кавказа. Такой же чертой может быть и глубокий интерес к истории своего народа.
