Материальная (археологическая) культура является отражением жизнедеятельности человеческого коллектива, на которую оказывали существенное воздействие природно — климатические, ландшафтные, естественно-географические условия, игравшие в древности (в частности, в исследуемое время и в исследуемом регионе) значительную роль в процессе исторического развития человеческого общества.
Кроме того, они накладывали сильный отпечаток на характер культурно-исторического и этнополитического развития конкретной территории (региона). В свете сказанного археологическая культура, "как продукт деятельности" и развития определенного человеческого коллектива на протяжении ряда поколений логично" выступает… как внешнее проявление определенных свойств (материальных + психофизических + идеологических) конкретной группы ( этноса) в конкретных экологических условиях и в исторически конкретное время"1. Изменения "конкретных экологических условий" (природно-климатических, ландшафтных, естественногеографических) "в исторически конкретное время", на конкретной территории существенно воздействовали на "внешнее проявление определенных свойств" (материальных + психофизических + идеологических) и, в конечном итоге, приводили к значительным изменениям в археологической культуре данной конкретной территории, данного конкретного этноса.
В связи со сказанным представляется вполне вероятным, что этническая интерпретация всего комплекса археологических источников, в отрыве от экологических условий соответствующего хронологического периода может привести к реконструкциям, далеким от исторической
действительности. Следует отметить, что в специальной литературе, посвященной истории
Северного Кавказа исследуемого периода (как, впрочем, зачастую и предшествующих периодов) и исследуемой проблеме мы не встретили каких-либо исторических реконструкций, полученных с учетом экологических условий, соответствовавших исследуемому периоду. Предлагаемая нами ниже попытка рассмотреть предварительно в тезисной форме некоторые стороны культурно-исторических, этнополитических процессов протекавших на Северном Кавказе, в частности в Чечено-Ингушетии, в I тыс. н. э. (результатом которых явилось сложение в предгорной зоне Центрального Предкавказья материальной культуры, получившей у специалистов название "аланской") с учетом экологических (природно-климатических, ландшафтных, естественно-географических) условий, соответствовавших этому времени (а также предшествовавшего периода, чтобы показать по возможности динамику этих процессов) в сущности является первой, и уже поэтому возможно не застрахована от каких-либо определенных неточностей и ошибок.
Как было нами отмечено в "Введении" к данной работе, в сер.-конце II — сер. I тыс. до н. э.
в Восточной Европе устанавливается сухой климат, в результате чего ландшафт и естественногеографические условия Каспийско-Черноморских и Предкавказских равнин претерпевают существенные изменения — значительно расширяется ареал степной зоны, в котором доминируют сухие, с разреженным растительным покровом типчаково-полынные степные и полупустынные (Северо — Восточный Кавказ) формации. Вместе с тем, значительно сократившийся ареал разнотравностепных формаций доминирует в основном на окраинах степной зоны — в полосе степных равнин, примыкающих к предгорной зоне Северного Кавказа (особенно, Северо-Западного Кавказа) и, в значительно превосходящей последнюю по территории, полосе степной зоны, примыкавшей к северной лесной зоне Центрально-Черноземного региона, а также вокруг Азовского моря (в это время — пресноводного озера) и в долинах рек Волги. Дона, Северного Донца и др., текущих по степной зоне (Рис.2).
Крайне неблагоприятные для жизнедеятельности природно-климатические условия приводят к закономерным миграциям человеческих групп, основой хозяйственной деятельности которых было подвижное скотоводство, из зоны сухих степей на окраины степного ареала. Незначительная часть подвижно-скотоводческих (с элементами земледелия) групп, оставшаяся в степной зоне, очевидно, концентрируется в долинах рек — Волги, Дона и др., где сохраняются ограниченные очаги разнотравно-степных формаций и лесных сообществ. Основная часть населения Каспийско — Черноморской степной зоны, вероятно, мигрирует к северу, в пограничную с лесной зоной полосу степей и лесостепей (и отчасти, в лесную зону Центрально-Черноземного региона), где переходят к оседлым формам хозяйственной деятельности. Вместе с тем, подвижно-скотоводческие группы Предкавказских степей постепенно отступают к югу, в полосу степей, граничащих с предгорной зоной и в саму предгорную зону Северного Кавказа. В первую очередь, очевидно, мигрируют в предгорную зону и переходят здесь к оседлому земледельческо-скотоводческому быту, человеческие группы генетически связанные с местным аборигенным оседло-земледельческо- скотоводческим населением. Наиболее благоприятными для оседлого земледельческо- скотоводческого хозяйства в предгорной зоне Северного Кавказа, в сложившихся природно — климатических условиях, были, вероятно, Владикавказская (Сев. Осетия) и Чеченская (Чечено — Ингушетия) предгорные равнины, закрытые от сухих ветров степной и полупустынной зон Терским и Сунженским хребтами. В то же время на Ставропольской и Терско-Сунженской возвышенностях и полосе степных равнин, примыкающих к предгорной зоне к северу от Терека (а также — в предгорной зоне Северо-Западного и Северо-Восточного Кавказа и примыкающей к ней полосе степей) в хозяйстве местного населения, очевидно, доминируют скотоводческие и подвижноскотоводческие формы. Таким образом, в Центральном Предкавказье в это время можно выделить три основных взаимосвязанных хозяйственно-культурных типа: оседлое скотоводческо- земледельческое хозяйство горной зоны; оседлое земледельческо-скотоводческое хозяйство
предгорной зоны; скотоводческое (подвижно-скотоводческое) хозяйство (с элементами земледелия) северной части предгорной зоны и примыкающей к ней полосы степных равнин.
Сложившиеся неблагоприятные для жизнедеятельности людей экологические условия и связанные с ними — с одной стороны концентрация значительного (по сравнению с предшествующим периодом) населения в предгорной и горной зонах Северного Кавказа, с другой — ограниченность пастбищ и участков, пригодных для земледелия, приводят, очевидно, к давлению избытка населения на производительные силы. Это, в сою очередь, приводит к интенсификации форм хозяйственной деятельности (в том числе, быстрому развитию и специализации ремесел) и, в конечном итоге, к развитию ярких и самобытных культур — Кобанской, Каякентско-Харачойской, Прикубанской. Как видно, расцвет названных материальных культур был обусловлен установлением в этот период неблагоприятных для хозяйственной деятельности природно-климатических, ландшафтных условий на Кавказе и, особенно, в обширной зоне Предкавказско-Каспийско-Черноморских степных равнин, непосредственно примыкавших к предгорной зоне Северного Кавказа. Существенную роль в культурно-исторических процессах на Северном Кавказе в это время очевидно играют и тесные связи с Закавказьем (в том числе, и передвижения человеческих групп с юга на Северный Кавказ ), которые значительно активизируются с началом регрессивного периода. Вместе с тем, давление избытка населения на ограниченные производительные силы, должно было, как нам представляется, привести (особенно, когда период Александрийской регрессии вступил в завершающую стадию) и к миграциям (носившим, скорее, спорадический характер) отдельных групп населения Северного Кавказа в Приазовье, Крым, Карпато-Дунайский регион. Вероятность проникновения в это время отдельных групп с Кавказа в указанные регионы подкрепляются и археологическими материалами2. Отдельные мигрирующие группы Северо-Кавказского населения, возможно, проникают через степной коридор (по долинам Егорлыка-Дона и Терека-Волги-Урала) в пограничные с лесной зоной Центрально-Черноземной полосы степные районы (и отчасти, в лесную зону), где благоприятных для хозяйственной деятельности территорий было значительно больше, чем на Севером Кавказе, а плотность населения оставалась относительно невысокой. Выявляемые в археологических материалах Центрально-Черноземного региона от Украины до Урала элементы кавказского происхождения, вероятно, появились здесь не только в результате культурных контактовЗ.
Экстремальные экологические условия, сложившиеся в период Александрийской регрессии сильно сказываются на подвижно-скотоводческом хозяйстве. Концентрация (в результате значительного сокращения пастбищ в степной зоне), подвижно-скотоводческих групп, как было отмечено выше, в долинах рек и на окраинах степного ареала, соответственно приводит к существенному увеличению давления избытка населения на ограниченные производительные силы (в первую очередь, в полосе степей, примыкающей к предгорной зоне Северного Кавказа, которая значительно уступала по площади соответствующей полосе, примыкавшей к Центрально-Черноземному региону), что также приводит к интенсификации форм подвижно-скотоводческого хозяйства. В поисках новых пастбищ подвижно-скотоводческие группы вынуждены постоянно передвигаться, а определенная их часть — на довольно большие расстояния, т. е. постепенно складывается (через полукочевые формы) собственно кочевое скотоводческое хозяйство. В связи с этим резко возрастает роль лошади, использование которой как транспортное средство значительно увеличивает мобильность этих групп. Кроме того, ограниченность пастбищ приводит к тому, что права на них приходится завоевывать и отстаивать силой, т. е. военные столкновения между отдельными скотоводческими группами за право владения пастбищами, очевидно, приобретают в это время закономерный характер. При этом, с распространением использования лошади для верховой езды, вырабатывается новый способ ведения боя — конный бой. В этих условиях происходит быстрое усовершенствование предметов конской упряжи для верховой езды и оружия, связанного с новым способом ведения боя (конного). Длительный опыт бронзолитейного производства Северного Кавказа, тесно связанного с древними центрами Закавказья и Ближнего Востока, которое (после спада в предшествовавший Александрийской регрессии трансгрессивный период) находилось на значительном подъеме, обеспечило их быстрое и массовое производство. Как нам представляется, зарождение собственно кочевого скотоводческого хозяйства (как одной из форм подвижноскотоводческого хозяйства, носившей наиболее интенсивный характер) в Предкавказско-Каспийско- Черноморской степной зоне (в первую очередь, вероятно, на окраинах ее ареала), в среде подвижно-скотоводческого населения (возможно, в значительной степени, полиэтничного), прежде всего, было обусловлено экстремальными природно-климатическими, ландшафтными условиями периода Александрийской регрессии.
Ситуация на Северном Кавказе существенно меняется в VI в. до н. э. — IV в. н. э. во время Уллучайской трансгрессии, когда в Восточной Европе устанавливается влажный и прохладный климат. Уровень Каспия поднимается в это время до отметки -23 м (3-4 м выше современного). В предгорной зоне Северного Кавказа распространяются лесные и лесостепные формации. Владикавказская и Чеченская предгорная равнины покрываются лесами, низкие поймы рек заболачиваются, что приводит к сокращению участков, пригодных для земледелия и пастбищ.
Лесные сообщества распространяются и на Ставропольской возвышенности. Кардинально меняется и ландшафт равнинной зоны. На Терско-Кумской низменности (и севернее Кумы) распространяются лесостепные и злаково-разнотравные формации. Зона полупустынь значительно сокращается. Такие же изменения происходят и в равнинной зоне Северо-Западного Кавказа. В значительно сократившемся ареале Каспийско-Черноморских и Предкавказских степей доминируют злаковоразнотравные формации, а в поймах рек распространяются лесные сообщества (Рис.3;5). Как видно, в Предкавказских и Каспийско-Черноморских степных районах складываются благоприятные условия для экстенсивной формы хозяйства — подвижного скотоводства, которое (особенно в сложившихся в это время природно-климатических условиях), способствовало быстрейшему и рациональному, по сравнению с земледелием, удовлетворению жизненных потребностей людей и, тем самым, значительно увеличивало возможность получения прибавочного продукта. Очевидно, что миграции определенной части населения Северного Кавказа в степную зону Предкавказья (и, возможно, далее) в VI в. до н. э. — IV в. н. э., обусловленные экономическим, демографическим и природно-климатическим факторами (с одной стороны, значительный рост населения предгорной и горной зон Северного Кавказа в период Александрийской регрессии, что привело к давлению избытка населения на производительные силы; с другой — благоприятные для интенсивного скотоводства природно-климатические условия, сложившиеся в период Уллучайской трансгрессии, в степной зоне) превращаются в неизбежную закономерность.
Миграции эти носят, вероятно, характер постепенных, последовательных передвижений ( расселений) отдельных человеческих групп из горной и предгорной зон Северного Кавказа (а также, возможно, из горной зоны Закавказья), по мере расширения ареалов лесостепных и злаково — разнотравных формаций, в лесостепную и степную зоны Предкавказских и Каспийско-Черноморских равнин. Где определенная часть этих групп постепенно, на протяжении трансгрессивного периода, через продвижно-скотоводческое хозяйство переходит, вероятно, и к кочевому хозяйству. Кроме того, эти миграции, очевидно, происходят постоянно на протяжении всего периода трансгрессии. Возможность каких-либо существенных переселений человеческих групп в обратном направлении — из степной зоны, где складываются наиболее благоприятные условия для интенсивного скотоводства, в предгорную и горную зоны (тем более массовые миграции ираноязычных кочевников "скифов", "сармат" в предгорную зону и переход последних здесь к оседло-земледельчельско- скотоводческому быту) в это время представляется нам проблематичной4. Кроме того, представляется в достаточной степени дискуссионным и распространенное в научной литературе мнение о чуть ли не тысячелетнем и безраздельном господстве в степях Каспийско-Черноморских и Предкавказских равнин ираноязычных кочевников "скифо-сарматского круга"5.
Во всяком случае, лингвистические данные, на которых базируется этот тезис, оснований для этого, как мы уже отмечали выше, не дают. Для наглядности ещгь раз процитируем одно из свидетельств авторитетного специалиста-языковеда В. И. Абаева: "значительная часть "варварских" имен и названий из Северного Причерноморья скифо-сарматской эпохи средствами иранских языков разъяснена быть не может. К числу таких терминов относится и термин "скиф"… Прослеживая изменения в составе "варварских" слов и названий до II — III вв. н. э. можно констатировать, что иранский элемент усиливался постепенно, достигнув максимума к первым векам нашей эры. Не случайно, что у самого раннего автора, Геродота, мы находим наибольший процент терминов и слов, не имеющих удовлетворительного иранского объяснения"6. Во время Уллучайской трансгрессии в Центральном Предкавказье сохраняется, вероятно, те же три взаимосвязанных хозяйственно-культурных типа, что и в период Александрийской регрессии, но уже в несколько изменившихся ареалах: оседлое скотоводческо-земледельческое хозяйство горной зоны, в котором заметно возрастает роль отгонного скотоводства — в зимний период скот выпасается в лесостепных и степных районах, пограничных с предгорной зоной; оседлое земледельческо-скотоводческое хозяйство (где также усиливается роль скотоводства), ареал которого, по сравнению с предшествовавшим временем, расширяется и охватывает всю предгорную зону (в том числе, и Ставропольскую возвышенность); подвижно-скотоводческое хозяйство (с элементами земледелия), ареал которого смещается в примыкающую к предгорной зоне полосу лесостепей и степей равнинной зоны. С севера к последнему примыкают обширные Предкавказско- Каспийско-Черноморские степные равнины, где в это время господствует собственно кочевое скотоводческое хозяйство, в формировании которого участвует и кавказский компонент. Участие отдельных подвижно-скотоводческих групп, мигрировавших с Кавказа, в формировании кочевого хозяйства в степной зоне Предкавказских и Каспийско-Черноморских равнин представляется нам, в сложившихся благоприятных для интенсивного скотоводства природно-климатических условиях, такой же исторической закономерностью, как и участие в этом процессе подвижно-скотоводческих групп, мигрировавших в степную зону из Поволжья, Приуралья, верховий Дона-Днепра и т. д. В силу подвижности разноязычных кочевых скотоводческих групп, в степной зоне, очевидно, активно протекали интеграционные процессы сближения, этнокультурного взаимодействия, слияния, межэтнического синтеза, в результате чего складывались новые этнические образования, несущие в себе определенные, в большей или меньшей степени, элементы (в частности, в языке) разных этнокультурных образований и, в то же время, в целом, отличные о последних. При этом на окраинах степного ареала в кочевых скотоводческих группах, очевидно, доминировали этнокультурные элементы тех (относительно стабильных) этнокультурных образований (оседло- земледельческо-скотоводческих с развитыми элементами подвижно-скотоводческих форм), с которыми они на протяжении длительного времен контактировали и которые постоянно "исторгали" в их среду отдельные группы мигрантов, переходивших к кочевому (через подвижно-скотоводческие формы) скотоводческому хозяйству. Проблема формирования и распространения кочевого скотоводческого хозяйства в степной зоне Предкавказских и Каспийско-Черноморских равнин представляется нам несколько более сложной и разнообразной, чем она решается некоторыми специалистами. Распространенная в части научной литературы традиция отождествления терминов "кочевник" и "степняк", характеризирующих, соответственно, форму хозяйственной деятельности и ландшафтно-географическую среду обитания населения указанных регионов только с одними этноязыковыми иранцами (как, впрочем, и с каким-либо иным "чистым" этноязыковым образованием ), на наш взгляд, не вполне соответствует историческим реалиям того времени. При этом мы не отрицаем вероятное присутствие среди кочевнических групп этих регионов в это время этнообразований, в которых доминировали иранские этноязыковые элементы (как, впрочем, и появление с первых веков нашей эры в Южном Приуроалье — Северном Прикаспии отдельных тюркоязычных, в своей основе, кочевнических групп). Однако, вместе с тем, мы не исключаем возможность присутствия в кочевнических этнообразованиях этих регионов (наряду с другими) этноязыкового элеме
нта кавказского, а также возможность кочевнических этнообразований (в первую очередь, в пограничных с Кавказом степных регионах), в которых кавказский этноязыковый элемент доминировал. Во всяком случае, этот вопрос, по нашему мнению, также заслуживает
более серьезного внимания, чем ему уделяется в специальной литературе.
Особое место во взаимоотношениях оседлого населения предгорной зоны Северного Кавказа и собственно кочевого населения Предкавказско-Каспийско-Черноморских степных равнин в это время занимала, вероятно, полоса лесостепных и степных равнин, примыкавшая к предгорной зоне. Население последней, генетически (в своей основе) связанное с населением предгорной зоны, постоянно, на протяжении трансгрессивного периода, пополнялось отдельными группами мигрантов из предгорной зоны, переходившими к подвижно-скотоводческому (яйлажному, отгонному) хозяйству. В свою очередь, оно постоянно "исторгало" из своей среды отдельные мигрирующие группы в степную зону, где они переходили к полукочевому и кочевому скотоводческому быту и постепенно сливались с другими кочевыми группами, привнося в их среду кавказские этнокультурные ( этноязыковые) элементы. Вместе с тем, в результате постоянных контактов подвижноскотоводческих групп с кочевыми (обусловленных, в первую очередь, определенной общностью специфики форм хозяйственной деятельности), в среду подвижно-скотоводческого населения (а через него, и в среду оседлого населения предгорной зоны — прежде всего, Ставропольской возвышенности, далеко вклинивающейся в зону степных равнин), вероятно, проникали элементы языка (языков) пришлых кочевых групп (возможно, были и этнические включения, но они, в этот период и в этих природно-климатических условиях, скорее, носили спорадический характер), что приводило к возникновению отдельных этноязыковых групп (образований) генетически связанных с населением Кавказа, но по языку существенно отличавшихся от последнего. Именно эта территория, очевидно, служила "контактной зоной" между кочевниками и оседлым населением Северного Кавказа. Однако очерченный ареал "контактной зоны" территориально был относительно стабильным и постоянным только для этого периода (Уллучайской трансгрессии). В регрессивный период ареал "контактной зоны" вероятно существенно сужался и смещался к югу, охватывая и определенную часть северных окраин предгорной зоны, но никак не всю территорию предгорной зоны, тем более — оставаясь стабильно в границах последней с эпохи бронзы до раннего средневековья (Рис.2-6)7.
Миграции значительной и при этом, очевидно, наиболее активной части населения в степную зону в период Уллучайской трансгрессии приводят к резкому сокращению плотности населения предгорной и горной зон Северного Кавказа — давление его на производительные силы становится минимальным, в результате чего хозяйственная деятельность приобретает экстенсивный характер. В этих условиях происходит закат материальных культур (Кобанской, Каякентско — Харачойской, Прикубанской), поступательное развитие социально — экономических, культурноисторических процессов на Северном Кавказе прерывается, и сменяется застоем, регрессом. Как видно, закат названных материальных культур был обусловлен, прежде всего, экологическими изменениями, а именно — установлением в данный период благоприятных природно-климатических, ландшафтных условий для жизнедеятельности людей (особенно в степной зоне). В то же время культурно-исторические процессы в Предкавказско-Каспийско-Черноморском степном регионе заметно активизируются ("скифская", "сарматская" культуры), что, очевидно, явилось результатом, в определенной степени значительного увеличения населения, в том числе, и за счет миграции с Кавказа. Отмеченная закономерность (расцвет материальных культур Северного Кавказа происходит в регрессивный период, а закат — в период трансгрессии), как выявляется, при сопоставлении хронологии археологических культур и последовательно сменявших друг друга периодов трансгрессий и регрессий, была характерна для Северного Кавказа (и всего Кавказа в целом) с древнейших времен. Вместе с тем, в степной зоне, наоборот, — расцвет материальных культур связан с периодами трансгрессий, закат — с регрессивными периодами. В связи с этим, представляется закономерной определенная взаимосвязанность экономик (как и в целом культурноисторических процессов) Северного Кавказа и Предкавказских степей. Сказанное позволяет, как нам представляется, с достаточной долей уверенности говорить об обусловленности расцвета и заката, деградации материальных культур Северного Кавказа (и степной зоны) прежде всего, природно-климатическими ландшафтными изменениями. Колебания в культурно-исторических процессах в периоды трансгрессий — регрессий характерны в древности и для других регионов ( Малая Азия, Балканы и др.)8. Однако, на Северном Кавказе они, вероятно, носили более контрастный характер, и накладывали более глубокий отпечаток на весь ход его (Северного Кавказа) культурно-исторического развития. Своеобразный специфический "волнообразный" характер культурно-исторического развития Северного Кавказа в древний период, очевидно, был обусловлен, прежде всего, его географическим расположением — на юге Северный Кавказ граничит с древнейшими культурными центрами Ближнего Востока и Закавказья, с запада и востока он ограничен Черным, Азовским и Каспийским морями, а с севера к нему примыкает обширная зона Предкавказско-Каспийско-Черноморских степных равнин, подверженная наиболее кардинальным природно-климатическим, ландшафтным изменениям в трансгрессивно-регрессивные периоды. В значительной степени это своеобразие определялось, вероятно, своеобразием миграционных процессов, имевших на Северном Кавказе специфически "волнообразный" характер. Трансгрессивные периоды приводили к исходу значительной и, вместе с тем, наиболее активной части северокавказского населения, которая в виде отдельных мигрирующих групп, волнами "набегала", "накатывалась" на степную зону на протяжении указанных периодов (длившихся иногда до 900 лет — Уллучайская трансгрессия), где значительная часть мигрировавших групп, в результате закономерных процессов органичного слияния, синтеза с другими (неродственными, иноязычными) группами, растворялась в новых этнокультурных образованиях. С началом регрессивных периодов определенная часть групп, мигрировавших ранее (периоды трансгрессий) с Северного Кавказа, постепенно, "волнообразно" откатывалась назад к югу — в предгорную и горную зоны.
Именно этот процесс начинается на Северном Кавказе (и в Предкавказской степной зоне) , когда на смену Уллучайской трансгрессии приходит период Дербентской регрессии (IV-XIII вв. н.
э.). В Восточной Европе, как и в период Александрийской регрессии, устанавливается сухой
климат. Уровень Каспийского моря понижается до отметки -34 м (7-8 м ниже современного)9. в результате этого вся его северная часть иссушается — в пик регрессии Терек впадает в Волгу. Значительно расширяется ареал Предкавказско-Каспийско-Черноморской степной зоны, в которой распространяются сухие, с разреженным растительным покровом, типчаково-полынные степные формации. Позиции последних существенно усиливаются в северной и северо-восточной частях Ставропольской возвышенности. Разнотравно-степные формации, вероятно, доминируют в полосе степных равнин, примыкающих к предгорной зоне Северо-Восточного и особенно Северо-Западного Кавказа, а также в центральной и северо-западной частях Ставропольской возвышенности. В предгорной зоне Северо-Западного Кавказа и в южной части Ставропольской возвышенности, очевидно, доминирует лесостепной ландшафт. Наиболее благоприятные для оседлого земледельческо — скотоводческого хозяйства природно-климатические условия на Северном Кавказе в это время, вероятно, сохраняются на Владикавказской и Чеченской предгорных равнинах, закрытых от сухих ветров степей и полупустынь Терским и Сунженским хребтами. В результате осушения болот здесь существенно расширяются участки, пригодные для земледелия и выпаса скота. В северной полосе этих равнин, вероятно, доминирует лесостепной ландшафт, постепенно переходивший к югу, в предгорьях, в лесной. (Рис. 4; 6) Начало периода Дербентской регрессии было ознаменовано
нашествием тюркоязычных кочевников гуннов (70-е гг. IV в. н. э.). Однако оно не оказало, на наш взгляд, существенного влияния на миграционные процессы, начавшиеся в это время на Северном Кавказе и примыкающей к нему зоне степных равнин, так как основная их масса, увлекая за собой, вероятно, значительную часть кочевых групп Каспийско-Черноморской степной зоны (в том числе, и северных окраин Предкавказских степей), прошла через Каспийско-Черноморский степной "коридор" и вторглась в Центральную ЕвропуЮ. Постепенный отток определенной части населения Предкавказских степей к югу, к предгорной зоне и в саму предгорную зону был, прежде всего, обусловлен экологическими (природно-климатическими, ландшафтными) изменениями. Вместе с тем, на ход этого процесса, вероятно, оказывало определенное влияние и постепенно усиливающееся (по мере сокращения ареалов разнотравно-степных формаций) давление кочевых скотоводческих групп, среди которых доминирующее положение постепенно занимает тюркский этноязыковый элемент. Оставшиеся после походов гуннов догуннские кочевые группы постепенно растворяются в гуще тюркских этноплеменных образований (болгары, хазары, печенеги и т. д.).
Оседлое земледельческо-скотоводческое население северных окраин предгорной зоны Центрального Предкавказья постепенно отходит вглубь предгорной зоны. Значительно сокращается и смещается к югу, и ареал подвижно-скотоводческого хозяйства, охватывая, как и в период Александрийской регрессии, северную полосу предгорной зоны. Определенная часть подвижноскотоводческих групп, вероятно, постепенно мигрирует и вглубь предгорной зоны, переходя к оседлому земледельческо-скотоводческому быту. Вместе с тем, возможно, в это время, и постепенное инфильтрация отдельных групп подвижно-скотоводческого населения в среду кочевого населения степной зоны. В результате этих миграций происходит значительный рост населения предгорной и горной зон Северного Кавказа. При этом основную роль в хозяйстве оседлого населения предгорной зоны Северо-Западного и Северо-Восточного Кавказа, вероятно, играет, как и в предшествующие периоды, скотоводство. В то же время в предгорной зоне Центрального Предкавказья (в первую очередь, на Владикавказской и Чеченской предгорных равнинах), в силу природно-климатических, ландшафтных, естественно-географических условий этой территории, основой хозяйства местного оседлого населения является земледелие. Значительный рост народонаселения Центрального Предкавказья приводит (как и в предшествующий период Александрийской регрессии) к давлению избытка населения на ограниченные производительные силы, что, в свою очередь, приводит к переориентации форм хозяйственной деятельности, которое приобретает интенсивный характер, к быстрому развитию и специализации ремесел и, в конечном итоге, к сложению яркой и своеобразной материальной культуры, получившей у специалистов название "аланской". В сложении этой ("аланской") культуры, хронологические рамки которой специалисты определяют IV — XIII вв. н. э., по нашему мнению, было обусловлено, прежде всего, экстремальными природно-климатическими, ландшафтными условиями, сложившимися в период Дербентской регрессии, хронологические рамки которой определяются также IV — XIII вв. н. э.
В специальной литературе сложение и развитие "аланской" культуры связывается с массовым переходом ираноязычных кочевников — "алан" к оседлому земледельческо-скотоводческому хозяйству. Так, по мнению В. Б. Ковалевской, "аланскую" культуру "создали… аланы ( этноязыковые иранцы — Р. А.), одно из племен конфедерации аорсов, проникшее из степей в предгорья в I в. н. э. и смешавшееся с местным кавказским населением"11. При этом не указываются какие-либо причины, обусловившие массовый исход ираноязычных кочевников ("алан") из степной зоны и переход их к оседлому земледельческо-скотоводческому хозяйству в предгорной зоне. Впрочем, причины перехода ираноязычных кочевников к оседлому быту специалистами до настоящего времени и не изучались. По нашему мнению, массовый переход кочевников в это время (в период Уллучайской трансгрессии), когда в степной зоне устанавливаются наиболее благоприятные природно-климатические, ландшафтные условия для интенсивного скотоводства, к оседлому земледельческо-скотоводческому хозяйству в предгорной зоне (учитывая при этом и характерную для кочевников ярко выраженную антипатию к укрепленным поселениям, прочному жилищу и оседлому образу жизни12) лишен какой-либо логики. Более популярен тезис, что массовый переход иранских кочевых племен к оседлому быту в предгорной зоне начался в IV н. э. и был связан, как считают исследователи, в первую очередь, с нашествием гунновІЗ. По мнению некоторых исследователей, значительная часть ираноязычного населения в это время расселяется даже в горах14.
Однако основная часть гуннов, как было выше сказано, увлекая за собой значительную часть местных (догуннских) кочевых групп, прошла из Северного Прикаспия, через Северное Причерноморье на запад. Каких-либо сведений о целенаправленном преследовании "по
национальному признаку" пришлыми кочевыми тюркоязычными этнокультурными образованиями ( гуннами, болгарами, хазарами и др.) в IV в. н. э. (и позднее) именно ираноязычных кочевников и массовом изгнании последних из степной в предгорную зону именно Центрального Предкавказья нам неизвестны. Более того, в VIII в. н. э. значительная группа оседлого ("аланского") населения Центрального Предкавказья (Ставропольская возвышенность) беспрепятственно мигрирует через степную зону (в которой в это время уже безраздельно господствует тюркоязычное кочевое население) на север — в верховья Донца, где мирно сожительствует с тюркоязычными группами и постепенно растворяется в среде последних, оставив лесостепной ("аланский") вариант Салтово — Маяцкой культуры. Нашествие гуннов и последующие миграции тюркских кочевых этнокультурных образований, очевидно, привело к существенному увеличению кочевого населения степной зоны Юго -Восточной Европы, в том числе и в Предкавказских степях. В результате этого, а также сокращения ареала степей с разнотравно-степной растительностью в этот период (Дербентской регрессии), военные столкновения между отдельными кочевыми группами за право владения лучшими пастбищами, вероятно, приобретает закономерный характер. Вместе с тем плотность кочевнического населения вряд ли достигла того предела, когда появляется избыток населения, прокормить который степь не может, т. к. общий ареал степной зоны (и, соответственно, — сухих типчаково-полынных степных формаций) в это время значительно расширился, а овцы и лошади, составлявшие основу стада в кочевническом хозяйстве, в условиях сухих степей, как известно, животные достаточно выносливые и неприхотливые. Таким образом, ни нашествие гуннов (или болгар, хазар и т. д.), ни кардинальные природно-климатические, ландшафтные изменения в период Дербентской регрессии, по нашему мнению, не могли стать причиной массового исхода из степи ираноязычных кочевых групп и перехода их к оседлому земледельческо-скотоводческому ( совершенно чуждому им) быту в предгорной зоне (в совершенно чуждых им естественногеографических и ландшафтных условиях).
Одной из причин перехода кочевых ираноязычных племен ("алан") к оседлому земледельческо-скотоводческому хозяйству (кроме разгрома "алан" гуннами в конце IV в. н. э.), по мнению В. А. Кузнецова, могло быть "длительное общение алан (ираноязычных кочевников — Р. А.) с древним населением Прикавказья, издавна занимавшимся земледелием"15. С этим также трудно согласиться. Кочевое скотоводческое хозяйство (даже в неблагоприятных природно-климатических условиях периода Дербентской регрессии), по сравнению с оседлым земледельческо — скотоводческим хозяйством, способствовало при меньших физических затратах более быстрому и рациональному удовлетворению жизненных потребностей людей и, тем самым, существенно увеличивало возможность создания прибавочного продукта. В связи с этим возможность массового перехода кочевого скотоводческого населения к оседлому земледельческо-скотоводческому хозяйству (в результате "длительного общения… с древним населением Прикавказья, издавна занимавшимся земледелием") представляется нам в достаточной мере сомнительной. "Длительное общение" кочевников (в данном случае — ираноязычных) с местным оседлым земледельческо — скотоводческим населением предгорной зоны Центрального Предкавказья могло, как нам представляется, скорее привести к распространению иранской лексики в языке (или языках) определенной его части, а также, возможно, к постепенной (и постоянной на протяжении длительного периода времени) инфильтрации отдельных групп ираноязычных кочевников в среду последнего, что должно было в конечном итоге привести к "иранизации" (прежде всего языка) определенной части местного населения (и это, очевидно, имело место в западной части Центрального Предкавказья, в первую очередь, на Ставропольской возвышенности), но никак не к массовому переходу ираноязычных кочевников к оседлому земледельческо-скотоводческому быту. Массовое оседание пришлых ираноязычных кочевников в предгорной зоне Центрального Предкавказья не подтверждается, как было отмечено выше, ни археологическими материалами, ни данными антропологии. Кроме того, в свое время В. С.Титовым были разработаны критерии для решения вопросов миграций культур в эпоху бронзы: критерий территориальный-исходная и конечная территории миграции должны соприкасаться; критерий хронологический-на исходной территории культура мигрантов должна существовать раньше, чем на конечной; критерий локальности-культура мигрантов в конечном пункте должна быть точной копией культуры исходной территории. Если эти критерии (успешно применяемые при разработке теории миграции куро-аракских племен в Центральное Предкавказье) применить в данном случае, что на наш взгляд приемлемо, то мы также получим отрицательный ответ.16
Таким образом, из всей совокупности вышеизложенного, на наш взгляд, можно заключить, что мнение о массовом переходе к оседлому земледельческо-скотоводческому хозяйству предгорной зоны Центрального Предкавказья пришлых ираноязычных кочевников ("алан") и создании именно последними здесь "аланской" материальной культуры лишено фактического основания.
Единственным фактом из которого исходят специалисты является иранский язык осетин. При этом почему-то упускается из виду, что речь должна идти не о собственно иранском языке, а ( как это достаточно ясно и четко видно из цитированного нами выше капитального труда по осетинскому языку известного языковеда-ираниста В. И. Абаева "Осетинский язык и фольклор") о смешанном языке, в котором выделяется два основных компонента — кавказский и иранский. Только около 20% или около 800 слов в осетинском языке, как свидетельствует В. И. Абаев, "нашли себе более или менее удовлетворительные" соответствия не только в иранских, но и в индоевропейских языках. Вместе с тем, по свидетельству того же В. И. Абаева: "Кавказский элемент (несмотря на недостаточную его изученность, по сравнению с иранским) в осетинском языке "занимает особое место… по интимности и глубине скрывающихся связей… , он вошел в
осетинский не просто как внешнее влияние… , а как самостоятельный структурный фактор, как своего рода вторая его природа"; "кавказская лексика в осетинском… с несомненностью свидетельствует о длительном двуязычии в период формирования осетинского языка и народа"17.
На основании этого, а также изложенного выше, "иранизм" осетин можно объяснить, по нашему мнению, не только и не столько массовым оседанием пришлых "чистых" иранских этноязыковых групп, сколько постепенным оттоком (с началом Дербентской регрессии) с северных окраин ( прежде всего, Ставропольской возвышенности) вглубь предгорной зоны местных оседлых земледельческо-скотоводческих групп (с развитыми элементами подвижно-скотоводческого хозяйства), язык которых в результате длительных контактов с ираноязычными кочевниками (в том числе и этнических включений) был в значительной мере "иранизирован". Определенная часть этих групп, возможно, была генетически родственна вайнахам. Мнение о близости вайнахов и осетин, об участии нахоязчного населения в этногенезе осетин неоднократно высказывалось в научной литературе18. Так, известный археолог-кавказовед В. И. Марковин, касаясь вопроса сходства склеповых погребальных сооружений Чечено-Ингушетии и Северной Осетии, отмечает: "Возникает мысль, что осетины, ингуши и чеченцы и некоторые другие народы, которые строили такие склепы, или имели одинаковые верования, что побуждало их хоронить своих покойников в однотипных склепах, или эти народы были родственны… многие детали средневековой склеповой архитектуры Осетии всгь больше и больше настраивают нас считать три названных народа родственно близкими"19. В пользу этого мнения, как будто бы, свидетельствует и зафиксированная среди ингушей легенда о том, что осетины, ингуши и чеченцы — родственные народы, ведущие свогь происхождение от трех родных братьев. По мнению Я. С. Вагапова, "не вызывает сомнения, что эта легенда в подобающей ей жанровой специфике отражает особо близкие, интимные связи, имевшие место в прошлом в отношениях между предками осетин и вайнахов. В традиционных жанрах чечено-ингушского фольклора, в которых проявились достаточно четкие представления вайнахов о соседних народах, осетины, как другой народ, остался не распознанным. Видимо, этнические процессы, приведшие к формированию рядом с вайнахами, на территории былого обитания родственных им племен новой народности с иным языком происходили медленно в течение длительного времени и без резких потрясений межэтнического характера"20.
Таким образом (исходя, в первую очередь, из языковых данных), наличие в составе населения предгорной зоны западной и центральной частей Центрального Предкавказья значительного ираноязычного (и тюркоязычного) элемента не вызывает каких-либо сомнений. Что касается восточной части Центрального Предкавказья (территории Чечено-Ингушетии), то здесь вероятно ситуация была несколько иной. Как уже было отмечено выше, во взаимоотношениях населения предгорной и горной зон, с началом Дербентской регрессии, происходят существенные изменения. Значительное увеличение в это время оседлого земледельческо-скотоводческого населения предгорной зоны и интенсификация форм его хозяйственной деятельности приводят к тому, что доминирующая роль в этих взаимоотношениях окончательно переходит к населению предгорной зоны. Потребность горцев в зимних пастбищах и нехватка продуктов земледелия (в первую очередь, хлеба) ставили горцев в зависимость от населения предгорной зоны. В этих условиях, наличие в составе населения предгорной зоны значительного ираноязычного элемента, не говоря об исключительной ираноязычности последнего, должно было привести к вертикальной зональности распространения двуязычия, т. е. в среде горного населения должен был постепенно распространиться иранский язык. В результате длительных (около 1000 лет) контактов и вероятной инфильтрации населения предгорной зоны в горы, это, в конечном итоге, должно было привести к определенной "иранизации" языка населения горной зоны, что, очевидно, и имело место в западной и центральной частях Центрального Предкавказья. Однако в чеченском и ингушском языках каких-либо заметных следов лексики иранских языков северо-восточной группы, к которой относят иранские языки осетин и "скифо-сарматов" (кроме поздних заимствований из новоперсидского) обнаружить не удалось. Кроме того, столь длительное пребывание ираноязычного населения должно было оставить существенный след в топонимике предгорной зоны Чечено — Ингушетии. Попытки найти и описать ирано-осетинские названия на указанной территории делаются с 20-х гг. XX столетия. "Такие попытки предпринимались Б. А. Алборовым, в последние десятилетия этот тезис пытаются разрабатывать и некоторые авторы из Чечено-Ингушетии. К сожалению, методика выявления и анализа названий местностей иранского происхождения у них осталась на уровне так называемой "народной этимологии", что лишает результаты их усилий в заданном направлении научного значения. Так что тема эта остается открытой"21. Утверждения о том, что вайнахи чуть ли не с V в. до н. э. и до XIII в. н. э. обитали изолированно в горах, а в предгорной зоне господствовало ираноязычное ("скифо-сармато-аланское") население находится, по мнению Я. С. Вагапова, и "в непримиримом противоречии с удивительным единством вайнахского языка, на котором, как заметил П. К. Услар, свободно общаются между собой представители разных концов Чечено-Ингушетии. Ведь жизнь в горных ущельях в течение времени около двух тысяч лет непременно привела бы к очень сильному расхождению, обособлению территориальных диалектов.
Эти дивергенные процессы в диалектах горных ущелий могли тормозиться в столь эффективной степени только мощными влияниями конвергентных тенденций, исходящим от вайнахов, обитавших на равнине"22. Как видно, наличие в составе "аранского" населения территории Чечено-Ингушетии значительного ираноязычного элемента не подтверждается и какими-либо языковыми данными. Из совокупности рассматренных материалов на наш взгляд больше оснований заключить, что "аланы" раннесредневековой Чечено-Ингушетии — предки современных чеченцев и ингушей, чем для выводов об их иранстве. Естественно мы не исключаем при этом возможность проникновения в исследуемое время на исследуемую территорию ираноязычного элемента. Но для суждений о его значимости на территории Чечено-Ингушетии нет фактических данных.
Таким образом, полностью разделяя мнение специалистов о том, что "аланская" материальная культура была в такой же мере единой и для населения, оставившего катакомбы, и для населения, сооружавшего каменные ящики, подземные и полуподземные каменные склепы, подбои, скальные захоронения мы считаем необходимым добавить, что "аланская" материальная культура Центрального Предкавказья была в такой же мере единой как для предков современных осетин, балкарцев, карачаевцев, так и для предков современных чеченцев и ингушей23. Некоторую путаницу в решение проблемы "аланской" культуры, очевидно, вносит и закрепившееся за ней название "аланской", которое, как нам представляется, избрано не совсем удачно, т. к.оно придает рассматриваемой культуре определенный узкоэтнический характер и тем самым существенно сужает рамки научного анализа при решении ряда вопросов связанных с ней, что приводит нередко к неверным выводам. Более правильным, в свете всего вышеизложенного, на наш взгляд, было бы именовать е°й "Раннесредневековой материальной культурой Центрального Предкавказья".
1. Козенкова В. И. Восточнокобанские древности как проявление фенотипа в этногенезе вайнахов// Проблемы происхождения нахских народов. Махачкала, 1996. С.15.
2. Блаватская Т. В. Западнопонтийские города в VII — I веках до н. э. М., 1952. С.15; Крушкол Ю
.С. Древняя Синдика. М., 1971. С.40; Козенкова В. И. Контакты населения Карпато-дунайского
мира и Серного Кавказа в эпоху поздней бронзы — раннего железа//Симпозиум Античная Балканистика. Этногенез народов Балкан и Северного Причерноморья. Лингвистика, история, археология. Предварительные материалы. Тезисы докладов. М., 1998. С.34; Техов Б. В.
Центральный Кавказ в XVI — X вв. до н. э. М., 1977. С. 190.
3. Марковин В. И. Степи и Северный Кавказ: об изучении взаимосвязей древних племен//Восточная Европа в эпоху камня и бронзы. М., 1976. С.193; Погребова М. Н., Раевский Д. С. О некоторых
комплексах II четверти I тыс. до н. э. Закавказья, Северного Кавказа и Восточной Европы (Опыт исторической интерпретации межкультурных связей)//Душетская научная конференция посвященная проблеме взаимоотношений между горными и равнинными регионами (Аннотации). Тбилиси, 1984. С.10 8; и др.
4. Виноградов В. Б. Сарматы Северо-Восточного Кавказа. С.19-20; Гаглойти Ю. С. Этногенез осетин… С.95; Абрамова М. П. Взаимоотношения древнего населения… С.24-29; и др. 5. Виноградов В. Б. Сарматы… С.19-20; Кузнецов В. А. Очерки истории… С.7; Абрамова М. П. Некоторые особенности культур горной и равнинной зон… С.29; Она же. Взаимоотношения древнего… С.24; и др. 6. Абаев В. И. Осетинский язык… С.243-244.
7. Виноградов В. Б. Назревшие проблемы изучения роли плоскостной и степной зон в этнокультурной истории Центральной части Северного Кавказа//Этнокультурные проблемы бронзового века Северного Кавказа. Орджоникидзе, 1986. С.7, 8; Ковалевская В. Б. Ареальный метод — как оценка соотношения культурных традиций и новаций по северокавказским материалам I тыс. до н. э. — I тыс. н. э.//Всесоюзная археологическая конференция "Достижения советской археологии в XI пятилетке". Тезисы докладов. Баку, 17-21 мая 1985 г. С.185-186.
8. История Древнего Востока. 4.2. М., 1988. С.38; Черных Е. Н. Циркумпонтийская провинция и
древнейшие индоевропейцы // Древний Восток. Этнокультурные связи. М., 1988. С.45, 46.
9. Варущенко С. И., Варущенко А. Н., Клиге Р. К. Изменение режима… С.17.
10. Скрипкин А. С. Азиатская Сарматия во II-IV вв. (Некоторые проблемы исследования) // СА. №
2. 1982. С.54.
11. Ковалевская В. Б. Северокавказские древности. С.83.
12. Кобычев В. Б. Поселения и… С.15-16.
13. Кузнецов В. А. Алания в Х-ХІІІ вв. С.49; Он же. Очерки истории… С.30; Абрамова М. П. Некоторые итоги изучения… С.55-56; и др.
14. Ковалевская В. Б. Северокавказские древности. С.84; Абрамова М. П. Некоторые итоги изучения… С.55-56.
15. Кузнецов В. А. Алания в Х-ХІІІ вв. С.49.
16. Дебец Г. Ф. Палеоантропология… С.175; Алексеев В. П. Заключительное слово… С.323; и др.
17. Абаев В. И. Осетинский язык… С.45, 76, 79, 105-106, 108, 119, 247, 526, 527.
18. Абаев В. И. Осетино-вайнахские лексические параллели // Известия ЧИНИИ. Т.1. Вып. 2.
Грозный, 1959. С. 87-89; Алексеев В. П. О структуре и древности кавкасионского типа в связи с
происхождением народов Центрального Кавказа // Кавказ и Восточная Европа в древности. М.,
1973. С.100-101; Климов Г. А. Введение в кавказское языкознание. М., 1986. С.118; и др.
19. Марковин В. И. В ущельях Аргуна и Фортанги. М., 1965. С.61.
20. Вагапов Я. С. Вайнахи и… С.109.
21. Вагапов Я. С. Вайнахи и… С.108.
22. Вагапов Я. С. Проблема происхождения… С.172.
23. Ковалевская В. Б. Северокавказские… С.83.
На основе учета и анализа всех доступных нам письменных сведений об аланах и археологического материала бытовых (городища и поселения) и погребальных (земляные склепы — "катакомбы") памятников "аланской" материальной культуры Чечено-Ингушетии мы приходим к общим выводам, которые кратко могут быть сформулированы следующим образом:
1. Термин "аланы" с первых упоминаний его античными авторами выступает в письменных источниках не как название какого-либо конкретного этноса, а скорее всего, как нарицательное географическое название определенной части населения равнин Северного Кавказа и Северного Причерноморья.
2. Сведения античных авторов позволяют с достаточной долей уверенности локализовать определенную часть племен, именуемых "аланами", на Предкавказской равнине сів. н. э., то есть с того самого времени, когда термин "аланы" впервые появляется в письменных источниках.
3. В античных и средневековых письменных источниках нет сведений, позволяющих связать появление термина "алан" на Предкавказской равнине с какими-либо миграционными процессами.
4. Древние авторы (в том числе и епископ Феодор — алан по происхождению), которые касались вопроса происхождения "алан" однозначно связывает их только с Кавказом: Гай Соллий Аполлинарий Сидоний (430-480 гг.) — "рожденным на Кавказе аланом"; анонимный византийский автор (VI в. н. э.) — "страна аланов простирается, как полагают, до Кавказского хребта. Они ( аланы — Р. А.) тоже Иберы"; епископ Феодор (перв. пол. XIII в.) — "племя это (аланы — Р. А.) рассеяно и простирается от Кавказских гор до Иверии, древний предел их родины".
5. Восточные (арабские) письменные источники достаточно определенно называют "Аланией" территорию предгорной (и отчасти горной) зоны Северного Кавказа. Включая и Чечено-Ингушетию ( между дагестанскими племенами на востоке и адыго-абхазскими племенами — на западе) и называют
"аланами" население этой территории в целом.
6. Сведения грузинской хроники "Картлис Цховреба" позволяют с достаточным на то основанием считать термин "овсы" (отождествляемый с термином "аланы") нарицательным географическим названием, общим для всего населения предгорной зоны Центрального Предкавказья (в том числе и
Чечено-Ингушетии). Вместе с тем, они не дают каких-либо оснований видеть в термине "овсы" узкоэтническое название одних лишь ираноязычных предков современных осетин — в грузинской исторической традиции вплоть до XVIII в. ("География" Царевича Вахушти) термин "овсы" не имеет четкой этнической определенности.
7. Анализ сведений письменных источников не оставляет каких-либо сомнений в том, что термин "аланы" ("овсы") употребляется и для обозначения древнего и средневекового нахоязычного населения Чечено-Ингушетии.
8. Картографирование бытовых памятников Чечено-Ингушетии показываают, что предгорная зона была преднамеренно укреплена системами городищ с севера, со стороны степей. Соответствующие
системы укреплений с юга, со стороны гор отсутствуют. Это свидетельствует о том, что "фронтовой", "чужой" стороной для населения предгорной зоны была степь, а горы для них служили "тылом", т. е.население горной зоны было для них "своим". Это положение стабильно для всего периода существования "Алании" и ее связей с соседями, в то время, как для утверждений о том, что "аланы", якобы, явились на Северный Кавказ "победоносными" завоевателями-иранцами, изгнавшими аборигенное население из предгорной зоны, обнаружить какие-либо основания не удается.
9. Археологические материалы бытовых и погребальных памятников аланской культуры, территории Чечено-Ингушетии показывают бесспорную преемственную связь населения, оставившего их, с культурой населения этой же территории предшествовавшей эпохи, при вполне вероятных культурных взаимосвязях его с населением степной зоны и обмена с ним предметами обихода и вооружения.
10.Значение связи раннесредневековой материальной культуры территории Чечено-Ингушетии со степной "сарматской" культурой не является определяющим ее специфику, оправдывающим вывод об этноязыковом иранстве населения предгорной зоны Чеченно-Ингушетии.
11. Наблюдающиеся по некоторым археологическим материалам (предметы конской сбруи, поясные наборы, оружие, украшения и т. п.) связи с соседними (в частности, степными) районами региона недостаточны для утверждений о том, что "аланская" материальная культура территории Чечено — Ингушетии создана пришлыми ираноязычными кочевниками, как и для утверждений о проникновении на эту территорию и переход к оседлому быту в это время значительных масс ираноязычных кочевников, оттеснивших в горы основную часть местного нахоязычного населения.
12. Известный на сегодня археологический материал свидетельствует, что зарождение "аланской" материальной культуры территории Чечено-Ингушетии обусловлено не сменой этнического состава населения и не привнесением новой культуры со стороны, а внутренним социально-экономическим развитием местного аборигенного населения (в экстремальных природно-климатических и ландшафтных условиях Дербентской регрессиии), а также — ростом культурных и хозяйственных контактов последнего с населением соседних регионов. При этом автохтонность "аланской" материальной культуры необходимо, на наш взгляд, рассматривать не как механическое повторение застывших форм и явлений, а как диалектический процесс смешения и контактов, поглощения и органического включения родственных и чужеродных элементов при сохранении основного комплекса компонентов, отражающих этническое ядро древнего вайнахского населения.
