Дош (слово)

Выдающийся этнограф — кавказовед Башир Далгат

гушском языке присутствует, например, «дай мне свое слово» («Хьай дош дал сонна»). А вот насчет слова «приказать» Н. Яковлев совершенно прав.

При бесклассовом и внешне соци­ально как бы правоправном ингушском обществе приказная форма обращения человека к человеку, по ингушским по­нятиям, нарушает их взаимное равно­правие: человек, которому приказали, как бы ставится тем самым в зависимое положение от приказывающего. Поэто­му совершенно справедливо, как от­метил Н. Яковлев, что слово «сказать» («говорю тебе», «сказал тебе») берет на себя и функции приказной, но мягко выраженной формы.

Особую чуткость ингуш проявляет к слову как таковому. Вот как об этом, например, пишет известный ингушский ученый Ибрагим Дах — кильгов:

«В ингушском языке «дош» — слово многозначно. Это и «дош» — сло­во в прямом его значении; и «дош да» — слово есть — стоящее, крепкое,

надежное, правдивое слово; и «дош ден — нац» — дал слово (в том же значении, что и в русском языке); «дош аьннад» — слово сказал (дал указание, решил, пообещал); и «дош доацар да» — слово бессмыслен­ное, ерунда, ничего не значащее и т. д. О силе, меткости, значимости слова име­ется много пословиц и поговорок.

В древности слово одушевлялось, являлось субъектом. После произне­сения оно якобы обретало самостоя­тельную жизнь и имело изначально за­ложенное содержание. Люди считали, что слово может творить добро (отсю­да благопожелания), а может творить и зло (отсюда проклятия)». (2, 294)

Красноречиво о слове и человече­Известный ингушский ской речи сами за себя говорят посло-

ученый-этнографАлбаст Тутаев вицы:

«Ружье и кинжал убивают одного, а плохое слово — десятерых».

«Вовремя сказанное слово — по делу выстрелившее ружье».

«Непроизнесенное слово в твоей власти, а произнес — и ты уже раб его».

«Не ступи ногою, не посмотрев вперед; не молви слова, не оглянув­шись (т. е. не подумав о последствиях)».

«Когда попросили самое сладкое, принесли язык; когда же попро­сили самое горькое, опять же язык принесли».

«Рана от ножа (кинжала) заживает, но рана от языка не заживает ни­когда».

«Ласковое слово из норы змею выманило, красивое слово гору Каз­бек растопило».

Этот перечень можно было бы еще значительно продолжить, но и так ясно, что народ видел в языке и «целительный бальзам», и «смер­тельный яд».

ало исследованным и сложным предстает вопрос о социально-экономическом, общественном устройстве ингушского социума в указанный период. Тут прихо­дится учитывать специфические особенности как жителей гор и рав­нин, так и сельских и городских жителей. В горах люди, по традиции, жили отдельными родственными кол­лективами в небольших поселениях хуторского типа. В силу традиций, которые в горах всегда признавались более устойчивыми, жизнь людей мало чем отличалась от жизни их отцов, дедов и прадедов. В горах все пахотные участки и частично сенокосы («цана») были частными, луга для пастьбы скота и сенокошения, леса и пустоши были строго раз­граничены по аульно-фамильному признаку. Испокон веков все угодья были строго распределены и отмечены межевыми камнями («азар»). Повседневная жизнь горцев-ингушей определялась весьма суще­ственным земельным голодом. Лишь леса, альпийские пастбища и не — угодья (дикие скалы, где можно было охотиться) являлись обществен­ными. Потому естественным было, что сохранялись большие семьи, состоящие иногда из двух, а то и трех поколений, поскольку если бы между наследниками делились пахотные участки, то каждому достава­лись бы лишь жалкие клочки земли. Во второй половине XIX века, в соответствии с реформами цариз­ма на Кавказе, земли предгорных ингушских селений были объявлены