Легенды

тов жертвовать своим сыном), Мусса (насылает на Египет разные кары и спасает людей), Дауд (постигает науки), Соломон (мудр, зна­ет язык всех живых существ), Джабраил (ангел, осуществляющий связь Всевышнего с пророками) и т. д. Эти и другие библейские сю­жеты в местной среде значительно адаптированы к местным фоль­клорным традициям. То же самое относится и к легендам, имеющим уже чисто исламские истоки: повествованию о праведной жизни по­следнего из пророков Мухаммеда, его жены Хадишат, их дочери Пе — тимат (Фатима), двоюродного брата Мухаммеда и одновременно его зятя Али и других. Приведенный довольно объемный перечень божественных лич­ностей вполне может навеять подозрение, что в этих легендах имеет­ся чисто религиозное содержание. Однако это не так. Все эти имена, по большей части, предстают выразителями идеалов земледельцев и скотоводов. Сегодня в Российской Федерации, нашей общей Родине, очень большое внимание уделяется вопросам развития толерантности и конфессионального мира. А народ такие проблемы решает просто и по-своему. Он создает всем понятную и убедительную легенду, к при­меру, такую, как «И к иноверцу надо быть милостивым»:

«Пророк Ибрахим шел дальнею дорогою. Он устал и сел под дере­вом отдохнуть, достал свои припасы и начал обедать. В это время по дороге шел изголодавшийся язычник. Увидел он обедающего Ибрахи­ма и попросил у него еды, сославшись на то, что третий день, как он ничего не ел, и вот-вот может свалиться и умереть на дороге. — Я праведный человек и не могу ублажать неверных. Перейди в мою веру, и я спасу тебя от голодной смерти, — ответил Ибрахим. — Да лучше я погибну мученической смертью, чем приму веру че­ловека, не имеющего сострадания к людям! — воскликнул язычник и поплелся своей дорогой. С неба на землю упал свет и появился ангел Джабраил. Он сказал с укоризною: — Меня послал к тебе Всевышний. Он недоволен тобой и говорит: «Ибрахим, я сорок лет давал пропитание этому человеку, хотя он не поклонялся мне, ты же отказался один раз накормить его и тем самым спасти от голодной смерти». Ангел исчез. Ибрахим бросился вдогонку и вернул нищего, усадил и накормил его. Насытился нищий и спросил: — Почему ты сначала отказал мне, а потом передумал? Ибрахим поведал ему о своем разговоре с ангелом Джабраилом. Язычник был поражен и решил: — Раз твой бог столь милосерден к людям, даже если они не покло­няются ему, я принимаю твою веру! Тут же Ибрахим принял его в лоно ислама». (5, 336) «Не обдели, Всевышний, пищей и мусульманина, и христианина, и всех живущих на земле существ» («Дала ма эшайойла хьо бусулбана а, керастана а, яа мел кхеллачунна а»), «Да не ниспошлет Всевышний такое горе ни мусульманину, ни христианину, никому на свете» («Дала т1а ма далда хьо бусулбана а керастана а, цхьккха сага а»). В народе бытует немало легенд, повествующих о таких исламских сподвижниках, как легендарный Абу-Муслим и почитаемые религи­озные деятели второй половины XIX века Кунта-Хаджи, Батал-Хаджи Белхороев, Дени Арсанов. Народ окружает их святостью, преклоняется перед их проповедни­ческой деятельностью. Имеются легенды, навеянные местными или библейскими и мусульманскими мотивами о происхождении земли, человека (Адама и Хавы — Евы), о рае и аде, о конце света. Вопросы жизни и смерти всегда волновали человека, в связи с этим хочется привести небольшую легенду «Ответ могилы»: «Когда умерла дочь пророка Петимат, да приветствует ее бог, ее понес­ли на кладбище хоронить. Ангел Джабраил обратился к могиле и сказал:

— Ты принимаешь в себя дочь пророка, жену богатыря Али, мать праведных Хасана и Хусейна, поэтому будь к ней милостивой. Могила ответила: — Здесь не место говорить о пророке, не место говорить об Али и не место говорить о праведных Хасане и Хусейне. Здесь каждый от­вечает только за себя, и никто за него не ответчик». (5, 290) В легенде перед нами в прозрачном виде предстает философское размышление о бренности жизни и ее безысходности: перед смертью все равны. В доисламский период в низшей мифологии имелись у ингушей такие персонажи, как зловредные духи («цк-ц^ла»), более или менее (смотря как человек себя ведет) добрые духи «тарамы» — невидимые двойники человека. С принятием ислама тарамы исчезли из местного фольклора, а «цк-цЫла» просто поменяли свое имя на хорошо из­вестного шайтана. Предком шайтанов, по местным легендам, являет­ся Иблис — ангел, некогда весьма приближенный к Всевышнему, но изгнанный из небесных чертогов им за то, что этот ангел, не в пример другим, отказался поклониться самому лучшему божьему творению — человеку Адаму. С тех пор Иблис и его шайтаны ненавидят людей и всячески стремятся им навредить. По местной демонологии, шайтан обычно проигрывает человеку, но иногда шайтаны выступают доволь­но вредными существами, способными на любые проделки. (5, 426­450) Довольно часто проделки ингушских шайтанов во многом иден­тичны проделкам чертей у других народов. Тут налицо их фольклор­ное взаимовлияние.

Самобытным жанром предстают ингушские предания — «шира дув — цараш» (древние повествования). Во-первых, это самые настоящие фольклорные произведения, и тем не менее они претендуют на исто­ризм повествования, на подлинность излагаемого в них. Однако анализ преданий, как отмечено в фольклористике, показывает, что историзм преданий во многом фольклоризированный, нередко надуманный. Но вместе с тем в преданиях находят свое место и подлинные события, и действительно некогда проживавшие личности. Затрагивая вопрос историчности преданий, необходимо руководствоваться тем, что в этом вопросе к каждому преданию необходимо подходить индивидуально. Это необходимо делать потому, что есть предания, содержащие в себе какое-то историческое ядро; есть предания, в которых какое-то истори-

ческое событие (или лицо) нашло лишь опосредованное выражение, а есть предания, которые, хотя, как и все другие, претендуют на истори­ческую подлинность, но, по сути, оказываются произведениями абсо­лютно не историчными, надуманными.

Последующие поколения всегда интересуют вопросы: кто мои пред­ки, чем они знамениты, как раньше люди жили и т. д. Поскольку не было никаких хроник и летописей, все подобные сведения передавались уст­но. При внимательном изучении даже летописи иногда за подлинное событие выдают общеизвестный какой-то фольклорный сюжет (напри­мер, об основании Киева, о подвигах княгини Ольги…), или же умыш­ленно, в угоду какому-то князю, допускают неточности. Что-де в таком случае говорить о произведениях, которые передаются лишь устным путем? Даже изначально правдивое повествование, переходя из уст в уста многих сказителей, в итоге подвергается значительным изменени­ям; ведь каждый из передающих предание что-то ему неугодное может опускать и вместе с тем добавлять то, что, на его взгляд, могло иметь место. В итоге произведение подвергается значительной адаптации и фольклоризируется.

Все вышесказанное необходимо иметь в виду при анализе ингушских преданий. Как бы ни рассуждали об их исторической основе, для нас не­преложным остается тот факт, что мы имеем дело с фольклорными про­изведениями, а значит, и с одной из отраслей ингушской культуры.

В местных преданиях можно выделить такие тематические комплек­сы: этногенетические предания, предания об истории рода и его приме­чательных личностях (чаще — родоначальниках), о дружеских взаимо­отношениях и враждебных столкновениях между соседними народами и между родами, действительных исторических событиях и связанных с ними персонажах; предания, связанные с топонимами и гидронима­ми; о строителях башен, мудрых судьях, охотниках, известных абреках и т. д.

Вопросы происхождения народа и его далеких исторических судеб весьма сложны даже для профессиональных историков, и совершенно невозможно ожидать на них ответы в этногенетических преданиях. Тут любопытство народа в этих вопросах удовлетворяется кем-то и когда-то «выдуманными» произведениями. Так, одно из них гласит, что некогда жили-были три брата Галга, Гурже и Гябарте; от них, соответственно, произошли галгаи (ингуши), грузины и кабардинцы. Появление подоб­ного предания можно объяснить, во-первых, тем, что соседями ингушей еще в позднем Средневековье были с юга грузины, а с севера и запада — кабардинцы, также можно объяснить, во-вторых, тем, что начальные звуки (г, П) имен этих трех мифических братьев несколько сходны по

звучанию. То, что некогда ингуши в этом предании своими братьями, пусть надуманными, обозначили эти два народа, говорит о историче­ски имевшихся тесных и дружеских контактах указанных народов. Вот этот факт и можно признать исторической основой народного произ­ведения.

С принятием ислама в местной среде стали распространяться пре­дания, возводящие общенародного этноарха к арабам. Здесь наглядно видно проявление религиозной идеологии, а она тем самым стремилась в сознании народа утвердить мысль о якобы извечной исламской при­верженности. Конечно же, такие предания никакой исторической осно­вы не имеют. Нужно ли было внедрять в народ подобные предания? Вряд ли. Ведь ингуши сами, добровольно и без всякого принуждения приняли ислам.

Известно, что многие русские княжеские роды, нередко надуман­но, выводили своих родоначальников то от скандинавов, то от других исторически прославившихся народов, тем самым эти роды стремились как-то возвысить себя над другими. Нечто подобное наблюдалось и у ингушей.

По Ч. Ахриеву, пришельцами издалека предстают Кист и Джерахмет. (7, 127-128) По происхождению якобы первый был сирийцем (арабом), а второй персиянином. Ч. Ахриев считает Киста предком родов аула Эрзи и Гвилети, а Джерахмета основателем Джейрахского общества. Вряд ли эти предания историчны. Ведь имя Кист, к примеру, идет от гру­зинского этнонима «кистинцы», ингушам совершенно не известного.

Про Джейрахское же общество, находящееся южнее реки Арамхи, из­вестно, что там, в самом Джейрахе, проживали Цуровы, в близлежащем к нему Пхимате жили Льяновы и Боровы, а в Эзми жили Хаматхановы. К джераховцам относятся и Ахриевы, живущие севернее реки Арамхи. Предание рассказывает:

«Некогда владельцами местности Пхимат и Фуртоуг были три знат­ных брата: Лян, Бор, Оахр. После смерти отца они решили узнать с помощью жеребьевки, кому достанется Фуртоуг. По первому жребию он достался Ляну, но Оахр, который страстно желал там поселиться, оспорил этот жребий. Тогда бросили его во второй раз. Тут он выпал на Бора. И снова Оахр стал доказывать, что жеребьевка была произведена неправильно. Тогда братья Лян и Бор решили: «Раз наш младший брат так крепко желает поселиться в Фуртоуге, отдадим его ему».

В этом предании вполне можно видеть историческую основу, как в каком-то отдаленном родстве этих родов, так и в том, что деление от­цовского наследства могло происходить с помощью жеребьевки.

Немалый интерес представляют предания типа «Гий, Сиккам, Чина — ха». Предание это имеет множество вариантов и во многом, пожалуй, отражает исторические события. По другим вариантам братьев было четверо, и звали их Гий, Циккам, Чинаха и Чоапилг. В кратком изложе­нии предание повествует, что все эти братья были сыновьями полугероя — полуволшебника Маго, якобы пришедшего с востока. Но перейдем к братьям. Оказывается, старший из них, Гий, был человеком гигантского роста и имел неумеренный аппетит — за раз съедал целого быка, по­том заваливался спать на неделю. Хозяйство братьев никак не могло наладиться, и тогда они решили избавиться от прожорливого Гия. Когда после обильного ужина он завалился спать мертвецким сном, братья на­крепко его связали, увезли в Грузию и там продали его. Проснувшегося Гия не могли удержать никакие цепи и ремни. Побежал он к дому. На бегу с одной из дальних гор он крикнул братьям: «Вы у меня получите по заслугам!» Тут Чинаха убежал в Чечню, а Чоапиг в Грузию, Циккам (Сиккам) остался на месте. Далее в предании приводится ранее нигде не зафиксированный один из древних ингушских обычаев:

«Скрутил Гий Сиккама и приготовился убить его. В те времена был обычай: если любая женщина падала на колени и обнимала за ноги мужчину, то он обязан был исполнить любую ее просьбу. Жена Сикка­ма как раз шла мимо с глиняным кувшином на голове. Увидев, что Гий готовится убить ее мужа, она кинулась ему в ноги. Кувшин сдвинулся и угодил своей кромкой в висок женщины. Она тут же скончалась. Гий пожалел эту женщину и ради нее оставил Сиккама в живых, но прика­зал, чтобы жить он обосновался подальше от него!» (18, 340-341)

В прошлом самым центральным и ведущим в горной Ингушетии было общество Галгайче. Центр этого общества составляли башенные крепости Эгикал, Хамхи и Таргим, которые в народе объединенно на­зывали «Кхаькхале» (Три поселения). К ним примыкали также башен­ные аулы: Барах, Евли, Пуй, Кхарт, Дошлакле, Бархан, Хайхар и дру­гие. Сохранились предания, как знаменитые три брата, по старшинству именуемые Эга, Хамхи и Таргим, поделили эту местность и первыми обосновались жить там. Многие десятки ингушских фамилий свою ро­дословную возводят к ним.

tta рубеже столетий

Река Асса в каньоне

О том, что общество Галгайче было знаменито в местной среде и вы­ступало своеобразным гегемоном всего народа, красноречиво говорит хотя бы и тот факт, что именно галгаевцы возглавили процесс пересе­ления на плоскость. Факт этот убедительно доказывает очередной дого­вор равнинных ингушей о верности России, заключенный в 1810 году в Назрани. Под ним стоит 60 подписей ингушей, являющихся выходцами именно из Галгаевского общества.

Немало имеется ингушских преданий о знаменитых личностях про­шлого, возможно, реально существовавщих, таких, как Эбан, Акберг, Мед, Инарки, Сулда-Венаг, Дудар, Замой-Уциг, Мержой Казилг, Шутар, Ча, Чербаж, Мехка, Аьстби, Хьадажкъа, Довтий Хучбар, Агіачий Ярач, Хоаной Хинг, Падакха Дзейт, Чепай Парш. Предания сохранили лишь их имена и некоторые заслуги. Трудно в этих преданиях разобраться, где кончается история и начинается фольклор. Но несомненно одно: на­род наделил этих героев лучшими идеальными чертами, и молодежь

училась на этих образах постигать лучшие качества, присущие людям той поры, ибо эти народные герои помимо мужества и отваги обладали и высокими морально-этическими качествами, выработавшимися в на­роде.

В сказаниях ингушей не могло не отразиться их замечательное ис­кусство возведения башен, храмов, склепов. Среди множества преда­ний, посвященных этой теме, довольно примечательным предстает пре­дание «Ханой Хинг».

«Хано был очень умелый строитель боевых и жилых башен. У него был сын Хинг. Он у своего отца научился мастерству строителя. Строи­ли они как-то одну башню. Когда отец стал укладывать очередной ка­мень, сын сказал:

— Этот камень надо бы положить не так, а эдак. — И он показал отцу, как это надо сделать.

— Ты уже начал учить меня, — сказал отец. — Ты, что же, стал таким искусным мастером?

И тут отец и сын заспорили, кто из них искуснее.

— Хорошо, — сказал отец, — в ауле Ляжги просят воздвигнуть боевую башню. Все, что нужно для этого, они уже подготовили и дают плату в шестьдесят коров. Иди и построй им башню. А я здесь, в Хяни, воз­двигну еще одну боевую башню. Закончим эти башни и посмотрим, кто из нас искуснее.

Пошел Хинг в аул Ляжги. Решил он построить башню лучше всех, что видел до сих пор. Хинг сначала замешивал известь, у реки у него была мельница, которая перемывала камень в песок. В известь он до­бавлял молоко, иногда яйца и пр. Приготовив раствор, он брал его на деревянную лопату, переворачивал ее и носил взад и вперед. Если рас­твор не падал с лопаты, он считался хорошим. Одни из подручных Хин — га тесали камни, другие подвозили их к месту стройки. Он построил боевую башню с двумя сводами.

Когда Хинг ставил завершающий шпилевой камень, его отец Хано, закончив строить свою башню, пришел в Ляжги, чтобы посмотреть на работу сына. Осмотрел он башню и снаружи, и изнутри, проверил рас­твор и крикнул сыну:

— Ты победил меня, и нет мастера лучше тебя». (18, 350-351)

Ханой Хинг был почитаем в народе как любимец верховного бога

Дялы: он опускает на землю золотую цепь и приглашает Ханой Хинга на свой престол («Ыьрши»). Также Хинг славился и как необычайно сильный и ловкий человек. Башня в ауле Ляжги, строителем которой предание называет Хинга, действительно выделяется своим видом и прочностью среди других подобных башен. Из приведенного предания

мы узнаем, что строительное искусство было наследственным, что клад­ка камней, имеющих неправильные формы, была делом непростым. Со­хранилось устойчивое выражение «Кхер кхера бага отташ хила беза», то есть: «Выступы одного камня должны ложиться в выемки другого камня». Как явствует предание, большое внимание строители уделяли приготовлению раствора для каменной кладки, Хингу приписывается строительство башни в ауле Морч. По легенде, он ее построил настоль­ко прочной, что, если бы ее положили и покатили бы под гору, она бы не разрушилась.

У ингушей каменное зодчество достигло большого совершенства. Местные архитектурные памятники и сегодня поражают своим величи­ем. В памяти народа до сих пор остались имена прославленных строите­лей. А у целого рода Барханоевых, например, строительное мастерство считалось их профессией. В горной Ингушетии имеются такие башен­ные сооружения, как Вовнушки, Девичья башня, построенные, на пер­вый взгляд, в совершенно недоступных местах. Строительные предания также не избежали здорового народного юмора. Например, в Оздоевском обществе на труднодоступном месте невдалеке друг от друга строят две башни, которые называются «Шин энгаро яь Палаш» — «Башни, постро­енные двумя женами». О них рассказывают:

«У мужчины было две жены. Как-то он им сказал: «С одной из вас я решил расстаться. Постройте по башне. Та, которая построит башню лучше, останется, а другая уйдет». С большим усердием взялись женщи­ны за строительство. Одна из них делала раствор на кислом молоке, как и положено. Вторая же, решив во что бы то ни стало превзойти соперницу, стала замешивать раствор на цельном молоке. Однако она ошиблась — ее башня была признана хуже той, которую строили на кислом молоке».

Понятно, что это предание совершенно не имеет под собою ника­кой исторической основы. Скорее, тут виден бытовой юмористический анекдот. Обычно такие предания увязываются с давно заброшенными и забытыми башнями. Нередко в прошлом эпидемии холеры, чумы, оспы выкашивали целые роды, а оставшиеся от них обезлюдевшие башни обрастали разного рода юмористическими рассказами или легендами, например, любовная легенда о «Девичьей башне». Интересное любов­ного характера предание, связанное с древним мавзолеем — «Борга — каш», более ста лет назад было записано Б. Далгатом. В сокращенном изложении оно повествует:

«Бексултан Борочан жил в том месте, где теперь находится село Ян — дырское. Он был влюблен в княжну, да и княжна была неравнодушна к нему… Княжна часто выходила на курган («ЙиШй-боарз») и смотрела на Бексултана, а Бексултан на нее, и так они любовались друг другом…

Однажды с той стороны, где жили уздени, вышла шайка разбойников и направилась к Бексултану с целью угнать его скот и лошадей.

Кроме одного разбойника вся шайка была истреблена. Бексултан по­гнался за ним.

Этот последний сказал ему:

— Не гонись за мной! Если получишь рану от пули моего ружья, ты непременно умрешь, потому что ружье мое из ружей «Пяш-ляча».

Но Бексултан сказал:

— Пока не перебью всех, не вернусь домой!

Он не переставал преследовать его. Тогда разбойник выстрелил из ружья и убил Бексултана. Княжна же на том самом месте (около села Яндырского) выстроила существующий и поныне мавзолей «Борга — каш». Когда часовня была готова и тело Бексултана перенесено в нее, княжна поставила рукоять кинжала на грудь Бексултана, а сама налегла на острый конец и таким образом покончила с собой. Тело ее было по­ложено рядом с телом Бексултана». (18, 437-438)

Перед нами очередной пример того, как народный фольклорный вымысел выдается за якобы исторически доподлинно имевшее место событие. Сюжет этого предания существует у многих народов мира, например: «Лейла и Межнун» (арабский, персидский), «Абессалом и Этери» (грузинский), «Шахсенем и Гариб» (азербайджанский), «Тахир и Зухра» (узбекский), «Козы Корпеш и Боян-слу» (казахский) и т. д. На этот сюжет бацбийцем И. Цискаровым было написано произведение «Лозы любви (кистинское предание)». И, наконец, тут можно вспом­нить и средневековый роман «Тристан и Изольда», и трагедию В. Шек­спира «Ромео и Джульетта». Такие сюжеты встречаются у многих наро­дов мира, считаются интернациональными, а фольклористы называют их просто «бродячими сюжетами». Такие международные сюжеты, полюбившиеся многим народам, обычно повествуют об общечеловече­ских ценностях (идеях, образах, нравственных принципах…), близких и понятных человеку любой национальности, расы, религии. В данном случае мы имеем дело с сюжетом, повествующим о любви, которая ока­зывается сильнее смерти.

Наличие подобного сюжета (да и многих других, например, сказоч­ных) и у ингушей является одним из свидетельств того, что они издрев­ле находились в довольно тесном культурном международном содру­жестве.

Своеобразный раздел в преданиях занимают народные тексты, свя­занные с разными топонимами и гидронимами. Так, одним из характер­ных, к примеру, можно признать текст «Байни-Кашете». Это названия двух небольших горных аулов, находящихся по соседству, высоко в го­

рах с южной стороны горы Маьтлоам (Столовая гора). В кратком пере­сказе это предание повествует о следующем.

Жители аула Йоархаче были воинственными и притесняли окрест живущих людей. Как-то они обидели девушку из невдалеке лежащего аула Фалхан. Трое братьев из него Дзарах, Марзбик и Шовхал не на­мерены были далее терпеть этих насильников. Но в открытом бою их одолеть было невозможно, и тогда братья пустились на хитрость. Вы­думав какую-то причину, братья пригласили на пир тех обидчиков. Им в питье подмешали дурман, отчего они впали в беспамятство. Братья уничтожили их всех и восстановили свою честь. Заканчивается преда­ние словами: «Аул, который основали братья на месте аула Иоархаче, стал называться Байни, потому что там погибло много людей. Место, где они были захоронены, назвали Кашете». (18, 364)

В народе это предание сложилось на основе так называемой «на­родной этимологии», когда исключительно на одном созвучии разных слов пытаются связать их по смыслу и из этого делать какие-то выводы, совершенно к науке не относящиеся. Простительно, когда подобным этимологизированием занимаются простые труженики — творцы фоль­клора. Название аула Байни созвучно со словом «байна» — погибшие, а название Кашете совершенно прозрачно и без всякого этимологизи­рования означает «кладбищенское». На самом деле название «Байни» идет от слова «бай» — луг, подтверждением этому служит то, что вокруг аула Байни имеется много покосных мест.

Разные исторические личности, некогда соприкасавшиеся с ингушами, также нашли свое определенное место в преданиях. Царица Тамара в них предстает храброй воительницей, защитницей Грузии. Так, по преданию, персидскому царю, домогавшемуся ее родины и ее самой себе в жены, она гордо ответила, что на этого царя и все его войско она не променяла бы одного своего рядового воина. Имеется предание, которое в духе стихов М. Лермонтова трактует якобы о любви царицы. Не у горцев ли знаменитый поэт заимствовал этот сюжет? Не исключено: ведь сам поэт в поэме «Мцы­ри» говорит, что ему легенду об этом герое рассказал «старик-чеченец, хребтов Казбека бедный уроженец». Проезжая по Военно-Грузинской до­роге, Пушкин, Лермонтов и многие другие вступали в разного рода сно­шения с жителями ингушского аула Гвилети, находящегося прямо под го­рою Казбек. А то, что разные путешествовавшие по Кавказу знаменитости путали названия народностей, было самым обычным для того времени явлением: случалось, что огульно всех горцев называли то черкесами, то лезгинами, а то и просто татарами.

Под именем «Еркал-падчах» в ингушских преданиях встречается гру­зинский царь Ираклий II, в ХУШ веке приложивший немало сил для спасе­ния Грузии от иноземных захватчиков и единения своей страны с великой Россией. Кстати, ингушские предводители военных отрядов часто служи­ли в армии Ираклия II и получали от него жалованье.

Жестким завоевателем предстает персонаж местных преданий Астагіа Темаркъ — Хромой Тимур, которого еще называют то Тамерланом, то Же­лезным (Тимур, Темир — железо) Хромцом:

«Имеются исторические параллели и к такому эпизоду из одного предания о Тимуре: будто бы он для своего отдыха заставил воздвиг­нуть башню из срубленных голов семидесяти тысяч пленных. Этот фольклорный мотив может восходить к историческим известиям. Так, первые монгольские завоеватели воздвигли такое устрашающее со­оружение где-то в Средней Азии, а в одном из горных районов Даге­стана Тимуровы воины сложили холм из убитых людей, и это нагнало большой страх на окрестных жителей, что стало известным и вайна — хам». (44, 49)

Тот же источник о так называемых «Тимуровых рвах» сообщает:

«В исторических хрониках довольно часто, и именно примени­тельно к Тимуру, сообщается, что вокруг своего лагеря, или же между своим войском и войском Тохтамыша, Тимур заставлял воинов рыть рвы». (44, 48)

Образ Тимура проник даже в ингушский нартский эпос. В записи, произведенной еще во второй половине XIX века, народ своего люби­мого нартского предводителя Сеска Солсу сближает с Тамерланом.

Далеким глухим отзвуком отразился в ингушском фольклоре и истори­ческий Нагай, один из виднейших князей Золотой Орды и основатель так называемой Ногайской орды. Этот исторический персонаж в свое время, видимо, имел какое-то соприкосновение с народами Кавказа, скорее всего, в качестве завоевателя. В ингушских сказках он уподобляется живущему где-то в отдалении жестокому великану. У него голова — что пивной котел, от его крика и посвиста с неба падают птицы, звери прячутся глубоко в норы. Никому не дает он прохода. Из убитых им людей он воздвиг три холма, видимых издали. В нартских сказаниях он уничтожает целые се­ления, на телах загубленных людей устраивает себе ложе. (5, 158) Вполне естественно, что нартские герои или герои волшебных сказок, вступив в жестокое сражение, убивают этого врага. Тут, по всей видимости, отрази­лась борьба против монголо-татарских завоевателей. Исследователи исто — ризованных фольклорных произведений приходят к вполне приемлемому выводу:

«В историческом фольклоре довольно незначительно представлены конкретные исторические события, факты. Здесь историческое предста­ет лишь в опосредованном виде через призму фольклорного освещения. В историзованных произведениях более или менее наглядно предстают основные вехи в исторической жизни народа, например, такие, как: рас­селение племен, взаимосвязи народов, основание поселений, освоение равнинных земель, процесс феодализации, стремление племен к консоли­дации в единую народность, борьба за независимость и т. д.». (44, 123-124)

Сказки учеными-фольклористами признаются как вечный и самый интернациональный жанр. Народ вкладывает в них свою вековую му­дрость, доброту, ум, смекалку, талант, милосердие и оптимизм. Читая сказки разных народов (от Индии через Кавказ в Россию и Европу), мы обнаруживаем много общих для всех сюжетов и образов. К при­меру, ингушский сказочный герой Овдилг (Дурачок) по характеру и поступкам — чисто местный персонаж, и в то же время он, подобно русскому Иванушке-дурачку, первоначально предстает всеми осмеи­ваемым никчемным и ленивым героем, но с помощью чудесных коней, оружия, предметов и волшебных помощников он преображается, ста­новится прекрасным юношей и царским (или княжеским) зятем. Корни ингушских волшебных сказок уводят нас в далекую глубь веков. Следы тотемизма и анимизма видны в образах таких героев, как, например, Мальчик в свиной шкуре, который умеет становиться то человеком, то принимать облик животного. Небесную космическую мифологию мож-

но видеть и в таких добрых помощниках сказочного героя, как Малх — кЫнт — Солнечный молодец, Бета-^ант — Лунный молодец, Седкъий — к1ант — Звездный молодец. То же самое относится и к чудесным коням белой, красной и черной масти, олицетворяющим собою «белый» день, «красные» утреннюю и вечернюю зори и «черную» ночь. Мраком ми­фологии овеяны и подземные миры, куда попадает герой, откуда он воз­носится на могучем орле. Развиты в волшебных сказках и мотивы обо­ротня. Так, герой может превращаться в животное, в растение и даже в неодушевленный предмет. Много в волшебных сказках чудесных пред­метов, начиная от летающих бурок и кончая шапкой-невидимкой. Через Ингушетию пролегали два важных прохода между Северным Кавказом и Закавказьем по ущельям рек Терека и Ассы. Причем когда один из проходов бывал кем-нибудь заблокирован, то разные торговцы, послы, путешественники могли воспользоваться другим проходом. Эти охра­няемые местными жителями караванные пути давали большие возмож­ности для горцев налаживать разного рода связи, в их числе и фоль­клорные, с другими, даже отдельно живущими народами. Известно, что на караванной тропе, проходившей через Ассинское ущелье, вблизи аула Эгикал проезжавшие торговцы устраивали привал и, заодно, базар,

который назывался «базар шайтана» («шайгїа базар»). Общаясь таким и разного рода другими путями (взаимные миграции, аталычество, по­братимство…), местные жители передавали свои и перенимали чужие фольклорные произведения, какие-то верования. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в ингушском сказочном эпосе много сюжетов, героев, верований и прочего, роднящего его с фольклорными достиже­ниями других народов.

Определенный слой в ингушских, как и в сказках других народов, занимают так называемые бытовые сказки. В них нет тех чудес и того волшебства, которые имеются в героико-волшебных сказках. Здесь ге­роями являются самые обыкновенные люди и происходят между ними также самые обыкновенные житейские события. Обычным героем этих сказок является представитель социальных низов, умом и хитростью отстаивающий себя. Этот герой у ингушей называется Цагеном. Его двойником является герой восточных сказок Мулла Насреддин. У че­ченцев известно его имя Молл Несарт, но оно почему-то неизвестно ингушам. Почему это так и почему этот хитрец и балагур у ингушей назван именно Цагеном, никто из ученых пока не дал вразумительного ответа. Поскольку этот весельчак, а иногда и проказник довольно хоро­шо известен, нет смысла останавливаться на многочисленных сюжетах этих бытовых сказок. О популярности в народе образа Цагена говорит хотя бы и такая поговорка: «Если кто-то произносит имя Цагена хотя бы раз, то другие повторяют это имя десять раз» («Цагена цШ цкъа яьккха — ча, иттаза йоаккхаш хул»). Смысл этой поговорки довольно прозрачен: если среди людей кто-то рассказал про одну проделку Цагена, тут же о нем другие расскажут еще с десяток сюжетов. Нелишне будет привести хотя бы один из них:

«Цаген занял у богача деньги. Прошли все сроки возврата долга, а Цаген всячески избегал встреч с богачом, поскольку расплатиться ему было нечем. Все же богач сумел подкараулить Цагена и начал его сты­дить, приговаривая:

— Когда же ты вернешь мне долг?

Цаген стал его увещевать:

— Не волнуйся, дорогой, обязательно верну тебе твой долг. Вот толь­ко осенью горцы погонят свои овечьи стада на равнину, тогда овцы, задевая боками мой плетень, оставят на нем пучки шерсти, мы шерсть соберем, очистим от колючек, промоем, расчешем на гребне, напрядем нитей, сделаем из них теплые носки, продадим их на базаре, выручим деньги и вернем твой долг.

Богач, поняв, что ему не видать своего долга, рассмеялся. И тут Ца­ген ему сказал:

— И я бы на твоем месте рассмеялся, видя на ладони сверкающие монеты твоего долга». Развит у ингушей и так называемый цикл животного эпоса, проще говоря, сказок о животных. Хотя главными действующими героями здесь предстают животные, но на самом деле они не что иное, как ал­легорические типы людей: жадных (волк), хитрых (лиса), трусливых (заяц), трудолюбивых (муравей), ленивых (лягушка), глупых (осел), царствующих (лев, орел) и т. д. В поэтической обработке все эти сказ­ки о животных предстают литературным басенным жанром, который восходит своими корнями к Эзопу. Приведем одну из местных ска­зок: «Встретились пророк Сулейман и муравей. Пророк взял его на руки и, разглядев, спросил: — Чудное ты создание. Почему у тебя такая большая голова? — Голова большая, потому что в ней много мозгов. — А вот низ у тебя слишком толстый. — Благородный человек не уводит свои разговоры ниже пояса. — Талия у тебя очень тонкая. — Это признак моего благородства и воздержанности. — Воздерживаясь, сколько пищи ты съедаешь за год? — Мне достаточно одного кукурузного зернышка. — А я это проверю, — сказавши, пророк посадил муравья в коробку и закинул в нее кукурузное зернышко. Прошел год. Пророк и забыл о муравье. Прошло еще полгода, и тут, вспомнив о нем, пророк сказал, чтоб из коробочки выкинули мертвого муравья. Каково же было удивление всех присутствующих, когда в коробочке они увидели живого и здорового муравья, да к тому же и находящуюся при нем половинку кукурузного зернышка. Удивленный пророк спросил: — Ты же говорил, что одного зернышка тебе хватает всего на один год, а прошло уже полтора года, а съедена всего половина зернышка. Как это понимать? Муравей с достоинством ответил: — Я предполагал, что такой, как ты, недалекий человек, сажающий муравьев в ящик, вполне может забыть о моем существовании, и по­тому экономно ел это зернышко». Мораль сей народной «басни» очевидна. Обычно ее могут приве­сти в двух случаях: когда хотят сказать, что человек должен быть эко­номным или же не должен задавать глупые вопросы.

По своей сути фольклор любого народа — это мощнейшее средство эт — нопедагогики. В любой сказке добро побеждает зло. Сказания и предания создают героические и благородные образы, становящиеся идеальными для подражания. Лаконичными по форме и емкими по содержанию пред­стают веками отшлифованные пословицы и поговорки. К ним приближа­ются притчи — короткие нравоучительные рассказы, которые часто, как и сказки о животных, весьма близки к басенному жанру. Интересующиеся ими могут обратиться к фольклорному сборнику «Мудрые наставления на­ших предков (из ингушского фольклора)». (25) В нем имеется более двух тысяч пословиц и поговорок, сто семьдесят одна притча и более ста зага­док. Пересказывать притчи не имеет смысла, их нужно просто читать или слушать, ибо они сами за себя говорят красноречивее всего. Приведем для примера одну из них: «Как-то отправились в путь трое мужчин. Повстречали они некоего старого мудреца. Разговорились, и мудрец спросил их: — Каким ремеслом или умением обладает каждый из вас? — Я храбрец и опытный воин, — ответил один. — А я умелый торговец, — сказал второй. — Ну а я, по бедности своей, работаю то в поле, то во дворе, пасу скот, так и живу своими трудами, — ответил третий. — Вот ты-то важнее и нужнее всех, — сказал мудрец третьему и до­бавил: — Храбрый воин, конечно же, нужен, но изредка; торговля — дело тоже нужное, но ненадежное, ибо или ты кого-то перехитришь, или тебя обойдут; а трудовой человек нужен всегда и всем. Даже тот же воин и тот

же торговец могут существовать только благодаря таким, как ты». (25, 280)

Определенно можно сказать, что подобную притчу мог когда-то сочи­нить именно человек, живущий не только сам плодами своего труда, а и кормящий и одевающий всех тех, кто не занят каким-либо трудом, произ­водящим материальные блага. Но зато героическое сказание мог сочинить и исполнять именно воин, защитник отечества. Плутовские, юмористи­ческие рассказы балагуров и пройдох были популярными в торгашеской среде. Как видим, фольклор, являясь достоянием всего народа, имел и свои некоторые сословные особенности.

Вероучители также не могли не воспользоваться таким мощным сред­ством воздействия на людей, как притча. Тут уместно будет обратиться к теме паломничества в Мекку. Это один из пяти постулатов, обязательных для правоверного мусульманина, правда, если он для этого имеет необхо­димые физические и материальные возможности. Собирающийся идти на это паломничество обязан совершить его только с помощью праведным путем добытых средств. При этом он обязан расплатиться со всеми дол­гами, добиться прощения за старые обиды т. д. Не зря говорится, что не всякий, кто совершил это паломничество, удостаивается почетного сана «хаджи». В связи с этим весьма интересна нижеприводимая притча:

«Раньше, когда совершали паломничество, хадж в Мекку (на лошадях и пешком), двое наших паломников отправились к этому святому месту. Да­леко они ушли от родного дома. До Мекки им оставалось несколько дней пути, когда они проходили через некое тамошнее село. В это время была неслыханная засуха, и в том селе люди гибли от голода. Наши паломники видели опухших от голода людей, детей и женщин, просящих милостыню. Паломники обычно имели с собою сбережения. Один их этих богомольцев сказал:

— Жаль гибнущих людей, надо нам на свои деньги купить им запас еды и тем самым спасти от голодной смерти.

— Ничего не выйдет, — ответил второй, — если тебя послушаться, то нам придется прервать свой путь.

Расстались паломники. Один из них, оставив себе денег ровно столько, чтобы добраться до дома, все остальные раздал голодающим и, прервав паломничество, вернулся домой. Другой дошел до Мекки, затем вернулся домой и стал носить на голове белую чалму, положенную сану хаджи.

Когда эти двое уже встретились на родной земле, к ним подошел ангел Джабраил в облике старца: «Ты не дал подаяния людям, гибнущим от го­лода, а пошел мимо них в Мекку; хотя и дошел до нее, ты не приобрел сана хаджи и поэтому сними с себя чалму, — сказал он одному. Потом обратился к другому: — Хотя ты и вышел в путь, намереваясь дойти до Мекки, но ты

его прервал, чтобы спасти людей от голода. Ты милосердный человек. Вот ты есть истинный хаджа и удостаиваешься этого сана. Надень на себя чал­му». (25, 295-296)

В исламе большое значение придается милосердию. Как говорят, чело­век не имеет права ложиться спать, поужинав, зная, что сосед ляжет спать голодным. Правоверный обязан был отдавать мечети десятую часть своего дохода. Этот сбор частично шел на нужды мечети, но большая его часть была предназначена для поддержания бедных, сирот, одиноких — то есть представителей социальных низов. В приведенной притче столкнулись по­стулат, предписывающий паломничество в Мекку, и милосердие, которое правоверный обязан проявлять всегда. Из этого сопоставления более глав­ным и более обязательным оказывается второе. Коллизия, имеющая место в приведенной притче, приобретает наибольшую остроту, если учесть, что она была создана в те времена, когда паломничество с большими трудами и опасностями совершалось в течение длительного времени и нередко пе­шим ходом. Не было сегодняшних условий, когда этот путь можно совер­шить за несколько часов в комфортабельном лайнере.

На стыке ХГХ и ХХ веков ингушский фольклор, в широком понимании этого термина, бытовал самым активным образом и являлся значительной частью духовной культуры народа. Где-то с середины XX века началось постепенное затухание фольклорных традиций. На сегодняшний день этот процесс стал необратимым. Мощные средства профессионального искусства стали оттеснять фольклор на второй план. Но зато сегодня он приобрел новую форму своего существования и теперь активнее бытует в разного рода публикациях, научных трудах, сборниках, антологиях и др. Конечно, тут уже нет живого и непосредственного общения со сказителем, но и в печатной форме фольклор по-прежнему волнует нас, многому учит и доставляет истинное эстетическое наслаждение.

[1]Монография Е. И.Крупнова «Средневековая Ингушетия» была издана в Москве в 1971 г. и переиздана в Ингушетии в 2007 г.

[2]Малсаг Уцигович Долгиев, российский офицер, и его сподвижники были убиты, когда они ехали на мирные переговоры, чтобы прекратить затянувшуюся кровавую войну. Эта личность в ингушской среде пользуется большой популярностью. С нею связано немало преданий, повествующих о благородстве и мужестве. Умарий Элла был благородным и мужественным человеком, активным борцом против самодержавия, а затем (в середине Х! Х века) эмигрировал в Турцию.