«Так же, как и при жизни, человеку нужно счастье и при его кончине» («Вахара сана валара а ираз эш сага»), отмечает одна из пословиц. К смерти в народе относятся как к неизбежности. Драматизируя ее, люди не делали из нее большой трагедии. Говорили: «Сгорели дрова, пепел остался; умер человек, его дела остались» («Дахча даьгача, йокъ юс; саг клелхача, цун гїулакхаш дус»). Пожалуй, наибольшее значение в народе придавали тому следу, который человек оставлял после себя. Подобно многим народам, и ингуши верят в предначертание судьбы. «Так было на роду написано», — говорили они. По представлениям ингушей, было два вида смерти: «сладкая» смерть («мерза! оажал») и «жестокая» смерть («къиза! оажал»). «Сладкой» считалась смерть, когда человек,
достойно прожив свое время, отходил в другой мир в кругу своих близких. «Жестокой» обычно являлась смерть насильственная, влекущая за собою несчастье и вражду.
Понятие о смерти и связанных с нею ритуалах осмысливалось и проводилось согласно религиозным канонам, которые существовали на момент кончины человека. Обращаясь к реалиям конца XIX и начала ХХ веков, вновь отметим, что это было время, когда еще не все наследие исконной ингушской религии изжито и еще не все из ислама приобрело ортодоксальные формы.
Подобно многим древним народам ингуши некогда представляли себе мир, имеющим дуальную природу: мир живых и мир мертвых. «Солнечный мир» («маьлха дуне») — так назывался первый из них. Это в целом мир хороший. В нем человек рождается и живет. В этом мире ярко светит солнце, все живет и расцветает. Разумеется, что мир этот находится на твердой земной почве. Противоположный мир находится под землею. Называется этот мир «1ел». Он во многом копирует «солнечный мир», но копия эта слабая и негативная. К примеру, пройдя свой дневной путь, солнце ночью идет над миром мертвых, но идет тут оно, уже повернувшись затылком и излучая мало тепла. Поэтому этот мир предстает довольно тягостным. Верили, что все умершие в этом мире вновь встречаются в мире подземном, но в целом жизнь у них безрадостная. Довольно мрачное описание этого подземного мира дается в
нартском сказании «Спор, разрешенный в царстве мертвых». Вот отрывок из него:
«В царстве мертвых было темно и холодно. Кругом были слышны лишь причитания мертвых душ. Души старых женщин плакали, вспоминая детей, оставшихся в солнечном мире. Души детей плакали по своим отцам и матерям. Удивленные Бятар и Сеска Солса (герои сказания) внимательно вглядывались в эти души. Одеты они были лишь в саваны. Большинство душ были стариков и старух. Души молодых были похожи на чумных людей и людей с увечьями, полученными на войне. Когда соперники двинулись дальше, к ним стали подходить те, кто проклинал Сеска Солсу. Они были без рук, без ног, без голов или с израненными телами. Они наговорили много плохих слов Сеска Солсе. Проклиная, они грозили Сеска Солсе, что после смерти он попадет в их руки и тогда они рассчитаются с ним.
Сеска Солса и Бятар пошли дальше. Теперь к ним стали подходить те, кто хотел поблагодарить Бятара, который при их жизни помогал им, оказывал услуги или встречал добрым словом». (13, 125-126)
Жуткая, мрачная картина… Довольно наглядно видно, что потусторонний мир мыслился как мир воздания человеку по его заслугам: добром за добро и злом за зло. Например, в том мире муж и жена спят, накрывшись заячьей шкурой, им ее хватает, потому что эта супружеская пара в солнечном мире жила в согласии; а вот далее лежит другая пара, накрывшись большой воловьей шкурой, но ее им не хватает и они ссорятся из-за нее, так как в миру они также постоянно ссорились. Невдалеке сидит женщина, и змея присосалась к ее языку, — оказывается, в миру женщина занималась сплетнями и наветами.
В то время понятие о рае и аде, в нашем сегодняшнем понимании, отсутствовало. Их функции осуществлялись в одном и том же подземном мире.
Вполне понятно, что человеку той поры был приятен этот мир и у него было неприятие мира подземного. Понятие о смерти мыслилось в то время не как физическая кончина человека, а как вполне естественный переход человека из одного мира в другой. «Жить тяжело так же, как и умирать» («Вала санна хала да ваха а»), — говорится в пословице. Если человек при смерти временами впадал в беспамятство и вновь приходил в себя, то присутствующие, считая, что он тем самым то уходит в подземный мир, то вновь возвращается в мир солнечный, даже начинали досаждать умирающему вопросами: «Что он успел увидеть в том мире?»
Вера в реальность перехода человека из верхнего мира в мир нижний была настолько сильна, что умершему посвящали коня (забрасывали в
склеп его отрезанное ухо), в склеп также забрасывали отрезанную косу жены умершего. Иногда доходило до курьезов: могли сосватать умерших в безбрачии юношу и девушку, веря, что в мире мертвых («эл») они станут мужем и женою.
Все приведенные факты еще раз убедительно доказывают: по верованиям тех времен, человек не прекращал свое существование, а просто менял жительство, переходя из солнечного мира в мир мрака, холода и лишений. Именно поэтому люди обращались к покойнику как к живому. По их понятиям, покойник, никак не реагируя на присутствующих, тем не менее слышит все, о чем они говорят. Значит, необходимо было высказать покойнику свое сожаление по поводу его перехода в худший мир, пожаловаться ему и на свою нелегкую судьбу, заодно можно было и попросить его, допустим, что-то сказать (передать) ранее умершим. Всем этим объясняется генезис плачей и причитаний, сохранившихся в народе вплоть до недавних дней, а в описываемое время они бытовали самым активным образом. Первым о похоронах и поминальном обряде у ингушей в 1868 году отозвался Чах Ахриев. Особое внимание им отводится поведению женщин на похоронах. Приходящие обычно группами женщины, при приближении к дому покойника, начинают
|
Накир Озиев. Похоронный обряд |
|
причитать: «При этом одна из них плачет вроде запевалы, приговаривая слова, относящиеся к умершему, и ударяя себя в лицо то одним, то другим кулаком. Как только она перестает плакать, остальные женщины, которые шли и слушали ее молча, начинают рыдать все сразу, в один голос». Пришедшую группу женщин встречает группа женщин со стороны покойника. Во дворе лежит постель, на которой сложена одежда умершего. Одна из встречающих женщин «исчисляет при плаче все те доблести, какими отличался покойник, называя его по имени, какие он мудрые планы задумывал. Но, увы! Ранняя смерть помешала ему выполнить их и прочее, прочее. Она протягивает каждое слово, и при произношении его, она и все остальные женщины ударяют себя кулаками в грудь, восклицая все вместе: «Вададай!». Некоторые из них в это время царапают себе лицо». (7, 5) Зафиксировать плачи и причитания нелегко, ибо делать это непосредственно на похоронах кощунственно, а плакать уже не на похоронах — плохой знак, ибо тем самым, по магическим представлениям той поры, можно накликать смерть. И все же некоторые плачи удалось зафиксировать. Впервые, еще в 1902 году, Магомету Джабагиеву удалось записать «Плач сестры». Он настолько выразителен, что достоин приведения его в полном виде: «О несчастная сестра! Не видеть тебе больше брата, въезжающего во двор! Не любоваться тебе на брата, джигитующего на широком дворе! Не услышишь гула его скачущего коня. Полное блюдо и пьяный бокал, что ставил ты перед своими дорогими князьями, перед княжескими узденями, где же они теперь? Стоят в темном углу, опрокинутые. О мать! Не согреться тебе больше, сидя у огня, который разведет тебе твой сын. О мать! Не лечь тебе в мягкую постель, которую, мечтала ты, постелет тебе твоя невестка. Горячие угли, которые ты сам «аьшкалом» (род кочерги) сложил и пеплом покрыл, стоят еще не — размешанные, — о брат, как размешать мне их теперь? Дверь, которую ты закрыл, завязав ее конопляным шнуром, стоит еще не открытая, — о брат, как открыть мне ее теперь? «Я дам вам случай веселиться на свадьбе с зурною и барабаном», — говорил ты нам. Вот какую готовил ты нам свадьбу! «Я положу вам на круглые колени дорогие подарки», — говорил ты. Вот какие ты готовил нам подарки! Как после свадьбы с зурною и барабаном должны мы сидеть теперь? Как после подарков на круглые колени должны мы сидеть теперь? Когда же, у кого отец родился счастливым, у кого мать рожала благополучно, станут делить, бросая жребий, твое золоченое оружие? О несчастная мать, как станешь ты смотреть на это?» (2, 328) |
|
М. Джабагиев изложил этот плач в переводе в прозаической форме. На самом деле все плачи исполняются в поэтической форме — в форме речитатива. Такая форма изложения оказывает наиболее сильное воздействие на слушателя. В этой песне свое горе изливает сестра. У ингушей говорят, что из всех родственников, включая отца, мать и братьев, сестра по отношению к брату является самой жалостливой. Имеется даже специальная легенда, посвященная этой теме. (5, 298) Главным защитником сестры, ее опорой являлся, прежде всего, брат, и потому понятно то неизбывное горе, которое изливает девушка в этом причитании. Особенно большим несчастьем считалось, если умирал мужчина, не оставив после себя мужского потомства. Содержание всех плачей варьируется сообразно с тем, кто плачет. Единого для всех случаев «кодифицированного» плача не существует. Плачи весьма вариативны. Каждый из них — отдельное законченное произведение. Для плачущей женщины имеется большой простор для импровизации. Вместе с тем в плачах немало устойчивых фразеологизмов, идиом, поэтических клише. Основная форма плача — непосредственное обращение к покойнику, ибо он должен слышать слова утешения, выражения скорби, пожеланий и т. д. Но иногда в плаче могут в форме диалога участвовать и несколько женщин. Так, в «Плаче по покойнику его жены-вдовы и племянницы» попеременно, обращаясь то к покойнику, то друг к другу, плачут две женщины, затем, как |
бы давая ответ им, плачет некая старуха, пытающаяся утешить их. Все это напоминает небольшой драматический спектакль у постели покойного, в котором участвует несколько женщин. Профессиональных плакальщиц у ингушей не было, но были женщины, про которых говорили: «Она умеет хорошо плакать» («дика елха ховш саг я»); такие всегда бывали желанными на похоронах. В целом же прежде любая ингушка должна была умело плакать на похоронах, и это было одним из ее достоинств. Довольно продолжительно и поэтично должны были плакать женщины близкого родственного круга. Более отдаленные родственницы обязаны были быть более сдержанными в своих эмоциях.
Если какая-то из женщин произносила довольно продолжительный плач, она после каждого отрезка (фразы) делала небольшую паузу, которую восполняли все присутствующие женщины. Поплакав и попричи — тав, женщины на время успокаивались, но вот к ним являлась с плачем новая группа женщин, которую также встречали плачем. Все повторялось вновь.
Своеобразен «Плач дочери по смерти отца». В нем девушка попеременно обращается то к умершему отцу, то к брату, сестре и ко всем присутствующим. Поскольку этот плач-песня переведен близко к содержанию и поэтическому исполнению, приведем его в качестве одного из образцов народного поэтического искусства. Эта песня без всяких комментариев дает наглядное представление о жанре плачей:
«О вы, которых Бог не довел бы до плача,
Да не дал бы Всевышний вам плакать!
Плача, скажите нашему доброму отцу:
«Ушел ты, по миру пустив обездоленных сирот!»
О-о наш добрый и мягкий отец,
О-о наш добрый и мягкий отец!
Душа переворачивается, когда глянем На постель, на которой ты принял Мучительную смерть.
Да умерла бы вместо тебя тебе рожденная!
«По миру пустив наших бедных сирот,
Пришел я к тебе», — на том свете скажи Нашей доброй и мягкой матери.
О дорогой и нами любимый отец!
Когда лежал ты на смертной постели,
Тогда думал ли ты о том,
Как будут жить оставшиеся после тебя?
О дорогой и нами любимый отец,
О чем мы должны говорить и просить,
Хотел бы ты знать, оставляя нас плакать?
О единственный всем нам отец!
Да умерла бы вместо тебя тебе рожденная!
(Обращаясь к сестре)
Да умри вместо тебя сестра моя,
Матерью нашей рожденная, в поисках лекарств Сколь ни суетились и бегали мы все,
Отвернувшись от нас, ушел с наших глаз Добрый и мягкий отец наш,
Да умерла б вместо тебя сестра твоя!
(Обращаясь к брату)
Да будет вместо тебя в отчаянии сестра твоя,
Матерью нашей рожденный, там вдали Чуешь ли ты идущую к тебе холодную весть?
Да умрет вместо тебя любящая сестра твоя.
О, сколь тягостной будет тебе эта ночь,
Да умрет вместо тебя сестра твоя!
Когда ты получишь белую бумагу,
Хватит ли у тебя сил сдерживать себя?
Да умрет вместо тебя сестра твоя!
Тебя, несчастного, далеко судьба забросила Во вражью ту сторону, чтоб мне умереть за тебя!
Далека эта дорога к тебе, и когда холодная весть О кончине нашего доброго и мягкого отца Достигнет тебя, хватит ли сил у тебя сдержаться?
Да умрет вместо тебя сестра твоя!
(Обращаясь ко всем)
Пусть Всевышний не заставит всех вас плакать,
Пусть Всевышний не заставит всех вас причитать.
Уходящему от нас доброму, мягкому нашему отцу Пожелайте милости от Бога и благословения В этот смертный последний день его жизни,
Уходящему от нас доброму, мягкому нашему отцу Пожелайте милости от Бога и благословения В этот первый день, в который он упокоится в могиле.
Скажите же нашему доброму, мягкому отцу:
«Да благословит Бог место твоего пришествия!» (2, 230-331) Большое, неизбывное горе выражено в этом плаче. Из него мы узнаем, что у двух сестер некогда умерла мать, а теперь следом за нею ушел и отец. У бедных сирот остался один-единственный брат, да и тот за что-то осужден и находится в отдаленных местах. Девушка держится мужественно; больше, чем свое собственное горе, ее больше беспокоит судьба брата. И в то же время она находит в себе мужество поблагодарить пришедших на похороны, желая им: «Пусть Всевышний не заставит всех вас плакать!»
Еще вплоть до конца XIX века в горах сохранялся обычай делать по умершему пышные поминки. Считалось, что все съеденное и все выпитое на них каким-то чудесным образом пойдет в жертву умершему. Обычно поминки длились в течение трех дней. Резалось много скота, изготавливалось много напитков. Непременно устраивались скачки — самый любимый вид общенародного развлечения. Еще с ночи отобранных для скачек коней отводили в дальний аул, и осуществлялся строгий присмотр за ними. Утром пускали коней вскачь. При большом стечении пирующего народа ответственные за скачки старики определяли победителей. Обычно им по степени убываемо — сти раздавали праздничную одежду умершего: черкеску, бешмет и прочее. Проводились соревнования по стрельбе в цель. Борец у ингушей назывался «бугіа», то же, что и русское «бугай», — тюркизм. Устраивалась борьба этих бугаев-борцов. В отдаленные времена на таких поминках покойник сидел за своим столом и созерцал все, что оставшиеся живые устраивали в его честь. Позднее поминки устраивались после того, как покойник будет положен в родовой склеп. К концу XIX века позиции ислама настолько усилились, что эти поминки были заменены исламским жертвоприношением — «саПа».
Говоря о плачах, совершенно не были упомянуты мужчины, и это справедливо. Плачи у ингушей — чисто женский жанр. Женщины могут плакать, причитать, доводить себя до исступления. Все это строжайше запрещено ингушскому мужчине. Плачущий мужчина — это позор. Мужчина не имеет права показывать свою слабость. Он должен быть невозмутимым, всем своим видом показывать свой стоицизм, свою крепость духа. По случаю смерти ингушским мужчинам запрещалось одеваться неряшливо, отпускать бороду, если он ее до этого брил. Лишь во второй половине ХХ века откуда-то взялась мода отпускать бороду, правда, не у всех. Н. Яковлев зафиксировал следующее наблюдение:
«С вестью о смерти немедленно рассылаются по всем селениям всадники-вестовые, где есть однофамильцы умершего. Не известить о смерти родственника, значит, нанести ему кровную обиду. Получив такое извещение, мужчина-родственник спешит верхом на похороны.
|
Односельчане — родственники умершего сообща едут в лес и привозят в его дом несколько возов дров для приготовления поминального угощения. Хоронится умерший без гроба, в саване, по обычному мусульманскому обряду… После того как предадут тело покойника земле, устраивается поминальное угощение, в котором участвуют все приглашенные родственники. По окончании поминок родня собирает деньги в пользу семьи умершего; этих денег часто бывает достаточно, чтобы окупить расходы по похоронам». (37, 233) За какие-то полсотни лет в погребальном обряде ингушей произошли разительные перемены. Частично еще в горах сохранившиеся древние обряды в начале ХХ века сменились повсеместно исламским обрядом захоронения. И все же плачи — наследие доисламских времен — сохранялись довольно долго, несмотря на строжайшие запреты ислама. Ведь по мусульманским понятиям, как известно, умерший попадает в рай или ад, и если плакать по умершему, это означает, что он вел неправильную жизнь и потому ему уготован ад. Долгие десятилетия отдельные священослужители в нарушение запретов, войдя в круг плачущих женщин, начинали их укорять в анти — исламском поведении. Женщины замолкали, но стоило проповеднику уйти, как они вновь изливали свое горе в поэтически окрашенных плачах. Одно время даже смирились было со столь стоическим сохранением этого древнего женского обычая, и все же уже к концу ушедшего ХХ века песни-плачи были окончательно выведены из обихода, как и многое другое из наследия древней культуры. Теперь женщины, собравшись в кружок, просто слезно плачут, без всяких песенных излияний. Смена языческой религии (у ингушей — с примесью христианства) религией монотеистической признается фактом положительным. Но смена религий, естественно, имеет и свои издержки. Например, крещение Руси имело своим последствием нещадную борьбу с различного рода древними праздниками и обрядами. Нечто подобное произошло и в Ингушетии. Ушло в безвозвратное прошлое многое из ее традиционной культуры. Но в описываемое время рубежа XIX — ХХ веков еще довольно активно бытовали музыкальная и вокальная культуры. Бытовали тогда, бытуют и сейчас, но уже не столь активно, прикладное искусство, народная хореография, искусство слова — фольклор. |
|
> |
|
Прикладное искусство естные орнаменты своими корнями уходят в знамени- исхождения. Все эти орнаменты обычны для дверях, окнах, столах и стульях. Если изготовле- ние безворсовых аппликативных ковров было при- |
