Календарь

Календарная обрядовая поэзия присутствует у всех, кто ведет осед­лый и земледельческий образ жизни. В частности, это характерно и для ингушей. Хозяйственные нужды обусловливали наличие календаря, который помогал бы узнавать, когда надо приступать к тем или иным видам хозяйственных работ. Наши древние предки умели определять время зимнего и летнего солнцестояния, весеннего и осеннего равно­денствия. Некогда счет дней велся по пятидневкам (по числу пальцев рук), от которых на сегодня остались в народе названия второго — втор­ник («шинара»), третьего — среда («кхаьра») и четвертого — четверг («ера») дней пятидневной недели. Затем ее сменила неделя семиднев­ная. Есть сведения, что некогда существовали и большие 15-дневные недели. Всего таких недель в году насчитывалось 24, итого 360 дней. В конце года добавляли одну пятидневку, которая называлась «бож». Та­ким образом, год составлял 365 дней. В любом случае год начинался со дня «рождения» Солнца. В горах на башнях и склепах сохранились вы­битые на камнях штриховые изображения, состоящие из 24 черточек, обозначающих год. Жрецы имели свои особые смотровые места и раз­личного рода метки (стелы, камни), стоявшие вокруг по возвышениям, по которым определялся путь солнца. Таким путем, например, доволь­но четко устанавливали день зимнего солнцестояния, определявшего­ся в три дня. В первый день говорили: «Солнце идет домой» («Малх ц^ боагіа»). В день третий, выхода Солнца, говорили двояко: «Солнце идет из дома» или «Солнце идет из материнского чрева» («Малх ц^ра боагіа» или «Малх наьна керара боагїа»). По сути, это было рождество, сегодня определяемое по григорианскому календарю, и падало оно на 25-26 декабря. В это время ингуши справляли новогодний праздник, который назывался «НоджганцШй», или «НоджоЬ>. В многочисленных древних храмах, разбросанных по всей горной Ингушетии, в предново-

годнюю ночь жглись огни (наследие огнепоклонничества) и произноси­лись молитвы, по окрестностям рассылались дети с извещением о том, что утром начинается Новый год и празднество в его честь. Сохрани­лась новогодняя молитва жреца. Она имеется в единственной записи, и вместе с тем она настолько характерна и содержательна, что достойна того, чтобы ее привести полностью:

«Из чрева вышло, из чрева идет,

Озарились земля и небо.

Золотом блещет сиянием яркий,

Со щедротами идущий,

О-о бог золотой Малх (Солнце)!

Ты приходишь масляным.

Дай целебное, чтоб заразные болезни Нас никогда не постигли бы.

Мирное счастье дай нам.

Пусть в очагах горит наш чистый огонь.

Дай нам согласия во всех делах наших,

Фарал — благодать дай нам всем.

Пусть будет фарал всему растущему,

Пусть будет фарал всему несущемуся,

Пусть тарамы — духи-двойники — Уничтожат грозную заразу,

Погубят злобных це-цалов,

Пусть весна будет благодатью,

Пусть лето будет плодоносным,

Пусть осень будет щедрою.

Не дай нам засухи,

А дождей в меру дай нам.

Пусть родни будет много.

Старшими сказанное да будет Потомками нашими сделано.

У порога всегда пусть посох у нас стоит,

А в красном углу пусть всегда колыбелька стоит.

О-о великий и могучий Дяла,

Фарал — благодать щедро даруй нам!

Этот год сделай мирным для нас.

О-о великий и могучий Дяла!

Слава великому божьему Солнцу!

Все состарившееся пусть исчезнет.

Пусть все родится и молодится!

И вновь пусть все обновляется!

Не скажи, Боже, что скудно мы пришли к тебе,

О-о великий, могучий Дяла!

Ты видишь этих черноголовых, а телом Чистой белой шерстью покрытых овец.

Их привели мы к тебе,

О-о великий, могучий наш Дяла!

Очийта! Аминь, о, Дяла!»

В этой молитве выражены все сокровенные желания мирного зем­ледельца и скотовода, поклоняющегося животворящему Солнцу. Сюда же некогда вплелось и христианское «аминь», которым обычно закан­чивалась молитва. В данном случае в молитве имеется пожелание: «Все состарившееся пусть исчезнет!» Смысл этих слов будет понятен, если вспомнить стародавний обычай выбрасывать из дома все состарившее­ся из одежды, посуды, мебели, а на его место ставить все новое.

Большой интерес новогодний праздник представлял для детей и под­ростков. Они обычно рядились в козлов и группою ходили по дворам. Впереди этой группы обычно шли две девушки, перекинув с плеча на плечо палку, на которой была белая (символ чистоты) материя. Подойдя к очередному двору, группа, мерно постукивая посохами, пела песню благодати «Фар». Вот один из ее вариантов:

«Пусть будет благословенным ваш Новый год!

Пусть ваша жизнь будет счастливой,

Пусть орехи у вас растут крупные,

Пусть скот ваш будет тучным,

Пусть куры несут яйца крупные,

Пусть будет халва ваша сладкой,

Пусть будет у вас много скота,

Пусть ваши пашни будут плодоносными!

Живее, ба-а-ба,

Неси халву, давай оре-е-хи!»

Этот детский обряд во многом был тождественен известным ко­лядкам. И что интересно, этот доисламский обычай не исчез. И теперь дети, но уже не обряжаясь, ходят группами по дворам по окончании исламского поста уразы («мархаш» по-ингушски). Разумеется, и слова теперь произносятся другие, но сама форма этого обряда оказалась до­вольно живучей.

По солнцу и по прилету птиц узнавалось время начала пахоты и сева, определялся период весеннего равноденствия. И тут имели место свои обряды и праздники. Ими сопровождались все летне-осенние ра­боты (сенокос, стрижка овец, уборка урожая…). У ингушей также был двенадцатимесячный отсчет времен года. Сохранились ингушские на-

‘licJ.

— Х.-А. Имагожев. Среднев

невековое Хамхи

звания месяцев, записанные Албастом Тутаевым и Баширом Далгатом. Между этими записями имеются некоторые разночтения. Не останав­ливаясь на них, сначала приведем записи Башира Далгата, учитывая, что по времени они были сделаны ранее А. Тутаева. Приводим названия русских и следом за ними ингушских месяцев, с некоторыми пояснениями, которые были сделаны самим Б. Далгатом: Январь — Наджиганцхой, самый холодный месяц. Февраль — Мархи-бутт, месяц поста (влияние христианства). Март — Бекрик-бутт, кукушкин месяц. Апрель — Тушоли-бутт, назван по празднеству в честь богини Тушо­ли, в это время прилетает удод. Май — Сели-бутт, месяц бога грома и молнии. Июнь — Мангал-бутт, месяц покосов. Июль — Маьтцели-бутт, назван по празднеству в честь божества. Август — Маьткали-бутт, назван по празднеству в честь божества. Сентябрь — Тау-бутт, месяц отавы, или второй травы после покоса. Октябрь — Ардари-бутт, месяц молотьбы. Ноябрь — Орхи-бутт, в этот месяц баранов пускают к овцам. Декабрь — Огой-бутт, в декабре откармливают скот и начинают его резать. (42, 60)

Приводим теперь перечень ингушских месяцев, составленный А. Ту­таевым: Январь — Агой бутт. Февраль — Аьккхий махкий бутт. Март — ПалПай мархий бутт. Апрель — Тушоли бутт. Май — Бекарга бутт. Июнь — Этинга бутт. Июль — Ма-ы бутт. Август — Сели бутт. Сентябрь — Миха бутт. Октябрь — Ори бутт. Ноябрь — Чилла бутт. Декабрь — Ножганцев бутт. (42, 59) Пожалуй, перечень месяцев, приведенный А. Тутаевым, зафиксиро­ван более верно. Месяц по-ингушски называется «бутт», и название это напрямую восходит к названию нашего ночного светила «бутт». Кстати, у многих народов, например, у русских, название небесного месяца и календар­ного месяца одно и то же — «месяц». Во всем этом видны рудименты тех времен, когда первоначально существовал лунный календарь. Он был довольно легким и доступным, соизмерялся с лунными фазами, которые визуально короче солнечных дней на одиннадцать, и потому он не соизмерялся с циклом хозяйственных работ, напрямую связан­ных с движением солнца. Ингуши, как и многие земледельческие на­роды, давно стали применять в своей житейской практике солнечный календарь. К описываемому нами периоду рубежа XIX — ХХ веков от лунного календаря у ингушей осталось только название «бутт» (Луна, календарный месяц), во всем остальном применялся исключительно солнечный календарь. Но с внедрением в жизнь ислама вновь воз­никла идея введения лунного календаря. Попытки его применения оказались безуспешными — земледелец не мог им руководствоваться в своей хозяйственной деятельности. Арабским лунным календарем продолжают руководствоваться священнослужители, которые по это­му календарю определяют время проведения религиозных праздни­ков, обрядов. У ингушей существовали и более упрощенные названия месяцев. Так, например, про весенние месяцы они говорили так: Месяц начала весны («Баьсти йолаю бутт»), Месяц середины весны («Б^ьстан юкъе — ра бутт»), Месяц конца весны («Б^ьстан ткхьара бутт»). В таком же описательном стиле говорили о месяцах лета, осени и зимы.

а

—

Помимо деления на месяцы, отмечают исследователи, имелось у вай — нахов деление года на целый ряд периодов. Они ближе к хозяйственной деятельности, отражают точные жизненные наблюдения. Например, период, соответствующий концу января — началу февраля, назывался «чилла». Это слово можно перевести как «пепел», «труха». В это время наблюдается легкая снежная пороша. Период конца февраля назывался «берза ^зал» — приближенно «волчьи муки»; в это время волки голод­ны и опасны. Начало марта называлось «истара муI аьт^а ха» — время, когда лопается бычий рог. Имеется в виду смена на рогах быков годо­вых колец. Период перед пахотой называется «цкра хаьшк (или кЫьрг) лаьттах кхийтта ха» — время, когда в землю ударилась огненная голо­вешка; земля в это время достаточно прогрелась и от нее начинает па­рить. В народе считается, что тогда зима убегает в леса (то есть повыше в горы). Имеются и такие периоды, как «хьонк боала ха» — время про­растания черемши, «нитташ боала ха» — время появления молодой, съе­добной крапивы, «зиза тоха ха» — время цветения, «мангала ха» — время покоса, «кШмарса ха» — время жатвы, «тов ха» — время июльского зноя, «хьаж^ашта къудж боала ха» — время, когда на кукурузных стеблях по­являются початки и метелки, «жа лорга ха» — время стрижки, «б^раш хула ха» — время созревания орешника и т. д. Деление на такие периоды облегчало хозяйственную деятельность человека и потому было ближе ему. Но, чтобы заранее точно определить время какого-то периода, ему приходилось опять-же обращаться к календарю». (42, 67) О семейно-бытовой обрядовой поэзии нами уже было написано, ког­да речь шла о свадебных, похоронных и прочих обрядах.

Неоднократно учеными отмечалось примечательное явление — нали­чие у разноязычных народов центральной и западной части Северного Кавказа во многом для них всех единого нартского эпоса. Нартоведение накопило немало трудов по эпосу, перечисляя по алфавиту: абазинцев, абхазцев, адыгейцев, балкарцев, ингушей, кабардинцев, карачаевцев, осетин, черкесов, чеченцев. Отзвуки нартского эпоса находят и среди дагестанцев, и среди горцев Грузии. Ученые спорят, кому же изначаль­но принадлежал нартский эпос (проблемы его генезиса и основного ядра). Несомненно, внося немалый вклад в изучение той или иной на­циональной версии этого эпоса, некоторые ученые его генезис возводят именно к своим национальным традициям, тем самым утверждая, что именно от них этот эпос диффузно стал распространяться среди других народов. Конечно, национальное самолюбие ученых удовлетворяется бальзамом идеи — «корни этого эпоса являются нашими». И естествен­но, что каждый из них находит какие-то «доказательства» в утвержде­нии этой идеи. Нартский эпос народов Северного Кавказа, здесь у ученых нет разно­гласий, является весьма древним. Его корни уходят в 2-3-тысячелетнюю давность, начиная от перехода каменного века к веку бронзовому. Весь­ма ощутимы в нартском эпосе и древнейшие мотивы мифологии. Если заглянуть в эту даль тысячелетий, то, по всей видимости, и сегодняш­ние горские народы генетически были намного ближе, а значит, и мифо­эпическая их традиция была во многом едина. Спорадически в кавказской фольклористике возникающим досужим спорам («этот эпос наш», «нет, он не ваш, а наш») положил конец вели­кий кавказовед Е. И. Крупнов, который пришел к выводу: «И сейчас я вновь со всей категоричностью хотел бы подчеркнуть свой главный тезис о том, что героический нартский эпос — это ре­зультат самобытного (а не заимствованного) творчества сугубо мест­ных кавказских племен, носителей родственных языков, развивших­ся на основе древнего и единого кавказского субстрата. Поэтому не случайно нартский эпос возник и развивался в таких районах Север­ного и Западного Кавказа, на территории которых бытовали морфо­логически близкие между собой, так называемые археологические культуры: кобанская, прикубанская и колхидская. Они развились и развивались также на базе более древних родственных культур эпо­хи бронзы. Ныне же на этой территории проживают чеченцы, ингу­ши, кабардинцы, черкесы, адыгейцы, абазины и абхазы, т. е. народы,

ткии эпос

принадлежащие к особой, так называемой кавказской языковой се­мье, отличной от всех языковых систем мира. Здесь не упоминаются ираноязычные и тюркоязычные соседи, проживающие на северном склоне Центрального Кавказа. И наличие у них развитых циклов нарт­ского эпоса служит одним из доказательств их сугубо местного, а не пришлого происхождения. Только на протяжении столетий они сме­нили свой язык: одни племена, как осетины, — на иранский, другие — балкарцы и карачаевцы — на тюркский язык». (43, 19-20)

Е. Крупнов этнически не принадлежал ни к одному из кавказских на­родов, как сторонний наблюдатель и крупнейший кавказовед, человек энциклопедических знаний, сумел подвести ясную, научно выверен­ную и неопровержимую базу под генетические основы кавказских на­родов и единого для них нартского эпоса. Попутно тут также не мешает вспомнить, что научная деятельность ученого начиналась именно в Ин­гушетии, и к тому же им были записаны со слов народных сказителей ингушские нартские сказания и предания.

После Великой Отечественной войны у отдельных народов Кавка­за стало активно развиваться нартоведение. Появились национальные фольклористы и лингвисты. Этой возможности были лишены репресси­рованные народы, в том числе и ингуши. Поэтому отмечается тенденция некоторых ученых эпические достижения отдельных народов оттеснять на периферию общекавказской Нартиады. Однако здесь полностью мож­но согласиться с Е. Крупновым, который отмечал, что у этих народов имеется свой, причем довольно оригинальный, нартский эпос. Одним из подтверждений этому является, к примеру, публикация ингушского нартского эпоса в четвертом томе «Антологии ингушского фольклора», в который включены порядка семидесяти самобытных текстов ингушского варианта эпоса.

Наиболее продуктивным, на наш взгляд, является не путь поисков разночтений и приоритетности эпоса того или другого народа, а вы­явление общих для всех генетических корней и возможностей взаимо­действия фольклорных традиций северокавказских народов в течение многих столетий. Несомненно, что еще в далекий донартский период у кавказских народов была единая для всех мифология. Во многом она стала праматерью нартского эпоса. Выявление этих мифологических корней из разных национальных версий эпоса могло бы способствовать какой-то реконструкции кавказской прамифологии. Например, доволь­но свободное хождение нартов из дневного солнечного мира в мир под­земный — мотив, общий для ряда местных народов.

Северокавказский нартский эпос стали записывать, а затем и изу­чать, начиная где-то с середины XIX века, когда «эпическое время» это­го эпоса давно минуло, когда нартский эпос стал теснить созревший новый песенный эпос — героико-эпический. И все же нартский эпос, по традиции, продолжал служить морально-этическому и эстетическо­му воспитанию. К примеру, еще во время, когда жил Ч. Ахриев, во вто­рой половине ХК века, по его словам, высшей похвалой для мужчины было сравнение его с нартом. Многие ингушские генеалогические пре­дания связывают своих предков с нартами. В ингушском эпосе нарт — ская организованная дружина, возглавляемая Сеска Солсой, предстает внеродовой организацией, что и делает нартов именно общенародными героями. Они плоть от плоти свои и в то же время абстрагированы от родового строя.

Нартские герои — это рыцари без страха и упрека. Народ восхищал­ся и подражал беззаветному героизму нартов, их благородному и вы­сокоэтичному поведению. В давным-давно прошедшие времена, когда народы в период варварства переживали общественное устройство, свойственное «военной демократии», когда военным путем (силою) проводимое «ограбление» соседей было поощряемо общественной

моралью, нарты — типичные представители такой воинской дружины — высоко идеализировались. Но во времена новой истории, когда такие «грабежи» стали уже порицаться, отношение к нартам также стало при­обретать негативные черты. Во многих вариантах известно нартское сказание о мудрой старухе Жер-Бабе и остановившихся у нее переноче­вать нартах. Для этой дружины, состоящей из шестидесяти трех чело­век, вещая старуха готовит ужин из горсти муки и пары бараньих ребер. Нарты тайно усмехаются над столь ничтожно малой пищей. Однако, когда она была готова, ее с избытком хватило на всех. И тут удивленным нартам старуха поведала, что она приготовила пищу из трех продуктов, которые у нее сохранились до прихода нартов. Это настолько обидело нартов, что один из них попытался покончить жизнь самоубийством. Такой позднейший взгляд на нартов, как на людей ничего не производя­щих, но зато насильно присваивающих тяжким трудом добытое чужое, вполне уместно ставил их уже вне пределов героической идеализации. Но она, по традиции, была настолько сильна, что нарты по инерции все же оставались эталоном мужественности, гордости. Например, до­веденные голодом до смертного предела нарты не столько озабочены своим спасением, сколько боязнью иметь о себе дурную славу после их кончины. Нарты решают: «Чтоб люди не видели голодом обезображен­ные и опухшие наши мертвые тела, умрем геройски, выпив расплав­ленную медь!» А в одном из сказаний народ все же не хочет навсегда расстаться со своими любимыми героями и потому повествует, что на­рты добровольно заточились в одной из наших горных пещер и вновь

выйдут на свет божий, когда возникнет необходимость спасти народ от какой-то чрезмерной опасности.

По ингушским сказаниям, родиной ингушских нартов в одних вари­антах является Санибанское ущелье, в других — местность в Ассинов — ской котловине, издревле называемой «Ингушским двором» («ПалПай коашке»).

Идеей защиты родной земли пронизано сказание «Нарты Цок и его сын Наьсар, Мехка-нана и Хи-нана». Главным из героев здесь является Наьсар. Это же имя носят протекающая в Ингушетии небольшая река Наьсар и возникший на этом месте сегодняшний крупнейший город ре­спублики — Назрань. Согласно археологическим изысканиям эта мест­ность была облюбована человеком еще порядка сорока тысяч лет назад. В стратегическом и экономическом отношениях эта территория весьма привлекательна для проживания. Вполне понятно, что один из героев ингушского нартского эпоса носит имя Наьсар. Это же имя имеется и в кабардинском, и в карачаево-балкарском эпосе. Отличительными чертами героя являются не только мужество, обычное для всех нартов, но и большая житейская мудрость; не зря его внешним отличительным признаком является большая борода, — один из признаков уважаемых старейшин, регламентировавших и упорядочивавших жизнь общества. С нартом Наьсар связано несколько сказаний. Выше названное сказа­ние можно признать из них наиболее примечательным. В нем глухим отзвуком дошли до нас события времен золотоордынских завоеваний. Сказание повествует, что крепкое нартское поселение Наьсар было уничтожено врагами, и никто из его жителей не уцелел, кроме нарта Наьсар, якобы названного по имени этой местности. Уцелел же герой потому, что во время этого сражения он находился вдали, в аталыче — стве. Вернувшись, герой обнаруживает печальную картину разорения, мчится по следам врагов, настигает и уничтожает их. Далее сказание повествует:

«Вернувшись на отцовское пепелище, нарт Наьсар сказал: «Видимо, мне не суждено проживать в отчем краю. Искупаю-ка напоследок свое­го коня у слияния речек Назранки и Сунжи». В том месте он и начал купать коня, вдруг, откуда ни возьмись, перед ним предстала весьма до­родная женщина. Стоя поодаль, она крикнула: «Появись, Хи-нана, если ты не спишь!» Из речки по пояс выглянула красивая женщина. Ранее подошедшая женщина сказала:

— Я Мехка-нана (Мать страны), а во-он та, которая в воде, — Хи-нана (Мать вод). Твой отец Цок был дружен с нами, всегда упоминал нас в своих молитвах и советовался с нами. Просим исполнить одну нашу просьбу.

— Раз чтил вас отец, то и я вас почитаю. В меру своих сил я готов ис­полнить ваше желание. Каково оно?

— Мы очень огорчены, что ты собираешься покинуть отцовскую зем­лю, — сказала Мехка-нана.

— Просим тебя, не покидай ее, — добавила Хи-нана и еще сказала: — Мы обе клянемся тебе, что вовеки веков ни один враг больше не нападет на эту землю.

Также и Миха-нана (Мать ветра) добавила:

— С сего дня край твой вовеки будет мирным.

— Не могу я вам перечить, — стал их заверять нарт Наьсар, — пусть вновь оживет отцовское селение, и я буду жить здесь». (5, 241)

Характерно отметить, что древнейшая ингушская мифология (нали­чие в сказании матерей-богинь) теснейшим образом увязана с речкой и местностью Наьсар. Это говорит в пользу того, что здесь носители этой мифологии обитали с древнейших времен. Да, исторически эта местность была отчуждаема от Ингушетии то монголо-татарскими, то тамерлановскими завоеваниями, но все же, оказывается, по мнению на­рода, местность эту охраняли богини земли и воды. По-ингушски сло­

tta рубеже столетии

во «мохк» означает «свой край, родная земля». Не случайно поэтому богиня Мехка-нана (Мать страны) ассоциируется с Матерью родины. Еще у ингушей в древности Родина именовалась словом «Наьначе» (от слова «нана» — мать). Известно, что в новые исторические времена На — зрановское поселение возродилось в 1781 году. В народе говорится, что Назрань всегда будет благодатной и мирной землей. Эта мысль четко звучит и в устах матерей-богинь этого сказания.

Огромен и силен ингушский нартский мир. Деятельность его героев простирается от самых вершин поднебесья до самых глубин подземно­го мира. Героями сказаний, помимо Сеска Солсы и Наьсара, выступают такие прославленные нарты, как Сятал, Бятар, Киндий Шоа, Урузман, Орзмк, Оршам, Цок, Мокыз, Тох, Козаш, Курка и другие. Совершают они чудеса храбрости в борьбе с великанами-вампалами, драконом Сар — талом, зловредной Гам, длиннобородым Накий лоха Боштолг, с непобо — римыми карликами Бийдолг-бяре, Пхагал-бяре, с чудовищным вепрем, с большеголовым Неге. Особняком среди нартов стоит герой Боткъий Ширткъа. Он не нарт, но жить без него нарты не могут, хотя в то же время они при случае вредят ему. Однако Боткъий Ширткъе почти неиз­вестно такое земное чувство, как месть. А все, видимо, потому, что этот герой «не от мира сего» — чуть что, он тут же пропадает, часто уходя в подземный мир мертвых. У него даже имеется своя специальная медная колясочка, на которой он разъезжает из мира солнечного в мир мрака и холода, а затем совершает обратный путь. Это он спасет от великанши — людоедки нартов, причинивших ему немало вреда. Он же из подзем­ного мира достает людям (нартам) водяную мельницу, он же помогает Села Сате и учит ее варить пиво.

Поскольку в древности связь между миром живых и миром мертвых мыслилась своеобразно, то необходим был герой, который выступал бы связующим звеном между этими двумя героями. Им и стал Боткъий Ширткъа. Он абсолютно лишен воинственных черт и потому как бы презираем нартами, но зато он умен и рассудителен. Благодаря этим чертам он возвышается над нартами. Видимо, образом Боткъий Ширт — къи народ хотел урезонить слишком воинственный пыл нартов, а за­одно вновь подчеркнуть житейскую народную мудрость, гласящую, что силою можно одолеть одного-двоих, а умом — десятерых.

Нартский эпос — эпос воинский, а потому и мужской. Однако в ин­гушском эпосе немалая роль отводится и женским образам. Особенно примечательны героини Села Сата и Маьлха Аза. О небесной природе Села Саты уже говорилось. Но ее образ дополняется и ее хождением в подземный мир. Проникнув в него с помощью Боткъий Ширткъи, она облагодетельствовала живых людей тем, что обманным путем вынес-

ла из него так необходимые людям семена злаков (пшеницы, ячменя, проса, кукурузы) и предметы женского рукоделия: наперсток, иглу и ножницы. В сказании «Сноровистая Села Сата» сообщается: «С тех пор жизнь нартов облегчилась, потому что появились урожаи злаков; к тому же с помощью наперстка, иглы и ножниц Села Сата стала шить им краси­вую и прочную одежду. Принарядились и повеселели нарты». (5, 130) Как и Сата (дочь бога Селы), Маьлха Аза имеет божественное про­исхождение — она приходится дочерью Солнцу. Образ Села Саты бо­

лее приземленный — она живет и действует среди нартов. Маьлха Аза же больше связана с Солнцем, всецело находится в его воле. Обеих богинь-героинь прежде высоко чтили женщины. Выходящие замуж не­весты считали их своими покровительницами. Высшей похвалой для женщин было сравнение их по красоте или по домовитости с этими эпико-мифическими женщинами. Но разве могут женщины, даже бо­гини, иногда удержаться от спора? Примером служит сказание «Спор между Села Сатой и Маьлха Азой»:

«Бог Хало владел небом. В его дружине находилось шестьдесят три воина. Наступил срок жениться. Он находился в сомнении, не зная, на ком жениться, потому что в мире были две прославленные — Села Сата и Маьл — ха Аза. Кого из них выбрать, он никак не мог решить.

‘ероико-эпические песни

Его шестьдесят три нарта столь долго ходили в походы по бескрайнему небу, что одежда их основательно пообносилась. Необходимо было одеть воинов во все новое. И тут Хало сказал тем прославленным двум девуш­кам:

— Я женюсь на той из вас, которая в одну ночь сошьет для моих шести­десяти трех нартов одежду, которая каждому из них была бы впору.

Ночью, когда нет солнца, Маьлха Аза не имела права никуда выходить и должна была спать, поскольку ее жизнь была связана с солнцем. Но этот запрет не касался Села Саты, поэтому она в полночь вошла в палаты, в которых спали те шестьдесят три нарта, и в одно мгновение на глаз сняла с каждого из них мерку.

Утром сели и к вечеру закончили шить Села Сата и Маьлха Аза. Сши­тые одежды отдали тем шестидесяти трем всадникам. Маьлха Аза, отдавая сшитую ею одежду, сказала: «Пусть каждый наденет то, что ему впору». Села Сата же каждому всаднику отдала именно для него сшитую одежду.

Сшитое Маьлха Азой кому-то оказалось впору, а кому-то великовато, а другим маловато. А вот сшитое Села Сатой каждому нарту оказалось как раз по нему. Села Сата победила в этом деле. Хало женился на ней, а не на Маьлха Азе.

Но вот если бы Маьлха Аза имела право ходить по миру и в ночное время и если бы она, хотя бы краем глаза, сумела глянуть на тех нартов, вот тогда только и можно было бы точно узнать, которая из двух девушек более искусна». (5, 131-132)

Великие богини, и они же нартские героини, предстают тут в роли не­обычайно искусных мастериц — чем не идеал для подражания? Эпос через образы нартов превозносит идею героизма, мужественности, жертвенно­сти, милосердия и другие положительные качества, которые народ желал бы видеть в мужчинах. Женские же идеалы хорошей жены и матери, ис­кусницы нашли свое воплощение в образах нартских героинь.

Еще немало в ингушском нартском эпосе таится загадочного и непо­знанного, чем местной фольклористике еще предстоит заняться. Но на сегодняшней ступени изученности этот эпос уже доказал свою равноправ­ную с эпосами других северокавказских народов значимость во всей си­стеме общекавказской Нартиады. Одновременно, несомненно, стало ясно, что ингушский нартский эпос во многом оригинален; во многом это каса­ется его мифологических довольно ярко представленных корней, наличие которых указывает на его почтенную древность.

В позднейший исторический период первыми из вайнахских пле­мен на освоение равнинных земель (где-то в XV-XVI веках) двину­лись выходцы из вайнахского общества аккинцев. Поскольку на эти земли свою власть простирали с разных сторон адыгские и кумыкские феодалы, выселившимся аккинцам приходилось искать свое «жиз­ненное пространство». Переселяясь с места на место, они, наконец, осели на месте нынешнего проживания в междуречье Аксай — Акташ, где создали независимое владение — общество, в XVI-XVII веках вхо­дившее в состав кумыкского Эндирейского княжества, а к началу XIX века вошедшее в состав Чечни. В те далекие времена они не могли считать себя ни ингушами и ни чеченцами, а просто называли себя ак — кинцами — «аьккхий». У выселявшихся с гор вайнахских обществ — от Дарьяла до Аксая — образовалось в фольклоре (возможно, с XVI века) так называемое «эпическое время», когда в жизни народа наступает героический период, время отстаивания своей независимости и мас­сового выхода на равнину — «гарманаре» (видимое пространство).

Результатом такого эпического времени становится эпос, главной духовной задачей которого являлось утверждение героизма, высоких моральных и этических качеств личности. У ингушей стали развивать­ся песни героико-эпического характера, которые, если и не сменили,

то потеснили нартский эпос. Тем более что нартские герои во многом были представителями давно ушедших времен, герои же «илли» были современными, более идеальными и прогрессивными. Естественно, что в народной эпической традиции они стали выходить на первый план.

На рубеже XIX-XX веков нартский эпос рудиментарно еще продол­жал существовать среди ингушей, но все больше в форме воспомина­ний. Зато в активной, хотя и не в такой, как веком ранее, форме, бытовал песенный эпос — илли. Одновременно стал намечаться и процесс его затухания.

:. ’

Записи как нартских сказаний, так и героико-эпических песен «илли», произведенные в XIX и особенно в XX веках, позволили в письменной форме сохранить старые эпические традиции, которые в устной форме уже прекращали свое существование.