КАРАЧАЕВО-БАЛКАРСКИЙ ЯЗЫК ОБ ЭТНИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА

Язык же ясеськый ведомо есть, яко от печенеженьска рода родиси…

Иосиф Флавий.

Из древнерусского перевода «Иудейской войны»

Язык является одним из основных этнических признаков народа [44, с. 228-230; 139, с. 36; 189, с. 119]. Но он становится таковым после все­стороннего изучения его морфологии, синтаксиса, словарного фонда, этапов развития, различных контактов с другими языками. К сожалению, историко-сравнительный анализ карачаево-балкарского языка еще не стал предметом специального изучения. Эта обширная и очень важная для всей тюркологии проблема еще ждет своего исследователя. Отдельные попытки языковедов пока еще далеки от решения этого вопроса главным образом потому, что язык зачастую рассматривается в отрыве от истории балкарского и карачаевского народов. Но тем не менее определенную лепту в разработку истории карачаево-балкарского языка вносят труды М. А. Хабичева, Х.-М. И. Хаджилаева, А. Ж. Будаева, А. М. Байрамкулова и др. [359; 360; 361; 362; 363].

Автор этих строк не может ставить перед собой задачу — дать от­вет на вопросы, которые требуют специального изучения целой группы лингвистов-тюркологов. Но наша задача заключается в привлечении вы­водов языковедов к данным письменных документов, археологии, этно­графии и фольклора, что, несомненно, должно помочь дальнейшему рас­крытию исследуемой темы.

История изучения тюркских племен и их языков имеет весьма печаль­ные страницы, относящиеся к самому бурному этапу накопления источни­коведческой базы по истории народов царской России, т. е. к середине XIX в. Тогда усиленно распространялась идея, будто бы тюрки — «низшие наро­ды человечества, никогда не будут занимать высокого места во всемирной истории» [295, с. 714]. Подобное отношение оставило соответствующий след в историографии тюркских народов России. В числе тех, кто испытал влияние таких идей, был и академик В. Ф. Миллер, который видел в бал­карцах и карачаевцах только «степняков-татар», ставших затем «горскими татарами». Он не мог допустить и мысли о том, чтобы эти степняки могли оказать какое-либо влияние на «благородных индоевропейцев» [46].

Определенную близость к подобного рода установкам обнаруживают порой и позиции некоторых современных исследователей. Массу тюр­кизмов в осетинском языке они объясняют не влиянием извечных сосе­дей аланов-осетин — древнетюркских племен и тюркоязычных балкарцев и карачаевцев, а ищут венгеро-алано-осетинские параллели, будто они могли когда-либо существовать без участия гуннов, болгар, сабиров, ха­зар, половцев, печенегов и, наконец, балкарцев и карачаевцев. И опять дигоро-венгерские схождения выдаются за общеосетинские языковые параллели с венграми, тогда как в иронском диалекте они мало наблю­даются. Не вполне убедительно также мнение А. Дз. Цагаевой, считающей «позднейшими влияниями» более чем 150 тюркских топонимов Северной Осетии, в том числе такие древние этнонимы, как сабиры, басилы, басмалы, огузы и другие, имена которых исчезли со страниц истории еще в XI в. [308, с. 112, 147]. Все это вносит большую путаницу в историю изучения наро­дов Северного Кавказа. А между тем еще в 1654 г. итальянский миссионер Арканджело Ламберти, путешествовавший по Кавказу, писал, что «язык их [карачаевцев] тюркский, но они так быстро говорят, что человек с трудом поймет их. Меня очень удивило, что карачаевцы среди стольких языков, на которых говорят окружающие их народы, могли так чисто сохранить тюркский язык» [172, с. 192]. В начале XX в. В. Преле также подчеркивал, что «самобытное в грамматическом и синтаксическом отношениях тюрк­ское наречие карачаевцев в чистоте сохранилось на сегодня» [241].

Большую самобытность карачаево-балкарского языка и его огромную роль для всей тюркологии выражают слова А. К. Боровкова: «Все более ста­новится ясным то обстоятельство, что карачаево-балкарский язык — «мал золотник, да дорог», с точки зрения методологии изучения языка, в пер­вую очередь языков турецкой системы». Эту принципиальную значимость карачаево-балкарского языка подчеркивал и Н. Я. Марр [46, с. 39]. Все это подтверждают новейшие исследования, в которых убедительно раскрыва­ется сохранение в этом языке ведущих черт древнетюркского языка, очень слабо подверженного влиянию нетюркских [15, с. 251; 23, с. 8; 303, с. 213].

В карачаево-балкарском языке выделяются два диалекта с промежу­точным говором [16; 24]. В основу диалектного членения лингвисты берут «цоканье» или «зоканье» в речи балкарцев Черекского ущелья и «чоканье» или «джоканье» в Чегемском и Баксанском ущельях Балкарии и в Карачае. Промежуточным говором считается речь холамо-безенгийцев, в котором встречается смесь и того и другого диалекта. В литературе предпринима­лись попытки объяснить «цоканье» и «зоканье» влиянием соседних дигор­цев [2, с. 274], однако не учитывалось, что переход дж в з в балкаро-кара­чаевском языке, по утверждению тюркологов, — это прежде всего система, и она встречается во многих тюркских языках, никогда не соседствовав­ших с осетинами. Все современные звучания з в тюркских языках восходят к звучанию д и дж, где бы они ни встречались [23, с. 72-73, 90-93].

Известно, что в тюркских языках по признаку употребления в начале слова дж или й имеются две группы. Карачаево-балкарский относится к «джокающей» группе. Перед лингвистами стоял вопрос: какой из этих зву­ков изначальный? Ссылаясь на Орхоно-Енисейские надписи VIII в., где в основном употреблялся й, считали этот звук древней формой [46, с. 39]. Однако это мнение считается малообоснованным. Еще А. Н. Бернштам писал на основании данных византийских, армянских, арабских и пер­сидских источников, что существовали «отличия в произношении (и на­писании) терминов из западного и восточного домов тюрок, отражающих йокающий (восточный) и джокающий (западный) диалекты тюркских язы­ков» [51, с. 17-24]. Очень важно, что джокающий диалект был свойствен западным тюркам, к которым относились предки балкаро-карачаевцев [225]. А. М. Щербак вообще ставит под сомнение наличие в тюркских язы­ках в древности звука й, отмечая, что в некоторых позиционных условиях он появился довольно поздно, либо в результате последовательного пре­образования других языков, либо спонтанно [23, с. 80-94].

На все эти вопросы обратил серьезное внимание Ш. X. Акбаев, который на огромном материале из различных тюркских языков и данных пись­менных источников VI-VII вв., где вместо й имеется дж, пришел к выводу, что звук дж является древнейшей формой в тюркских языках, из которо­го позднее вышли звуки д, ж, з, с, й и т. п. [23; 51]. О том, что карачаево — балкарский язык сохранил древнейшие черты тюркского языка, писал и большой специалист по карачаево-балкарскому языку А. К. Боровков. По его словам, в прошлом бесписьменный язык балкарцев и карачаевцев «древнее» с точки зрения типологии древнеписьменных мертвых языков турецкой системы, о котором сохранились письменные памятники, изуче­ние карачаево-балкарского языка явится ключом во многих случаях для исследования древнеписьменных языков» [46, с. 50-51]. Подтверждая свои слова, он ссылается на тот факт, что в памятнике Кюль-Тегину слово эль (иль) исследователи переводят в смысле «группа племен», «племенной союз», «государственное устройство», «самостоятельная государственная жизнь», «народ» и т. п. [51; 36, с. 283; 272; 90, с. 110; 184], а в карачаево — балкарской среде этот термин употребляется лишь в значении «село», и, таким образом, справедливо заключает он, не дошло до абстрагиро­вания его до государственного устройства, союза, державы, системы и т. п. Живой язык карачаевцев и балкарцев, продолжает автор, древнее тюрк­ских письменных языков, и его изучение даст ключ к пониманию самих памятников древнего письма [46, с. 50-51]. Этот вывод можно подтвердить рядом терминов Орхоно-Енисейских памятников. Например, упоминав­шийся термин тёре в них употребляется в значении «обычай», «закон», «объединенная законом народная масса», а в карачаево-балкарском он не дошел до такого абстрагирования и «застрял» в своем древнем значении — «обычай». С позиций карачаево-балкарского языка можно предложить и объяснение древнетюркского титула эльтебер.

В. В. Бартольд пишет: «Томсен полагает, что этим словом обозначалось не­что вроде турецкого наместника… но нигде не говорится (в надписях. — И. М.), например, о назначении эльтебера каким-либо каганом; народ с эльтебе — ром во главе (эльтеберлиг будун) только отличается, как менее значитель­ный, от народа с каганом во главе» [37, с. 43].

Учитывая, что в древнетюркских языках и надписях слова эль и будун означают одно понятие — «народ» [37, с. 43-44, 327-328], можно прочесть фразу «эльтеберлиг будун», состоящую из слов эль — «народ» + тебер + бу­дун — «народ», не как «народ с эльтебером во главе», а как «народ, сдвигаю­щий села (страны)», что состоит из слов эль — «село» или «страна» + тебер — «сдвигай», «толкай» + будун — «народ». Далее Бартольд оспаривает чтение И. Марквартом термина улус как «народ» и в связи с этим говорит: «…слово «улус» в смысле «народ» в надписях не встречается, хотя встречается в ста­рых турецких религиозных текстах; употребление его в данном случае тем менее вероятно, что тут же стоит слово «будун»; очень неправдоподобно, чтобы были поставлены вместе слова «улус» и «будун», имеющие прибли­зительно одно и то же значение» [37, с. 171, 309, 328, 627]. Также малове­роятно употребление слов эль и будун в приведенной фразе «эльтеберлиг будун». Можно предположить, что широкоизвестный термин улус в зна­чениях «страна», «область», «город», «селение», «ведомство» и т. д. [272, с. 592] восходит к балкаро-карачаевскому слову юлюш, т. е. «удел», «доля», «порция». В таком случае, можно разрешить спор Маркварта и Бартольда, так как текст надписи может гласить об уделе, доле народа — будун улус и переводится не как «народы (улусы) персов и бухарцев», а как «удел (улус — юлюш) персов и бухарцев». Здесь к месту отметить, что Махмуд Кашгарский писал этот термин как улуш, очень близкое к юлюш.

В Орхонских надписях упоминается титул басмальского владетеля идук кут, что буквально означает «священное счастье» или «величие». Слово кут в турецком языке употребляется, когда речь идет о государстве, в смысле «европейского величества». Тот же самый титул в форме идикут носил уйгурский владетель в XIII в. [37, с. 113, 366]. В балкаро-карачаевской среде слово кут сохранилось в его первоначальном смысле — «счастье» и употребляется в термине кутсуз — «несчастный», «без счастья».

Интерес представляет и балкаро-карачаевская этимология термина курултай. По нашему мнению, этот термин восходит к слову кура — «соз­давай», «готовь», «строй» или к слову курал — «готовиться», «создаваться», «собираться». А ведь на курултаях создавались государственные объеди­нения, органы административного и военного управления, строились раз­личные государственные планы и т. п. В термине курултай к основе курал прибавлен упоминавшийся слог тай, подчеркивающий принадлежность к определенному государству или народу. Не потому ли у балкарцев и ка­рачаевцев термин «государство», «страна» обозначается словом къырал.

В надписях встречается термин хатун в значении «госпожа», «цари­ца». В таком же значении он употребляется у хазар [37, с. 43, 115, 140], а у балкарцев и карачаевцев это слово опять же не дошло до уровня такого высокого социального титула и употребляется в его первоначальном зна­чении — просто «женщина».

В текстах древних надписей встречается термин юрт в значениях «дом», «земля», «родина» [37, с. 133, 146]. В балкаро-карачаевском языке это слово звучит на древний манер — джурт, журт и в основном употреб­ляется в значении «дом», «усадьба», а в сочетании ата-журт — в значении «отечество», «родина». Привлекает внимание слово куль, встречающееся в Орхонских письменах как титул хана — Кюль-Тегин. Встречается он и в титу­ле карлукских вельмож — Кюль Иркин. Махмуд Кашгарский переводил это слово как «озеро», и поэтому он, по словам Бартольда, «прибегает к край­не искусственному толкованию титула, который будто бы должен озна­чать, что ум хана или вельможи так же обширен, как озеро. У Гардизи, — продолжает Бартольд, — титул Кюль-Тегин приводится в форме Кюр-Тегин; несомненно, что мы имеем здесь одно и то же слово с часто встреча­ющимся колебанием между звуками л и р. Слово кюр известно и Махмуду Кашкарскому, который приводит выражение кюр эр в смысле «твердый, стойкий человек», но не узрел того же слова в титуле кюль» [37, с, 81-82]. Таким образом, слово кюль/кюр в титуле орхонских ханов В. В. Бартольд возводит к слову «твердый», «стойкий». А в связи с таким толкованием на­помним о существовании ханского рода у древних болгар — окуль [283, с. 87] и отмечавшееся балкаро-карачаевское слово екюль, означающее «защитник», «опора».

Неменьший интерес может вызвать и другой древнетюркский титул — буюрук. «От буюруков в надписях требовалась не только мудрость, но и храбрость, мужество. Отсюда можно заключить, что эти «повелители» (буквальное значение слова буюрук. — И. М.) принадлежали к числу воен­ных начальников; вероятно, слово буюрук — собирательное название для шадов и других подчиненных кагану начальников отдельных родов» [37, с. 243, 326]. В карачаево-балкарском языке слово буйрук означает «при­каз», «распоряжение» и восходит к слову буюр «приказывай», «распоря­жайся», оно не дошло до нарицательного имени — «повелитель».

Встречающийся в надписях титул чуб многие связывают с тибетским титулом чжову — «князь», «господин» [37, с. 300]. В балкаро-карачаевском языке этот титул бытует в форме джуюс в выражении джуюс-хан — «госпо­дин».

Очень интересным, на наш взгляд, является выражение анда кичрэ в значении «после этого» [37, с. 293]. В балкаро-карачаевской речи эта фра­за звучит андан кечире — «позже этого» и восходит к слову кеч — «поздно». Термин тапа в Орхонских надписях, как и в карачаево-балкарском язы­ке, определял направление. У балкарцев и карачаевцев он очень часто корректирует направление движения: суула таба «в сторону вод», таула таба «в сторону гор» и т. п. [37, с. 293].

Встречающееся в надписях слово кыс ученые переводят как «сдер­живать» [37, с. 315]. Нам кажется, это слово более подходит к балкаро­карачаевским «зажимать», «прижимать», «завязывать», «связывать».

В своем труде «О народности половцев» И. Маркварт отождествляет главный печенежский род Кангар, упоминавшийся Константином Багря­нородным, с названием Сырдарьи в ее нижнем течении — Канг и перево­дит этот этноним как канг-эр — «люди с Канга». В. В. Бартольд, возражая ему, пишет, что название Кангар носила и сама река, поэтому такое толкование он считает неудачным [37, с. 296-297, 404]. Если нижнее (широкое) течение Сырдарьи именовалось термином канг, то стоит отметить, что слово это на балкаро-карачаевском языке означает «широкий», а отсюда и этноним кангар можно перевести как кенг-эр — «широкий человек». Подобным тер­мином в балкаро-карачаевской среде именуется человек с широкими воз­можностями, широким умом, большой силой и т. п. Вполне возможно, что название канг (кенг) низовья Сырдарьи получили из-за широкого течения.

B. В. Бартольд пишет, что название кангар происходит от термина кенг-ер, т. е. широкое место. В связи с этим вспоминается китайское название Янь­цай, которое мы возводим к алтайско-тюркскому «большая река». Не ис­ключено, что китайские авторы тюркский термин кенг передали на свой манер — как янь, поскольку тюркский носовой звук нг трудно передать на другом языке. Поэтому мы допускаем возможность перехода тюркского кенг в китайское янь; название Янь-цай вместе с предложенным «большая река» могло означать и Кенг-цай, т. е. «широкая река». С названием Канг

C. П. Толстов связывал кангюейцев [286]. К этому термину кангар, возмож­но, восходит и до сих пор необъясненный этноним надписей — кенгерес или кенгереч [37, с. 296-297, 400]. Представляется возможным объяснить это слово при помощи балкаро-карачаевского глагола кенгерт — «расши­ряй».

С позиции балкаро-карачаевского языка можно дать вполне реаль­ную этимологию ряда энтонимов. Например, до сих пор остается невы­ясненным происхождение этнонима туркмен, о названии которых «уже в V-XI вв. ничего не было известно, а народная этимология (персидская) — «подобно турку» приводится еще Махмудом Кашгарским». Однако эта эти­мология считается «явно фантастической» [37, с. 461].

В. В. Бартольд пишет: «Со времени Махмуда Кашгарского «тюрки и тур­кмены» часто противопоставляются. Вследствие переселений на запад, язык и особенно внешний облик туркмен испытали такое воздействие, что между ними и остальными тюрками признавали только «сходство» [37, с. 572]. Не потому ли, чтобы доказать свою принадлежность к тюркам, они называли себя этнонимом туркмен, который означает не «подобно тюрку», а утвердительное, с позиций карачаево-балкарского: «Я тюрок, т. е. туркмен или туркме». В смысле: «Я тоже тюрок». В подобном плане об­разованы и этнонимы караим (кара + ма), т. е. «я черный», кума или ку-ман, т. е. «я ку». Последний этноним восходит к названию легендарного лебедя (ку) древних тюрков Алтая и подчеркивает, что этот человек (или эти люди) принадлежит к роду того лебедя, от которого ведут свое происхождение алтайцы, — ку-манды (ку-киши).

Здесь можно поставить под сомнение предположение Аристова о том, что ман или бан, встречающееся в тюркских этнонимах, «возможно, означа­ет понятия: земля, страна». Скорее всего, это словообразовательный тюрк­ский формант, подчеркивающий принадлежность к чему — или кому-либо: адам-ман, таулу-ма, сары-ма, т. е. «человек я», «горец я», «желтый я» и т. п.

Приведенные материалы подкрепляют мнение ученых о том, что карачаево-балкарский язык является одним из древних тюркских языков, сформировавшимся еще до письменных тюркских языков и сохранившим в условиях высокогорий Центрального Кавказа наиболее древние формы в «чистом виде». Его изучение, безусловно, будет способствовать, как по­лагал Боровков, изучению и более глубокому пониманию самих древне­тюркских надписей VIII в.

Оставив дальнейший разбор терминов Орхоно-Енисейских надписей на долю специалистов, отметим, что известный языковед Б. А. Серебренников приходит к заключению о том, что «язык Орхоно-Енисейских надписей, хотя и сохраняет значительное количество древнейших черт, представля­ет все же один из тюркских языков, возникших после распада тюркского праязыка» [276, с. 60]. Приведенные нами факты свидетельствуют в пользу того, что язык балкарцев и карачаевцев относится к тому праязыку, если таковой существовал. Этот вывод тем более заманчив и перспективен для дальнейшего исследования, что, по мнению большого знатока истории древних тюркских племен Л. Н. Гумилева, балкарцы и карачаевцы офор­мились в обособленный этнос раньше, чем сформировались сами древне­тюркские народы [90, с. 6], а М. И. Артамонов признавал принадлежность балкарцев и карачаевцев к потомкам древних болгар Прикубанья [32, с. 172].

В связи с этими словами обращает на себя внимание тот факт, что язык древних болгар относился к джокающему диалекту западных тюрков, а для чувашского языка, считающегося прямым потомком болгарского, характерно «йоканье». Пытаясь сгладить это противоречие, исследова­тели чувашского языка вынуждены признать, что звук й в начале слова в ранние периоды заменялся звуком д/дж, и приводят этому много приме­ров. Например, название р. Урал у Менандра и Птолемея звучит как Дайык и Джайык вместо последующих Яик и Йаих, или: титул тюрков VII в. Ябгу прежде звучал как Джавгуйа или Джабгуйа и т. п. [37, с. 37; 51, с. 18].

Арабские географы, отмечая сходство между «различными наречиями тюрок от печенегов в Южной России до соседей Китая, добавляют, что на особом языке, непонятном для других, говорили болгары и хазары, жив­шие на Волге». В. В. Бартольд добавляет, что «в таком же положении нахо­дится теперь чувашский язык, ближе стоящий к турецким, чем к финским, но одинаково непонятный для турок и финнов» [37, с. 37]. То же самое можно сказать о карачаево-балкарском языке. Владеющий им человек не совсем поймет турецкую, азербайджанскую, татарскую разговорную речь, хотя в словарном фонде разница минимальная. Языковеды признают чувашский язык остатком более древней стадии тюркского языка, когда монгольский уже успел отделиться, но еще не определились характерные свойства ныне известных письменных и живых турецких наречий. Этот вы­вод перекликается с выводом У. Б. Алиева о том, что балкаро-карачаевский язык является осколком древнего, не учтенного тюркологией языка, а так­же с тем материалом, который мы привели выше [15].

Многие исследователи утверждают, что болгары и хазары пришли в бассейн Волги в более ранний период, независимо от образования Западно-Тюркского каганата VI в. [37], а А. П. Смирнов писал, что болгары были уже в среде сарматских племен Поволжья [260, с. 10]. По мнению других, предков болгар и хазар привело в эти области переселенческое движение, связанное с гуннами. Уже при Птолемее во II в., пишет Бартольд, гунны находились на небольшом расстоянии от Волги, но названия Итиль, означавшего на болгарском, хазарском и чувашском языке «река», тогда еще не было. Но река «Яик уже тогда носила это турецкое название, ко­торое упоминается у Птолемея в форме Даикс. Употребление начального д вместо й в языке местного населения, по-видимому, замечалось и после; византийцы VI в. говорят, что поминки по умершим назывались у тюрок до — хия; в Орхонских надписях мы имеем то же слово в форме Йог… Во всяком случае, — заключает ученый, — Даикс Птолемея может считаться древней­шим хронологически установленным словом» [37, с. 37].

У балкарцев и карачаевцев те же поминки в форме Чек отмечены еще в XIX в. М. М. Ковалевским [121, с. 553-580]. Почти без изменений этот термин в форме Дох, как поминки по умершему, встречается в древних рунических надписях Балкарии и Карачая [48, с. 28; 49, с. 48-49], и с не­которым магическим значением он сохраняется в балкаро-карачаевской среде до сих пор.

Расшифрованные С. Я. Байчоровым около 30 рунических надписей, об­наруженных в верховьях Кубани, Малки и Чегема, по утверждению автора, древнее X в. и являются наследием древних болгар. Его исследования еще раз подтвердили наличие в языке кавказских болгар д и з диалектов, как в современном карачаево-балкарском языке, чего нет в языке чувашей, считавшихся прямыми потомками древних болгар [48; 49; 50]. В доказа­тельство большой языковой близости балкаро-карачаевцев и древних болгар языковеды приводят ряд интересных лексических схождений из памятников эпиграфического наследия болгар и современного карачаево — балкарского языка: джал — «год», джити — «семь», жирим — «двадцать», джю(р)-джю(з) — «сто», душек — «матрац», дохс — «девять», дост — «приятель», чавка — «галка», чорба — «суп» и т. д. [225, с. 50-62, 83-86].

Обнаруженные рунические надписи в основном концентрируются в районах размещения так называемых скальных захоронений VIII-X вв., этническая принадлежность которых к древним кавказским тюркам в на­стоящее время допускается компетентными специалистами [160, с. 155­156, 173-174; 275, с. 89]. Крайне важно, что в ареале распространения болгарских надписей и скальных захоронений письменные источники, «Армянская география» VII в. помещают болгар и аштигоров.

Современные болгарские языковеды приходят к выводу о том, что «к языку древних болгар ближе всего подходит язык хазар, чувашей и бал­карцев». По их мнению, язык чувашей на протяжении многих веков ис­пытывал влияние угро-финских языков и поэтому в фонетике, грамматике и лексике «этот язык значительно удалился от болгарского языка. А язык балкарцев также испытал влияние позднейших тюркских языков и тоже удалился от основы болгарского языка» [274]. Но если учитывать исто­рическую обстановку, приведшую к переселению болгар в VII-VIII вв. на Волгу и на Дунай из «Великой Болгарии», и то, что балкарцы и карачаевцы могли сформироваться на базе тех болгар, которые остались во главе с Батбаем на месте и подчинились хазарам, близкородственным им по язы­ку, то мы вправе ожидать наибольшую близость балкаро-карачаевского языка с языком древних болгар, чем языка чувашей, испытавших влияние угро-финских и дунайских болгар, подверженных влиянию славянских языков. Таким образом, можно полагать, что ключ к пониманию древне­болгарского языка надо искать в недрах балкаро-карачаевского языка, сформировавшегося на базе языка болгар, оставшихся на своей пра­родине и замкнувшихся в горах Центрального Кавказа, что спасло их от влияния других языков, как это произошло с болгарами, оказавшимися на Волге и на Дунае. Именно поэтому исследователи, начиная с А. Ламберти, отмечают чрезвычайную чистоту древнетюркских форм в языке балкар­цев и карачаевцев. Это положение мы можем подкрепить словами выда­ющегося тюрколога В. В. Бартольда, сказанными им в отношении чуваш­ского языка, но полностью и с большим основанием характеризующими карачаево-балкарский язык. Он писал: «Исторические факты заставляют полагать, что если чувашский язык (а равно и карачаево-балкарский. —

И. М.) представляет остаток более ранней стадии развития турецкого язы­ка, то на этой стадии находился язык хуннов, который, следовательно, не был турецким в том смысле, как теперь обыкновенно понимают это слово, т. е. не тем языком, на котором говорят теперь все турецкие народности, кроме якутов и чувашей. Этот язык, вероятно, был принесен хуннами да­леко на запад, и остатки его имеются во всех языках, прямо или косвенно связанных с движением хуннов, до турецких элементов в венгерском язы­ке включительно» [37, с. 38].

Теперь мы подходим к вопросу: если чувашский и карачаево — балкарский языки являются близкородственными древнеболгарскому, нельзя ли отыскать чувашско-балкаро-карачаевские лексические схож­дения? Таких схождений достаточное количество, но исследователи этно­генеза чувашского народа объявляют эти слова исторически труднообъ­яснимыми чувашско-армянскими и чувашско-грузинскими параллелями. Достаточно привести несколько примеров [139, с. 258-259]:

грузинские	чувашские	балк.-карач.	русские
тив, а	тивес	тие	дотрагиваясь
симес	жимеш	жемиш	фрукт, ягода
каба	кепе	кюбе	рубашка
армянские	чувашские	балк.-карач.	русские
сандза арел	сенчерлас	сынжыр	цепь
	(взнуздывать)	сынжырлаш	оцеплять
мыртмыртал	мекертатас (ворчать)	макъыр	блеять
сот, ун, зерун	желен (гад)	жилян	змея
чирк	черек	чирик	гниль
хороч	хэрэк	хырык	дупло
хиар	хэяр (огурец)	хыяр	тыква
шу	шу, шыв сапас (орошать)	суу салыу	орошать
чал	чэл (пестрый)	чал	седой
тохмах	тукмак	токмакъ	колотушка
ер	ер	жер	земля
кепер	кепер	кепюр	мост

Языковеды могут найти и больше параллелей, но и приведенных до­статочно, чтобы сказать о том, что турецко-армяно-грузинские языковые параллели имеют свою историческую почву, но что касается «чувашско — армяно-грузинских» схождений, то более исторически обусловлены балкаро-чувашские лексические схождения, питающиеся общим болгар­ским истоком из Предкавказья.

В связи с приведенными параллелями очень интересны и дигоро — чувашско-балкаро — карачаевские схождения: дигорские чувашские балк.-карач. русские

карз каврэч кюйрюч ясень

чигт чэкэт чыгыт сыр

Эти схождения дополняют количество тюркских слов дигорского диа­лекта осетинского языка, которое отмечали Миллер и Абаев [225].

Учитывая, что родиной тюркских языков и народов были Алтайские горы, нельзя не обратить внимания на чрезвычайную близость алтайской и карачаево-балкарской лексики, особенно с южно-алтайским диалектом. Приведем для примера несколько терминов, которые на других тюркских языках либо вовсе не встречаются, либо встречаются редко:

алтайский	балк.-карач.	русский
къарын	къарын	утроба
къарындаш	къарындаш	брат (единоутробный)
тёлю	тёлю	близкородственная группа
тёр	тёр	почетное место
ексюз	ексюз	сирота
саба	саба	посуда
къаинагащ	къайынагъач	береза
юлюш	юлюш	удел, доля, порция
арчмакъ	артмакъ	сумка
пыштак	бишлакъ	сыр
оро	уру	яма
танг	танг	заря
бёрюк	бёрк	шапка
къыпты	къыпты	ножницы
къаин	къайын	родственники со стороны мужа и жены
семиз	семиз	жирный
къуукъ	къуукъ	мочевой пузырь
салды	салды	положил
тартты	тартты	потянул
чыда	чыда	терпи
елюм	елюм	смерть

Эти лексические схождения подкрепляются целым рядом совершенно тождественных топогидронимов и родовых названий на Алтае, в Балкарии и Карачае, таких, как: Аксаут, Иркыз, Абаса, Иртыш, Биджи и Биджи-улу (Биджиев), Эдок и Эдок-улу (Эдоков), Хасаут (Хасут) и др.

Как уже отмечалось, одним из основных источников изучения древних языков является ономастика и этимология древних имен и терминов. Мы полагаем, что этот метод в значительной степени поможет определить роль балкаро-карачаевского языка в освещении этнической истории Северного Кавказа.

Древнетюркское название народа будун, по нашему мнению, сохране­но в имени родоначальника дигорских и балкарских феодалов — Бадин и в имени Будян — сподвижника родоначальника карачаевцев, Карчи [281]. Кроме того, у балкарцев и карачаевцев мчащаяся толпа людей называет­ся будуман, буквально означающее «я будун», т. е. «я народ». Монгольское название народа гур, образующее множество тюркских этнонимов, сохра­няется у балкарцев и карачаевцев также для обозначения толпы в форме «гур деб барадыла», что означает: «идут, как гур», т. е. как толпа, орда, иду­щая гурьбой.

В тюркских языках слово кара имеет множество значений. В Орхонских надписях оно употреблялось в значениях: «большой», «обильный», «вели­кий», «сильный», «главный», «крупный» и т. п. [141, с. 161-162]. Исходя из этих значений термина кара, мы имеем возможность по-новому взглянуть на этимологию этнонима карачай, который восходит к понятию — «боль­шая, главная, сильная, крупная + река», т. е. кара + чай. А такой рекой на Кавказе действительно была река Кубань, верховья которой являются ро­диной карачаевцев, берущих свое имя от названия этой реки.

Слово мал на тюркских языках означает «скот», а термин кара имеет и значения: «толпа», «войско», «масса людей», «простой народ», «простолю­дин» [141, с. 169]. Применяя эти значения, можно понять и самоназвание балкарцев малкгар как «народ-скотовод» или просто «скотовод».

Гунно-хазарский титул чатн (чатн-гунн, чатн-хазар), вероятно, проис­ходит от древнетюркского слова чина, т. е. «истинный», «настоящий» [32, с. 189; 81, с. 149; 226, с. 240]. В карачаево-балкарской среде слово чынты означает те же понятия — «истинный», «настоящий» и сохранилось в вы­ражениях: чынты адам, чынты киши — и других в значении «настоящий человек», «истинный мужчина» и т. п. Этот же термин зафиксирован в то­пониме Чатн-тау, т. е. «Истинная гора».

Многие исторические имена легко объясняются с балкаро-карачаев­ского языка, широко бытуют в их среде, сохранились в Балкарии и Карачае как названия фамилий, личных имен, гидротопонимов.

Имя Аттилы многие объясняли как происходящее от слова атта «отец» и придавали ему значение «батюшка». Другие выводили это имя от названия реки Итиль, которая с VI в. стала именоваться Волгой [75, с. 321]. Вполне допуская такое толкование, так как с балкаро-карачаевского ата — лы означает «имеющий батюшку», мы отмечаем, что болгаро-хазарское на­звание Итиль (Адиль, Эдиль) сохраняется в гидронимах Балкарии — Адил — су и Адыр-су. Имя Аттилы в форме Адил широко бытует и как личное муж­ское имя у балкарцев и карачаевцев. Имя старшего сына Аттилы — Эл-лак, властвовавшего над гуннами-акацирами [75, с. 321], сохраняется в среде балкаро-карачаевцев как фамильное имя — Эллак улу (Элекуевы). Имя одного из приближенных полководцев Аттилы — Эдико (Эдоко) сохраня­ется в балкарской и алтайской фамилиях Эдок-улу (Эдоков) и Эдока-улу (Эдокаев), а также в личных именах — Эдик, Эдок; это же имя запечатлено в гидрониме Этоко. Имена других сыновей Аттилы — Денгиза и Ирника — со­храняются в балкаро-карачаевской среде как личные имена и означают — «море» и «цепкий», «хваткий».

По мнению автора, имена гуннских предводителей Басиха и Хурсиха сохранены в гидронимах и топонимах Балкарии и Карачая: Басих-кан, т. е. Басих + река (Басих-кан, Баксан) и Хурзух (река и село в Карачае). Реки Баксан и Хурзух вытекают из смежных ледников Эльбруса. Имя другого гуннского предводителя — Доната — можно увидеть в топониме Донгат в Чегемском ущелье [273, с. 82]. Попытки осетиноведов объяснить название этой голой, песчаной горы, на которой даже трава почти не растет, ирано­осетинским термином «водянистое место» не соответствует характеру местности.

Известно, болгары — кутургу и утургу, как писал Прокопий Кесарийский [32, с. 85], происходят от двух братьев-гуннов: Кутургу и Утургу. Имя Кутургу сохранено в названии старинного балкарского аула в Чегемском ущелье — Гудургу, а имя Утургу сохранилось у северокавказских асов XIV в. в имени бесстрашного эмира, отчаянно сражавшегося с тимуровскими войсками в горах Эльбруса. Название черных гуннов — биттогуров сохранилось в на­звании такого же балкарского селения в верховьях реки Чегем — Биттургу [32, с. 62]. Гуннское имя Муагер и имя предводителя кутургуров — Забирхан до сих пор бытуют в среде балкарцев и карачаевцев [75, с. 324] в форме Забирхан и Мажир.

Без затруднений понятны балкарцу и карачаевцу значения многих кня­жеских имен древних болгар. Имя Органа означает «бьющий», «наносящий удар». Имя Кубрата очень распространено среди тюркских народов в фор­ме Кумрат с характерным для сабиров чередованием звуков м и б [110]. Особого внимания заслуживает имя хана Аспаруха. Есть попытки возвести это имя к понятию «конник» в силу того, что в этом слове будто бы видно персидское асп — «конь» [314, с. 57]. Но сомнительно, чтобы тюркоязыч­ный болгарский хан в VII в. носил персидское имя. Можно предположить иную версию объяснения этого имени, исходя из того, что здесь читается имя древнетюркского племени асов, которое входило и в состав болгар (вспомним: «ясыня бе-бо болгарка родом»). К этому этнониму прибавлено древнетюркское слово мара (пара), что означает «дитя», а в сложных сло­вах, как в данном случае, оно означает «внук». Таким образом, имя Аспарух может означать: «внук асов» [226, с. 231]. В известном «Именнике» болгар­ских князей наряду с Аспарухом названы ханы Ирник, Курут, Безмер, Умор и другие, имена которых бытуют до сих пор в среде тюркских народов, а упомянутое в этом документе имя Гестун можно узреть в балкарском гид­ротопониме Гестен-ди с характерным окончанием ти, ди, указывающим принадлежность реки, местности или вообще чего-либо Гестену (Гестуну), по типу таких слов, как мени-ди, кимни-ди, т. е. «мое это», «чье это» и т. п. Своего знаменитого хана Хрума болгары обожествляли и поклонялись его изображению [232, с. 178]. Имя этого хана зафиксировано в названии горы и средневекового городища у города Кисловодска, которое в литературе искаженно именуется Рим-горой, по созвучию Хрум — Рим. У балкарцев сохранилась поговорка, связанная с этим городищем: «Хрум-къала, Гум- къала, къуруп къалсын бу къала!», что означает: «Хрума-крепость, Гума- крепость, да исчезнет эта крепость!» Вероятно, вместе с именем Хрума и этнонимом гуннов или куманов (Гум) народная эпическая память сохра­нила воспоминание о каком-то кровопролитии у стен этого города-крепо­сти. Позднее балкарцы перенесли название Гум-кала на современный го­род Минеральные Воды.

Часто используемые при выяснении этнических вопросов имена алан­ских предводителей Итас, Саросий, Альда, Эльдегур носят легко объяс­нимые имена, соответственно: Ит + ас (Собака + ас), Сары + ас (Желтый + ас), Эль + дегор (Народ-дегур). Известно, что западные тюрки делились на роды Дуло и Ашин. Болгары принадлежали к роду Дуло, а хазары — к роду Ашин. Между этими родами шла постоянная и непримиримая борь­ба, почти приведшая к взаимному истреблению [32, с. 162, 170-171]. Имя одного из ханов рода Ашин — Хусэло — могло сохраниться в родовом на­звании балкарцев — Хоса улу (Хосаевы) [37, с. 318].

Можно предположить, что постоянная вражда между родами Дуло и Ашин, между болгарами и хазарами породила балкарскую поговорку: «Асыдан туугъан асы!», с которой обращаются обычно к балованному, драчливому ребенку, упрекая его словами: «Ас ты, рожденный от аса!». Поговорку эту разъясняет чувашское значение слова ас как «баловень», «шалун», «непослушный». Древнетюркский род Дуло еще в V в. в количе­стве пяти аймаков был известен китайским писателям в числе тюрков — гаогюйцев на западных склонах Алтая, подвластных западно-тюркским ханам [36, с. 297]. Разбирая эти сведения, Н. А. Аристов писал: «При­надлежность болгарских князей, по известному «Именнику», к роду Дуло, существование в числе гаогюйцев в V в. рода Дуло, именование в VII в. пяти западно-тюркских аймаков аймаками Дуло и наличность до настоящего времени многочисленного поколения дулатов — все это дает достаточные основания полагать, что могущественное поколение, или союз Дуло, су­ществовало уже во время хуннов в западной части их владений, имея в своем составе и чуйские роды». Разбирая сведения «Именника», в котором говорится, что пять первых болгарских князей относились к «острижен­ным головам», он, ссылаясь на китайские источники, пишет, что еще в V в. ко­чевники юебани, т. е. дулаты, «остригали головы», и приводит сведения по спискам XIX в., что в Большой орде кыргызов (Уллу-джюз) было два основ­ных племени: канглы и дулат, причем главную часть составляли дулаты в количестве 40 тыс. кибиток [36, с. 351]. У дулатов поколения Большой орды была родовая тамга в виде круга, а у ведущих его родов: Батбая — круг с крестиком, у рода Адбан — круг с одной чертой-отростком. У рода Суван — круг с двумя черточками-отростками [36, с. 286]. Наше внимание привлека­ет и древнетюркское племя джолто, зафиксированное в VIII в. в Тибетской надписи, где имеются и имена объединения Дуло (Толис) [90, с. 161-162]. В связи с этими сведениями о древнетюркском родовом объединении Дулат можно предположить и объяснение известного северокавказско­го топонима — названия средневековых области и городов — Джулат, где в 1395 г. столкнулись две огромные армии: Тимура и золотоордынского хана Тохтамыша [278, с. 175]. Разъяснение этого топонима как «места ежегодных конных скачек», исходя из того, что в этом слове можно распознать слова джил — «год», ат — «лошадь», не могут быть удовлетворительными [349, с. 6-7]. Более вероятным будет видеть в этом топониме имя племенного объединения Дулат, которое было еще среди гунно-болгар, владевших в раннем Средневековье районами Северного Дагестана, Терско-Кумскими степями и Прикубаньем. С учетом упоминавшихся чередований звуков д и дж в тюркских языках такое толкование названия джулат вполне воз­можно.

Непосредственную связь с объединением Дуло имеет и известная Зеленчукская надпись. В 1888 г. В. Ф. Миллер получил от Д. М. Струкова рисунок каменной плиты с надписью, выполненной греческими буква­ми. Плита была найдена в верховьях реки Зеленчук, между ее притока­ми Ропочай и Кизгич, в местности, которую карачаевцы называют Эски — Джурт, т. е. «Старое жилище» («Старая родина»). В 1892 г. Г. И. Куликовский осмотрел этот памятник. По его словам, плита лежала против местности «Старое жилище», «Старое место», на правом берегу Зеленчука. Высота ее — 2 аршина, толщина — 2,5 вершка. Представляет собой известняковую плиту, которая была вделана стоймя в каменную основу [181, с. 110-118]. Миллер внес в надпись плиты 8 дополнительных букв, которых на плите не было и без которых он не мог ее прочесть. Эти правки опубликовал

А. Ж. Кафоев [132, с. 13]. Так, Миллер внес в седьмую строку дополнительно три буквы — «VPT» в десятую строку букву — «V», в шестнадцатую — букву «N». Кроме того, букву К везде читает как К, а в строке 19-й — как Г, а знак «Р» читает как звук Р. В результате этих правок он прочел надпись сле­дующим образом: «Иисус Христос святой [?] Николай Сахира сын Х…ра сын Бакатар Бакатара сын Анбал Анбала сын юноши [?] памятник [юноши Иры?] 6200-692 по Р. X.» [181]. Вслед за ним В. И. Абаев прочел надпись таким образом: «Иисус Христос святой [?] Николай Сахира сын Х… ра сын Бакатар Бакатара сын Анбалан Анбалана сын Лаг — их памятник» [2, с. 261]. Б. А. Алборов предложил такое чтение: «Иисус Христос [?] Николай Сахира сын Хо Бситира сын Анбал Анбалана сын юноши памятник 671 = 1063 г.» [14]. Г. Ф. Турчанинов прочел таким образом: «Иисус Христос святой [?] Николай Сахира сын Овса великого сын Бакатар…» Остальное, как у Миллера [292, с. 48-51]. Не останавливаясь более на различных манипуляциях с буквами и словами надписи, к которым прибегали все его касавшиеся исследова­тели, напоминаю лишь слова Миллера: «Хотя имени Анбалан у осетин мы не можем указать, но оно звучит вполне по-осетински» [181, с. 115]. Это не довод, хотя бы потому, что такое слово не может звучать по-осетински, так как в словарном фонде осетин нет слова алан. Далее Миллер продолжа­ет: «Последние три строки при всей отчетливости отдельных букв… упор­но не поддаются разгадке, и мы даже с уверенностью не можем сказать, содержат ли они хронологическую дату или нет… наконец, в 21-й строке, после точки читаются еще 4 буквы ОТЗЛ, в которых, по-видимому, не мо­жет заключаться никакого слова, потому что такая группа согласных не свойственна ни осетинскому, ни греческому языку» [181, с. 116]. И все же, предполагая, что это дата памятника, он не может не признать, что и эти буквы не дают «никакой разумной цифры ни от Сотворения мира, ни от Рождества Хр. Чтобы вывести какую-нибудь дату, следовало бы предпо­лагать, что «0» стоит здесь вместо S; и в таком случае «Sc» дали бы цифру 6200 год от Сотворения мира, или 692 г. по Р. Х.». Но в конце концов ученый вынужден был сказать: «Итак, чтение последних трех строк совершен­но гадательно».

Оказывается, что тот самый «малограмотный резчик письма» [181, с. 115], по словам Г. Ф. Турчанинова, взятый Абаевым за истину, был хоро­шо осведомлен в буквенных обозначениях греческих цифр, знал, что © — это 9, а СЛ — это 230, великолепно знал, что счет надо вести по солнечному кругу, знал, что этот круг равен 28 годам, знал, что от Сотворения мира и до момента надписи прошло 230 солнечных кругов, а с начала послед­него солнечного круга прошло 9 лет и пр. Не правда ли, завидные знания? И после всего этого Турчанинов высчитывает: 230 x 28 + 9 = 6449 г. от Сотворения мира, или 941 г. от Р. Х. [2, с. 267-268]. Нам кажется, ближе всех подошел к прочтению текста М. Кудаев, заметивший явное тюркское сло­во — <6Л» — зыл, т. е. «год» на цокающем диалекте карачаево-балкарского языка, как и в надписи 1715 г. [50; 164]. Это совпадает с мнением всех отмеченных авторов, которые в последней строке видят дату памятника. По законам греческой фонетики, где отсутствуют Ж и Ш, Щ, он, как нам кажется, правильно видит в слове «ИФОVPT» тюркское йюурт или жоурт на йокающем и джокающем диалектах тюркских языков [159]. Прав он и в том, что вслед за Алборовым и Турчаниновым прочел имя Хобс (Овс у Турчанинова, Хо-Бси у Алборова). Все отмеченные авторы в той или иной степени искажали текст, вносили поправки и дополнения: знак 9 читали как букву Р, тогда как эта буква пять раз и очень четко написана в 7-й, 12-й, 14-й, 18-й, 20-й строках. Приступая к прочтению текста, мы исходим из того, что подобные памятники на Северном Кавказе чрезвычайно редки, если не сказать — вообще единичны, а поэтому вряд ли это могло быть обычным надгробием какого-то неизвестного юноши, ничем не отмеченного в ис­точниках. Во-вторых, мы полностью доверяем автору письма и ничего к его тексту не добавляем и не убавляем, потому что подобные письменные памятники народ никогда не доверяет исполнять несведущему человеку, даже в наше время. Вряд ли есть право обвинять автора-резчика в «ошиб­ках», как это делает Миллер. В-третьих, текст найден в районе, где пись­менные источники размещают асов и тюрков-болгар, где находится сред­невековое городище, именуемое карачаевцами как Эски-Джурт (Старая родина). В этих же районах много рунических тюркских надписей, памят­ников кавказских тюрков-болгар, относившихся к роду Дуло. Поэтому нет ничего удивительного в том, что осетиноведы могли прочесть эту надпись только с помощью дигорского диалекта осетинского языка с характерным цоканьем. Но, на наш взгляд, прежде чем априорно объявить надпись ирано-осетинской, а затем приступать к ее прочтению, необходимо было вспомнить слова выдающегося русского ученого М. В. Никольского, кото­рый, перед тем как приступить к изучению урартских надписей, отмечал, как важно «исследование надписей на месте в связи с теми физическими и археологическими условиями, которые окружают памятники, помогают толкованию их смысла… Понятно, какую пользу для толкования их могут принести личные наблюдения над местностью памятника, соображения, при каких условиях и для какой цели он был воздвигнут… Скажем более: изучение условий местности в связи с географическими данными… может во многих случаях дать весьма полезные указания». По заключениям мно­гих выдающихся дешифровщиков, только местонахождение памятников помогает понять их смысл и значение [335, с. 8-9]. Категоричность наша объясняется еще и тем, что все, кто касался памятника, считают его эпи­тафией какого-то коллективного захоронения юношей. Но парадоксаль­ность ситуации в том, что ни поиски самого Д. М. Струкова, ни осмотр мест­ности Г. И. Куликовским (1892), ни археологические поиски В. М. Сысоева (1895-1898), ни осмотр местности Н. Я. Динником (1884), ни археологиче­ские изыскания Т. М. Минаевой, X. О. Лайпанова (1939), ни поиски автора этих строк (1959, 1965), ни многократные поиски В. А. Кузнецова не приве­ли к выявлению в этом районе никаких аланских захоронений вообще: ни коллективных, ни одиночных.

Правдоподобно ли, чтобы «единственная алано-осетинская надпись» [2, с. 260] была бы оставлена в таком районе?

Первые строки не вызывают сомнения, там читается монограмма Иисуса Христа. Третью строку все авторы под знаком вопроса читали как «святой», но в этой строке легко читается ОАVГ как явгу, т. е. тюркский ти­тул «исполняющий обязанности», наместник [90, с. 114]. Четвертая и пя­тая строки также не вызывают сомнения, и здесь легко читается Николаос. Слова 6-й и 7-й строки мы читаем как сахнриф ой, что соответствует по цокающему диалекту цахырыф юй, т. е. «призвав дома». Если же прав

В. Ф. Миллер, который добавил в 7-ю строку слово VPT, тогда строка читает­ся как призвав юрт или журт и означает «призвав дома» (земли, родины). В 8-й строке, как и Алборов, Турчанинов и Кудаев, мы читаем имя Хобсы. В первых трех знаках 9-й строки, по нашему мнению, трудно увидеть какую — либо букву. Это, скорее всего, объединенные родовые тамги. Известно, что тамга Дуло представляла круг — О, ведущие дулатовские роды: Батбай имел тамгу в виде круга с крестиком или тремя отростками — q, род Адван — круг с одним отростком — (р, род Суван — круг с одним вертикальным и одним боковым ответвлением — ^). Если мы объединим эти тамги, то получим тот знак, который изображен в 9-й строке «^^_q». Буквы «нф» той же стро­ки читаются как иыф, т. е. означает «собрав»Добъединив» на йокающем диалекте. 10-я строка с учетом тамги адванов 9 читается как ос Адван (т.). Далее, слово ифоурт, читающееся в 13-14-й и 17-18-й строках, легко чита­ется как йюоурт, т. е. йоурт или жоурт. Последнюю строку все авторы при­нимали за дату памятника. Мы же видим в этой строке в буквах «0 £» (те) тюркоязычное завершение всякой речи, особенно назидательной, словом дэ или дэди, дэй, что равно значению: «дескать», «сказал, мол», «повеству­ет, мол», «взывает, мол» и пр. Живым примером такого завершения речи являются старинные песни и сказания многих тюркских народов — тувинцев, башкир, караимов и др. [320, с. 70; 332, с. 37]. Такой же фразой завершались многие караимские сказания.

Вот, к примеру, диалог караимского героя Аланкасара со своим вра­гом: «Кимга тийишли бу барысы, бунар къаитарылыр дэ». Враг отвечает: «Йэтярь гъануз иш, керям, достларыма дэ». Перевод означает: «Кому все это принадлежит, тому и будет отдано», а ответ: «Хватит дела, я вижу, и моим молодцам». Как видно, последняя фраза дэ остается, как обычно, без перевода [330, с. 685-687].

В следующих буквах «О©» читается тюркское от, ут, что в древне­тюркских надписях означало год Быка [293, с. 91]. Таким образом, текст письма можно прочесть так: «Иисус Христос Оавг Николаос Сахириф ой Хобси Дуло, Батбай, Адван, Суван ыиф [обозначены тамгой] ос адван (т) па — катар пак ата йюуртан палапан алан йюуртлака интенрте от зл». С позиций цокающего диалекта балкарского языка текст читается таким образом: «Иисус Христос явгу Николай цахырыф юй Хобсны (Дуло, Батбай, Адван, Суван) ыйиф ез Адван Бакатар Бек Ата Журтан белюнюб алан журтлагъа итинер де. Егюз зыл», что в переводе означает: «Иисуса Христа наместника Николая призвав, от дома Хобса (Дуло, Батбай, Адван, Суван) объединения один сам адван (т) Бакатар бек, от отцовского юрта (ата юрт — родина, отчизна) отделившись, в юрт аланов (степей, долин) стремится». В слове «адван-т», аффикс «т», как и во многих тюркских этнонимах, образует мно­жественное число [321, с. 13, 16].

Таким образом, текст надписи и уникальная 2,8-метровая стела — не обычное надгробие мальчишки, а серьезный исторический документ, за­вет и наставление потомкам крупного объединения племен, собранных воедино неким Хобсом. Если верна дата, предложенная В. Ф. Миллером, то надпись согласуется с известным историческим событием — распадом объединения четырех домов — племен кубанских болгар, составляющих объединение Дуло. Известно, что после распада в конце VII в. часть их ушла в степи Юго-Восточной Европы — Подонье и Поволжье (юрт аланов). Имя Хобс весьма близко имени грузинских источников — Уобос, расселив­шегося в Западном Предкавказье, там, где размещались асы и болгары.

Болгары, ушедшие из Предкавказья на Дунай, на протяжении многих веков были тесно связаны с асами (ясами) Восточной Европы. Архимандрит Руварц, ссылаясь на жизнеописание архиепископа Даниила II, занимавше­го архиепископскую кафедру в 1323-1337 гг., пишет, что «Яси или езикъ яшьски в товариществе с Татарами и Турками езикъ (юзюк — ветвь. — И. М.) яшьски в 1330 г. сражался за царя болгарского против его неприятелей, против краля сербского» [253, с. 76]. Выясняя вопрос о месте жительства ясов, он продолжает: «Полагаю, что они проживали возле Татар в одной части Молдавии, и город Яши (Яссы) получил от этих Ясов свое название. Известно, что прежде Татар в нынешней Румынии господствовали Куманы (Половцы)… Быть может, тогда же с Половцами или Куманами пришла и толпа Ясов из Молдавии в Венгрию, и что от них происходят те, которые называются в грамотах и законах венгерских яссо-нес или язигес и поч­ти всегда упоминаются заодно с Куманами». Венгерское имя Яцигер есть Ясок, и это имя обозначает понятие «лук», «колчан» и, возможно, восходит к значению — «стрела» [253, с. 77, примеч.]. Эти сведения позволяют по­лагать, что асы могли представлять собой одну из ветвей или подразделе­ний кипчаков (куманов — половцев). Это предположение подкрепляется и мнением Ф. Бруна, писавшего, что в местах расселения молдавских ясов «находились кочевья татар, называемых «черными» по той же причине, по которой смежная с Угровалахией Молдавия, которую позже турки назвали Кара-багдан, была тогда уже известна грекам под названием Мавровалахия и по которой город Белый — Аккерман у них превратился в Черный (Маврокастрон)» [323, с. 237]. Еще более убеждает нас работа Ю. Немета, на которую часто ссылаются осетиноведы [334]. Прежде всего, Немет не прав, называя этих яссов аланами. Этот этноним и самоназвание неведомы яссам. Оказавшись в плену рассмотренного мнимого тождества аланов и асов, он дошел до недоразумения, написав, что «термин ас — это тюркское название аланов». Такое утверждение вряд ли кто может хоть чем-нибудь подтвердить, так как оба эти этнонима тюркские. Несостоятельность этих слов не может скрыть и сам автор, вынужденный признать, что куманы (кипчаки) и яссы — «оба народа носят обычно общее наименование Ясс- Кунок, т. е. яссы-куманы», что поселения яссов называются «ясский базар», что в Венгрии «известны семь местностей под названиями Еслар, Осслар, Асслар, образованными с помощью тюркского показателя множественно­го числа «лар». Наконец, он же отмечает, что многие ясские селения назы­ваются Ясс-фалу — «ясское селение». Здесь к общетюркскому слову эль, иль прибавлен, вероятно, характерный для яссов звук ф, как и в слове «мясо» — фит (эт, ит — общетюркск.). Пристального внимания заслуживает и тот факт, что «куманы и яссы в Венгрии имели определенные области посе­ления, точнее, административные районы, которые назывались Яссжаг, т. е. «Ясия», и Кунжаг — «Кумания» [334, с. 4-7]. Прибавленные к этнонимам яс и куман тюркские слова жаг, йаг означают — «сторона», «край», и бук­вальный перевод этих терминов будет — «сторона яссов», «край яссов» (или куман). Такое оформление своего самоназвания и страны не может быть продуктом языковой ассимиляции. Народ не теряет ни самоназва­ния, ни имени своей страны при языковой или культурной ассимиляции. Примером могут быть болгары на Дунае и Волге. Небезынтересно отме­тить, что слово йаг видно и в дигорском названии Балкарии и Карачая — Асс-иаг, т. е. Сторона Асов. Нельзя оставить без внимания и слова Немета о том, что «асы по-венгерски называются Ясс-ок». В связи с этим надо учи­тывать, что «исходной основой собирательного этнического имени огуз является ог — «род», «племя», которое в свою очередь находится в прямой связи со старотюркским словом ог — «мать». К этой же основе восходят сло­ва огул — «потомство», «сын» и огуш — «сородич». [140, с. 84]. Глоссарий вен­герских яссов представляет для нас большой интерес еще и потому, что он был зафиксирован в 1422 г. в ходе судебной тяжбы вдовы Георги Батиани по поводу их фамильных имений, находящихся «вблизи печенежских поселений, где говорили на ясском языке». Разве трудно в этой фамилии увидеть характерное грузинское название балкарцев — басиани и нарица­тельное имя балкарских таубиев — басиаты? О том, как мог появиться этот документ, Немет пишет: «Я могу высказать только личную догадку», — и по­лагает, что комиссия, выполнявшая судебное разбирательство, прихватила с собой небольшой словарный справочник, зная, что в тех краях говорят на ясском языке. Но он не отрицает и других объяснений [334, с. 7-8]. Этот словарь запис
ан на оборотной стороне судебных бумаг. Скорее всего, эти слова были записаны на обороте этих документов по ходу судебного раз­бирательства на месте, по ходу встречавшихся непонятных слов.

В работе Немета имеются 23 тюркских слова и термина. А в самом слов­нике, насчитывающем 40 слов, 18 являются тюркскими и до сих пор широ­ко бытуют во многих тюркских языках. К таким всеми признанным тюрк­ским словам глоссария, как каз — «гусь», табак — «тарелка», чугун — «чугун» и другие, следует добавить такие балкаро-карачаевские параллели, как: ваз-бузоу, т. е. «теленок», йаика-гаккы, т. е. «яйцо», одок-аяк, т. е. «чаша», с ха­рактерным чередованием в тюркских языках звуков д и й. Очень интерес­но слово каса, которое Абаев считает русским словом «каша». Надо иметь в виду, что у древних тюрков Алтая, у современных чувашей, балкарцев и карачаевцев бытует традиционная ритуальная кашица, которую варят перед первым выходом в поле. Она состоит из девяти компонентов: воды, соли и семи разновидностей зерновых и бобовых культур. Эту кашицу ал­тайцы называют кочо, балкарцы и карачаевцы — геже [337, с. 323].

Обращу внимание исследователей еще на одно не понятое коммента­торами слово — гишт, означающее, по документу, «творог». В. И. Абаев не смог убедительно объяснить это слово, потому что не указал на существо­вание у балкарцев слова хушт — «творог».

Сказанное позволяет сделать вывод о том, что указанный глоссарий характеризует ту же языковую близость аланов и асов, какая ныне при­суща языкам дигорцев, балкарцев и карачаевцев.

Для дальнейшего раскрытия темы интересно остановиться на ряде имен представителей асов. Еще Масуди называет имена асов — Ахмада и Куба [187, с. 194], а грузинские источники называют асскую принцессу Алтын — «золото» [270, с. 28]. Вспомним слова Миллера, что осетины на­звания металлов, в т. ч. золота, переняли из урало-алтайского (т. е. тюрк­ского) языка [179, с. 12-13]. В тех же грузинских источниках названы имена овсов-царевичей: Бакатар, Параджан, Узур-бек, Сахти и др., тюркский ха­рактер которых не требует доказательств [270, с. 30].

При освещении этнической истории Северного Кавказа исследо­ватели называют имена асов из «Истории Юань-ши» или истории дома Чингисханидов в Китае XIII-XIV вв. Обратимся к этому источнику и мы [253; 270, с. 38-40]. Имя асов в этой «Истории…» впервые упоминается под 1223 г., и затем постоянно фигурируют в ней асские военачальники, титулован­ные чиновники и бахадуры — полководцы и т. п. Имя же алан встречается только однажды, где это имя обыкновенно сочетается с ас, так же как и на карте (1369 г. — И. М.). И это единственное упоминание связано с уточне­нием границ России. «На рукописной карте XIV в., хранящейся в библио­теке Пекинской академии, Алосы, как государство, поставлены в северо­западной оконечности Монгольской империи, после Алан-асы (Алан-азы) и Киньча (кипчак). Олосами, как и нынче, китайцы называют русских, оче­видно, это есть китайское переложение слова «урус» [253, с. 65]. Отсюда нетрудно увидеть, что в северо-западной оконечности Монгольской им­перии сперва называются степи асов (алан — ас), затем кипчаки и потом русские. Стало быть, о кавказских асах здесь говорить не приходится. Однако Бретшнайдер в своих выписках об аланах и асах в Китае XIV в., под впечатлением популярного тогда в науке «клапротовского» отождествле­ния аланов и асов, везде говорит об аланах, хотя сам документ везде сооб­щает об асах. Но он все-таки вынужден признать, что они обыкновенно прозываются а-су, а-зу, а «имя Алан встречается только однажды, где это имя обыкновенно сочетается с А-се» [253, с. 71]. На каком основании тогда отождествлять аланов и асов?

В главе СХХХИ (132) «Истории Юань-ши» говорится, что, «когда войско императора Окотая (Угедея. — И. М.) достигло страны А-су, правитель ее, по имени Хан-ху-зе покорился немедленно; затем император пожаловал ему в достоинство Ба-ду-ра и золотую дощечку (пайцзу. — И. М.), утвердив его правителем княжества. Также дан был приказ об образовании полка из тысячи человек народа Асу (для лейб-гвардии)». После смерти Хан-ху — зе власть перешла к его сыну Ан-фа-пу. Старший сын этого хана, Атачи, сопровождал государя в походе, отличился в Китае в войне с Сунгом. В 1283 г. сыну Атачи, Ботару, была пожалована тигровая пайцза, титул глав­нокомандующего усмирителя отдаленных стран и чин командира гвар­дии. Вместе с тем за ним было сохранено командование отрядом асов, и он был «возведен в звание асского дарагучи, т. е. телохранителя монголь­ских ханов, которые состояли исключительно из асов. Его сын Одос (Орос) из свитских дослужился до чина командира гарнизона. Второй его сын Фудин стал первым дарагучи асской гвардии и командовал гвардейским отрядом. Затем он был назначен в Военный совет секретарем и командо­вал 1000 бойцами» [253, с. 71-72].

Далее в «Истории…» речь идет о второй династии асских военачальни­ков на службе монгольских ханов. «Юй-ва-ши был ас. Его отец Еле-бадур пришел с правителем его государства и подчинился Угедею». А правите­лем, мы уже знаем, был Хан-ху-зе. Еле-бадур командовал особым отрядом асов. Ему наследовал сын Юй-ва-ши и был в должности тысячника асско­го корпуса. В это время (при Кубилае. — И. М.) он был отправлен против возмутившихся князей на северо-западе, где Кайду (Хай-ду) окружил вой­ско дарагучи Болотемира. Император велел тогда Юй-ва-ши идти на вы­ручку Болотемира, и тот «пронес монгольское оружие до страны И-би-р — Ши-би-р [Сибирь] и освободил Болотемира». Тогда государь с радостью сказал, обращаясь ко всем военачальникам: «Кто, кроме Юй-ва-ши, спосо­бен был выполнить это геройское дело? Если даже облечь Юй-ва-ши в чи­стое золото, этим не выразить ему моей благодарности». Затем речь идет о третьей династии асов.

В главе CXXIII (123) имеется биография аса Арселана (А-р-сзе-лан). «Когда город был взят ханом Мангу, Арселан вместе со своим сыном Асандженом явился в лагерь победителя и изъявил ему свою покорность. Монгол выдал Арселану грамоту на управление народом Асу». Асанджен был взят в гвардию Менгу-хана [253, с. 72-73]. Далее речь идет о деяниях еще нескольких асских военачальников: Бадура, Утцорбухана, Матаршу, Коуарджи (или Кюрджи) и др.

Это отступление мы сделали для того, чтобы показать читателю, что этот документ и имена, здесь упомянутые, никак не могут свидетельствовать о тождестве аланов и асов. При стольких длительных династиях асов на монгольской службе, на протяжении десятков лет, непременно где-нибудь должно было бы быть упомянуто хотя бы имя аланов. Таких сведений нет. А есть вполне определенное свидетельство Ибн аль-Асира о том, что мон­голы при столкновении с объединенными войсками аланов и кипчаков в 1222 г., т. е. за год до упоминания асов в «Истории Юань-ши», обратились к кипчакам со следующими словами: «Мы и вы — один народ и из одного племени, аланы же чужие; мы заключим с вами договор, что не будем напа­дать друг на друга и дадим вам столько золота и платья, сколько душа ваша пожелает, только предоставьте их [аланов] нам» [278, с. 32-33]. Эти сведе­ния сводят на нет всякую надежду отождествить аланов и асов, и тем более монгольских источников, потому что монголы, великолепно знавшие ала­нов по Северному Кавказу, никак не могли их не отметить среди трех асских династий и среди 72 асских военачальников, находящихся у них на службе. Но тем не менее есть исследователи, пытающиеся (ссылаясь на имена, при­веденные выше) доказать это тождество. Рассмотрим эти имена.

Имя Хан-ху-зе повторяет имя упоминавшегося тюркского хана VII в. Хосэлу (Хосэ-улу) и очень близко к этнониму Ух-с-р в горах Кавказа, на­званному хазарским царем X в. Иосифом, возможно, что оно отразилось в названии балкарской волости Хусыр в документе 1743 г. [194, с 104], а так­же в названии балкарского урочища Хусанты, где вел раскопки курганов Д. А. Вырубов [126, с. 31-32; 143, с. 104; 76, с. 195-196]. Нет никакой необходи­мости доказывать тюркскую природу таких имен, как Атачи, Батыр, Арслан, Болотемир, Асанджан и др. Достаточно отметить, что арслан на тюркском языке означает «лев», а, по словам В. И. Абаева, «представление о льве на­столько было чуждо осетинам, что, когда в новейшее время понадобилось дать ему наименование, они не нашли ничего лучшего, как перенести на него название… зубра (домбай)», слово, кстати, тоже тюркское [2, с. 32].

Имя Юй-ва-ши, означающее «глава дома», часто употребляется как ти­тул у государей Чжунгарии: Халалдай-Нонн-убаши, Хунду-лын-убаши и др. [229, с. 262-264]. Тургутский хан также назывался этим титулом — убаши [229, с. 186]. По сведениям Махмуда Кашгарского, титул ю-баши носили и огузские ханы [37, с. 90]. Имя Ель-бадур созвучно с упоминавшимся именем Эль-дегур и означает «батыр народа», а имя Матарша не что иное, как Ба-тырча, т. е. «как Батыр». Имя военачальника Коурджи, или Куарцзи, близко к имени другого асского военачальника, названного Рашид ад-Дином как Качир-укуле [251, с. 38], и имени карачаевского родоначальника — Карчи, которое на цокающем диалекте и у дигорцев произносится как Карца, зафиксировано в названии дигорского селения — Корца [308, с. 116] и тождественно с названием одного из родов печенегов — Куарцидзур, отмеченного Феофилактом Симмокатой и Константином Багрянородным [142, с. 140; 279, с. 141].

Упомянем еще имена асских предводителей, названных в связи с похо­дами Тимура в «горы Эльбруза» Шереф ад-Дином Йезиди и Низам ад-Дином Шами. Одного «правителя народа асов звали Бури-берди, другого — Бури — кан» [278, с. 122-123, 181-182]. В именах этих асов отчетливо видно тотем­ное животное тюрков-асов, легендарная волчица: Берю — «волк». Первое имя означает «Волком данный», второе — «Волчья кровь». Такие имена у тюрков давались особо выдающимся и почетным людям, как позднее ста­ли давать имя Аллах-берди, т. е. «Богом данный» и др. Стоит отметить и имя «одного из бесстрашных эмиров Джучиева улуса» бесстрашного Утурку, ко­торый доставил неимоверные трудности армии Тимура в горах Эльбруса. Его имя напоминает нам имя гунна Утурку, ставшего этнонимом для части древних болгар-утургур. В повествованиях этих летописцев Тимура назы­вается крепость некоего Пулада. Имя этой крепости сохранено в названии одной из мощных средневековых крепостей Балкарии — Болат-кала, т. е. «Крепость Болата» [164, с. 86-87; 191 с. 66; 192, с. 51; 307, с. 12].

Завершая этот раздел, хотелось бы отметить еще одно свидетельство путешественника XVIII в., которое, на наш взгляд, имеет прямое отношение к языку осетин-дигорцев и части аланов Северного Кавказа. Якоб Рейнеггс писал, что «в долинах Главного Кавказского хребта находятся жилища не­многочисленного бедного народа, называемого аланами; татары назы­вают его этеи или эдеки-аланы. Этот народ говорит на особом диалекте древнего кавказско-татарского языка и отличается этим от другого много­численного народа, населяющего к юго-востоку высокие долины Главного горного хребта и говорящего на своем собственном смешанном языке» [228, с. 103]. Сообщение интересно тем, что название этей очень близко к карачаевскому названию дигорцев — те-гей и со словами Рейнеггса о том, что дигорцы говорят на самом старом наречии татарского языка, которые мы уже приводили.

Рассмотренный материал приводит к выводу, что этническая история многих народов Северного Кавказа не может быть должным образом освещена в отрыве от древнетюркского мира Алтайских гор, Средней Азии, Поволжья и Восточной Европы.

Определенное место в этом вопросе может занять карачаево-балкар­ский язык, по всем признакам являющийся представителем древнего до — письменного языка тюркских племен. Этот язык во многом способствует пониманию самих древнетюркских надписей.

Сохранившиеся древние джокающий и цокающий диалекты карачаево — балкарского языка более сближаются с языком древних болгар, чем йо — кающий язык чувашей. Цокающий диалект их языка сближается с дигор — ским диалектом осетинского языка, на котором понимаются известные исторические имена скифо-сармато-аланского мира, читается известная Зеленчукская надпись.

Язык балкарцев и карачаевцев способствует выяснению этимологии многих этнонимов Северного Кавказа, поясняет имена многих истори­ческих лиц и играет важную роль при освещении этнической истории Северного Кавказа.