§ 1. Социально-имущая категория общества.
Вопрос о социальных отношениях и структуре вайнахс-кого общества в XVIII веке в исторической науке до сих пор остается слабо разработанным. Первые исторические сведения о социальных отношениях или структуре чеченцев и ингушей содержатся в литературе XVIII в. Их авторами выступали ученые — путешественники или военнослужащие царской армии, писавшие по заданию Российской Академии наук (И. Г. Георги, И. А. Гюльденштедт, П. С. Паллас, С. Д. Бурнашев, Г. И. Гербер и др.).
С XIX в. о Чечне и Ингушетии писали, как правило, царские офицеры, лица гражданской администрации и отчасти местная интеллигенция, и содержание их работ составляли общие исторические и географические сведения о крае, не вдаваясь в серьезный анализ социально-экономической жизни народа. Более того, высказывания дореволюционных авторов базировались на личных наблюдениях и этнографических материалах, реже на письменных источниках. Поэтому выводы авторов об уровне социально-экономического развития вайнахов в XVIII в. страдают крайней тенденциозностью1.
Отсутствие на сегодняшний день единого мнения у исследователей относительно общественного строя чеченцев и ин
гушей в XVIII в. объясняется, во-первых, некритическим восприятием наследия дореволюционных историков, во-вторых, слабой изученностью архивных и других материалов, на что в свое время справедливо указывал выдающийся кавказовед, профессор Е. И. Крупнов2.
Цель очерка состоит в следующем: используя преимущественно новые архивные материалы, а также на основе анализа результатов предшествующих научных исследований, охарактеризовать некоторые характерные черты и особенности социальной структуры вайнахского общества в XVIII в.
У чеченцев и ингушей еще до указанного времени существовала частная собственность на пахотные, пастбищные, сенокосные земли, а также дома, скот и т. д. В горных районах было налицо имущественное неравенство не только между отдельными семьями, но и родами — тайпами. Богатые имущие семьи и сильные тайпы эксплуатировали труд беднейших крестьян и слабые тайпы. Тайпы XVIII в. являлись пережиточным явлением патриархально-родового строя. Они состояли из богатых и бедных людей. «По этнографическому материалу, неоднократно фиксируемому нами в горной Ингушетии, — пишут грузинские исследователи Р. Л. Харадзе и А. И. Роба — кидзе, — население различало сильные и слабые тайпы, среди которых именовались «эзди тайпы», а вторые — «лай тайпы»3.
Среди семей встречались также и такие, которые имели в своем владении много земли и эксплуатировали труд соплеменников и рабов. В то же время были семьи, совершенно не располагавшие средствами производства. С переселением чеченцев и ингушей с гор на более обширные и плодородные равнинные земли родовые отношения окончательно разрушаются — на смену семейной общине приходит территориальная община, которая способствует становлению частной собственности, а термины «старейший в роде», «знатные в роде», «влиятельны в роде», «старшины», «уздени» и другие приобретают социальное значение.
Вайнахские князья, феодалы, владельцы, почетные и влиятельные старшины, знатные уздени и другие богатые люди, составлявшие социально-имущую категорию населения, о которых так часто говорят архивные материалы и литературные источники, — это не что иное, как феодальная или фео — дализирующаяся верхушка вайнахского общества. Все они, в зависимости от своего сословного происхождения, размеров земель и других владений, а также социального положения занимали различные места на феодальной иерархической лестнице. Во главе села или общества, или нескольких сел стояли князья (элий) и феодальные владетели, которые осуществляли верховную власть во владении. После них по своей социальной значимости стояли старшины (старейшины) — наиболее многочисленное сословие, за ними шли знатные уздени, чанки, торговцы (купечество, чеч-со-вдегарш), мусульманское духовенство, жрецы, баьччи (военные вожди) и т. д.
На наш взгляд, вполне обоснованы предположения тех исследователей, которые считают, что княжеская верхушка в Чечне и Ингушетии была в значительной мере уничтожена еще на протяжении XVI-XVII вв. широкими антифеодальными движениями, которые выросли именно из конфликта между интенсивно развивающимися производительными силами и сдерживающими их развитие феодально-родовыми отношениями. Бурное развитие производительных сил вайнахов было связано, на наш взгляд, с процессом возвращения их в XV — XVII вв. на плоскость и освоением здесь плодородных земель. Вполне логично отсюда и предположение известного кавка- зоведа — этнографа В. К. Гарданова, который, указывая сведения о мощной антифеодальной борьбе, охватившей в XVII в. все народы Северного Кавказа, допускает, что именно в это время княжеской верхушке в Чечне и Ингушетии был нанесен особенно сокрушительный удар, чем и объясняется, по его мнению, последующая слабость феодальной прослойки у вайнахов по сравнению с соседними горскими народами4.
Предположения профессора В. К. Гарданова становятся еще более убедительными, если обратиться с сообщением по этому поводу дореволюционного исследователя С. Бронев — ского, который, опираясь на документальные сведения И. А. Гюльденштедта XVIII века, также указывает что «чеченцы не имеют своих князей, коих они в разные времена истребили, а призывают таковых из соседственных владений, из Дагестана и Лезгинистана, наипаче от колена Аварского Хана; но сии князья малою пользуются доверенностию и уважением»5.
Однако слабость позиции пришлых князей и феодалов в Чечне и Ингушетии вовсе не означала их полного отсутствия здесь. Документальные источники на протяжении XVI —
XVII вв. фиксируют в Чечне и Ингушетии довольно зна чительное количество крупных феодалов, которые фи гурировали здесь под наименованием мура, беков, князей и владельцев. Некоторые из этих феодалов были кабардинского или кумыкского происхождения, которые с помощью царского оружия стремились распространить свою власть на трудовых чеченцев и ингушей, другие же приглашались от соседних народов Северного Кавказа отдельными обществами для управления ими; однако имелись феодалы и вайнахского происхождения.6
Насколько подтверждают материалы, власть пришлых, иноплеменных князей и феодалов распространялась в основном на равнинные села вайнахов. Так, в первой четверти
XVIII в. эндерийские (кумыкские) князья Айдемир и Мусал Чапаловы владели «знатною частию чеченцев». В 20 годах XVIII века князь Терлоев (аварский), имея ставку в сел. Буюк — кент (по-видимому, Бугун-юрт (Алда — Ш. А.), владел
чеченскими селами, расположенными по р. Сунже. В 30-х годах XVIII в. кумыкский князь Айдемир Бардыханов управлял чеченскими селами: Большие Чечни и Большие Атаги. На
чеченцев, живших в Брагунской деревне, распространял свою власть кумыкский князь Мудар. В 40-х годах XVIII века кабардинский князь Девлетгирей Черкасский владел чеченскими селами Герменчук и Шали. В 60-х годах XVEII в. карабулаки, одноплеменцы чеченцам и ингушам, жившие в вершинах рек Сунжи, Аксая, Васай-су и Бал и имевшие не более 300 дворов, зависели от эндерийских, брагунских и некоторых кабардинских князей и давали им подать. «Народ ингуши, известные также под именем кистов или киштинцев, — указывал П. Г. Бутков, — обитающий между рек Терека и Сунжи», также испытывал притеснения аксайских и кабардинских князей7.
В 1758-1759, 1760-1770-х годах в Чечне и Ингушетии
прокатилась целая серия крупных антифеодальных и антиколониальных восстаний горцев, в результате которых многие пришлые князья и владельцы вынуждены были уйти вовсе или перебраться на реки Сунжа и Терек. Однако и после этого часть вайнахских сел оставалась данниками пришлых соседних князей. В этом им активно помогала царская администрация. К таким селам вайнахов относятся, в частности, сел. Чахкари (позже на этом месте царскими властями была заложена крепость Воздвиженская -Ш. А.) — владелец Алихан Нурмаматов; с. Гехи — владелец Кайтука Баков; Сунженская деревня — владелец Албек Батырханов8 и т. д.
Надо полагать, что для приглашения иноплеменных князей и владельцев в Чечню и Ингушетию в разные времена имелись важные причины. Вайнахам, по-видимому, очень удобно было приглашать для управления чужих князей и феодалов, чем иметь своего соплеменника. Очевидно, учитывалось, что от феодала — чужака легче можно избавиться, чем от своего соплеменника, на защиту которого мог стать могущественный род, как это не раз случалось. По мнению исследователя И. М. Саидова, «выбирать правителей из числа своей знати чеченцы и ингуши опасались по той причине, что представители знати, опираясь на своих родственников (однотайповцев — Ш. А.), могли упрочить свою власть и не считаться с интересами населения.9
Как известно, со второй половины XVIII в. и, в частности, после начала антифеодального и антиколониального движения горцев в Чечне и на Северном Кавказе во главе с Майсуром в 1785-1791 гг. число иноплеменных князей и феодалов в крае резко уменьшается, а в некоторых вайнахских селах вовсе исчезает. Зато быстро растет в Чечне и Ингушетии число местных владельцев, особенно старшин и богатых узденей. «Со времени проповедника Ших-Мансура чеченцы, — указывает С. Броневский, — все вообще приняли магометанский закон… и управляются они выборными старшинами»10 (подчеркнуто мною — Ш. А.). Определенного
внимания заслуживают сведения того же исследователя С. Броневского о вайнахских князьях в прошлом и приглашении их от своих соседей. В частности, он пишет: «Чеченцы имели прежде князей, но впоследствии истребили их и прибегли к своим соседям, особенно к владельцам Аварии, прося дать им кого-нибудь из родственников владычествующего дома; а как замечено неоднократно, что чеченцы, народ свирепый и буйный, не только не уважают чужеземных князей, но даже приносят их в жертву жестокого своего характера и самоуправства, что чеченцы принуждены избирать из среды себя старших (подчеркну-то мною — Ш. А.), хотя, невольно на то соглашающиеся».11
Говоря о формах зависимости крестьян, по-видимому, в прошлом у чеченцев и ингушей, живущих как в горах, так и на равнине, существовал неписаный закон «обычай», согласно которому они должны были платить подати князю или владетелю сугубо по своему усмотрению, отдавая предпочтение тому князю «владетелю», который наверняка более последовательно и настойчиво защищал бы интересы подвластных горцев как внутри своего общества, так и за его пределами (в связях с соседними народами и царской администрацией в Кизляре), и предоставлял бы им широкие возможности для торговли с народами Кавказа и Россией. Об этом говорит тот факт, что в одном из писем от 15 ноября 1784 г. на имя Кизлярского коменданта И. С. Вешнякова чеченская княгиня Крымхана Рос — ланбекова, по-видимому, жена или дочь покойного чеченского князя Расланбека Айдемирова (кумыкского происхождения) сетует на то, что с живущих на Сунже, у Амирханова брода, ее подвластных чеченцев, ранее переселившихся сюда, еще при жизни князь Расланбек «брал по их согласию подать, по обычаю». Ныне же подвластные не хотят ей (княгине — Ш. А.) давать подати, а «желают отдавать оную (подать — Ш. А.) бра — гунскому владельцу Кучуку, который хочет над оными вла — ствоватца»12.
Кроме того, встает вполне резонный вопрос, были ли у чеченцев и ингушей в рассматриваемое время наряду с феодалами «варяжского» типа владельцы или феодалы вайнахско-го происхождения? Мы склонны считать, что в рассматриваемое время в Чечне и Ингушетии были владельцы местного происхождения. В документальных источниках называются феодальные владетели с типично чеченскими именами: Туей,
сын Султана; Мурза, сын Казы. Отдельные представители чеченских социальных верхов в документальных источниках начала XVIII в. выступают под названием «бей». Так, в одном из архивных документов, приводимом в сборнике «Материалы по истории Башкирской АССР», сообщается о том, как участник восстания в Башкирии в 1707 г. уфимец султан Мурат «ушел к чеченцам, которые живут близ Терека», и в частности, «к бею Амирамзе… и бей де чеченской велел ему быть к себе…и в Чечнях зимовать по прощению его!…» . Сословный термин «бей», которым называется здесь чеченский владелец Амирамзе, не должен нас смущать, поскольку в дореволюционной исторической литературе представители сословной знати вайнахов обозначаются различными терминами, бытовавшими у соседних народов и заимствованными русскими источниками у последних.
В другом архивном источнике за 1749 г. сообщается о челобитной знатного чеченского владетеля Умара Минкишиева и его товарищей (живших в Кизляре), поданной в Астраханскую губернскую канцелярию с просьбой вернуть им пахотные земли, которые якобы в прошлом принадлежали их прадедам, а ныне те пахотные земли, отнимая от них, дают приезжим купецким армянам и прочих чинов людям15. Из челобитной явно следует, что Умар Минкишиев и другие чеченцы — вполне сложившиеся к этому времени феодалы-землевладельцы.
В документах, относящихся к 1760-1770 гг., в числе других чеченских владельцев-феодалов называются владетели Чопан Турлов (сел. Алды) и Мамакай Гиреев (урочище Кач-калык), которые имели своих подвластных крестьян. Чопан Турлов назван также в письме Кизлярского коменданта на имя чеченского владельца Алисултана Казбулатова от 12 марта 1762 г., в котором сообщается о том, что селение чеченского владельца Расланбека Айдемирова находилось во владении князя Тур лова и называлось Качка лык.16
Данный факт свидетельствует о том, что часть вайнахских владельцев в рассматриваемое время, как представляется, находилась в некоторой зависимости от князей (элий), хотя на сегодняшний день представляется трудным определить, в чем
выражалась эта зависимость. Спустя некоторое время, т. е. 17 ноября 1771 г., тот же чеченский владелец Р. Айдемиров вынужден был обратиться за помощью к Кизлярскому коменданту Ф. И. Паркеру в связи с неповиновением ему подвластных чеченцев. В частности, он указывал, что подвластные ему жители не желают переселиться вместе с ним на земли, специально отведенные царскими властями на р. Сунже, недалеко от Горячих колодцев, а более того чеченцы отказываются выплачивать ему положенный ясак (подать).17
Другой владелец Мамакай Гиреев, живший в урочище Кач — калык, упомянут в письме Кизлярского коменданта к андреевским владельцам,’в котором он просит защиты от Андреевских (кумыкских) владельцев, притязавших на его пахотные и сенокосные земли.18
Вслед за князьями (элий) и владельцами по своей сословной и социальной градации, т. е. по статусу, стояли вайнахские старшины — наиболее многочисленное сословие в Чечне и Ингушетии. Они, естественно, зависели от первых и подчинялись им. Об этом говорят многочисленные документальные источники. Большинство старшин считалось потомками и родственниками вайнахских князей и владельцев, но были и такие, которые не имели никакого отношения к княжескому происхождению. Так, например, в письме от 14 февраля 1764 г. на имя чеченского владельца Расламбека Айдемирова местные старшины из селений Чечен-Аул — Лавараслан, Ида, Мата, Сулейман, Казанби, Акмирза, Урус и Мичи называют Айдемирова своим владельцем и считаются все его подвластными. Из письма шибутских старшин на имя чеченского князя Эльмурзы Черкасского от 5 июля 1764 г. явствует также, что князю «владельцу» Девлетгирею Черкасскому были подвластны не только равнинные алдынские и герменчукские старшины и «простой народ», но и шибутские (горный Шатой) старшины Аллам Данаев, Аджи Джанаев и др. старшины с их подвластным населением19.
При всей внешне кажущейся зависимости и покорности местных старшин от владельцев и князей в отдельных случаях некоторые чеченские старшины открыто высказывали свое недовольство действиями владельцев или князей и даже от
казывались выполнять их условия. Так, в письме от 12 января 1782 г. на имя Кизлярского коменданта А. М. Куроедова мичкизские старшины (жители чеченских сел по р. Мичик — Ш. А.) Актола, Айваза, Тонгара, Биймурза, Батрасхан, Мурза, Санби, Таштамир, Азнаур, Даут, Чопан, Солтан, Арслан, Карамурза, Амирбек, Чедахан, Ножи, Имата, Осман сообщали о нежелании выплачивать подати своим владельцам, так как местные старшины не согласны с их условиями. «… Наши владельцы с нас умеют только збирать подати, — писали старшины, — а порядочно содержать не знают, а потому вынуждены между собою учинить присягу "в том, чтобы подати им (владельцам — Ш. А.) не платить и коди20 не давать»21.
В другом письме от 18 марта 1782 г. на имя Кизлярского коменданта А. М. Куроедова гехинские старшины (с. Гехи) Казни, Канбулат, Нулук, Буртукай, Козмамат, Пуча и их подвластные крестьяне просили о разрешении переселиться им на р. Сунжу для жительства напротив станицы Наурской, куда накануне из их селения якобы переселился старшина Кайту-ка. В качестве пожелания русской администрации гехинские старшины указывают далее в письме о необходимости создания порядка в деревне (Гехинской) и определить над ними (старшинами) владельца Навруза, сына Дохтука — Мисоста, которому по существующему обычаю полагается платить подати 2
Характерно, что в официальной переписке с царскими властями на Кавказе нетитулованные местные феодалы выступают наравне с князьями, феодалами, ханами и беями.
Можно привести еще ряд документальных источников, которые также убеждают нас о наличии в рассматриваемое время в ингушских селениях местной феодальной прослойки. Так, архивный источник за 1772 г. сообщает о том, как главные ингушские старшины обратились с просьбой к царской администрации не чинить препятствия их подвластному народу для свободного проезда, по-видимому, для торговли в Моздок, Кизляр и т. д. И далее, в этом же документе говорится о том, что Кахетинский ( грузинский) царь Ираклий пригласил к себе четырех ингушских старшин с вооруженными людьми24.
По данным источников с середины XVIII века, среди фамильных поселений Джераховского ущелья (Калмыкав, Камыкау), Волакав (Уаллагкау), Пемат (Пхемат), Большой и Малый Вазби (Оъзми), в которых рядом с ингушами проживали осетины — одно селение носило имя кистинского (ингушского) старшины Цаука Мирзы Калмакова25.
Ингуш Базар Мамилов, указывая на наследственность сословных прав ингушской социальной верхушки и знатное происхождение своей фамилии писал, что один из его предков «Даурбек поссорился с дядей своим Андом, из-за чего оставил Кистинию и переселился к джераховцам, где пользовался всеми преимуществами, какими пользовались тагаурцы (знатные осетины — Ш. А.), заключал с ними браки, брал пошлины за проезд или провоз товаров по Военно — Грузинской дороге и управлял кавдасардами наравне с тагаурцами. После него пользовались этими правами сын его Шейлынк, внук Багамет, правнук Тач(ь) и отец наш Дударуко, который почти ежегодно был приглашаем грузинским царем Ираклием…26.
Согласно документальному источнику 1773 г., ингушские старшины, жившие в Малых и Больших Ингушах, а именно: Сурхо Мурзаханов, Ежож Мурзаханов, Екиш Донов, Али Сереев, Мусоуст Кариев, Хам Мусоустов, Мурзабек Мурзаханов, Чара Баматов, Ташторика Гогиев обратились в письме за помощью к царской администрации на Кавказе в отражении притязаний владельцев Большой Кабарды, требующих от подвластных старшин и их народа платить подати. На что ингушские старшины отвечали: «только они без дозволения генерала И. Ф. Де-Медема платить (подати — Ш. А.) не смеют»27. В том же году в рапорте пристава при кабардинцах премьер-майора Д. В.Таганова от 25 марта 1773 г. относительно взимания дани кабардинскими князьями с равнинных ингушей, в частности, сказано: «…Ингушевский народ был издревле ими (кабардинцами — Ш. А.) завоеван, и всегда они с них (ингушей — Ш. А.) по обычаю подать брали…»28.
В рассматриваемое время в Чечне и Ингушетии, как и в прежние времена, основным средством производства
оставалась земля, которая находилась в различной степени собственности и в зависимости от местной социально-имущей категории населения. Наиболее крупными землевладельцами являлись, прежде всего, князья и феодалы, которым принадлежали большие земельные угодья.
В XVIII веке в Чечне и Ингушетии наравне с князьями (элий) и крупными феодалами-землевладельцами отдельные старшины также владели большими земельными участками, покосными и пастбищными угодьями. Кроме того, так же, как и князья и феодалы-землевладельцы, часть вайнахских старшин, которых можно сравнить по своему социальному статусу с кабардинскими тлхукотлы29 (юридически свободные общины), по — видимому, владела земельными угодьями целыми фамилиями. Земля, которой пользовались вайнахские общинники или фамилии (тайны), как и в Кабарде, в рассматриваемое время принадлежала князю или крупному феодалу, и он мог по своему усмотрению либо наделить ею жителя села, либо отобрать у него.
Со второй половины XVIII века в связи с усилением в Чечне и Ингушетии власти исконно вайнахских князей, владельцев, старшин и т. д. и ростом производительных сил, вызванных серьезными сдвигами в социально-экономическом развитии края в результате освоения равнинных земель, фамильная (тейповая) феодальная земельная собственность начинает распадаться и уступать место личной собственности владетелей на землю.
Как известно, земли местных князей, владельцев и старшин передавались по наследству, поскольку власть их была также наследственной. В связи с этим, надо полагать, вайнахские старшины, как и дагестанские беки30, являлись не только социально- экономической опорой, но и основным ядром социально-имущей категории общества и пользовались правом на получение дополнительного пая в тех селах и обществах, где имелись общинные земли с переделами. При этом старшины получали земли по выбору и в больших размерах. В то же время следует отметить, что земельные владения вайнахских старшин находились под контролем местных князей (элий) и крупных феодалов, так как старшины сами находились также в вассальной зависимости от ваинахских князей и владельцев. В свою очередь в вассальной зависимости от князей, феодалов и старшин находилась и другая категория социально-имущей части общества — уздени, расположенная чуть ниже на шкале феодально-иерархической лестницы.
Кроме того, в обязанности вайнахских старшин входило, по-видимому, при первой же необходимости оказывать помощь князю или владетелю и выступить на его стороне со своими вооруженными людьми (дружиной).
По своему сословному и социальному положению за старшинами шли уздени. Как, известно, у разных народов Северного Кавказа в зависимости от уровня развития социально- экономических отношений понятие «уздень» выражало неодинаковое и неравнозначное сословное и социальное содержание. Так, например, понятие уздень у кабардинцев отождествлялось дворянскому сословию «уорки» 1-ой степени (военные слуги у князя); в кумыкском обществе Дагестана в соответствии с различными степенями свободы и зависимости существовали четыре сословные категории узденей: сала — уздени (средние дворяне, опора феодалов); уздени лично свободные (две категории) — одна категория узденей составляла основная масса лично свободных крестьян; другая — разбогатевшая часть узденей, владевшая рабами и т. д.; четвертая категория узденей (большая часть) — юридически свободное, но фактически зависимое крестьянство; у аварцев понятие «уздень» было равнозначно лично свободной социальной категории людей и т. д.31.
У чеченцев и ингушей в XVIII в. термин «уздень» также выражал неоднозначное социальное понятие. Дореволюционные исследователи Голенищев-Кутузов, Дубровин, Лаудаев и др. под чечено-ингушскими узденями понимали людей вольных и независимых. Правда, другой исследователь А. П. Бер — же отмечал, что чечено-ингушские уздени — это дворяне32.
Действительно, наряду с вышеперечисленной сословноимущей верхушкой (князья, владельцы, старшины) у чеченцев и ингушей существовала и такая социально-имущая категория, как уздень — оьзда стаг (нах), которая по своему имущественному положению стояла, по-видимому, после князей, владельцев (феодалов) и старшин и составляла, таким образом, несколько категорий. Первую категорию составляла небольшая часть свободных узденей, за короткое время пополнившая ряды феодалов (богатых и независимых) и в свою очередь продолжавшая эксплуатировать непосредственных производителей. Вторую категорию узденей из числа вайнахов составляли также люди разбогатевшие, но еще находившиеся в личной зависимости от крупных владельцев, князей и старшин. И, наконец, в вайнахском обществе существовала третья категория узденей, которая «в его первоначальном и широком смысле слова — это основная и значительная масса свободных общинников, «являвшихся непосредственными производителями материальных благ».33
Говоря о социальной дифференциации узденей в вайнахском обществе вообще, следует отметить, что документальные источники XVIII века также свидетельствуют о существовании узденей знатных и простых, главных и рядовых, богатых и бедных и т. д. Безусловно, в конкретно-исторической среде своего бытования социальное значение термина «уздень» менялось. Однако при этом в Чечне и Ингушетии в XVIII в. уздень — это не только состоятельный и влиятельный человек, но и представитель обездоленной части населения вайнахов. Не случайно князья, владельцы и старшины в селе стремились опереться на знатных и влиятельных вайнахских узденей, которые пользовались в обществе большим авторитетом вследствие своего имущественного положения. Об этом, например, прямо указывает в своей реляции от 22 февраля 1749 г. на имя Кизлярского коменданта генерал-майор князь Эльмурза Черкасский, заявляя, что «всегда чеченская деревня силу имеет своими узденями»34. Более того, развивая и углубляя свои наблюдения за деятельностью чеченских узденей, тот же генерал — майор Эльмурза Черкасский, спустя 15 лет, в письме от 16 декабря 1764 г. на имя Кизлярского коменданта Н. А. Потапова сообщает о своеобразных взаимоотношениях, которые существовали между чеченскими владельцами и узденями. В частности, он отмечал, что чеченские уздени являлись, как правило, выходцами «из лучших и сильных фамилий», они могли свободно, по
собственному желанию проживать «в ведомстве» любого вай — нахского владельца, т. е. в зависимости от личных связей, симпатий и политической ориентации того или иного владельца уздени со своими семьями могли свободно уходить жить во владение любого владельца35. Приведенный факт свидетельствует о том, что данная категория узденей являлась относительно свободной и лично независимой частью или прослойкой вайнахского общества.
Документальные источники за 1749-1751 гг. свидетельствуют о том, что многие чеченские и ингушские владельцы и князья имели при себе знатных узденей. Так, например, известный чеченский владелец Айдемиров имел при себе знатного узденя по имени Кучук36; владелец Алибек Казбулатов содержал при себе узденей Мурзакая Сунгурова, Казыхана Ка-зылева, Али-Исхана Бисакаева, Юнуса Челчика; князь Мудар имел узденей Абата Ильясова, Абата
37 38 39
Козиш, Махмуда Зами-цуева и Актулу Турлова ; крупный чеченский владелец Гер-менчукской деревни Девлетгирей Черкасский имел при себе знатных узденей Кулая Баматова40 и Бамата Чоматова41. В одном из донесений за 1760 г. на имя Кизлярского коменданта от подвластных чеченского князя (владельца) Эльмурзы Бековича-Черкасского — знатных узденей Бомата Усеинова и Курман-Али Менкишиева указывалось, что оба они посланы своим князем с товарами для торговли в Большую и Малую Кабарду42.
В рассматриваемое время, надо заметить, были отдельные знатные вайнахские уздени, которые сами, будучи под властью местных князей и владельцев, имели у себя собственных холопов, используемых для хозяйственных работ или на продажу. В рапорте Кизлярского коменданта Н. А. Потапова в Государственную Коллегию Иностранных дел от 17 апреля 1765 г. сообщалось, что во владении чеченского владельца Р. Айдемирова проживает 4 узденя — Чепал Черкасов и Умар Муруев с братьями и с ними их собственные холопы — 92 человека (60 мужчин и 32 женщины)43. В документе за 1775 г. говорится о том, что у чеченского владельца Алихана Алибекова из сел. Большой Чечни имеется во владении 20 узден-ских дворов, а у чеченского узденя Акмузы Мамулатова во владении имеется 4 двора холопов ему подвластных, а в деревне Карабулакской знатным узденем на правах владельца является Бузурта Фиразов44.
Князьям и феодальным владетелям в плоскостной Чечне и Ингушетии служили также уздени из числа горных чеченцев и ингушей. Так, житель горной Чечни из знатной фамилии (рода, тайпа) Цонтарлы ( Цонтарой — Ш. А.) Шамурза Тамар-зоев являлся узденем землевладельца из плоскостной Чечни Расламбека Айдемирова и находился в вассальной зависимости от него45.
Интересные сведения сообщает документ за 1755 г. о том, как один из знатных мичкизцев (чеченец) по имени Юсуп, проживавший в Чечне, одновременно являлся узденем у бра-гунской княгини (владелицы) Кичебеки и приезжал по необходимости в ее владение. Уздень Юсуп имел свой личный двор, имение в деревне Брагунской. «Живущий в Брагунской деревне оное чеченца Бекея ближний свойственник (родственник — Ш. А.) мичкизец Юсуп — говорится в донесении от 14 января 1755 г. — у владелицы Кичебеки почитается за узденя…, и двор его Юсупа и ныне весьма часто в Брагунскую деревню приезжает для свидания с нею, владелицей».
В 70-80 г. XVIII в. во многих вайнахских обществах возрастает роль знатных узденей, приобретающих такие же сословные права и имущества, что и владельцы и князья. Царская администрация на Кавказе поддерживала со знатными узденями такие же контакты, что и с князьями и владельцами, и при случае не упускала возможность приласкать местную верхушку в лице узденей деньгами или подарками. Так, по свидетельству документа за 1771 г. чеченскому узденю Бай-зе, который был проводником и охранником представителей царской администрации, следовавших в Ингушетию, который также способствовал к склонению карабулакских жителей в подданство ее Императорского величества, выдали 20 рубдей деньгами47.
В рассматриваемое время во владениях богатых узденей находились достаточно большие земельные угодья, которые значительно превосходили земельные участки вайнахских крестьянских общинников. Как известно, знатные уздени яв
лялись опорой ваинахских князей, владельцев и старшин, исполняли различные непростые должности во владениях князей и владельцев, за что последние могли пожаловать им дополнительные земельные угодья в пожизненное или наследственное пользование. Кроме того, богатые уздени эксплуатировали труд простых феодальнозависимых крестьян.
В XVIII веке в вайнахском обществе зафиксирована, также сословно-имущая, социальная категория «чанка». «Чанкой» называются горцы Северного Кавказа и, в частности в Дагестане, дети шамхалов, ханов, уцмиев и других владетелей-беков, рожденные от брака с незнатной женщиной48. По своему социальноимущему положению «чанка» стоял ближе к вай-нахским владельцам и старшинам. Так, например, в одном из архивных документов 1771 г. сообщается о том, как жители деревни Девлетгиреевскои (ныне с. Старый юрт) чанка Боташ Исмаилов вместе с другими проводниками из числа знатных чеченских и ингушских владельцев и старшин сопровождал экспедицию царских властей во владения карабулаков и осетинского старшины, к его сыну Дударуко с целью приведения их к присяге49. Чанке Боташу Исмаилову из Девлетгиреевскои деревни, — говорится в документе, — за участие его в качестве проводника администрации к месту обитания карабулаков и осетин было отпущено царскими властями для поощрения 23 рубля, а узденю Байзе из чеченской деревни (видимо, с. Чечен-Аул) за тоже самое дело — 20 рублей50.
Приведем еще один пример, связанный с социально-имущей категорией «чанка». Так, в письме чеченского старшины дер. Амирхановской Зорокая Бисолтанова на имя Кизляре-кого коменданта А. М. Куроедова от 28 июня 1782 г. им высказана просьба к царским властям определить к ним владельцем в деревне у Амирханова брода Расламбека Айдемирова или его сына. В тоже время старшина 3. Бисолтанов и подвластные ему жители указывали о том, что находившийся у них во владении чанка Алихан открыто претендует на принадлежность ему якобы этих мест… «И спорит с нами чанка Алихан, — сообщает далее в документе Бисолтанов, — тут де есть мое место (владение — Ш. А.). А его места совсем нет, кроме только напрасно нас обижает».51
Отметим также, что чеченские «чанки» в рассматриваемое время, по-видимому, владели теми землями и имуществом, которые могли им достаться в наследство от своего отца.
Другую сословно-привилегированную категорию вайнах-ского общества составляло мусульманское духовенство в лице мулл, кадиев и шейхов. В рассматриваемое время оно было еще, по — видимому, относительно малочисленным. Во всяком случае до выступления горцев Северного Кавказа под руководством шейха Мансура в 1785-1791 гг. не представляется возможным сказать, был ли в каждом вайнахском селе, как в горах, так и на равнине мулла или кадий, или они имелись только в больших селах.
Мусульманское духовенство в этот период было далеко неоднородным. По всей вероятности, отдельные сельские муллы или кадии обладали земельными и другими угодьями. Так, в письме чеченского владельца Расламбека Айдемирова на имя Кизлярского коменданта от 26 августа 1762 г. среди прочих знатных влиятельных фамилий узденей селений Алды, Чечен-Аула и Топли называется фамилия одного из мулл сел. Алды — Исханова, причем сын его Эльдерхан называется еще и узденем52. В конце XVIII в. источники называют также в Чечне, и, в частности, в сел. Шали знатных и влиятельных мулл и хаджи — Умар-Хаджи, Но гай Мирза-Хаджи, Бисултан-Хаджи и Хамби-Хаджи, совершивших в свое время паломничество (хадж) в Мекку53.
Так же, как и у северокавказских народов, мусульманское духовенство в Чечне и Ингушетии занимало определенную главенствующую роль в обществе. Оно могло вмешиваться в дела князей и владельцев и принимать по ним независимые решения. Но зато ни князья, ни владельцы не могли вмешиваться в права и привилегии духовенства, ибо это считалось посягательством на предписания ислама.
Духовными лидерами, как правило, выбирались люди, знающие шариат. В материальном плане некоторые духовные лица зависели от князей и владельцев. В тоже время они получали от простых крестьян часть урожая или другие различные вознаграждения за исполнение религиозных обрядов. По-видимому, в конце XVIII века во всех крупных селах и обществах имелись муллы и кадии. Духовные лица в селах обучали детей в начальных школах (хьуъжар) за плату. Кадии производили суд по шариату в противовес суду по адатам, совершаемому сельскими старшинами и владельцами. О привилегиях местных мулл и кадиев говорит тот факт, что они в свою очередь не отбывали никаких повинностей в пользу князей, владельцев и старшин. Сельские мечети в Чечне и Ингушетии имели свои земли, называемые вакуфными. Ими распоряжались кадии и муллы и доход, получаемый с них, использовался для нужд мечети. Десятая часть от сбора урожая крестьянина в виде дохода от заката также поступала в мечеть. От группы дворов или с каждого двора в зависимости от общего количества их скота в пользу мечети выделялся также крупный и мелкий рогатый скот.
Так же, как и в Дагестане54, местные муллы, кадии и шейхи получали различные подарки, подношения или вознаграждения во время мусульманских праздников, свадеб, при заключении брака по шариату, при разделе имущества семьи, при похоронах и т. д.
Со второй половины XVIII в. в Чечне и Ингушетии, параллельно меновой торговле, все большую роль стала приобретать денежная торговля местных жителей с российскими купцами и соседними народами, вследствие которого в вайнахс-ком обществе стала складываться другая, весьма влиятельная социально-имущая категория — местные торговцы, купцы (со — вдегар — чеч.) — купечество. Документы этого времени сообщают о том, что вайнахи приезжали для торговли с казаками, имея целые обозы товаров. Так, например, в 1751 г. царские власти на Тереке не пропустили без соответствующего билета к соседним казакам для продажи своих товаров чеченца из с. Алды Цукания Кичиева с 20 арбами55. Необходимость для чеченцев любыми способами сбыть свой товар была столь настоятельной, что они целыми толпами с огромным количеством обозов «толпились» на берегу Терека у русской границы. Власти вынуждены были даже сдерживать их натиск вооруженной силой, и временами представителям военной администрации приходилось «ехать с казаками на ту сторону реки и всех отбить прочь56».
Как известно, вместе с развитием производительных сил в крае возрастало и имущественное неравенство среди чеченцев и ингушей. Таких богатых людей, как упомянутый торговец Цуканий Кичиев с двумя десятками арб товаров, в Чечне уже было немало. Этот слой населения, так же, как и широкие массы, не мог быть доволен существующими феодальными и родовыми препонами на пути своей деятельности. Самое широкое развитие производства прибавочного продукта и появление его в столь значительных количествах на рынке означало преодоление горцами замкнутых натуральных феодально-родовых хозяйственных отношений.
В рассматриваемое время у чеченцев и ингушей было и такое социально-имущее сословие, как «жрецы» — ціой (цой). Сословие жрецов — ціой — составляло, естественно, социальноимущую категорию Чечни и Ингушетии. Известно, что мел — хинский «город Мертвых» (Щой-пхьеда) означает местопребывание жрецов. Вайнахские жрецы разбирали здесь различные междоусобные споры и тяжбы. По-видимому, за участие в судейских делах и разбирательствах в вайнахских обществах жрецы получали от местного населения различные подношения и подарки в качестве вознаграждения. Жрецы (ціой) пользовались у местного населения большим уважением и авторитетом и располагали в селе определенной частью земельных угодий и пастбищ.
Истории известны такие места, где начиная с средневековья и до середины XIX века, собирался для разбирательства тяжб «Совет страны» (Мехк-кхел) из жрецов и других влиятельных и авторитетных людей, как, например, Маас-та, Мизир-Корта, Кхеташ-Корта у сел. Центарой и т. д. Эти места почитались как древние языческие святыни, где до того собирались жрецы. И храмы здесь, как правило, носят названия своих первых жрецов57. С конца XVIII века (начало движения горцев Чечни во главе с шейхом Мансуром в 1785 г.) социальная база жречества в вайнахском обществе начинает резко сужаться, ибо на смену жрецам приходят последователи ортодоксального ислама — ученые али-мы (богословы).
Почти все устно-поэтическое творчество вайнахов изоби-
7. Алует различном социально-сословнои терминологией, что свидетельствует о далеко зашедшей имущественной дифференциации в вайнахском обществе. В основе значительного числа вайнахских героико-исторических песен «Илли» представлен бедный, беззащитный горец, противопоставленный верхушке богатых и сильных односельчан, которые стояли над всеми бедными и неимущими и именовались тхамадами (глава, руководитель), баьччами (вождями отрядов военных походов), князьями (элий) и т. д.
По всей вероятности, упоминаемые нами выше горские военные вожди (баьччи) в вайнахском обществе в рассмат риваемое время — это не что иное, как социально-имущая категория людей. Дело в том, что и в XVIII в., как и ранее, наиболее знатные и известные в Чечне и Ингушетии «баьч чи» (военные вожди) имели свои дружины; они совершали набеги и походы в чужие страны, разоряли аулы, уводили скот и пленных людей. Многие из числа «баьччей» превра щались таким образом в крупных феодалов, имевших свою власть и богатство. Источники недвусмысленно говорят о том, что в рассматриваемое время отдельные вайнахские отряды во главе с «баьччи» не раз уходили в Грузию, и грузинские цари использовали в походах военные отряды горских вож дей в качестве своих вассалов. Некоторые же ингушские стар шины, — говорят источники, — находившиеся на службе у грузинских царей, получали даже твердое жалованье от царя Ираклия II58. f
Высказывались также давно предположения относительно существования у чеченцев и ингушей в рассматриваемое время и такого сословно-социального термина, как «біаьхо» (воин). Об этом писал в свое время дореволюционный исследователь
Н. Семенов59. Это же утверждает относительно чеченцев — карабулаков другой дореволюционный исследователь С. Броневский. Он, в частности, замечает: «По преданиям, существующим между горскими народами, карабулаки в древние времена составляли сильное воинское колено (сословие — Ш. А.), которое уважалось соседними народами не только за их храбрые дела, но и за соблюдение ими в обществе справедливости… Они были богаты скотом и от произведения земли достаточно получали пропитание …»60. Более того, в вайнахском языке широко бытовало еще несколько терминов, обозначавших социальное понятие категории «біаьхой» (воина или стражника) — «гіой» (гой); хой, біо (бо), «гіезихой» (гезихой), эскар (эскархо). Надо полагать, что в этом значении в древности употреблялись также слова «ковр» и «сур». Безусловно, анализ социального содержания термина «воин» или «стражник» (біаьхо) дает нам основание отнести его к социальноимущей категории вайнахского общества.
