Ответ девушки

Одному юноше посоветовали жениться на некоей девушке, сказав, что, помимо красоты, она обладает еще и умом и благородным пове­дением. «Я проверю, насколько все это верно», — ответил юноша и пошел на вечеринку, где была и эта девушка. Когда юноша пришел, вечеринка была в самом разгаре, и юноши, по обычаю, стали девушкам загадывать разные загадки. В свою очередь этот юноша спросил у той девушки: — Если знаешь, ответь, пожалуйста, что это такое, что было создано до сотворения Вселенной и исчезнет только после того, как Вселенная перестанет существовать? — По моему разумению, — ответила девушка, — это благородство и добрые дела. Понял юноша, что девушка умна, и вскоре засватал ее. Йо1о денна жоп Хьаькъал долаш я, г1улакх-эздел долаш я, хозахилар совнаг1а, аь — нна, цхьа йо1 могаяь хиннай з1амигача сага. Из г1улакх аз тохкаргда, аьнна, ловзарга вахав з1амига саг. Цу к1ала йо1 а хиннай. Сакъердо — ош мехкарашка цхьацца х1ама хоатташ хиннаб кагий нах. Цу з1амигача саго хаьттад цу йо1ага: — Хьайна хой, хьаалал фуд из, Дуне кхоллалехьа кхелла а долаш, Дуне дехачул т1ехьаг1а мара д1адарг а доацаш дар? — Сога хаьттача, из да, аьннад йо1о, — эхь-эздели хоза г1улукхи. Немалое значение придавалось физическим достоинствам и внеш­ним данным. К достоинствам девушки относили ее умение вести хо-

зяйство и быть умелой рукодельницей. Большое внимание уделялось и материальным возмож­ностям жениха, и все же на первое место выходи­ли его наследственные качества. Высоко чти­лись семьи, отличавшие­ся традиционной имени­тостью и родовитостью. Существовала даже та­кая поговорка: «Благо­родный человек девять своих дурных поступ­ков исправляет одним благородным делом; не­благородный же — одним дурным поступком пере­черкивает девять ранее им сделанных хороших дел». (25, 170) Самое пристальное внимание уделялось личным каче­ ствам жениха (благородство, мужество, доброта и др.). На рубеже XIX — XX веков отмечает исследователь Ф. Кудусова: «Обязательным было соблюдение возрастной очередности заключения брака со стороны братьев и сестер. Часто неустроенность старшей до­чери или сына являлась помехой своевременному вступлению в брак их младших сестер и братьев». (22, 38) Отметим, что в особенности этот запрет был чувствителен для младших сестер, которые никак не жела­ли попасть в разряд «засидевшихся девиц» («яьг1а йо1»). Со временем этот запрет относительно девушек стал нарушаться, но в отношении мужской половины он живуч и сегодня. Если сватовство все же не состоялось, хотя девушка и была согласна выйти замуж, юноша бросал эту затею или же начинал с друзьями ис­кать благоприятный случай для ее похищения. Зная это, родители на­чинали всячески оберегать свою дочь — она становилась затворницей. Видимо, тогда и появились слова девичьей песни: Пусть скажут: «Сама вышла замуж!» Пусть скажут: «Замуж сама побежала!»

• 1 Г’*-‘.3""

(«Ше яьхар», — алийта вай!

Едда яьхар», — алийта вай!»)

Бывало, что родители были бы не против выдать свою дочь, но этому мешала какая-то застаревшая вражда двух родов. В таких случаях ро­дители могли на все закрыть глаза, а после «похищения» дочери перед своими родственниками в недоумении развести руки, как бы говоря: «Видите, мы-то были против, да вот парень оказался чрезмерно настыр­ным, да и дочь теперь оказалась в безвыходном положении». Из этого примера наглядно видно, что похищение похищению рознь.

Как видим, процесс ингушского сватовства довольно усложненный и длительный. В этом деле принимает участие немалый круг родствен­ников с двух сторон. Но, что дорого достается, то дороже и ценится.

Сейчас промежуток между сватовством и свадьбой составляет всего один или несколько месяцев. Но лет сто назад этот промежуток дости­гал года, а иногда и более. За это время готовилось приданое невесты, а заодно как бы проверялась «на прочность» сторона жениха. Она долж­на была всячески показывать свои приязненные отношения к семье и родственникам невесты, которых уже называли «захалаш».

ал

Теперь обратимся к так называемому «урдув» — калыму. Тут сделана оговорка (так называемый) потому, что укоренившееся в этнографии понимание калыма совершенно не соответствует ингушскому понятию «урдув». Традиционно понимаемый калым в ряде исламских стран — это материальное возмещение родителям девушки, или, проще говоря, плата за невесту.

У ингушей невест не покупают и не продают.

Чтобы лучше понять основу ингушского «урдув», обратимся к по­нятию «приданое». У русских, индусов и целого ряда других народов калыма, в подлинном смысле этого слова, нет. Но есть «приданое», ко­торое невеста несет в дом жениха. Несчастной являлась девушка, кото­рую называли «бесприданницей». Не каждый отваживался жениться на такой. Приданое сколачивалось всей семьей в течение длительного вре­мени и наносило ей немалый материальный ущерб. Так вот, ингушское «урдув» можно приравнять к «приданому», но с одной важной оговор­кой: ингушское приданое («урдув») готовит не сама невеста (ее семья), а сам жених (его семья и родственники). Родители жениха в качестве «ур­дув» передают определенную сумму родителям невесты. При этом «ур­дув» предназначается не им, а непосредственно самой невесте. Отныне «урдув» — это ее личная собственность, но с двумя условиями. Первое: она обязана принести в дом жениха все необходимое для их совместной жизни (кое-что из мебели, постельные и прочие принадлежности, свой гардероб и пр.), а также подарки для свекра, свекрови, деверей, золовок. Все это приносимое в дом жениха приданое, приобретенное за счет его «урдув», называется «поартал» и часто его стоимость превышает сумму выданного «урдув». Второе условие: отныне весь этот «поартал» явля­ется личной собственностью невесты, и, если она будет разведена, она весь этот «поартал» как свою личную собственность увозит с собою. Как видим, невестина сторона тут материально ничего не выигрывает; считается постыдным привезти с собою «поартал» стоимостью ниже суммы самого «урдув». Чтобы не прослыть скрягами и людьми, желав­шими поживиться за счет своей дочери, ее родители, по мере возмож­ности, стараются не ударить в грязь лицом и идут на расходы, превы­шающие сумму самого «урдув». В обязанности жениха входит иметь хотя бы отдельную комнату, а уж обставить ее всем необходимым (с собою привезенным) является обязанностью невесты. По этому поводу имеется краткая заметка Н. Яковлева:

«Калым обычно идет на расходы по закупке и заготовке приданого, состоящего из носильного и постельного белья, платья, зеркала и мед­ных тазов, кувшина для ношения воды и большого таза для очиститель­ных омовений». (37, 228)

Картина вроде бы складывается идиллическая — материальные расходы на «урдув», понесенные стороною жениха, возвращаются к нему в дом. Однако тут возникает сложность: где взять деньги на это самое «урдув», если крестьянская семья кое-как поддерживает свое существование? А ведь такие хозяйства и составляли основную мас­су населения. Конечно, какая-то материальная поддержка посту­пала от близких родственников, но ее было далеко не доста­точно, в связи с чем порой бедные юноши вынуждаемы были становиться на скользкий путь.

Накир Озиев. Уродника

К чему это вело, можно судить из ниже следующего случая, приведен- ного Н. Яковле- вым: «Старик — ее (девушки, которую сватали) отец, из- вестный своей ску- постью, заломил невозможный «ка- лым» и запер дочь в четырех стенах. Наш молодец со- брал своих моло- дых родственников и поехал добывать «калым». Им уда- лось ночью угнать целый табун коней, которого хватило бы на уплату «ка- лыма». Но в самую последнюю минуту жених был ранен пулей в живот. Без звука склонился он на гриву коня, ото- рвал зубами кусок черкески, заткнул им рану, чтобы не текла кровь, обнял шею лошади и приказал товарищам ехать домой, зорко следя за добытыми конями. Когда всадники вместе с желанным «калымом» добрались до аула, уже мертвым сняли они жениха с седла. Этот случай горячо обсуждался моими знакомыми, молодыми ингуша- ми, и ни один из них не был на стороне отца, своей скупостью погубив- шего и счастье дочери, и «настоящего» человека». (37, 227-228) В этом отрывке звучит заслуженный упрек в адрес отца девушки. Однако нередко в этом бывала виновата и мать, которая обычно заявля- ла: «Моя дочь не выйдет замуж, имея приданое хуже, чем у других!»

Попутно заметим, что в приведенных фрагментах из труда Н. Яков­лева везде слово «калым» им взято в кавычки. Видимо, его «знакомые молодые ингуши» (по его замечанию) растолковали ему особенности ингушского «урдув». С одной стороны, стоимость «урдув», вернувшаяся в дом жениха, закладывала материальные основы молодой семьи, что во многом га­рантировало ее прочность. Однако, с другой стороны, собрать необхо­димую сумму «урдув» далеко не всем было под силу. Именно поэтому: «Большой размер калыма и отрицательные последствия, связанные с необходимостью его уплаты, вызвали беспокойство прогрессивных людей того времени (рубежа ХК и ХХ вв.), выступавших за полную отмену калыма или его сокращение до минимума». (20, 509) Официальные власти, видя в калыме один из источников кримина­литета в крае, также были обеспокоены этой проблемой. Зная, что пол­ная отмена калыма совершенно нереальна, власть сделала решитель­ные шаги в сторону его ограничения. О том, как это было реализовано, мы находим известие у Н. Грабовского: «До 1863 года калым за невесту в Ингушском округе определялся 18 коровами, считая за каждую средним числом по 10 рублей, — 180 рублей. Так как подобная плата, при экономических условиях ингушей, для большинства была обременительна, то в названном году сделано предложение народному суду, при предполагавшемся изменении неко­торых обычаев, изменить и настоящий. Тогда суд постановил: вместо существовавшего калыма вносить только 25 рублей и 80 рублей назна­чил собственно в обеспечение выходящей замуж на случай смерти мужа или развода с ним. Первые деньги должны вноситься при заключении условий, а последние, т. е. 80 рублей, предоставляются девушке при вы­ходе замуж или впоследствии, когда она найдет это нужным». (15, 120) Этой оговоренной народным судом суммы в 105 рублей ингуши при­держивались вплоть до октябрьского переворота 1917 года, когда стали часто меняться как сама валюта, так и ее стоимостное содержание. Об­ращает на себя внимание то, что до 1863 года мера калыма исчислялась в коровах. Тут необходимо внести следующее пояснение: данный факт не означал, что плата должна быть именно в коровах. Правильнее было бы писать «в скотине», по-ингушски — «бежан». Корова — скотина («бе — жан») являлась своего рода валютной единицей, которую могли по сто­имости приравнять к деньгам, овцам, мануфактуре, оружию, одежде и т. д. К примеру, одно ружье могло бы быть приравнено к нескольким ко­ровам и т. д. Идентифицировать стоимостное выражение разных вещей относительно одной к другой было делом довольно запутанным. Чтобы избежать этой сумятицы, народный суд и отменил идущую издревле

оплату в исчислении стоимости в одну «скотину» и ввел счет на денеж­ный курс того времени. Но, хотя 105 рублей было значительно меньше, чем 180 рублей, все же и эта плата для многих оставалась непосильной. Без родовой (родственной) помощи трудно было собрать необходимую сумму, а такую помощь всегда и во всем родственники обязаны были оказывать друг другу.

В описываемое время между сватовством и свадьбой лежал довольно длительный отрезок времени, иногда продолжительностью до двух лет. Время это отводилось для приготовления невестою своего приданого. В это же время проходил и обряд «найц гучаваккхар» — «представление зятя»: с товарищами и с соответствующими подарками зять являлся в дом невесты. Молодые люди общались с ее сестрами и подружками. Устраи­валось пиршество и веселье. Уходя, молодые люди оставляли на столе определенную сумму денег в подарок невесте. Так же ее, уже отдельно, навещали братья (родные, двоюродные…) жениха, привозили соответ­ствующие подарки, общались с невестой, ее сестрами и подругами.

Все эти посещения, сопровождавшиеся подарками и весельем, были призваны служить укреплению взаимоотношений между родственни­ками наметившейся молодой семьи.

«Свадьба отмечалась весьма торжественно, с участием всех род­ственников, со строгим соблюдением обрядов, могущих, по представ­лению народа, оказать магическое действие на исход дела, на создание крепкой, многодетной, счастливой семьи». (20, 231)

Народ относился к свадебному обряду со всей серьезностью. Это событие должно было всенародно освятить крепость уз заключаемого родства, должно было запомниться на многие годы. В деле подготов­ки к свадьбе участие принимали обе стороны. К ним подключались родственники, которые брали на себя некоторую долю материальных расходов.

Свадьбы обычно проходили осенью, после завершения хозяйствен­ных работ. В это время люди были более свободными и к тому же имели убранный урожай и откормленный скот. Свадьбы могли про­ходить и в другое время, но никогда в «месяц кукушки» (конец апре­ля и месяц май). Как известно, кукушка не выводит свое потомство и не имеет своей «семьи». Народ, издревле подверженный разным суевериям и магическим свойствам, считал, что брак, заключенный в «месяц кукушки», распадется и девушку-невесту постигнет судьба одинокой кукушки.

tta рубеже столетии

Назначение дня свадьбы чаще всего зависело от невестиной сторо­ны, часто из-за того, что приданое не до конца бывало готовым. При­нято было двум сторонам назначать первый день свадьбы, но он не под­лежал оглашению, видимо, это делалось для скорейшего завершения всей свадебной подготовки. Затем уже назначался второй, но уже конеч­ный срок проведения праздничных торжеств. Обе стороны посылали рассыльных по всем адресам близких и не столь в родстве отдаленных родственников, близких друзей, соседей. У ингушей никогда не гово­рят «приглашаем тебя» (форма на «вы» вообще отсутствует), а говорят: «Просили известить тебя». Обычно на ингушскую свадьбу неопове — щенные не являются, полагая, что с ними не посчитались.

Свадебные торжества проходят раздельно в доме жениха и в доме невесты, так как у обеих сторон имеется свой круг родственников и зна­комых. С другой стороны, это объясняется и тем, что если бы обе сто­роны проводили свадьбу вместе, то она просто стала бы неуправляемой из-за чрезмерно большого количества явившихся на свадьбу. Обычно за день-два до свадебного дня женихова сторона посылает в дом невесты так называемый «хьоалчаП» — угощения, которые состоят из одного — двух баранов, бычков, сахара, муки, чая и пр. «ХьоалчаП» — это, с одной стороны, оказание внимания и уважения к невестиной родне и, с другой стороны, своеобразная помощь ей в предстоящих больших свадебных

расходах. Полностью отказаться от этого «подарка» нельзя, чтобы не обидеть дарителей, но в то же время часто бараны отсылаются назад с благодарностью. Девушки, ближайшие родственницы, уже за неделю являются в дом, где состоится свадьба, и помогают, чем могут. За три дня до свадьбы то же самое делает близкородственная молодежь. За день-два до предстоя­щих торжеств подключаются люди старшего возраста, которые обычно, кроме своего личного присутствия, ничего особенного не делают. По­мощь деньгами, скотом и прочим близкими родственниками уже была заранее оказана. Большой интерес для молодежи представляет обряд «замаьлха ва — хар». Он схож по функции с некогда бывшим русским обрядом «по — езжание» за невестой. У ингушей женихова сторона снаряжает этот свадебный поезд — «замаьлха вахар». Его возглавляла небольшая группа стариков, которые контролировали этот свадебный поезд, по прибытии, уже на месте, они осуществляли обряд заключения брака. Основную массу этого «поезда» составляла молодежь. Юноши обыч­но гарцевали на своих конях, и тут присутствовало молчаливое сопер­ничество: чей конь и его снаряжение лучше. Для стариков и девушек использовали все имеющиеся бидарки и фаэтоны. Жители Владикав­каза и близлежащих сел иногда дополнительно нанимали городских ямщиков. Один из самых близких (брат жениха) назначался ответ­ственным. В его обязанности входило соблюдение порядка на всем пути следования свадебного поезда. Уже на месте ответственность за группу юношей и за группу девушек несли избираемые в каждой груп­пе тамады. Отдельно выстраивалась группа прибывших молодых лю­дей и выведенная навстречу им группа девушек невестиной стороны. Была и такая же группа, но уже с противоположным представитель-

ством (к прибывшим девуш- кам навстречу выходили юно- ши со стороны невесты). Та и другая группы отдельно про- водили обряд «бегашха зоаха- лол» — шуточного сватовства, перемежавшийся танцами, то есть обряд этот в своих основ- ных чертах напоминал ранее приведенный обряд «ловзар» — вечеринка. Весь он был весь- ма развлекательным и являлся прекрасным и ярким зрелищем для многих присутствующих на свадьбе. Также он давал юно- шам и девушками хорошую возможность познакомиться и лучше узнать друг друга. Тем временем приезжие и местные старики общались за богато на- крытым праздничным столом. Встав из-за него, они нередко подключались к общему веселью, могли принять участие и в танцах. В конце XIX — начале XX века произошли изменения и в обряде вывода невесты из родительского дома и передачи ее свадебному «по- езду». Так, к концу XIX века в горах еще существовал старинный об- ряд прощания невесты с родительским домом. До прихода свадебного поезда выдаваемая замуж должна была изображать печаль, чаще всего притворную, но и подлинную, если бывала выдаваема замуж насиль- но. Ее подружки при этом пели песни как бы от лица невесты. Даже если она выходила замуж со своего согласия, все же могла звучать приблизительно такая песня, в 1902 году записанная Магометом Джа- багиевым и опубликованная в следующем подстрочном переводе: «Зачем меня создал Бог? Зачем меня родила мать? В ту ночь, когда мать меня родила, валялась на сырой земле разъяренная медведица; над курганом выл голодный волк, лев был гоним метелью, олень растерзан волками. Оленя растерзали голодные волки, лев был гоним холодом ме- тели, медведица валялась на сырой земле, стеная о своем раненом мед- вежонке. Зачем меня создал мой бог? Зачем меня родила моя мать? С огнем в руке, с соломой под мышкою, будто я сожгла мечеть, как будто я поклялась Кораном ложно? Зачем такой несчастной создал меня мой

бог? Да умрет та, кому щебень Сунжи, цветы лугов оказались прекрас­ными, пусты о нем слова! Сама же я, сама ошиблась в нем». (2. 286) Выходящая замуж ни в коем случае не должна была выказывать свое хорошее расположение духа по поводу предстоящей свадьбы; родные и близкие как бы должны были видеть ее горе по разлучению с ними. Опережая события, скажем, что, уже придя в дом жениха, она всячески должна была давать понять, что для нее это радостный день, когда она стала невестой столь славных людей. Также существовал, уже затухав­ший ко времени нашего повествования, обряд «Прощание невесты с очагом». По сути, это был обряд прощания с родным домом. В горах у хорошей хозяйки всегда сохранялся огонь. Предварительно его раз­дували. Родственник невесты брал ее за руку и, обводя вокруг очага, речитативом пропевал молитву:

«О-о великие цувны (духи дома-огня),

Ваша дочь и сестра,

Что любила, кормила вас,

Уходит вить новое гнездо.

Дочь и сестра наша,

Что сердцем была с нами,

Пока жила и хозяйствовала В нашем доме и во дворе,

Покидает сегодня нас.

Просит она прощенья у вас За все то, что сделала не так.

Дочери и сестре вашей,

Что чистый огонь в очаге содержала,

Хорошее благопожелание скажите,

Она уходит от нас не потому,

Что дом наш возненавидела, — По божьей ведь воле уходит она.

Скажите: пусть замужество ее будет хорошим,

Скажите: пусть путь у нее будет мирным,

Скажите: пусть живет она в благодати,

Скажите: пусть, не забывая отчий дом,

Всегда она его навещает.

Скажите: пусть в замужестве здравствует,

Пусть счастливо живет наша дочь и сестра.

Аминь! О-о Дяла!»

Несколько в отдалении от очага стоят домочадцы, близкие и род­ственники. Произносящий молитву временами делает паузу. Тем вре­менем присутствующие восклицают: «Аминь! О-о Дяла!»

Затем эта же пара шла к родовому склепу, где проходил уже обряд прощания с предками, лежащими в нем.

С укреплением позиций ислама вывод невесты из родительского дома стал проводиться совсем иначе. Теперь невесту, взяв правой ру­кою, за правую руку выводил юноша. Он должен быть из близких род­ственников жениха, но не родной брат, холостым, из хорошей и благо­родной семьи, с доброй репутацией, иметь живых родителей, пригож лицом и крепок здоровьем. Когда общее веселье подходило к концу, избранный юноша в сопровождении двух-трех дружков шел выводить невесту. При проведении этого небольшого обряда сохранился глухой отзвук старины, а именно, отношение к юноше, выводящему невесту, напоминало обращение с ее «похитителем»: женщины дергали его за черкеску, отрывали пуговицы, иногда ножницами могли отрезать кусок от полы черкески. Однако, чтобы избежать всего этого, юноша направо и налево раздавал небольшие «откупные» деньги. К прибывшему сва­дебному поезду («замеш») свою «агрессивность» проявляли подрост­ки: они издали кидали в прибывших небольшие комья земли, хлестали прутьями по крупу их коней, перегораживали дорогу веревкой, требуя откупа от «похитителей» их сестры…

В исследуемый период на свадьбах устраивалось своеобразное пе­сенное драматическое представление. Проводилось оно следующим образом: после шуточного сватовства и танцев, напротив друг друга, становились с одной стороны — группа девушек со стороны невесты, а с другой, напротив, — группа девушек со стороны жениха. Между ними начинался песенный диалог. Вот некоторые его фрагменты:

Девушка Байрак с невестиной стороны:

«Едут, едут, говорили,

От жениха девушки,

Приехали-прибыли Же манницы — кокетки.

Едут, едут, говорили,

Чистые князья.

Приехали-прибыли

Под вьючными седлами ослы».

Девушка Хажиха с жениховой стороны:

«Благородные князья Спешились у тебя,

Накрыть стол князьям Сумеешь ли ты?

Светлые княгини Прибыли к тебе — Княгиням чашу поставить Сумеешь ли ты?»

Байрак:

«Стол обильный накрой,

Наш хозяин Гази, — Стол когтями скребущие Гости приехали к нам.

Чашу полную налей,

Наша хозяйка Хяди, — Чашу челом бьющие Гости приехали к нам».

Хажиха, обращаясь к невесте:

«Не плачь, не причитай,

Да умру за тебя я, сестра твоя».

tta рубеже столетии

Байрак:

«Как ей не плакать,

Как ей не причитать,

Когда за труп

Живая девушка замуж выходит…

Твой отец бросил тебя В горящий огонь,

Покуда огонь горит,

Чтобы ты, мол, горела…

Со звуком «шарх-шарх»,

Шубу сбросив,

К очагу привалится

Увалень (про жениха), чтоб ему умереть! Широкую чашу слюнями он мажет, Рыжие усы соплями мажет…

О жесткий плетень бока чешет…»

Хажиха:

«Если б такой, как у тебя,

Сокол был у меня,

На египетской игле Танцевала бы я…

Ранее месяца восходящая Сияющая звезда В полную руку идет к тебе.

Прежде солнца идущие Лучи солнца

В полное объятье даются тебе».

Байрак:

«Овечьими курдюками Вскормленная голубка На вашем кислом рассоле Останется ли?

На молочной каше Вскормленная голубка К вашему жесткому чуреку Привыкнет ли?»

Хажиха:

«…Спереди если взглянуть,

Грубыми кажемся мы. Твой сокол поставит тебе Шелковое приданое. Твой сокол поставит тебе Двойные ткани…» Байрак: «Мало ли, что в камышах Широкая жаба влачится, Мало ли, что в камышах Необученный конь хаживает. В нашем медном доме Игравшая голубка В вашем плетеном доме Приобвыкнет ли?» Хажиха: «Жить будет она В медном доме, Прясть будет она Шелка узорчатые… Вперед не посмотрев, Ноги не ставь. Назад не оглянувшись, Слова не молви… Пока мы не выедем из аула, Да живите вы благополучно. Когда же выедем из аула — За селом торчащие Осиновые пни, Превратившись в заразы, Да набросятся на вас!» Байрак: «Пока не выедете из нашего аула, Да едете благополучно. Когда да выедете из аула, Да умрет у вас старший. На саван старшему Да продадите вы младшего. На саван младшему Козу да продадите вы!..» (2, 269-276)

Тут приведены только некоторые наиболее характерные фрагменты этих песенных диалогов. По расска­зам долгожителей, эти песенные пере­палки иногда достигали такой остро­ты, что спорщицы могли рассориться. Девушек вовсю подбадривали с двух сторон. Выиграть или проиграть в словесно-песенном споре станови­лось делом чести. Как видно из тек­стов, наибольшей агрессивностью отличается сторона невесты. Более умеренно ведет себя сторона жениха. Во всем этом также проглядывают древнейшие корни, восходящие к пе­риоду умыкания невест — древнейшей форме брака народов мира. Это любимое театрализованное действо в начале ХХ века стало за­прещаться как остаточное явление языческих времен. Обратный путь свадебного поезда был значительно веселее. Если он проезжал через какое-либо село, поезд могли попросить задер­жаться на какой-нибудь площади, где вновь устраивались танцы. Во время пути юноши на конях подъезжали к подводе (линейке, фаэтону) с девушками, шутили, обменивались символическими подарками. На­пример, влюбленный в какую-то девушку парень мог через кого-то передать ей в подарок что-то из сладостей, даже какую-нибудь без­делушку. Если девушка отвечала взаимностью, она в ответ передавала обычно носовой платочек. На всякий случай девушки всегда имели их при себе. При существовавших в то время транспортных возможностях и, к тому же, если невеста была из дальнего села, на всю процедуру привоза невесты уходил весь световой день. По рассказам, если не­веста была из очень отдаленного села, свадебному поезду приходи­лось ночевать в каком-нибудь промежуточном селе у какого-нибудь родственника жениха, который должен был для всей этой процессии приготовить ужин. Молодежь же веселилась до глубокой ночи. Тем не менее, поезд отправлялся в путь с утра как можно раньше. Правда, такая остановка случалась не часто. Как отмечал Н. Грабовский: «Во время этого переезда девушки поют песни, а молодежь занима­ется джигитовкою. По прибытии в дом жениха начинается настоящее

веселье, пляшут, поют, едят и пьют. Все это продолжается в течение трех суток». (15, 120)

Свою обрядность имел и ввод невесты в дом жениха. Основной его смысл заключался в приобщении невесты к новой семье: невеста долж­на была отложить в сторону положенный на пороге веник, завернутый в коврик, что символизировало принятие ею на себя забот по дому. Перед очагом (печью) сидела свекровь, держа в руках очажные щипцы, тем самым она перед невестою символизировала, что она продолжает оста­ваться в роли «цкн нана» — хозяйки дома-очага. Вошедшую невесту об­сыпали различного рода сладостями и чайной ложкой дважды подава­ли ей масло и мед, при этом приговаривали: «Да будь ты приветливой, словно масло; да будь ты сладкой, словно мед!» («Даьтта сана хьанала хийла хьо, модз сана мерза хийла хьо!»). (37, 229)