В рассматриваемое время вопросами изучения истории экономического, политического, общественного и культурного развития вайнахов занимались как российские, так и иностранные исследователи. Как правило, иностранные ученые находились на русской службе и выполняли конкретное задание официальных властей или российских научных учреждений. Они работали в тесном контакте с известными русскими учеными, «опирались на предшествующие достижения русского кавказоведения» и «несмотря на то, что труды таких ученых печатались на иностранных языках, — пишет Г. И. Циби-ров, — их исследования шли в общем русле русской науки и становились ее органической частью»1.

Сведения о вайнахах в русской исторической науке до XVIII века весьма редкие, эпизодические, и они в большинстве своем фрагментарные. Однако со 2-ой половины XVIII в. появляются труды ученых, в которых сообщаются не только отрывочные, но даются несколько обобщенные и даже систематизированные сведения о некоторых сторонах экономического и общественно — политического положения вайнахов. Это было обусловлено главным образом тем, что в это время осуществлялось планомерное и целенаправленное изучение народов Кавказа, — указывает В. М. Аталиков, — а не случайное накопление сведений о горских народах, как это было до этого.2

Во второй половине XVIII в. в отдельных европейских ис­точниках и литературе начинают печатать материалы о вайнахах, характеризующие их экономическое и социальное развитие, общественное и политическое положение, называют их относительную численность, указывают названия различных горных обществ (владений), этнических и политических объе-

динений и т. д. Со второй половины XVIII в. в европейских источниках впервые, можно сказать, затрагивается проблема происхождения северокавказских народов, и, в частности, чеченцев и ингушей.3 Конкретные сведения о материальной и духовной культуре вайнахов в XVIII — нач. XIX в. представлены в работах таких иностранных исследователей, как Ште-дер, Даллас, Гмелин, Гюльденштедт, Рейнеггс, Потоцкий, Клапрот, Кох и др.

Говоря об отношении передовых людей Чечни и Ингушетии к российской культуре и к ее отдельным выдающимся представителям — передовой интеллигенции — необходимо сказать и о тех русских исследователях и ученых, которые прямо или косвенно оказали влияние на развитие чеченского и ингушского языка, истории, этнографии и экономики. В данном случае речь идет о таких исследователях XIX в. как С. Броневский, В. Миллер, М. Ковалевский, Ф. Леонтович, Л. Лавров, Н. Пирогов, В. Голенищев-Кутузов, А. Берже, И. Бартоломей, П. Услар, И. Клингер и др.

Несмотря на то, что эти исследователи были буржуазными и их труды носили отпечаток идеологии своего времени, они все же проявили большой интерес к истории и культуре горских народов, и, в частности, чеченцев и ингушей, и оставили глубокий след в их истории. Некоторые из них действительно были с более передовыми и прогрессивными взглядами. Появление их научных трудов, в частности, по истории, этнографии, лингвистике, медицине и т. д. находилось в тесной связи с общим направлением развития буржуазной исторической науки в России. В них собран обширный фактический материал по истории и культуре вайнахов, которой и теперь успешно используется историками, этнографами, языковедами, медиками и др. современной Чечни и Ингушетии.

Историю изучения чеченцев и ингушей в XVIII — первой половине XIX в. условно можно разбить на три этапа: первый этап хронологически следует отнести к XVIII веку — время начала сбора в русской науке историко-этнографических и других сведений о вайнахах, что было связано с укреплением политических позиций России на Кавказе, особенно после Кючук-Кайнарджийского мирного договора (1774 г.). С 20-х

годов XVIII в. наблюдается поступательное развитие русско — вайнахских взаимоотношений. Это имело прогрессивное зна­чение, кроме всего прочего, для более полного и стационар­ного изучения Русской академической наукой истории народов Чечни и Ингушетии.

Ко второму этапу можно отнести время начиная с XIX по 1834 г., т. е. до начала так называемой Кавказской войны под руководством Шамиля, когда русская наука более серьезно интересуется историей происхождения чеченцев и ингушей, географическими, историко-этнографическими и экономичес­кими сведениями. Значительно больше работ появляется в это время, посвященных специальному изучению общественно-эко — номического и политического устройства чеченцев и ингушей. Третий этап изучения Чечни и Ингушетии охватывает, на наш взгляд, время начиная с 1834 по 1859 гг — ход Кавказской войны — (антифеодальная и антиколониальная борьба горцев Северо — Восточного Кавказа под предводительством Шамиля), когда в центре издается несравненно много специальной литературы русских ученых и офицеров, участвовавших непосредственно в военных действиях и отчасти находившихся в плену у горцев. Литература этого времени в основном посвящена описанию быта, нравов, обычаев, языка, формы правления, законов, образа жизни, пищи, образования, торговли, вооружения, происхождения чеченцев и ингушей и т. д. Определенное место отводится в это время изучению истории вайнахов в ряде исторических изданий этого времени (газета «Кавказ», журналы «Кавказ», «Русская старина», «Мос-ковитянин» и др.

В советское время по интересующей нас теме написан ряд работ известных ученых-кавказоведов М. С. Тотоева, Н. П. Гриленко, В. Г. Гаджиева, Т. X. Кумыкова, П. Б. Виноградова, Л. М. Васильевой, Г. И. Цибирова, X. В. Туркаева и др.4).

Большой вклад в начало становления вайнаховедения вне­сли историко-этнографические материалы, опубликованные в исследованиях середины и второй половины XVIII века. Так, например, на карте знаменитого «Атласа Российского» с на­званием «Положение мест между Черным и Каспийским мо­рями, представляющее Кубань, Грузинскую землю и… часть

реки Волги с ее устьем» обозначены близкие нам этнические названия, как «Глихви» (Глигви — Ш. А.), «Тухети» (Тушети — IIL А.)5.

Первой попыткой этнографического изучения Кавказа яв­ляются исследования — «Краткое изображение лежащих между Черным и Каспийским морями земель и народов» и «Собрание сочинений, выбранных из месяцесловов на разные годы» (№ 3, 1789 г.) — которые также ценны тем, что перечисленные в них среди других этнических названий Кавказа также народы, как «глихви», «тухети», «кисты», «цурцуки» являются, как считает современная наука, предками современных чеченцев и ингушей.6

Огромный вклад в рассматриваемое время в изучение ис­тории народов Кавказа, в том числе чеченцев и ингушей, вне­сла Российская Академия наук, организовавшая в 1768-1774 гг. и в 1793-1794 гг. ряд научных экспедиций с целью практи­ческого изучения вопросов экономического и культурного развития края. Руководителями и участниками южных науч­ных экспедиций были И. А. Гюльдешптадт, С. Г. Гмелин, И. Г. Георги, П. С. Паллас, Я. Рейнеггс др., возглавлявшие «Астра­ханские экспедиции». Организованные ими экспедиции, в том числе и сами руководители экспедиций, побывали с 1770 г. по 1794 гг. на территории современной Чечни и Ингушетии.

В результате своих географических и физических наблю­дений и исследований, будучи во главе научных экспедиций на Кавказе в 1770—1773 гг. академик И. А. Гюльденштедт подготовил научный труд, который явился первым и наиболее основательным описанием истории кавказских народов.7 В 1809 г, систематизированные материалы труда И. А. Гюль­денштедта издал другой ученый — К. Ю. Герман.

Вначале работы И. А. Гюльденштедт подробно рассматри­вает историю Кистии или Кистетии, географию и границы расселения ее обществ, самоназвание народа, величину тер­ритории и историю, происхождения, общественное устройство горцев и т. д. Автор указывает, что грузины называют ваина — хов кистами, андийцы — бутурул — мичкизами, кумыки и чер­кесы — просто мичкизами, хотя грузины не все мичкизские общества относят к кистинским, а кумыки не все кистинские общества — к мичкизским.8

Интересны наблюдения автора относительно общественного устройства кистин. Так, И. А. Гюльденштедт указывает, что немногие из них имеют независимых князей, «другие не имеют дворянства, но выбирают между собою богатейших, а особливо имеющих большое родство в старшины, коим они однако не столько повинуются, сколько им угодно. Иные подвластны сильным своим соседям, коим частично платят дань; иногда свергают с себя сие иго, либо покоряются другим владете­лям…» Как и у всех кавказских народов, — отмечает далее автор, — основное хозяйство кистин состоит в животноводстве и земледелии.9

Определенного внимания заслуживают высказывания И. А. Гюльденштедта об ингушах, называя и подразумевая под ними кистин-жителей отдельных горных округов (обществ — Ш. А.), расположенных между вершиною pp. Сунжи и Терека, на расстоянии 80 верст от Моздока по р. Камбилеевки, впадающей в р. Терек. На Севере ингуши граничат с Малою Кабардою, на западе — с осетинами, на востоке — с чеченцами, а на юге — со снежными горами.

В отличие от осетин, — указывает И. А. Гюльденштедт, — ингуши не имеют у себя дворянства, но зато имеют «истории знаменитых родов, как-то: Мацеки, Боза, Чев и Пшанув, из коих они, как независимый народ, выбирает себе старшину и судью, который управляет именем целого общества». Автор отмечает также, что так называемые ингуши или кисты при желании могут выставить до 5 тыс. воинов; народ этот «совер­шенно независим и никакому князю не подвластен, как все почти кавказские народы, но управляются собственными стар­шинами».10

До сих пор пользуются исследователи сведениями И. А. Гюльденштедта о религии и религиозных верованиях ингушей в XVTII веке. «Вера их (ингушей — Ш. А.) отменно проста, имеет однако же приметные следы христианства», — сообщает автор. «Они веруют в единого Бога, называемого ими Даила (Дела — Ш. А.), но не признают Святых; празднуют воскресные дни не богослужением, но отложением работы. Весною бывает у них великий пост, а летом меньший».11

Важное значение имеет сообщение автора о жителях

округа (общества) Чечен (по-видимому, с. Чечен-аул — Ш. А.), населявших в основном земли в нижнем течении p. p. Аргуна и Бистена (?), впадающих в р. Сунжу. Под названием жителей округа Чечен, а точнее общества Чечен, подразумевается, по — видимому, автором народ, проживавший на территории Че­ченского феодального владения с центром Чечен-аул.

Об общественном устройстве чеченцев И. А. Гюльден­штедт говорит, что они «имеют собственных своих князей. Царствующая фамилия называется Туркан, и находится в родстве с Ауар-Ханом (по-видимому, Авархан из Дагестана — Ш. А.). Здесь же отмечается, что из многочисленных деревень, принадлежавших обществу Чечен, И. А. Гюльденштедт смог узнать названия только некоторых. Среди перечисляемых ав­тором чеченских деревень названа главная деревня Чечен (с. Чечен-аул — Ш. А.), расположенная в 20-ти верстах от устья р. Аргун.12

Большого внимания заслуживают, сведения автора о карабулакском народе, деревни которого были расположены в северных горах по р. Мартан. Слово карабулак «на кумыкском языке означает «черный источник». Черкесы называют «карабулаков» словом «бальсу» (медовая вода), чеченцы называют их словом «арыштой», а ингуши и сами карабулаки называют себя «арште». Разговаривают они на общем кистин — ском, чеченском или мичикском наречии. Что же касается общественного устройства карабулаков, то И. А. Гюльденш­тедт отмечает, что у них отсутствуют князья, но зато есть стар­шины, платят дань аксайским князьям. В 1772 г. карабулакский народ добровольно принял российское подданство. Так же как и у других наиболее крупных вайнахских обществ, среди карабулакских деревень находилось селение, называемое по имени влиятельной фамилии Боко (по-видимому, ингушская фамилия Боковы — Ш. А.), насчитьвзающее в себе около 40 семейств.13 Утверждения же И. А. Гюльденштедта о том, что «карабулаки суть кочевой народ», по всей вероятности, надо понимать не в буквальном смысле, а в том, что они в течение круглого года успешно занимались отгонным скотоводством, используя для этого имеющиеся горные альпийские пастбища (луга).

Другим участником академической экспедиции на Север­ный Кавказ, и, в частности, в Чечню и Ингушетию в 70-х годах XVTII века был доктор медицины, натуралист И. Г. Георги. При описании народов Чечни и Ингушетии он обобщил материалы путешествия своего предшественника И. А. Гюль — денштедта и издал сводный труд.14 Называя жителей края одним общим грузинским названием кисты или кистинцы, автор выделяет среди них четыре наиболее известные в то вре­мя этнические названия — чеченцы, ингуши, мичигаш и кара­булаки. Указывая сведения об общественном строе вайнахов, И. Г. Георги отмечает, что они «имеют у себя князей и дворян­ство», а относительно хозяйственной деятельности сообщает, что чеченцы и ингуши «упражняются в хлебопашестве и ско­товодстве так же, как черкесы и прочие кавказские народы».

Интересны наблюдения автора относительно того, что че­ченцы и ингуши живут небольшими, неподалеку друг от друга лежащими деревнями, в которых насчитывается не более как двадцать дворов и во многих деревнях имеются каменные башни для укрытия женщин, детей и имущества.15

Большой научный и познавательный интерес представляют материалы о чеченцах и ингушах, собранные во время научной экспедиции на Кавказ, и в частности в Чечню и Ингушетию в 1770 — 1780-х го^ах доктором медицины Якобом Рейнеггсом. В его рукописи содержатся ценные сведения по истории, экономике, этнографии, лингвистике и географии местных народов. Описывая основные отрасли хозяйства вайнахов, Я. Рейнеггс отмечает, что горцы занимаются земледелием, скотоводством, садоводством и торговлей, разводят пчел, выращивают табак, редьку, лук и т. д.

Автор указывает также о бытовании у вайнахов элементов языческой и христианской религии, соблюдении ими ре­лигиозных ритуалов. С большой точностью описывает Я. Рей­неггс обряды и ритуалы совместного танца, плясок и пения вайнахских мужчин и женщин, их музыкальные инструменты (скрипки, свирели, волынки и т. д.)17

Еще одним участником академической экспедиции на Се­верный Кавказ в 1793-1794 гг. и написавшим свою научную работу был академик П. С. Паллас.18 Сведения о чеченцах и

ингушах составлены им на основании анализа литературных источников, а также из показаний сведущих лиц, одним из которых был подполковник Л. Л. Штедер. Первое знакомство ученого с чеченцами, ингушами и карабулаками дает основание для выводов как о народе, который «совершенно отличается от других кавказских народов по языку, облику и чертам лица». Так же как и его предшественники, П. С. Паллас отмечает, что чеченцы и ингуши, хотя и мало занимаются земледелием и скотоводством, но зато являются хорошими земледельцами.

Не менее ценны для специалистов сообщаемые П. С. Пал — ласом сведения о некоторых видах вооружения вайнахов конца XVIII века. По этому поводу П. С. Паллас пишет, что «это единственный народ Кавказа, у которого сохранился щит как часть оружия. Щиты эти изготовлены из дерева, покрытого кожей, и охвачены железными обручами овальной формы. Короткая сучковатая пика, являющаяся частью их вооружения, служит не только для обороны, но и в качестве подпорки для ружья, которое кладут между рогатками этой пики, укрепляя ее конец в земле, что дает возможность более точно стрелять в цель».19

П. С. Паллас дает несколько подробные сведения о лока­лизации ингушей, указывает, что карабулаки происходят именно от них. Отталкиваясь от высказываний и выводов И. А. Гюльденштедта, П. С. Паллас относит карабулаков к мич — кизам или кистам, которых он считает « остатками реальных алан».

Ценный историко-этнографический материал о чеченцах и ингушах в рассматриваемое время, кроме ученых — членов Российской Академии наук, собран также состоявшими в это время на военной службе в России иностранцами Л. Л. Ште — дером, И. Штелиным, И. И. Германом, Я. Потоцким и др. Под­полковник Л. Л. Штедер в 1781 г. совершил экспедицию по Кавказу, прошел расстояние от Моздока через кабардинцев, чеченцев, ингушей, карабулаков и осетин в Грузию. Он имел задание составить военно-топографическую карту, описать жителей гор Кавказа и степей и одновременно произвести гео­логическую разведку.

Работа Л. Л. Штедера называется «Дневник путешествия в 1781 году»21. Она была издана П. С. Далласом 1797 г. В «Днев­нике…» Л. Л. Штедера приводятся подробные сведения о пле­менах и обществах горцев, их общественном строе, религии, пище, одежде, хозяйстве, поселениях и жилищах, семейных отношениях, обычаях аталычества и гостеприимства, кровной мести у ингушей, карабулаков и осетин, а также о взаимоот­ношениях горских народов внутри страны и с кабардинским народом. В рассматриваемое время в Чечне и Ингушетии Л. Л. Штедер называет наиболее крупные вайнахские общества — Четчен, Ингуш, Карабулак и Акки, а ингуши, по сведениям автора, разделялись в это время на 7 родов (тайпов) — Тер — гимха, Аги, Хамхой, Чартой, Цимкал-бох, Геулаву, Вапи и т. д. Развитие скотоводства у чеченцев, ингушей и карабулаков заключалось, по Л. Штедеру, в разведении крупного скота, лошадей, овец, коз, свиней, ослов и мулов. Л. Штедер отмечает также, что вайнахи строили свои башни высотой в 10-15 футов каждая. Эти башни предназначались не только для обороны, но и для жилья. Карабулаки, по утверждению Л. Л. Штедера, жили в высоких башнях, возведённых из необработанных камней; вход в башню осуществлялся только по лестнице и располагался посередине между основанием и верхом башни. Вместо крыши отверстие наверху перекрывалось досками. В стенах башен имелось несколько отверстий. Башни не имели фундамента. В центре жилой комнаты разводили огонь, который давал свет и тепло.22

Относительно торговли вайнахов Л. Штедер пишет, что к горцам приходят только армянские купцы с разнообразными товарами, а «иностранные купцы не посещают их, потому что они бедны и у них нечего взять»23. О пище ингушей, автор за­мечает, что они имеют мало пищи, и голод свой утоляют не­большим количеством просяного хлеба и сыром, и мало упот­ребляют мяса. Говоря же о формах управления у вайнахов в рассматриваемое время, Л. Штедер указывает, что карабулаки, в частности, имеют «демократическую конституцию» и общественные дела решают голосованием на общих собрани­ях, но зато в частных делах у них господствует старейшина («фаустрех»), И далее о карабулаках и ингушах Л. Штедер пишет, что они, как и другие горские народы, соблюдают обы­чай гостеприимства и кровной мести, и гостю выставляют на стол все, что есть в их доме. Что касается религии, то карабу­лаки по Л. Штедеру, «имеют нечто вроде естественной рели­гии», «они почитают высшее существо и верят в загробную жизнь».

Другой исследователь Ян Потоцкий, осенью 1797 г. со­вершил научное путешествие по Северному Кавказу. Свои изыскания о народах Кавказа он изложил в работах «Ранняя история народов России» и «Путешествие по Астраханским степям и по Кавказу».25 В своей первой книге Я. Потоцкий предпринял попытку рассмотреть проблему происхождения горских народов, в том числе и чеченцев (мичкизов, мишегов). Автор Я. Потоцкий привлек сочинения античных и византий­ских авторов и русские летописи. Ян Потоцкий повторяет так­же идею Палласа П. С. о том, что Г. Феодосия в Крыму назы­вался по алано-тавридски Аррауда, что означает у алан и ки­отов 7 богов: уар — 7, Дада — отец или бог, и приходит к выводу, что «нынешние» мичкизы или мишеги — это мишеги Ага-фия и мисимиане Менандра (Агафий и Менандр — историки Византии VI в), жившие в средние века между Кавказскими воротами и страной ажилиев, «нынешних шапсугов». Страбон не называет мисимиан среди других народов Кавказа. Как полагает Я. Потоцкий, они еще не переселились на Кавказ из Тавриды. Вообще же Я. Потоцкий приходит к выводу о том, что предки нынешних вайнахов в I — VI вв. н. э. Переселились из Крыма на Кавказ. Кроме того, судя по известиям Я. Потоц­кого, чеченцы в рассматриваемое время были «ревностными» мусульманами, а ингуши и карабулаки продолжали оставаться полуязычниками и полухристианами.26

Несмотря на то, что работы зарубежных авторов XVIII века в целом содержат важные материалы по истории и этнографии чеченцев и ингушей, к сожалению эти же авторы «по раз­личным причинам не всегда были или могли быть объектив­ными в своих оценках и суждениях», а потому научная цен­ность некоторых сведений из нарративных источников весьма условна и требует к себе критического анализа.27

Еще более ранние сведения о социально-экономическом развитии и политическом положении вайнахов сообщаются также в некоторых источниках первой трети XVIII в. К ним относится, в частности,,, сочинение И. Гербера.28 В 1722 г. в чине артиллерийского офицера И. Гербер участвовал в походе русских войск (Персидский поход Петра I) на побережье Каспийского моря. В 1728 г. по заданию правительства И. Гербер составил описание местностей и населения побережья Каспийского моря между Астраханью и р. Курой, а также карту этого района. Сочинение И-Г. Гербера по достоверности сообщаемых сведений занимает особое место. Большая часть работы И-Г. Гербера, написана на фактах, собранных им на месте. При этом им широко использованы письменные и другие источники.29

В 1760 г. был опубликован полный текст И-Г. Гербера в переводе на русский язык с названием «Известия о находя­щихся с западной стороны Каспийского моря между Астра­ханью и рекою Курой народах и землях и о их состоянии в 1728 году.30 К сожалению, лично сам И-Г. Гербер в Чечне и Ингушетии в рассматриваемое время не бывал. Поэтому впол­не естественно, что он не мог оставить нам такие подробные известия а вайнахах, как, скажем, о Дагестане. Сообщаемые И — Г. Гербером сведения о Чечне и чеченцах очень кратки, и они касаются только той части вайнахов, которые проживали на равнине в нескольких деревнях вблизи кумыкского села Эндери и находились в зависимости от дагестанских феодалов и князей.31

Согласно источнику И-Г. Гербера эти чеченцы разговари­вали не только на своем родном языке, но и на татарском (ку­мыкском — Ш. А.) и вера у них была магометанская. По всей вероятности, не только чеченцы, жившие по соседству с ку­мыками, владели кумыкским языком, но и наоборот, кумыки также владели чеченским языком.

Большой интерес представляют сообщаемые И-Г. Гербером сведения о хозяйственной жизни и социальных отношениях чеченцев. Основное хозяйство их состояло в занятиях земле­делием, скотоводством, торговлей. «За городом Крепости (Свя­той Крест) имеется торгование с приездными туда купцами российскими, армянами, горскими чеченцами, татары и про­чие»,32 — сообщает источник И-Г. Г ербера.

Указывая на политические отношения у чеченцев, И-Г. Гер — бер сообщает, что горцы имеют своих старшин, которые здесь осуществляют управление в качестве владетелей. «Чеченцы вместе со своими старшинами находились под властью шам — халов и ныне главнейший (князь — Ш. А.) у оных именем Каз — булат». Шамхалу платили зависимые чеченцы подать, которая, как правило, выражалась в крупном рогатом скоте и баранах.33

Среди сведений, сообщаемых И-Г. Гербером, определенно­го внимания заслуживает сообщение автора о том, что назван­ная им в данном источнике часть чеченцев проживавшая вбли­зи кумыкского с. Эндери, состояла якобы в подданстве Рос­сийской империи с 1722 г. По всей вероятности, данное ут­верждение автора следует связывать с Персидским походом Петра I, когда, согласно источнику, когда восставшие горцы, противостоявшие царским войскам в Дагестан, были факти­чески разбиты и покорены.

Огромный вклад в исследование политической истории народов Кавказа во взаимоотношениях с Россией в XVIII веке внес академик П. Г. Бутков, служивший на Кавказе с 1791 по 1803 гг. Обглирный фактический материал по истории народов Кавказа опубликован им в обобщающем фундаментальном научно труде, состоящем из 3-х частей.34 Бутков П. Г. собрал из различных разрозненных архивов и источников наиболее ценные материалы цо Чечне и Ингушетии, глубоко про­анализировав, изложил их в той хронологической последо­вательности, в какой фактически развивались политические события на Кавказе и в России. Однако при всем этом выска­зывания П. Г. Буткова относительно вайнахов порой носят тен­денциозный характер и приводимые им материалы требуют к себе критического анализа.

В ряду других событий в первой части труда академик П. Г. Бутков, в частности, утверждает о том, что в 1747-1749 гг. чеченцы находились во власти кумыкских князей Айдемиро — вых и Чепаловых из с. Эндери, Казбулатовых из с. Аксая, Чер­касских из Большой Кабарды и Терловых из аварских владе­ний. Власть этих княжеских и других владетельных фамилий распространялась на вайнахские селения: Большая и Малая Чечня (по-видимому, Большой Чечен-аул и Малый Чечен-аул —

Ш. А.), Большая Атага, Шали, Герменчук, Горячевская (Ноти­су), Тошш и др.35

Вторая часть труда П. Г. Буткова содержит материалы, посвященные событиям в Чечне и Ингушетии в начале 80-х годов XVTTR века. Известно, что еще до начала движения има­ма Мансура здесь прокатилась волна крестьянских выступле­ний против местных феодалов и царской администрации. Со­гласно документальным сведениям, приводимым П. Г. Бутко — вым, Командующим Кавказским корпусом на Кавказе генерал — поручиком П. С. Потемкиным 3 марта 1783 г. была послана карательная экспедиция во главе с полковником Ке-ком против жителей Чечни и против восставших ингушей во главе с майором Риком. Говоря же о внутренней межэтнической политике, которую проводил царизм на Кавказе в это время, П. Г. Бутков указывает, что здесь «наблюдаемо было правило древних римлян, чтобы для пользы Кавказского края ссорить между собою разных кавказских народов, дабы они, ослабляя свои силы, оставляли нас больше в покое. Вследствие сего поссорены от нас разными образами чеченские народы с ингушами…»36

В последней, третьей, части обобщающего труда приводятся дневниковые записи П. Г. Букова о политических событиях на Кавказе и в Чечне с 1770 по 1791 гг., причем в строгой хронологической последовательности — по дням, месяцам и годам. В частности, автором перечислены здесь наиболее важ­ные даты и места сражений шейха Мансура с царскими войс­ками на территории Чечни, Кабарды, Черкесии и Адыгеи.37

В самом начале XIX ‘века были опубликованы ценные кавказоведческие работы исследователей А И Ахвердова и А. М. Буцковского.38 Оригинальность работ А. И. Ахвердова И А. М. Буцковского, так же как и сочинения И.-Г. Гербера, зак­лючается в том, что сообщаемые в них сведения собраны авто­рами из достоверных источников.

В 1801 — 1804 гг. А. И. Ахвердов состоял комендантом Кизлярской крепости. Будучи комендантом, он успешно вел переговоры с местными феодалами и ханами, владел не­сколькими языками, читал и писал по-русски и по-грузински, знал армянский, татарский (кумыкский — Ш. А.) и турецкий языки.

В отличие от И-Г. Гербера А. И. Ахвердов лично сам по долгу службы встречался со многими дагестанскими народами, в том числе с чеченцами, ингушами, карабулаками, кистами. В источнике А. И. Ахвердова дается краткое описание отдельных чеченских и ингушских владений, перечисляется количество деревень в них и общее число горных ингушей и чеченцев, называются имена вайнахских владельцев и князей, их основные отрасли хозяйства, указываются виды податей, выплачиваемых горцами своим владельцам и старшинам. Автор указывает о степени мусульманизации отдельных че­ченских и ингушских обществ и т. д. По свидетельству А. И. Ахвердова шесть чеченских деревень, называемых качкалы — ковскими, в конце XVH-нач. XIX в. были расположены в не­посредственной близости от деревни Аксаевской и подчиня­лись ее старшему владельцу Хасбулату Арсланбекову (Кас — булату Расланбекову — Ш. А.).40

В это же время другой исследователь А. М. Буцковский также находился здесь военной службе с 1789 г. В 1810 г. будучи в чине подполковника, А. М. Буцковский был коман­дирован на Кавказскую Линию для описания некоторых гор­ских областей. В подробной справке подготовленной А. М. Буцковским для администрации о кумыкском народе, сооб­щаются также сведения о чеченцах, которые в рассматриваемое время проживали либо в кумыкских селах, либо вайнах-ские деревни находились в непосредственной границе с ку­мыкскими. А. М. Буцковский отмечает также, что среди че­ченцев, проживавших по pp. Сунжа и Терек, а также часть их назыпавшихся качкалыковскими, была переселена оттуда ак — саевскими князьями и размещена на землях между pp. Сун-жею и Аксаем на определенных условиях в шести деревнях. Однако со временем качкалыковцы, увеличившись за счет пришлых чеченцев, вышли из повиновения аксаевским владельцам и окончательно овладели землями между pp. Гудермесом и левой стороной р. Аксая, которые отныне стали называться уже чеченскими.41

Об ауховцах, или так называемых качкалыковских и части чеченских выходцах, автор сообщает, что они поселились и живут на кумыкских землях около верховьев pp. Акташа и Ярык-су, платят дань кумыкским князьям и обязаны при не­обходимости выделять им вспомогательных воинов. Основная пища качкалыковских чеченцев состоит из мяса. Главным занятием их является разведение мелкого и крупного рогатого скота. Весьма неплохо развито у них такое ремесло,- как изготовление ружей.42

Весьма ценной является приводимая в работе А. М. Буц­ковского таблица с указанием общего числа и названий че­ченских селений, подвластных кумыкским князям и владель­цам в начале XIX в. Данная таблица называет также количе­ство дворов в этих селениях, так, например, из ауховских (кач­калыковских) селений, находившихся под властью кумыкских князей, называются следующие: ее. Агташ (200 дворов), Юрт (50 дв.), Алмак (80 дв.), Ярухсу или Качилук (300 дв.), Кешень (200 дв.), Гилян (100 дв.), Зандак (100 дв.), Чючели (40 дв.), Даттах (30 дв.); из чеченских селений называются: ее. Хасса Мекент (70 дв.), Балчи (60 дв.), Герзели (50 дв.), Дада-юрт (87 дв.), Умараджи (45 дв.). Как отмечает А. М. Буцковс-кий жители пяти названных чеченских сел жили смешанно вместе с кумыками, князьям которых особенной дани не платили, «кроме поставки вспомогательных воинов и на один день с каждого двора рабочего к посеву, жатве и сенокошению». Из этого же числа такие селения, как Хасам-Кент, Балчи и Герзели вообще отклонилась от уплаты всех повинностей кумыкским князьям и владельцам.43

Ценные сведения по истории и этнографии Чечни и Ингу­шетии начала XIX в. содержатся в сочинении С. Броневско — го.44 Кроме личных наблюдений, при написании своего труда, как отмечает С. Броневский, им использованы историко-эт­нографические исследования его предшественников — А. Гюльденштедта, П. Далласа, Г. Гмелина и др. Поэтому не случайно, что многие сведения о чеченцах и ингушах, сообща­емые С. Броневским, дублируют материалы этих авторов, и в частности, А. И. Гюльденштедта и др.

Будучи буржуазно-дворянским историком С. М. Броневс­кий, так же как и его предшественники, отдельные истори­ческие события о вайнахах освещает тенденциозно. Работа С. М. Броневского является, пожалуй, одним из самых попу­лярных и доступных широкому кругу читателей, в которой

предпринята попытка сообщить как можно больше новых све­дений по истории, этнографии, культуре и экономике народов Кавказа. Приводимые С. М. Броневским сведения о вайнахах яв­ляются в основном исторического, этнографического и геогра­фического характера, а именно: дается описание географичес­кого положения края, происхождения народа, основных отрас­лей хозяйства, образа жизни, обычаев, нравов вайнахов и т. д.

В специальной главе С. Броневский рассматривает 4 ос­новных, на его взгляд, этноса, являющихся предками вайнахов и проживающих на территории современной Чечни и Ингушетии. Заслуживает мнения мысли С Броневкого о про­исхождении ингушей. Опираясь на предложения П. С. Пал — ласа, он, например, указывает, что кистины являются потом­ками алан и в доказательство своих доводов приводит конк­ретный пример.

Позаимствовав у И. А. Гюльденштедта и П. С. Палласа тер­мин «кистины», С. Броневский вложил в него собирательное название наиболее крупных 4-х обществ чеченцев и ингушей второй половины XVIII — нач. XIX в. (кисты, собственно так называемые; ингуши или ламарои; карабулаки или арштин-цы; чеченцы или мичкизы), которые не имели еще в это время общего государственного устройства и единства, но находи­лись в тесных политических, экономических и культурных связях с Россией и соседними народами и придерживались российской ориентации.

Вслед за И. А. Гюльденштедтом С. Броневский упоминает ряд крупных обществ (округов) Чечни и Ингушетии. В Ингу­шетии, или, как называет ее автор, в Кистинской провинции находилось восемь обществ (округов), в то время как в Чечне их насчитывалось тринадцать. Причем к последним принад­лежала часть Аксаевских округов (обществ) Эндери и Аксай под общим названием Качалых (шесть деревень. «Вероятно, что подобных округов или волостей должно быть гораздо бо­лее в Кистинских землях, — пишет С. Броневский, — ибо каждое колено разделяется на малые общества или союзы, зак­лючающие в себе несколько деревень, из коих одна признается главою союза или сборным местом, и обыкновенно все об­щество называется по имени главной деревни.46

Исследователь С. Броневский указывает, что ингуши, ко­торые называются кисты-галгаи, относятся к влиятельному кистинскому обществу и проживают в основном вдоль pp. Камбилеи и Сунжи и впадающих в них мелких речушек между Малою Кабардою и Чечней. Ингуши сами себя называют ламарои (горные жители), а своих соседей чеченцев — нахча. Ингуши черноволосы, смуглее кабардинцев и склад лица от­личается от них. Они носят деревянные щиты, обтянутые ко­жей и снаружи скрепленные железными обручами, и короткий остроконечный железный дротик, который при необходимости может служить оборонительным оружием. Но чаще употребляется для меткого стреляния из ружья вместо сошки.47

В древние времена ингуши, как и все кисты, — отмечает С. Броневский, — были христианами и находились в подданстве грузинских царей. Затем они обратились к своему древнему богопочитателю, потом опять на короткое время, приняли христианство, и только наконец приняли ингуши религию ислам, хотя, «держатся еще совокупно языческих и христиан­ских их обрядов; едят свинину, содержат посты, празднуют воскресенье и уважают опустевшие церкви».48

У С. Броневского находились некоторые сведения обще­ственного устройства в ингушских обществах в начале XIX в. Ингуши делятся на малые независимые общества, — указывает автор, — управляются выборными старшинами, которые избираются из богатейших родов, и по причине частных вы­боров старшинские права, как правило, наследуют от отца к сыну. Жители прилежно занимаются хлебопашеством и до­вольно много имеют скота. Так же как и осетины, ингуши стро­ят у себя каменные или деревянные дома, в середине деревни возводят каменную башню, для укрытия детей и женщин в случае нападения неприятеля.49

Об обществах Малых и Больших ингушей С. М. Броневс­кий пишет, что они проживают в основном в верховьях р. Кам — билеевки и насчитывают около 25 деревень, называя 14 из них наиболее крупными. По Сунженской реке Шадгир или Оссае (р. Асса — Ш. А.), автор называет более 35 деревень ингушей, указывая 12 из них наиболее принадлежащих обще­ствам Меести, Мереджи, Галашки и Дубан. Всего, согласно приводимому подсчету С. М. Броневским, ингушей было бо­лее 5 тысяч дворов.50

Относительно карабулакского народа автор работы С. М. Броневский сообщает, что в прошлом 200 семей карабулаков находилось в зависимости от чеченцев, имели своих старшин и разговаривали на кистинском, ингушском языке, близком чеченскому.51

В специальном разделе главы дается описание общества чеченцев, или, как их называют соседние народы, мичкизов, которые на севере граничили с гребенскими казаками, на за­паде — с брагунскими селами, Малою Кабардою, ингушами и карабулаками, на востоке — с андийскими и аварскими вла­дениями и аксаевскими кумыками. Автор отмечает, что между кистинскими наречиями и чеченским диалектом есть опре­деленные отличия. Чеченцев он делит на 3 категории: мирные, независимые и горные чеченцы (ичары мычкыз — кумык, ел.). К мирным чеченцам С. М. Броневский относит в основном тех, которые проживали по правому берегу р. Сунжи в 24 верстах, в таких больших деревнях как Новый Чечень, Гаджи-аул, Янгель-юрт (Энгель-юрт — Ш. А.), Джанты, Чабрило, Шабет. К этим мирным селениям автор причисляет еще шесть деревень.52

В конце 20-х — начале 30-х годов XIX в. сбором сведений и описанием истории чеченцев и ингушей на Кавказе в пору так называемой Кавказской войны занимались в основном русские офицеры. Таковыми являются в частности, исследования русских офицеров Р. Ф. Розена и И. И. Норденстамма. 3 Барон Р. Ф. Розен, будучи одновременно начальником 21-ой пехотной дивизии и левого фланга Кавказской Линии в 1830 г. произвел описание некоторых народов Чечни и Дагестана, входивших в это время в его правление. Основное внимание автор уделил анализу экономического состояния и политичес­кого положения горцев. Описывая общества вайнахов (кара­булаков, качкалыковцев и ауховцев), живущих по pp. Терек и Сунжа, барон Р. Ф. Розен заметил, что «они составляют об­разованнейшую часть всей Чечни и разделены начальством под управление разных владельцев, живущих на Тереке». Все

эти названные вайнахские общества, — указывает далее автор, — имеют один язык, нет у них отличия в характере, на­клонностях, обычаях, правах, законе, вере и принадлежат они одному обществу — чеченскому племени.

Высоко отзывался Р. Ф. Розен о тактике ведения войны и обороне горцами в горной, пересеченной местности. «Сража­ются (горцы — Ш. А.) вообще в закрытых местах упорно, — указывает он, — умеют весьма пользоваться местными удоб­ствами, искусно располагают засадами, неосторожности, ма­лейшие замечают и мгновенно ими пользуются».55 Подробно описывает Р. Ф. Розен преимущества оборонительной тактики ведения военных действий чеченцев.

Говоря о хозяйственной деятельности, т. е. об основных от­раслях хозяйства чеченцев, живущих ближе к горам и на рав­нине, Р. Ф. Розен указывает, что главные злаковые культуры их составляют — пшеница, просо, ячмень и кукуруза; огород­ные растения — лук, черемша, чеснок; фрукты — яблоки, груши и дули. При этом чеченцы, живущие на р. Терек и на равнинах по pp. Сунжа и Аргун, — согласно источнику, — более занимаясь хлебопашеством, скотоводством, рукоделием, …живут изобиль­нее, занимаются торговлей лесом, изготовлением домашнего горского сукна и звериною ловлею. Но зато чеченец, имеющий в горах две пары быков, одну или две коровы, — сообщает Р. Ф. Розен, — считается вполне зажиточным.

В отличие от равнинных чеченцев автор делит горных че­ченцев на ичкеринцев и чабуртлинцев (чеберлоевцев — Ш. А ), совершенно сходных в нравах, обычаях, законах, вере, харак­тере и управлении. Ичкеринцы живут разбросанно во многих маленьких деревнях, заселяют землю гористую, покрытую сплошными лесами и изобилующую множеством ключей и родников, занимаются разведением крупного и мелкого ро­гатого скота, особенно хорошо развито пчеловодство; основ­ная торговля их состоит, — указывает далее Р. Ф. Розен, — в продаже воска, меда и бурок соседним андийцам и мирным чеченцам.57

Думается прав Р. Ф. Розен, когда он утверждает, что ичке­ринцы (горные чеченцы — Ш. А.) дали начало чеченцам, ранее переселившимся и живущим ныне по Сунже и другим рекам на равнинах, и если последние по какой-либо причине лиша­лись здесь своих земель, то имели неоспоримое право на зем­ли, обитаемые их предками в горах. И в этом случае горные жители ни в коем случае не отказывали им. Одновременно отмечалось, что «недовольные (равнинные чеченцы — Ш. А.) разбирательством своих местных стариков в делах тяжбенных отдаются на суд ичкерийских и по решению сих стариков бес­прекословно исполняют…»58

Чабуртлинцы (чеберлойцы — Ш. А.) живут по соседству с ичкеринцами и Андиею (Дагестан), — указывает Р. Ф. Розен, — и имеют 3 тыс. человек мужского пола. Край чеберлоевцев изобилует пастбищами, местами для летнего и зимнего выпаса скота; хорошо развито овцеводство и пчеловодство, значи­тельно слабее развито хлебопашество. Питаются горцы хлебом ячменной муки и высевают у себя особый сорт пшеницы, называемой в России полбою. Кроме того, автор сообщает, что из шерсти овец чеберлоевцы изготавливают для домашних нужд довольно изрядные сукна, а из оставшейся шерсти де­лают бурки и продают их а небольшом количестве андийцам и соседним народам, а также в Грузию и в кумыкские владения. Вблизи одной их деревни Хаду находится озеро с тем же названием, имеющее в окружности 10 верст, неизмеримой глубины и отменно хорошего вкуса вода.59 Жители Чабуртлы — указывает далее Р. Ф. Розен, — почти не поддерживают ника­ких связей с другими чеченскими обществами.60

В начале 30-х годов XIX в., будучи капитаном Генерально­го штаба Российской армии на Кавказской Линии и одновре­менно участвуя в военных действиях против горцев, И. И. Нор­денстамм произвел краткое военно-статистическое описание Чечни, в основном экономического и этнографического харак­тера. Говоря о развитии у чеченцев такой важной отрасли зем­леделия, как хлебопашество, автор отмечает, что Чечня про­изводит урожая больше, чем нужно для прокормления ее на­селения и избытки его обменивают горцы всегда своим сосе­дям — кистинцам и лезгинам, живущим в бесплодных горах, на шерсть, бурки, грубое сукно и т. д. Посевы чеченцев состоят из небольшого количества ганеницы и ячменя, но более всего из кукурузы и проса. Чеченцы Сунженские и терские очень

рачительно занимаются хлебопашеством, и они богаче других, — отмечает автор. Чеченцы занимаются также шелководством. И. И. Норденстамм отмечает также, что у чеченских земледельцев хорошо развита оросительная система, поскольку для получения высоких урожаев они весною и летом наводняют свои поля, для чего из речек повсюду выведены канавы.61

И. И. Норденстамм указывает, что хотя многие исследователи до него ошибочно считали, что горная Чечня бесплодна и мало обитаема, на самом же деле это прекрасная страна, которая для горца представляет много удобств, здесь достаточно населения, большие хорошие деревни, нисколько не уступающие деревням на равнине; из больших деревень в горах создаются небольшие выселки, и в «лесах везде видны недавно очищенные для хлебопашества места» (ирзо — Ш. А.). Автор подробно описывает также отрасли хозяйства чеченцев, как скотоводство разведения крупного и мелкого рогатого скота, коневодство; развитие садоводства, пчеловодства, табаководства, шелководства, огородничества, бахчеводства и т. д.62

Относительно размещения и добычи полезных ископаемых на территории Чечни, в рассматриваемое время И. И. Норденстамм замечает, что по рассказам старожилов «в некоторых местах земель кистинских и в горной Чечне жители добывают свинцу, но в весьма малом количестве»; еще раньше якобы добывали они серебро, но также в незначительном количестве. А на границе Чечни, вблизи кистинской деревни Муцо имеются весьма богатые серебряные, медные и свинцовые руды, обследованные якобы посланным туда в свое время коллежским секретарем Гордеевым.63

Большое место уделил И. И. Норденстамм в работе анализу торговой деятельности чеченцев. Автор подробно анализирует состояние торговли, как меновой, та и денежной, между равнинными и горными жителями, а также в селениях Брагу-ны, Гудурмес, Аксай Андреево (Эндери) и т. д. Автор указывает, что самой доходной частью торговли чеченцев с русскими являлся лес строевой и дровяной, который сплавлялся ежедневно по Тереку и Сунже до самого Кизляра для продажи. Ежедневно в Кизляр сплавлялось от 500 до 800 плотов строевого леса, за каждый такой плот платили от 30 до 50 руб. серебром, что составляло в целом около 25 тыс. рублей серебром. Другая, не менее важная и доходная отрасль торговли чеченцев — это доставка в Кизляр для садов таркалов (колья для виноградных лоз), за каждую арбу таркалов с доставкой в Кизляр платили от 3 до 5 руб. серебром и т. д. Кроме того, горцы со всего Восточного Кавказа осенью отправлялись в Кизляр и нанимались там на работы в садах. Как правило, горцы оставались зимовать в Кизляре и, работая здесь, получали в месяц от 10 до 15 руб. серебром.64

Таким образом, проанализировав первые два этапа историко­этнографического изучения вайнахов российской академической наукой в XVIII — начале XIX века, мы наблюдаем тенденцию неуклонно развивающихся и углубляющихся культурных взаимоотношений чеченцев и ингушей с народами России и Северного Кавказа. Русско-вайнахские и вай-нахо-северокавказские экономические и культурные связи имели прогрессивное значение и последствия. Сближение народов Чечни и Ингушетии с Россией и народами Кавказа давало мощный толчок к более интенсивному развитию производственных сил и расширению экономических, политических и культурных связей их с соседними кавказскими народами и странами.

ла XVIII века и до 70-80-х годов через влияние пришлых кабардинских, кумыкских и аварских князей и феодалов на определенную часть равнинных чеченцев и ингушей. Поли­тическое влияние князей и владельцев Кабарды и Дагестана на чеченские и ингушские народы достигалось не только военной силой не без помощи царской России, но и в известной мере сложившимися на данный момент социально-экономическими причинами.

Вассальные чечено-кабардино-дагестанские и ингушско — кабардинские отношения, которые имели место в Чечне и Ингушетии в рассматриваемое время, носили в основном фор­мальный характер. Суть этих отношений сводилась к тому, что чеченские и ингушские старшины и уздени получали в лице кабардинских и кумыкских князей и владельцев и их вассалов покровительство и защиту от притязаний соседних владельцев и царских властей. Кабардинские и кумыкские князья и владельцы по мере необходимости должны были присылать небольшие отряды для защиты чеченцев и ингушей от внешних врагов и добиваться разрешения от царской адми­нистрации на беспошлинный проезд горцев для торговли в Кизляр, Моздок, Астрахань и в соседние гребенские казачьи станицы.

Чеченские и ингушские старшины и уздени должны были нести перед кабардинскими и кумыкскими князьями и вла­дельцами известные материальные и трудовые повинности. Разумеется, вся тяжесть этих обременительных податей и дру­гих видов повинностей ложилась на плечи простого горского народа.

Помогая укреплять господствующее положение вайнахс — кой знати среди своих соплеменников и ограждая их от вне­шних притеснителей, кабардинские и кумыкские князья и фе­одалы в то же время завладевали зимними пастбищами и се­нокосными угодьями, которые были жизненно важными и не­обходимыми горским народам.

Грузинский исследователь Т. Д. Боцвадзе указывает, что интересы чеченцев, ингушей, карачаевцев, балкарцев и осетин в определенной мере отличались от интересов Кабарды, Дагестана и Грузии. С одной стороны, эти народы, находив­шиеся в вассально-даннической зависимости от Кабарды, Да-

гестана и Грузии, стремились освободиться от этой зависимо­сти с помощью России, что, безусловно, должно было отра­зиться на кабардино-русских, дагестано-русских и грузино­русских отношениях. С другой стороны, вступлением под по­кровительство России северокавказские народы хотели изба­виться от угрозы порабощения их со стороны Турции, Ирана и Крымского ханства.

Было еще одно важное обстоятельство, которое стимули­ровало тяготение северокавказских народов к России. С ее помощью они стремились улучшить свое экономическое по­ложение через разрешение беспрепятственно расселяться на равнинных землях, получение земельных наделов и сенокос­ных угодий, приобретение льготных прав на свободную тор­говлю в русских городах, крепостях и станицах.

В то же время кабардинских и дагестанских князей и вла­дельцев не удовлетворяло стремление простых чеченцев, ин­гушей, карачаевцев, балкарцев и осетин принять русское по­кровительство, ибо в этом случае они лишались своих фео­дальных доходов и привилегий. Поэтому кабардинские и да­гестанские князья и владельцы стремились всячески лишать

установлению нормальных взаимоотношений между простыми горцами и России, считая, что северокавказские народы должны устанавливать свои контакты с Россией только с их ведома и разрешения.3

Политические противоречия между отдельными кабардин­скими, дагестанскими князьями и феодалами и чеченскими и ингушскими обществами, получившими свое первоначальное развитие еще в начале XVII века в результате притязаний кабардинских и дагестанских князей на исконно чечено-ин­гушские земли, продолжают углубляться и в XVIII веке. Толь­ко после антифеодального и антиколониального движения горцев Чечни и Северного Кавказа под предводительством Ушурмы (шейха Мансура) в 1785-1791 гг. часть иноплеменных князей и владельцев была истреблена восставшими, а часть ушла за пределы Чечни и Ингушетии.

В первой четверти XVIII века эндерийские (кумыкские) владельцы старший Айдемир и Мусал Чепаловы, — сообщается в документах, — владели «знатною частью чеченцев». Ку­мыкский владелец Айдемир Бардыханов владел аулами Боль —

той Чечни и Большие Атаги. Кабардинский князь Девлет — Гирей Черкасский владел чеченскими селениями Шали, Гер — менчук и др. Во главе брагунских (с. Брагуны) чеченцев стоял Мудар. До 1779 г. (восстания кабардинцев против царской России) ингуши признавали, что являлись данниками кабар­динских князей.4

В рассматриваемое время в Чечне и Ингуглетии, в отличие от Кабарды, Кумыкии, Осетии и других национальных райо­нов, не было неограниченной власти князей и владельцев над подвластными горцами. Здесь не было также, как у соседних народов, купли и продажи крестьян и членов их семей, не со­блюдалось и других чудовищных и унизительных форм наси­лия феодалов над земледельцами, как, например, у кумыков и кабардинцев. Зависимость чеченских и ингушских крестьян от своих хозяев выражалась чаще всего или в форме сдачи натурального налога за управление делами отдельного обще­ства горцев, куда приглашались эти «варяги» и откуда нередко изгонялись, или в форме оплаты за земли, считавшиеся собственностью кабардинских или кумыкских владельцев.5

Таким образом, вассальная зависимость части чеченских и ингушских владельцев от иноплеменных князей и феодалов Кабарды и Дагестана не было прочной, постепенно станови­лась чисто формальной и к концу XVIII века перестала суще­ствовать. От нее остались лишь укрепившиеся здесь черты гражданского быта и общественного порядка, имевшие мно го общего с кабардинскими и кумыкскими, в частности — развитие и укрепление феодальных отношений внутри чеченского и ингушского народов.

Чеченские и Ингушские земледельцы неоднократно выс­тупали против своих и иноплеменных (кабардинских и дагес­танских) владетелей, требовавших больших податей, чрезмер­ного ясака. Путем совместных выступлений земледельцы пы­тались освободиться от ясака и сохранить за собой земли, где они поселились. Па кабардинских земледельцев, которые пе­реселились в с. Шали сильное влияние оказывали их чеченские и ингушские собратья, находившиеся в более свободном положении, не испытывавшие жестокого гнета. Многие из чеченцев породнились с кабардинцами, постепенно крепла их дружба, теснее становились экономические взаимоотношения.

И когда кабардинские земледельцы, доведенные до отчаяния жестокостью и жадностью своих хозяев, восстали, их поддер­жали чеченские земледельцы. Согласно чеченскому преданию, горцы совместными усилиями сбросили с себя иго ненавист­ных угнетателей, готовивших жестокую расправу над восстав­шими.6

В вайнахском фольклоре достойное отражение нашла со­вместная борьба чеченцев и ингушей против притеснений ка­бардинских князей, дагестанских шамхалов и аварских ну- цалов. Этой героической борьбе посвящены две песни: «Свер­жение княжения Мусоста Алиевым Сурхо» и «Свержение кня­жения Кагермана вождем Балу». Песни воспевают героев этой борьбы.

Кабардинские и балкарские народы не только не поддер­жали князей и феодалов в их борьбе за сохранение власти над чеченцами и ингушами, но и сами вели активную борьбу против своих угнетателей.’

Вайнахские народы всегда оказывали братскую помощь своим соседям в их борьбе с внешним врагом. Вместе с кабар­динцами вайнахи защищали пограничные рубежи российского государства от персидских, турецко-крымских агрессоров, участвовали в дипломатических миссиях по укреплению взаимоотношений с русским государством и другими народа­ми. В XVIII веке чеченцы и ингуши вместе с кабардинцами вели освободительную борьбу против ногайских орд, совер­шавших набеги на Кабарду. В 1651 г. они совместно защищали Сунженский острог от персидских войск. В 1675 г. отряд из кабардинцев и окочан (чеченцев) участвовал в успешном походе русских войск против крымских татар.7

Однако случалось и так, что веками существовавшие между чеченцами, ингушами, кабардинцами, дагестанцами, бал­карцами и осетинами дружественные отношения нарушались. И повинен в этом был царизм с его антинародной колониаль­ной политикой, часто прибегавший к возбуждению и разжи­ганию межнациональной розни, натравливая одни народы на другие. «С начала моего командования на Линии (Кавказской — Ш. А.), — сообщал в своем рапорте на имя князя Г. А. Потемкина командующий на Кавказе генерал-поручик П. С. Потемкин, — старался я горские народы привести в несогла­

сие с подгорными (равнинными — Ш. А.), дабы в удобных слу­чаях употребить их в пользу на обуздание ближних к Линии. Такового правила держась, всемерно привлекал ингушей для чеченцев, карачаевцев для кабардинцев…»

Сооруженная в 1783 г. новая укрепленная линия между Моздоком и подошвой Главного Кавказского хребта так же способствовала разъединению живущих по Тереку северо — кавказских народов. Кавказская укрепленная Линия «…обес­печивая собщение с Грузией имела еще и другое важное зна­чение: она отделяла Большую Кабарду от Малой и затрудняла возможность совместного действия их против нас (царских войск — Ш. А.) вместе с чеченцами и ингушам».9

И все же в решительный момент, когда затрагивались ин­тересы народов, чеченцы, ингуши, кабардинцы, дагестанцы и другие народы совместно подымались на борьбу с колониаль­ными властями. Так было и в 1785—1791 годах, когда на борь­бу с царизмом и местными угнетателями дружно поднялись и чеченцы, и кабардинцы, и кумыки, и черкесы, и адыгейцы и т.

д. Благодаря их активным усилиям царское самодержавие не решилось открыть в 1785 году ранее намечавшееся по указу императрицы Екатерины II кавказское наместничество; оно было открыто только в 1786 году. Острие этого мощного ан­тифеодального и антиколониального движения горцев Чечни и Северного Кавказа под предводительством Шейха Мансура было направлено на разрушение Кавказской укрепленной Линии, уничтожение крепостей и укреплений на ней, которые искусственно разъединяли горские народы. Эта стратегия сильно напугала царское правительство, стремившееся использовать наиболее лояльных к нему князей и владельцев против восставших горцев.

Если даже притязания пришлых кабардинских, дагестан­ских и грузинских князей и феодалов, а также колониальные захваты царизма вызывали отпор, то взаимное общение че­ченцев и ингушей с трудовыми массами соседних феодальных владений были иными: между ними шел обмен производствен­ными навыками, накопленным хозяйственным опытом, быто­выми привычками, обычаями, устанавливались брачные связи ит. д.

В рассматриваемое время, кроме политических связей, ог­ромную роль в деле сближения чеченцев и ингушей с соседни­ми народами Дагестана, Кабарды, Осетии, Балкарии и России играли торгово-экономические связи. Если на внешнем рынке с российскими городами главным образом преобладал спрос на изделие быта и ремесла, то с восточных рынков (Китай, Иран, Турция, Бухара) к горцам преимущественно поступали различ­ные ткани, бухарские кожевенные изделия и т. д.

В свою очередь большим спросом у русского населения пользовался всякого рода сельскохозяйственный инвентарь чеченцев и ингушей. Известно также, что чеченский хлеб вы­возился на продажу не только к соседним народам, но даже за границу — в Персию.10

В первой половине XVIII века преимущественно развива­лись торговые связи Чечни и Ингушетии с Терками, Святым Крестом, Кизляром, Астраханью, а со второй половины XVIII века — Моздоком. Особенно значительна была экономическая роль Кизляра, Моздока и Астрахани, где ежегодно собирались ярмарки и куда стекались купцы из России, Средней Азии, Иран, Закавказья, Индии и других мест.

В развитии и укреплении торгово-экономических связей одинаково были заинтересованы как народы Чечено-Ингуше — тии, так и России и всего Северного Кавказа. Поэтому торго­вые отношения между ними, возникшие значительно раньше, приобрели в XVIII веке постоянный характер. Вайнахские купцы регулярно посещали Кизляр, Астрахань, Моздок, берега Азовского и Каспийского морей, где они вели торговые операции не только с русским, но и иноземным купечеством. В свою очередь иранские и закавказские купцы, среди которых много грузин, армян и греков, являлись частыми посетителями торговых центров на Северном Кавказе.11

В начале XVIII века г. Астрахань продолжает оставаться главным узловым передаточным пунктом водных и сухопут­ных путей торговых связей народов Кавказа с Россией и Вос­током. Кроме того, выгодное географическое положение и сво­еобразные условия экономического развития края обусловили важное место Астрахани во внутренней и внешней торговле как русского пограничного города, расположенного при выходе волжского пути в Каспийское море.

После сосредоточения всего волжского пути в руках Рос­сии Астрахань приобретает крупное торговое значение. Через нее направлялись из Москвы торговые караваны и посольства в Закавказье, Иран, Бухару, Хиву и обратно; здесь же базировалась и основная коммерческая деятельность восточных купцов в Русском государстве. В Астрахань прибывали, наряду с русскими и татарскими купцами, бухарские, юрген-ские, кызылбашские, гилянские, шемахинские, ногайские, армянские и турецкие купцы, которые, пользуясь правом свободного приезда в пограничный город Русского государства, вели здесь постоянную торговлю в больших размерах.12

В первой четверти XVIII века Петр I выдвинул обширную программу укрепления экономических связей России с Востоком. Поэтому вполне естественно, что большое место в планах Петра I отводилось Астрахани, которая, вследствие своего выгодного географического положения, издревле была крупным центром восточной торговли. Судя по документальным сведениям таможенных выписей Астраханской таможни за 1718, 1723, 1724, 1725 гг., в г. Астрахань привозили из г. Терки окочанскими (вайнахскими) жителями различные товары и изделия чисто кавказского производства, и, наоборот, из г. Астрахани к горцам доставлялись товары российского, западноевропейского и восточного производства.13

Так, в ноябре 1718 г. терский окочанин (чеченец) Кюри Салманов вместе со всеми товарищами по совместной торговле из г. Астрахани вьвзез «…пятьдесят четыре фати; кож красных малых; восемьсот пятьдесят аршин холста; двадцать четыре меха заячьих; хребтов два пуда; сандалу синего; четыре зеркала простых; пять зеркал круглых московских; две овчинки бухарские; шесть овчинок калмыцких, белых; пять аршин стамеду; двадцать удил железных; двадцать четыре ножниц; московских рубашек; триста десять кувшинов муравленых малых и средних; пятьдесят чашек муравленных малых и средних; восемьсот десять аршин холста…»14

В декабре 1723 г. терский окочанин (чеченец) Курманали Богоматов вывез из г. Астрахани «…две тысячи аршин холста ровного; тридцать три фати, кож красных;двадцать семь коробок красных; сто семьдесят пять чаш красных; сто чашек малых; семьсот блюд красных; пятьсот аршин холста ровного; одиннадцать пуховников, заячьих мехов…»15

В это же время другой терский окочанин Мамак Алибеков вывез оттуда же «…сто иятьдесять кумачей красных; шестьсот сорок аршин крашенин; двести шестьдесят аршин крашенины битой; шестнадцать фатей; код красных; триста пятьдесят аршин холста; семьдесят аршин хрящу; пять мехов, красных двадцать белильниц; двадцать один мех заячий; черевей два меха заячьих, серых; две овчинки бухарские; четыре овчинки калмыцкие; четыре пуда сандалу; два аршина сукна ветешно-го; один кушак подшелковый…»16

Среди товаров, которые вывозились из Астрахани терскими окочанами (чеченцами), преобладают предметы одежды, хозяйственного быта и туалета — московские зеркала различных форм, московские рубашки, бухарские мерлушки, калмыцкие овчинки, китайские отрезы, т. е. Вывозили ассортимент тех же товаров, что и в XVII веке.17

Однако не только российские, западноевропейские и восточные товары, вывозимые из Астрахани в Терский городок и в другие горские селения, пользовались большим спросом у горцев, но и, по — видимому, вайнахские ремесленные изделия, в том числе и бурки, привозимые на астраханские базары терскими окочанами. Так, в ноябре 1725 г. терский окочанин Богамат Агаев вывез из города Терки в г. Астрахань «сто двадцать бурок черкасских».18 В это же время другой терский окочанин Агай Маметов привез на продажу в г. Астрахань товару: сорок пять сукон и сто двадцать бурок черкасских.19

Как видим, в лице Богамата Агаева и Агая Маметова перед нами предстают не простые жители г. Терки, а вполне сформировавшаяся богатая купеческая прослойка окочан, которая вывозит на астраханские базары большие партии горских бурок и сукон с целью извлечения денежно прибыли или для обмена их на товары российских, среднеазиатских или восточных купцов.

Однако по сравнению с XVII веком в XVIII веке значительно расширился ассортимент в основном промышленных товаров отечественного производства, которые вывозились из Астрахани индийскими и другими купцами в Закавказье и Иран. К ним относится разнообразный набор галантереи (платки, ленты, банты, тесьма, нитки, чулки, бисер и т. п.), мелкие металлические изделия (иглы, наперстки, булавки, пряжки и пр.),

а также мыло-ядро, посуда деревянная, оконное стекло, предметы хозяйственного обихода (сундуки, коробки, ларцы и пр.), свечи восковые и сальные, писчая бумаги «российских фабрик» и др. Кожи, сукна, меха, краски, полотно и холст также являлись основными предметами вывоза.20

Наряду с Астраханью в начале XVTH в. одним из главных связующих пунктов торгово-экономических связей России с народами Северного Кавказа, Закавказья становится город Терки (Терский городок).

В рассматриваемое время г. Терки является не только эко­номическим, но и главным военным и административным центром Северо-Восточного Кавказа. Через г. Терки Российское государство было связано с Ираном и другими странами. Терки был связан также торговыми путями с Дагестаном, Чечней, Ингушетией, Кабардой и Закавказьем. В Терском городе проживало смешанное население. К этому времени относится образование около Терского города Заречной, Черкасской и Новокрещенской слобод. В конце XVI в. здесь появились слободы Окоцкая и Татарсккая.

Казаки поддерживали дружеские, кунацкие связи с горцами. Горцы свободно ездили за Терек, а казаки — в горы. Казаки совместно с горцами участвовали в защите пограничных рубежей от песидских и турецко-крымских завоевателей.21 Терский город продолжал оставаться резиденцией царских воевод.

В первой четверти XVIII века, а точнее — до 1724 года, в город Терки продолжал оставаться важнейшим торговым и связующим пунктом между Россией, народами Северного Кавказа и Закавказья.

В Терский город в начале XVIII века приезжали торговать купцы из Ирана, Шемахи и Дербента.

Главными торговыми путями, по которым Чечня и Ингушетия в рассматриваемое время поддерживали торгово-экономические связи с Россией и соседними народами Северного Кавказа и Закавказья были сухопутные магистрали. Так, одним из торговых путей из г. Астрахань о котором мы говорили выше, пролегал через степь в Терский город, а оттуда в находящийся на земле кумыков город Терки. Этому отчасти

благоприятствовало то выгодное положение которое он занимал в то ~ 22 время на прикаспииском торговом пути.

Существовала другая торговая дорога, которая вела от г. Терки до Сунженского городка, затем шла вверх по р. Сунжа и через владения мелких феодалов (на территории Малой Кабарды) уходила по трассе современной Военно-Грузинской дороге, и далее поворачивала на Восток, в Кахетию (Восточная Грузия).23

Через южную часть Чечни также проходил торговый караванный путь «из восточной части Северного Кавказа в Дагестан и на восток».24 Правда, существовал еще старинный торговый путь, который проходил через земли мичкизям (чеченцев) и назывался «мичкиаской дорогой». Он связывал население Терского города с аулом Дарго и со всем Дагестаном.25

Среди множества торговых путей существовали также дороги, шедшие от берегов Черного моря и Генуазских колоний через земли адыгов, карачаевцев и далее по Тереку через территорию югу — западной Чечни в Дербент и страны Востока.26

Таким образом, судя по наличию множества торговых су­хопутных дорог связывавших Чечню и Ишуглетию с Россией, Северным Кавказом, Закавказьем и Востоком, чеченцы и ингуши в XVIII веке имели все условия для развития как внутренней, так и внешней торговли. Содержание дошедшего до нас документа 1708 г. дает нам основание полагать, что между ногайцами, черкесами, терскими окочанами и гребенски-ми казаки, с одной стороны, и жителями Чечни, с другой стороны издавна существовали, а в XVIII

в. получили свое дальнейшее развитие торгово-экономические связи. Так в документе 1708 г. читаем: «из них же ногайцев Алды — Гирея и черкасского беглой уздень Лузан да 2 человека терских окочан (чеченцев — Ш. А.)… ездили с Терку для продажи в Чечню с рыбой».27

Об усилении экономических связей горцев с русскими городами, расположенными на Северном Кавказе и в самой центральной России, имеется также много документальных материалов известный Тарковский шамхал Адиль-Гирей просит разрешения у царя Петра I об определение его сына Кас-булата начальником над ауховцами (чеченцами), проживающими в Терках, и одновременно обращает внимание «во цар­

ского величества » на то, чтобы горцев, проезжающих в Москву или в другие в российские города для покупки за свои деньги и потребного числа пороху, свинцу и оружия… везде с теми вышеописанными покупками на заставах не задерживая про­пускать».28

Определенный интерес представляет прошение кумыкского шамхала Адиль-Гирея к Петру I от 23 января 1721 г.’В нем Адиль — Гирей просит, чтобы его горцам не запрещали покупать домашнюю птицу в российских городах (по-видимому, в г. Терки) и свободно разрешали им проезжать в городе для приобретения других необходимых товаров.29

Всесторонние связи народов Северного Кавказа с Россией усиливаются после того, как Петр I побывал здесь во время Персидского похода в 1722 г. Он установил личные контакты со многими здешними владетелями и князьями. Об этом сви­детельствует множество документов.

В специальном письме за 1722 г. на имя царя Петра I горский владетель просил разрешить его торговым людям проезд в г. Астрахань и Терки для покупки свинца, пороха, кремней, ружей и др. «Прошу вашего величества, — обращается к царю кумыкский шамхал, — дабы дан был такой приказ, что ежели когда люди мои приедут в Астрахань и в г. Терки для покупки пороху и свинцу, то б покупали без всякого запрещения и свободно сюда вывозили».31 А уже 20 сентября 1722 г. в специальной грамоте, выданной кумыкскому шамхалу Адиль-Гирею, правительство разрешает свободно отпускать ему для продажи пороха и свинца Петр I подтверждает князю: «По требованию вашему порох и свинец отпускаться к вам будет из Астрахани или с Терку немедленно».32

К концу 20-х годов XVIII века торговые связи вайнахов с жителями Аксая (Дагестан) и гребенских городков (казаки) принимают систематический характер. Судя по документам, дошедшим до нас из архива Терского коменданта, между око — чанскими (чеченскими) жителями этого города и аксайскими жителями шла оживленная торговля. В специальной «Книге для учета пошлин, взимаемых с приезжих жителей» этого архива за 1726

г. читаем: «С проезжего письма с терского жителя окочанина Курмана Богоматова с женой его, Кихата Арас-ланбекова, да с работницей двое, да с работников двое чело­век, которые отпущены в Аксай для торгу, пошлин по указу 24 алтыни деньги взято».33 В другом документы архива Терского коменданта от 15 февраля 1726 г. сообщается о том, что с терских окочан Суркая Усманова с двумя его работником, которые были пропущены в Аксай «для покупки запасов, так-

были взяты пошлины».34

В аналогичных письмах от 13 и 14 марта 1726 г., фиксируемых в «Книге для учета пошлин…», указывается также, что окочане Махмуд Мусаев с двумя работниками и Исмаил Ба-матов с одним работником были пропущены в казачьи городки, в том числе в Червленный для торговых нужд и приобретения «запасов».35 Как видим, в торговых связях с жителями Дагестана и гребенских казачьих городков в основном участвуют представители местной верхушки Чечни и Ингушетии со своими зависимыми «работными людьми».

К 20-м годам XVIII века бывший торговый центр края г. Терки приходит в упадок, утрачивает свое значение. Приехавший сюда в 1722 г. Петр I находит расположение города Терки на весьма неудачном месте.

Для экономического развития края необходимо было построить новый крупный торговый центр. И вот в 1722 г. в 20-ти километрах от устья реки Сулак, где от основного русла отделяется приток реки Астрахани, была заложена новая крепость — Святой Крест, которая с этого времени стала новым экономическим и. административным центром на Северном Кавказе и в Прикаспии.

Царское правительство, в целях экономического освоения северокавказского края, всячески способствовало переселению на Терек армян, грузин, чеченцев и представителей других народов, занимавшихся садоводством, шелководством, ремеслом, торговлей и другими отраслями сельского хозяйства. Кавказские народы, переселившиеся на новые места, строили дома, обзаводились хозяйством, открывали лавки. Так же, как и около города Терки, вблизи крепости Святого Креста очень быстро стали возникать слободки, населенные черкесами, чеченцами, кабардинцами и др. Численность населения этих слободок стала быстро расти.36 Таким образом, крепость Святого Креста быстро становится средоточием торговли на Кавказе между горцами, Россией и Закавказьем.

В грамоте Петра I от декабря 1722 г. на имя кумыкского шамхала Адиль-Гирея по поводу отпуска из крепости Святого Креста ему пороха и свинца сказано: «…Пороху, свинцу и кремней велено к вам отпустить из крепости Святого Креста, что при Сулаке или от Астраханской…».37

В 1724 г. последовал специальный Указ Сената о беспош­линном провозе и свободной продаже вина, табака, всяких хлебных и мясных припасов и скота в Дербенте, Баку и в кре­пости Святого Креста.38

Однако заметим, что оставшиеся жители г. Терки и в час­тности окочане, торговали не только с народами Дагестана (Аксая) и гребенскими казаками, но и с жителями крепости Святого Креста. Так, в документальных сведениях за 28 фев­раля 1726 г. говорится о том, что с терских жителей, по-види­мому, знатных людей — окочан Бамата Касканова и Ибрагима Гиреева с их работниками, которые были пропущены для торговли в крепость Святого Креста, администрацией города была взята соответствующая пошлина.

Судя по некоторым известиям первой четверти XVIII в. и, в частности, исследователя И. Г. Гербера о народах, прожи­вавших вдоль западного берега Каспийского моря, за крепос­тной стеной Святого Креста, имелись торговые заведения, куда приезжали для торговых операций российские купцы, армяне, горные чеченцы, татары40 и др.

В 1735 г. была упразднена крепость Святой Крест, и в том же году основан был город Кизляр, как главный администра­тивный и торговый центр на Северо-Восточном Кавказе. Сре­ди городов Северного Кавказа Кизляр являлся одним из ста­рейших на Кавказе. Создавая и укрепляя город Кизляр, цар­ская администрация рассматривала его как форпост на Се­верном Кавказе. Кизляр занимал в XVIII в. важное стратеги­ческое положение между Северным Кавказом, Дагестаном и Закавказьем. Через Кизляр проходил путь, связыпавший Кав­казскую Линию с Астраханью; город являлся военно-адми­нистративным и важным экономическим центром Северного Кавказа.

Прежде всего Кизляр являлся основным торговым центром между русским населением и кавказскими народами. Уже в 30-е годы XVni в. устанавливаются тесные экономические

связи Кизляра с народами Дагестана, Чечни, Ингушетии и Кабарды.41

Кизляр быстро устанавливает торговые связи с Россией, Закавказьем и Ираном, являясь посредником между горцами и указанными странами. Обычно большая часть негромоздких товаров, предназначенных для Кавказа и Ирана, отправляясь с Нижегородской ярмарки водою до Астрахани, а оттуда сухим путем через Кизляр, Владикавказ и Тифлис.42

Кизляр имел тесные торгово-экономические связи с мест­ными дагестанскими и чеченскими ремесленными и торговы­ми центрами. Среди них выгодное место занимали селения Андреевское (Эндери), Асаевское (Аксай), Костековское (Ко — стек), Тарковское (Тарки), Брагунское (Брагуны), Девлет-Ги — реевское (Новый-Юрт).

Второе место в торговле с Кизляром занимало селение Аксаевское, расположенное на границе с Чечней. Оно на сво­ем рынке поглощало много продуктов и изделий, доставляе­мых из чеченских аулов, и в свою очередь эти товары пере­продавали в Кизляр. По свидетельству очевидцев, там чечен­цы променивали сырые кожи, меха, воск, мед, лошадей, рога­тый скот, войлок на необходимые им вещи, как-то: порох, сви­нец, огнестрельное оружие, чугунные котлы, холст, юфть.43

Селения Брагунское, основанное еще в XVI веке на левом берегу р. Сунжи в 55-ти километрах от нынешнего г. Грозно­го, долгое время играло важную роль в экономических связях с гребенскими казаками и самим городом Кизляром.

Из селения Брагунское вывозили в Кизляр бурки, горское сукно, овчины, шкуры домашних и диких животных, шелк — сырец, лошадей и скот.44 С Кизляром имели торговые связи и такие большие чеченские селения, как Большой Чечен, старый Юрт, Урус-Мартан, Старые Атаги и др. В Кизляре находились целые улицы, заселенные выходцами с гор, в том числе чеченцами и ингушами.

Для горцев сбыт их товаров был насущной необходимос­тью, поэтому они собирались с товарами у русской границы по Тереку, Чеченцы и ингуши, так же как и другие северо — кавказские народы, торговали с казаками, русскими и армян­скими купцами в пограничных городах (Кизляре, а позднее и в Моздоке). Казаки охотно приобретали у горцев черкесские

17. Ахмадов А. Ш. 497 бурки, шубы, шапки, а также продукты сельского хозяйства: просо, пшено, муку, воск, мед. В обмен на лошадей и волов казаки давали горцам рыбу, искру, соль.

Оживленная торговля происходила на Северо-Восточном Кавказе между гребенскими казаками и чеченцами и ингу­шами. Здесь так же как и на Западном Кавказе, особенно боль­шой спрос со стороны горцев, занимавшихся главным образом скотоводством и земледелием, был на соль, фрукты, овощи, рыбу и холст кустарного производства. Русские в обмен на отпускаемые товары получали от чеченцев и ингушей ло­шадей, мелкий и крупный рогатый скот, чекмени, бурки, баш­лыки, но главным образом горские двухколесные арбы и ароб — ные колеса, которых казаки не умели изготавливать, ощущая в них в то же время острую необходимость.46

Кроме перечисленных выше товаров, горцы получали от казаков соль, бумажные и шелковые ткани невысокого каче­ства, шелк-сырец, канитель для художественной вышивки, холст, разноцветный сафьян, войлок, посуду и мыло. Кроме того, казаки и горцы довольно часто встречались на ярмарках, которые систематически устраивались в казачьих станицах, нередко и в больших горских селах.47

Со второй половины XJ11111 века чеченцы и ингуши, так же как и другие народы Северного Кавказа, вплотную подходят к товарно-денежному хозяйству. Основной причиной этого было приближение почти вплотную русской границы к горам, что втягивало горцев, в том числе и чеченцев и ингушей, в торгово-экономические связи с Россией. Торговля с казаче­ством постепенно перерастала из меновой в денежную с рус­скими купцами; деньги становились средством расчету вытес­нив холст, который служил раньше мерилом ценности.

Чеченцы и ингуши были крайне заинтересованы в усиле­нии торговых сношений с русскими, для чего они настойчиво добивались свободного проезда в Кизляр и Моздок и сниже­ния торговых пошлин. Из рапорта, поступившего с Шадринс — кого форпоста к кизлярскому коменданту от 18 февраля 1751 г., узнаем, что к Шадринской заставе прибыли едущие в Кизляр, видимо, для торговли чеченский владелец Алибек Касбула-тов вместе с узденями Музакаем Сунгуровым, Казыханомп Хазылевым, Али-Исхаком Бисакаевым, Юнусом Челчиком…, да вместе с ними князя Мудара уздень Амерхан Акаев, все вместе на четырех верховых лошадях и с четырьмя арбами товаров, с ними одна лошадь, шесть волов; при них ружей пять, серебряная оправа для патронниц; с одним колчаном, цоясок с серебряной оправой»49

Из другого рапорта того же Шадринского форпоста 3 марта 1751 г. сообщается, что через Шадринскую заставу был про­пущен другой чеченский владелец Расланбек Айдемиров с его человека на трех верховых лошадях, при них ружье в се­ребряной оправе, 2 шт. поясов в серебряной оправе, две сабли, патронница и другое.50

Предметами торговли русских были также хлопчатобумаж­ные изделия, холст, железо, из которого горцы изготовляли серпы и косы, а также свинец для изготовления пуль. О раз­мерах торговли дает представление, например, прибытие из г. Кизляра в Кабарду караванов русских купцов в числе более 100 человек.51

В Чечню и Ингушетию поступали через Кизляр товары не только северокавказского производства, но и турецкие, пер­сидские и даже западноевропейские. В одном из документов говорится^ что в Шеки приходят товары из Персии и Азер­байджана, а из Шеки расходятся эти товары в Джары, Даге­стан, Чечню, в Малую и Большую Кабарду.

Привозимые в Баку из Персии товары оттуда отправлялись во все области Северного Кавказа. Из Баку вывозили в большом количестве разные бумажные, персидские и шелко­вые материи к лезгинам в Большой Дагестан, и чеченцам и ингушам, а также в Малую и Большую Кабарду и Кизляр. Жители этих районов приезжали в торговые города за това­рами и одновременно привозили свои изделия.54

Различные товары и изделия ремесла горцев поступали не только в города Кизляр, Астрахань и т. д., но и в отдаленные районы Центральной России. В свою очередь и изделия рус­ских мануфактур, минуя таможни Кизляра, поступали к гор­цам. «Здешние купцы, — сообщает документ, — туда в горы от­возят (товары — III. А.) и тамо в розницу продают и на всячину меняют, в таком горцы не ездя в Кизляр там у оных, что кому надобно берут».55

Русские купцы из Центральной России привозили в Чеч­ню и Ингушетию холсты,_^сукна, бумажные, шерстяные, льня­ные и шелковые материи.

Некоторые жители Чечни (с. Гехи) — надо полагать, что такие могли быть только из имущей части чеченского обще­ства — добывали в большом количестве шелк-сырец, вывозили его в Кизляр и продавали на тысячи рублей.57 В то же время в одном из документов того времени читаем, что шелк составлял главный предмет торговли Кизляра с Персией.58

В рассматриваемое время между различными горскими, в том числе и вайнахскими обществами, Крымом и закубански — ми народами шла оживленная торговля, имевшая для них важное значение. Об этом говорят многие факты. Так, напри­мер, о том, что привозили товары из Западного Кавказа, видно из следующего документа: «А понеже к их владельцам (ко — стюковским, андреевским, брагунским — Ш. А.) в их владения приезжают из Крыму и из Кубани татары и привозят с собою холст, кумач, выбойки и тому подобные бумажные материи, тако же сабли, свинец, порох, фузеи, кремни и протчее огненное оружие, а сверх того и лошадей, в чем во всем они владельцы, а особливо лезгины крайний недостаток имеют».59

Среди коренных жителей Чечни и Ингушетии встречались и такие люди, которые вели свои торговые операции далеко за пределами Терека. Так, при допросе в Петербурге в 1791 г. один из сподвижников Ушурмы (шейха Мансура), чеченец Гасан-Хаджи, пятидесяти лет от рождения, на вопросы: «Чем занимался? В каких местах бывал?» Ответил: «Большую часть жизни своей провел в земледелии, а между тем бывал в многих дагестанских и чеченских селениях по разным надобностям, бывал также на Таманском острове для торгового про­мысла».60

Документы свидетельствуют о том, что чеченцы и ингуши в XVin веке поддерживали постоянные торговые связи со сво­ими ближайшими западными соседями — жителями Малой и Большой Кабарды. Так в донесении узденей князя Эльмурзы Бековича Черкасского — Бамата Усеинова, Курман-Али Мень — кишиева — на имя Кизлярского коменданта отмечалось о том, что они в 1759 г. ездили для торговли в Малую иБолыпую Кабарду, имея при себе 24 рубашки из холста, перевозка ко­торых вместе с пошлинами обошлась им в 12 рублей.61

Зарождение торговых центров в самой Чечне и Ингушетии в конце XVTH века было одним из основных условий развития торговли и роста товарно-денежных отношений. Местные торговые центры оказывали воздействие на экономическую жизнь окрестных поселений. Таким торговым центром стал в это время аул Чечень, который вел широкую торговлю, имея множество лавок. Торговали здесь в основном армяне, грузины и евреи.62 В конце XVIII — нач. XIX в. другим торговым центром в Чечне стал Старый Юрт, напоминающий настоящий город с лабиринтами улиц и закоулков. Крупными торговыми центрами являлись также Брагуны, Гудермес и другие, а вне Чечни и Ингушетии — Аксай и Эндери…

Со второй половины XVIII века большое значение для сбли­жения горских народов с русским населением начинает играть Моздок, ставший крупным форпостом в центральной части Северного Кавказа и узловым пунктом дорог, связывавших юг Росси с Грузией. Приближение русской пограничной линии к Осетии в связи с основанием Моздока еще более спо­собствовало укреплению русско-кавказских отношений. Город Моздок постепенно превращается в центр политической, экономической и культурной жизни Осетии. Вокруг Моздока и рядом с казачьими станицами отдельные осетинские фамилии образуют свои поселения. В Моздок, становившийся одним из торговых центров на Северном Кавказе, привозили свои товары русские купцы, армянские, грузинские, осетинские, кабардинские, чеченские, ингушские и другие торговцы.64

В последней четверти XVIII века Моздок стал одним из крупных торговых центров на Северном Кавказе. Проходив­шая через гор. Моздок Кавказская дорога во многом способ­ствовала развитию торговли. Она связывала Северный Кавказ через Каспийский водный путь с Астраханью, Нижним Новгородом, Москвой и другими торговыми центрами России. В Моздоке было большое количество ларьков, магазинов и дру­гих торговых предприятий.65

С основанием крепости Моздок торгово-экономические связи чеченцев и ингушей, естественно, еще более расшири­лись. Из специальной «Ведомости» пошлин, представленной в Моздокскую комендантскую канцелярию, видно, что в кре­пость Моздок из Большой и Малой Кабарды, Чечни и Ингу­шетии привозились разнообразные товары для торговли с тер­скими и гребенскими казаками, русскими переселенцами, тор­говцами из Грузии и Северного Кавказа. Однако и здесь, так же как и в Кизляре, объем торговли с соседними горцами, Россией и Закавказьем ограничивался таможенными запретами властей или же чрезмерно высокими пошлинами на при­возимые ими предметы торговли для русских поселенцев и казаков.

В 1772 г. ингушские старшины и их народ выражали не­довольство царским властям по поводу запрещения простым ингушам торговать в крепости Моздок. Это подтверждает сле­дующий документ: «Много-де радовались как присланным для просвещения нашего российских священников видеть удос­тоились и из того заключили чрез оных непрерывное с Россией иметь знакомство, но и еще де смыслию нашего кажется быть не сходно, чего-де ждать более добра, когда-де и в Моздок въезд нам загражден».

Несмотря на всевозможные препоны царских властей, че­ченцы и ингуши вели торговлю с осетинами и кабардинцами в Моздоке. Так, кизлярским жителем окочанином (чеченцем) Рамзаном Алабердыевым было продано в апреле 1776 г. в Моздоке осетину Алию Чичуеву: спинок севрюжьих 30 штук за 1 руб. 40 коп.; соли три сабы за 1 руб.; спины (рыбы) 14 штук за 1 руб.; мешину одну за 20 коп.; соли 4 сабы за 1 руб. Всего на 4 руб. 60 коп.67 В это же время им же Рамзаном Ала­бердыевым было продано в Моздоке жителю Малой Кабарды Балу Чеботукову спинок севрюжьих 48 штук за 3 руб. 85 коп. В этом же месяце другим кизлярским жителем окочанином Очаром Байбатовым было продано в Моздоке жителю Малой Кабарды Ацуке Плаузу спинок севрюжьих 100 штук за 6 руб.68

В рассматриваемое время отдельные жители чеченских де­ревень, главным образом из имущей части населения, посто­янно занимались добычей нефти и ее продажей своим соседям, в том числе казакам. Так, например, в августе 1811 года моздокские казаки сообщали генералу Ртищеву, что они по­лучают большую пользу от чеченцев, живущих на Тереке, по­скольку те привозят к ним на продажу черную нефть, которая идет для мазания колес тележек и пользуется большим спросом.69

В XVIII веке в Чечне и Ингушетии наряду с политическими и торгово-экономическими связями происходит также дальнейшее укрепление и расширение связей вайнахов с Рос­сией и народами Северного Кавказа. В это время в Чечне, Ингушетии, Дагестане, Осетии и Кабарде идет процесс обра­зования поселений, в которых совместно проживали многие представители народов Северного Кавказа и России. Этому во многом способствовало начавшееся массовое переселение чеченцев и ингушей с гор на равнинные земли.

Соседями чеченцев и ингушей издавна являются кабардин­цы. Культурные связи между ними установились, полагают, еще в XIV веке, когда чеченцы и ингуши в поисках свободных земель стали спускаться к Тереку и Сунже и основали здесь первые вайнахские селения Парчхой и Юрт-аул. А затем, с течением времени, в бассейне Терека стали появляться сме­шанные селения из чеченцев, ингушей, кабардинцев и других народов. Надтеречные бильтоевцы (несколько чеченских сел) называли себя «гебертой» (Кабарда). 0

Героическая вайнахская народная песня «О князе Мусосте и Сурхо Алиеве» сообщает о том, что кабардинский князь Му — сост, который переселился на правый берег Терека, «заложил аул на земле ингушей». Чеченцы и ингуши вместе с кабардин­цами, кумыками и другими народами жили в деревнях Бра­гуны (основана в XVI в.), Герменчук, Шали, Девлетгиреевс — кой, Новой Юрте, расположенном недалеко от станицы Черв — ленной. В селении Шали преобладало в это время кабардинс­кое население, куда в результате межфеодальной усобицы переселились отдельные князья Малой Кабарды вместе со сво­ими подвластными крестьянами.71

В это же время определенная часть чеченцев и ингушей проживала в кабардинских селениях и, в частности, на землях князей Бековича-Черкасского и Таусултановых, владения которых были расположены между Эльхотовым и реками Курпом и Тереком. Вместе с ними в селах проживали дагес­танцы, кабардинцы и осетины. Так, в селении Пседах прожи­вало 664 чеченца (164 двора). В кабардинских и балкарских деревнях находили себе приют многие беглые крепостные крестьяне и кровники из Чечни и Ингушетии. Предки многих кабардинцев и балкарцев являются выходцами из Чечни и Ингушетии.72

«Кабардинское и балкарское крестьянство всегда видело в лице своих соседей — чеченцев и ингушей — надежных друзей, к которым они могут уйти в любое «время», — указывает один из авторов «истории Кабарды» профессор Г. X. Мамбе-тов. В начале XIX века 160 дворов и крепостных крестьян переселились из Кабарды в Чечню. А спустя несколько лет крестьяне из 6 сел Малой Кабарды, подвластных князю Беко- вичу-Черкасскому, из-за жестокой эксплуатации восстали и и стали угрожать переселением в Чечню.73

Горцы Дагестана, Кабарды, Балкарии, Чечни и Ингушетии не только не препятствовали расселению на Северном Кавказе беженцев из России, но и выделяли им хорошие угодья, помогали обзавестись хозяйством, поддерживали с ними добрососедские дружественные отношения. Встречая такой прием, беженцы даже отказывались возвращаться в пределы Российского государства. «Проходили годы и русские бежен­цы осваивались с окружающими условиями. В то время к ним в селения стали спускаться горцы Дагестана, Кабарды, Чечено — Ингушетии». 74

В сооружаемых царской администрацией укрепленных городках и крепостях для русских войск расселялись с ведома и поощрения царизма выходцы из влиятельной верхушки горцев Северо-Восточного Кавказа. Как правило, такие «мур­зы» и их уздени… получали денежные и хлебные склады и се­лились за речкой (за рекой Тюменской) и Черкасской слободе, рядом со слободкой Окоцкой, заселенной выехавшими из Акков в конце XVI века частью общества Акко (окохи, обще­ства Акко) служилыми окочанами (вайнахами).75

В XVII веке различные населенные пункты возникали, как правило, рядом с русскими городами-крепостями на Северном Кавказе, а также в слободах вблизи Святого Креста. Здесь проживали представители в слободах вблизи святого Креста. Здесь проживали представители народов Дагестана, чеченцы, грузины, осетины и другие. Большое количество горцев от различных народностей Северного Кавказа обосновались в слободах вокруг Кизляра, в Моздоке и казачьих станицах. К сожалению, в документах нет сведений о количестве горцев, поселившихся среди терско-гребенского казачества. Но, по всей вероятности, оно было значительным, ибо документы подтверждают, что среди гребенского казачества было много «иноверцев» и имелись «татарские слободы».76

Согласно описанию свидетеля тех времен Ф. Котова, на­против крепости Кизляра располагались большие слободы — Черкасская, Окоцкая и слобода новокрещенных черкасов 77

Образованию подобных поселений в основном способство­вало бегство феодально-зависимых крестьян от гнета своих владельцев и князей. Кроме того, существовал в горах Кавказ тяжелый обычай кровной мести, которой также способствовал уходу крестьян к русскому населению.

Жившие в районе Терека разноязычные северокавказские народы прекрасно ладили между собой, не питали неприязни друг к другу, не притязали на господство одних над другими. «Этот этнический конгломерат не был простым механическим соединением различных этнических элементов, — указывает исследователь Гаджиев В. Г., — а являлся своего рода «интер­национальным» союзом людей, находящихся на одинаковом социальном и правовом положении, союзом людей, преследу­емых «власть имущими»; они различались по психическому складу и по языку, но их объединяла общность классовых интересов».78

В свою очередь, терско-гребенские казаки поддерживали дружбу не только с народами Кавказа, жившими в районе Кизляра и Моздока, но и со всеми народами Северо-Восточно — го Кавказа. Основой для укрепления политических и культур­ных связей между казаками и горцами являлась известная взаимозависимость и взаимозаинтересованность между ними.

Северокавказские народы сказали в определенной мере влияние на развитие материальной культуры русских пересе­ленцев. Терско-гребенские казаки переняли у кавказских народов форму^ одежды, виды снаряжения и вооружения и многое другое. В свою очередь, русские переселенцы оказы­вали благотворное влияние на материальную и духовную гор­цев. Горские народы «усваивали и перенимали в свой быт культуру горцев. Горские народы «усваивали и перенимали в свой быт культуру гребенских казаков. Это усвоение шло в двух направлениях: по линии духовной и, значительно сильнее, по линии материальной культуры».80

В то же время в XVIII веке к народам Чечни и Ингушетии, Кабарды и Балкарии, а также Осетии стали переселяться из Дагестана кустари-ремесленники. Этот процесс, естественно, имел положительные последствия, так как он способствовал установлению дружественных связей и даже родственных от­ношений между дагестанцами, кабардинцами, чеченцами, ингушами и другими народами Северного Кавказа.

Таким образом, в рассматриваемое время между чеченцами, ингушами и соседними северокавказскими народами, а также Россией установились и стали развиваться весьма прочные разносторонние политические, экономические и культурные связи, способствовавшие укреплению взаимной дружбы, выработке общей культуры, развитию и укреплению их межнациональных взаимоотношений.

Огромную роль играли в экономике вайнахов также вспо­могательные отрасли хозяйства, как садоводство, пчеловод­ство, рыболовство, табаководство, мареноводство, охота, гор-

В XVIII — нач. XIX в. население Чечни и Ингушетии в плане его географического размещения составляло две массивные группы: равнинную и горную. И равнинная, и горная группы населения в силу неравномерности их социально-экономического развития исторически также делились на две части — предгорную и высокогорную. Соответственно физико-географическому положению сложились четыре группы населения, размещавшиеся в четырех, отличных одна от другой, зонах Чечни и Ингушетии.

В хозяйственном развитии Чечня и Ингушетия были также разнообразны. В экономике чеченцев и ингушей переплетались различные социальные уклады. Различия в хозяйстве заключались в известном разделении земледельческих и скотоводческих районов.

Вся территория, населенная вайнахами на равнине по р. р. Сунжа и Терек, считалась наиболее благоприятной для земледелия. Земля здесь являлась основным средством производства и источником существования. Чеченская равнина по своему плодородию после Кахетии в Грузии, — писал академик А. П. Берже,

— являлась лучшим уголком на Кавказе и слыла житницей Дагестана.1 Таким образом, в равнинной части территории Чечни и Ингушетии основной отраслью хозяйства вай-нахов оставалось земледелие, а скотоводство играло подсобную роль.

В горной Чечне и Ингушетии население преимущественно занималось скотоводством, и в частности, овцеводством. О карабулаках, например, проживавших ближе к горам, в верховьях pp. Сунжи, и горных ингушах, кистах царский офицер А. И. Ахвердов сообщал, что они имели большие овечьи стада.2 Земледелие же здесь выполняло второстепенную роль, ный промысел и т. д.

Третьей отраслью хозяйства вайнахов являлось ремеслен­ное производство и домашние промысли, занимавшие нема­лый удельный вес в экономике края. В рассматриваемое время в Чечне и Ингушетии еще не сложились специализированные районы ремесленного производства. Ремеслом и промыслом занимались вайнахи мало — помалу во всех земледельческих

и скотоводческих районах.

В целом же для экономики Чечни и Ингушетии в XVTH — нач. XIX в характерны две ведущие отрасли хозяйства — зем­леделие и скотоводство. Причем, для равнинных районов с ведущей отраслью земледелия свойственны были ярко выра­женные феодальные отношения, а для горных районов с веду­щей отраслью скотоводства — характерна была недоразви­тость классовых, феодальных отношений.

Развитие экономики и ремесла приводит к укреплению и расширению торгово-экономических связей с соседними се­верокавказскими народами и с Россией. Через города Астра­хань, Терки, Святой Крест, Кизляр и Моздок поступали рос­сийские, восточные и западноевропейские товары. С появле­нием новых городов на Северном Кавказе торговые связи вай­нахов с Россией и Закавказьем еще более усиливаются.

Со второй половины ХУШ века в торговых связях Чечни и Ингушетии с Россией и народами Кавказа усиливается тен­денция развития денежных отношений. Товарно-денежные отношения способствовали углублению разделения труда. Развитие внутренней торговли осуществлялась образованием торгово-ремесленных центров — Гудермес, Шали, Гермен-чук, Старые Атаги, Чечен-Аул, Алды и т. д.

В рассматриваемое время в Чечне и Ингушетии сформиро­вались два противоположных социальных лагеря: на одном полюсе социально-имущие сословные верхи — князья, феодалы (владельцы), старшины, богатые уздени, чанки, торговцы, мусульманское духовенство и т. д., а на другом — социально зависимые сословные низы — лай (рабы), ясыри, холопы, аза­

ты, работные люди, бедные свободные уздени и т. д. В то же время в вайнахском обществе относительно зажиточная часть узденей и старшин продолжала еще находится в вассальной зависимости от крупных и влиятельных князей и феодалов. Значительная часть вайнахских крестьян — общинников оставалась свободной.

Существенным источником доходов местных князей и владельцев являлись отработочная и продуктовая ренты. Документы свидетельствуют, что жители различных вайнахских сел по нескольку дней работали всенародно «по своим обычаям для пахания на владельца» и «посеяния хлеба», а живущие по правому берегу Терека вайнахи своим владельцам и князям дань платили баранами и от каждого двора должны были выделять рабочего на один день работы: к посеву, жатве, сенокошению в хозяйстве феодала.3

Наряду с отработочной и продуктовой повинностями вай — нахское население платило своим владельцам и князям и де­нежную ренту. По свидетельству одного из документов того времени ингуши, выселившиеся на равнину, должны были платить своему князю по одному рублю с хозяйства. Князь обязан был защищать их от внешних врагов. Другой доку­мент сообщает, что ингуши должны были давать аманатов кабардинскому князю Батако Жанботову и одновременно приносить в его пользу с каждого двора по одному рублю се­ребром и по две мерки проса.4

В XVIII веке архивные материалы свидетельствуют о су­ществовании на равнинной части Чечни и Ингушетии феодальных владений пришлых князей из Кабарды, Аварии, Кыми-кии, Грузии — Черкасских, Турловых, Айдемировых, Казбу-латовых, Бардыхановых и т. д. Здесь мы наблюдаем более высокую ступень развития феодальных отношений, чем в горах, а также распространение неюридической власти пришлых князей на многие равнинные и предгорные села вайнахов.

Население равнинных сел внешне придерживалось про — российской ориентации. Пришлые князя и феодалы вместе с их подвластными знатными узденями и старшинами находи­лись на государственном жаловании и пользовались особыми привилегиями. Кроме того, пришлые князья и феодалы име — 513

ли в Чечне и Ингушетии ряд известных вайнахских узденс-ких и старшинских семей, связанных с ними вассальными от­ношениями. Сила местных князей заключалась в их поддержке верхушкой вайнахского узденства. Поэтому не случайно, что местные князья и владельцы стремились всегда и во всем опереться на знатных узденей, которые пользовались в обще­стве огромным влиянием и авторитетом. Другая, основная и беднейшая часть уздений выполняла договорные повинности в пользу местных князей и феодалов,

В рассматриваемое время в горах Чечни и Ингушетии про­должали сосуществовать так называемые «вольные» общества или союзы вольных обществ вайнахов, в которых шел интен­сивный процесс социальной и имущественной дифференциа­ции. Под вольными обществами в горах подразумевались мно­гочисленные селения или аулы, не подверженные российскому административно-политическому влиянию и вайнахс-кому княжескому правлению. «Вольные» общества вайнахов назывались по имени того или иного тайпа (тукхума). Каждое вольное общество состояло из представителей нескольких близкородственных тайпов, составлявших объединения опре­деленного числа сельских общин (обществ).

Союзы вольных обществ или, правильнее сказать, союзы сельских обществ, как правило, состояли из жителей различ­ных тайпов, но одного тукхума. Каждый такой союз (тукхум) в качестве своего политического центра имел наиболее крупное село или аул.

В XVIII — нач. XIX в. в Чечне и Ингушетии существовала категория вольных обществ, которая продолжала развиваться как отдельная территориальная единица и не входила ни в какие другие сельские общества и не образовывала с ними никакого другого общего союза.

Политические центры имелись в союзах вольных обществ вайнахов. Вольные общества или союзы вольных обществ рас­полагались близко друг от друга и управлялись самостоятель­но или под руководством старшины главного селения.

Главное отличие союзов вольных обществ в Чечне и Ингу­шетии от княжеских или феодальных владений на равнине заключалось в том, что во главе них не стоял ни князь, ни фе­одал, и общественно-политические и экономические отноше­ния в них регулировались обязательными для всех жителей нормами обычного права-адатами. Все союзы вольных обществ были равны между собой и никто в союзах не мог прямо, от­крыто навязать свою волю другим членам общества. Однако были и сильные союзы вольных обществ (тукхумы), которые могли повлиять на принятые обществами угодных им решений по различным вопросам.

Во всех вайнахских вольных обществах были свои полити­ческие органы — Совещательные, законодательные, исполни­тельные и судебные. Такими органами являлись «Советы ста­рейшин» (Къанойн кхел) и Народное собрание (Халкъан гу­лам). Во время работы Народного собрания общества власть старейшин, кадиев, жрецов несколько ограничивалась. Ниже мы несколько подробнее остановимся на рассмотрении дея­тельности этих органов власти.

В рассматриваемое время происходило этническое смеше­ние населения одного «вольного» общества вайнахов с другим, причем с представителями разных тайпов, диалектов или на­речий. Кроме того, часть вайнахских вольных обществ нахо­дилась либо под руководством старшин (старейшин) главного селения, союза вольных обществ, либо под политическим влиянием феодализирующейся знати.

Говоря об органах власти «вольных» обществ вайнахов в XVIII — нач. XIX в., следует заметить, что в дореволюционной исторической литературе их руководителей называют либо предводителями общества («баьчча»), либо старшинами (ста­рейшина).

Органы управления сельских общин, входивших в состав вольных обществ, состояли из старшин, судей (кхелахой), по­четных людей, Совета старейшин и Народного собрания. Об этом говорят адаты вайнахов и устные исторические предания. Факты свидетельствуют, что в сельских общинах вольного общества старейшины или так называемые «почетные ста­рики» занимали ведущее положение в общественно-полити­ческой жизни горцев.

В вайнахских адатах зафиксированы также некоторые обя­занности, которые выполняли местные старейшины или по­четные старики. В этих а датах старейшинам, которые одновременно выступают в качестве судей, отведено решающее место.

В рассматриваемое время, надо полагать, в некоторых вай­нахских сельских обществах старейшины (старшины) выступали также в роли военачальников, т. е. предводителей военных походов.

По мере усиления ислама в горных районах Чечни и Ингушетии в конце XVIII — нач. XIX в. власть кадия и муллы наравне со старшиной ( старейшиной) начинает играть на территории «вольного» общества все более заметную роль. Со временем старейшины, кадии и муллы в обществе превращаются в настоящих феодальных владетелей.

Старейшины назывались у вайнахов словом «къаной». Жители сельских общин выбирали себе старейшин по своему усмотрению. В некоторых обществах избирали по одному старейшине, а в других — два и более.

В каждой сельской общине в отдельности существовали свои органы власти — Советы старейшин (Къанойн кхел) и Народное собрание (Юьртан гулам). В Советах старейшин сельского общества выбирали старейшин села, почетных стариков, судей и руководителей тайпа (тайпанан тамада). Советы старейшин решали все повседневные дела. Серьезным органом в обществе оставалось долгое время и Народное собрание, которое созывалось регулярно в каждом селе.

До утверждения ислама в каждой сельской общине действовал суд по адату, а с первой половины XIX в. — суд по шариату. На суде, где рассматривались дела лиц, совершавших преступления, большую роль играла присяга и соприся-га со стороны ответчика и его родственников.

В XVIII — нач. XIX в. во главе различных вайнахских «вольных» обществ стоял верховный законодательный орган «Мехк-кхел» (Суд страны или Совет страны). «Мехк-кхел» собирался регулярно, как правило, для обсуждения общенародных вопросов и разбора частных споров (чаще всего два раза в год) в условленном месте. В экстренных случаях созывалось внеочередное собрание «Мехк — кхела». В промежутках между собраниями «Мехк-кхела» полномочия его выполняли старейшины сел (къаной), духовные авторитеты, представители богатой и знатной части вайнахского общества.5

«Мехк-кхел» вайнахов обладал также и исполнительной властью. Решение его было для всех обязательным. В случае неповиновения граждан в выполнении постановления «Мехк-кхела» лица сурово наказывались и сжигались целые села. Об этом свидетельствуют письменные источники.

В рассматриваемое время основные нормы правовых отношений вайнахских «вольных» обществ и других политических образований определялись в адатах. Чеченцы и ингуши называют свои правовые обычаи (адаты) словом «эдиль» или «адиль». Под адатами подразумеваются у горцев древние обычаи, которыми управляются все дела.

В мусульманском праве адат как местный обычай горцев противопоставляется не только шариату, но и общему госу­дарственному закону, как закон местный, имеющий обязательное действие лишь в данной местности, т. е. во внутренних делах данной сельской общины или народа.

Источники дают ряд любопытных сведений о происхождении адата, формах его образования и развития. Главным органом образования адата кавказских народов истории являлось третейство, т. е. мировой суд посредников. Суд посредников, не находя в старом адате меры наказания или ответы на все новые случаи, должен был выносить решения еще небывалые, хотя и применявшиеся к общему духу адата. Выработанное таким образом решение называлось «маслаатом» (перемирие).

В рассматриваемое время внутритайповое устройство вай­нахского общества было основано на соблюдении и выполнении всеми его членами основных юридических норм адатов, выражавшихся в вопросах уголовного характера, семейных и наследственных. Тайп как семейная община характеризовался правами, привилегиями и обязанностями, предусмотренными для его членов правовым институтом адатов. В свою очередь правовой институт вайнахского тайпа устанавливал для своих членов и в целом всему обществу 23 наиболее важных общественно обязательных принципа адатов.6

В XVIII — нач. XIX века в целом вайнахское общество, если исходить из общего числа тайпов (родов), зафиксированных местными источниками, составляло более 135 и соответ­ственно столько же, если не больше, надо полагать, крупных вольных обществ. Впоследствии из этого общего количества тайпов, более 100 тайпов объединились в 9 крупных союзов обществ (фратрии) — тукхумы: Аьккхий, Маьлхий, Нохчмахкой, Чіебарлой, Шарой, Шотой, Эрштхой, Чіаьнтий, Тіерлой.

В XVIII — нач. XIX в. каждое сельское общество вайнахов состояло из всех жителей данного селения. Население внутри сельского общества распадалось на тайпы. Тайп входил в со­став сельского общества (общины) как составная часть насе­ления.

Как известно, одной из характерных черт части вайнахс­ких сельских обществ являлось наличие в них нескольких тай­пов или семейных общин, ведущих свою родословную от раз­ных предков. Внутри вайнахского тайпа сохранялись и ис­пользовались давние традиции хозяйственной и семейной по­мощи. Выражением этой древней традиции являлось их со­вместная трудовая помощь под названием «белхи» (чеч. — болх (работа)), оказываемая членами тайпа друг другу.

В сельских общинах тайпы делились по своему имуществен­ному и социальному положению. В каждой общине были тай­пы богатые, состоятельные и тайпы бедные, несостоятельные. Богатые тайпы и его члены имели в своем распоряжении па­хотные и пастбищные земли и скот.

По существовавшему у вайнахов обычаю каждый тайп обя­зан был посылать на собрание сельского общества по несколь­ку человек своих представителей. На собрании общества ни один вопрос не решался без непосредственного участия членов тайпа. Наиболее значимые дела, касающиеся всего сельского общества, как правило, рассматривались на собрании глав тайпов, входивших в состав сельской общины. При решении особо важных дел тайпы посылали на собрание по нескольку человек своих представителей разных тайпов вайнахов, входивших в состав сельского общества, называлось со­бранием сельской общины — Юьртан гулам (чеч.).

В повседневной жизни управление сельским обществом осуществлялось как со стороны светских, так и духовных лиц. Каждый тайп выделял из своей среды по одному представите­лю — известного старейшину.

В рассматриваемое время вайнахский тукхум представлял «союз родов (тайпов — Ш. А.), объединившихся во фратрию по своему территориальному и диалектному единству. В пользу того, что понятия тукхум и тайп являются далеко не идентичными, говорит тот факт, что тайп в отличие от тукху­ма имел своего предка — родоначальника и сохранял кровно­родственные, экзогамное единство членов своей общины, в то время, как в тукхуме строго соблюдалось территориальное и диалектное (языковое) единство.

В рассматриваемое время в отличие от тайпа, где отсутство­вала кровная месть среди кровнородственных семей, внутри вайнахского тукхума закон кровной мести был обязателен.

В отличие от тайпа вайнахский тукхум не имел своего офи­циального главы, равно как и своего военачальника (баьчча). Создание союза тайпов (тукхумов) представляло несомненный прогресс, происходящий на одной и той же территории как неуклонный процесс, ведущий к образованию нации…8

Материалы свидетельствуют о том, что в отличие от тай­пов, где четко соблюдались правовые отношения, основанные на адатах вайнахов, и функционировали судебные и испол­нительные органы власти, в тукхумах собирался Тукхумный Совет старейшин в качестве совещательного органа. Тукхум­ный Совет старейшин был наделен также большими полно­мочиями: в случае необходимости объявлять войну и заклю­чать мир, вести переговоры с противником с помощью своих посредников и чужих послов и т. д. Кроме Тукхумного Совета старейшин существовал еще и Совет Страны (Мехк — Кхел), в который входили старейшины тайпов, старейшины сел, баьч­чи (вожди), жрецы или кадии и т. д.

Первые попытки государственного строительства на тер­ритории Чечни и Северного Кавказа в ходе народно-освобо — дительного движения горцев в 1785-1791 гг. были предпри­няты также имамом Мансуром, уроженцем из с. Аллы. Созда­ние зачатков первых и главных атрибутов государственности являлось высшим достижением коллективного и творческого разума горских масс и их руководителя Мансура. Безусловно, в рассматриваемое время как в Чечне, так и в соседнем Дагестане, Осетии, Кабарде, Кумыкии и Адыгее имелись со­ответствующие для этого объективные и субъективные пред­посылки. Прежде всего, необходимо было преодолеть суще­ствующую до этого среди горских народов межплеменную и межнациональную разобщенность, а также сепаратистские тенденции отдельных местных князей и владельцев, управлявших каждый в отдельности, изолированно, на основе ада-тов.

Складывание и функционирование государства Мансура происходило на фоне непрекращающихся военных действий кавказских народов против русского царизма и защиты их интересов от внешнего врага. Это определило военный характер государства Мансура. Огромное влияние на особенности и своеобразие государства, а также принципы его формирования оказала религия ислам, что также определило мусульманский характер государства.

В период военных действий в лице одного человека — Мансура — была сосредоточена административная, духовная (религиозная) и военная власть.

Самым авторитетным государственным органом имама Мансура являлся, по-видимому, Высший Совет государства. Он формировался сугубо из самых близких и доверенных лиц Мансура: из числа отдельных влиятельных князей (владельцев, старшин и узденей), авторитетных мулл (кадиев), высших богословов (алимов) и т. д.

В исключительных случаях, когда решалась судьба государства, созывались Съезды самых авторитетных и влиятельных представителей от различных сел и обществ Чечни, Дагестана, Ингушетии, Кабарды, Черкесии и Адыгии. В них также принимали участие члены Высшего Совета — кадии, муллы, князья, владетели, представители от различных сел (обществ) и соседних народов.

В рассматриваемое время на территории Чечни и Ингушетии прокатилась волна крестьянских выступлений. Почти во всех выступлениях крестьянских масс тесно переплетались мотивы антифеодальной и антиколониальной борьбы.

Так как феодализирующаяся знать в Чечне и Ингушетии была гораздо слабее, чем феодальная верхушка в Кабарде, Кумыкии, Осетии, Черкесии и в других районах Северного Кавказа, то антифеодальная и антиколониальная борьба в

Чечне и Ингушетии имела свои особенности. Как известно, в Кабарде, Кумыкии, Осетии и в других районах Северного Кавказа были весьма влиятельные и сильные князья и крупные феодальные владетели и там борьба горцев носила прежде всего ярко выраженный антифеодальный характер. В Чечне и Ингушетии же, напротив, наблюдается другая картина: фе-одализирующиеся верхи, чувствуя свою слабость и не имея сил самостоятельно подавить сопротивление народных масс, постоянно обращались за помощью к царским властям. Поэтому классовая борьба здесь приобретала более ярко выраженный антиколониальный характер.

Отдельные вооруженные выступления крестьянских масс не превращались во всеобщее антифеодальное восстание, потому что феодальному гнету были подвержены не все вайнах-ские общества, а часть.

Выступления горцев были неоднородны. В них наблюдались два основных течения. Первому течению принадлежали крестьянские массы — «черный народ», второму — некоторые представители феодальной верхушки: князья, владельцы, старшины, богатые уздени и др., ущемленные царизмом в их социальных привилегиях. Последняя, как правило, являлись временными попутчиками восставших масс.

Отсутствие политического единства в Чечне и Ингушетии не только мешало сплочению горцев и координации их усилий во время восстаний, но давало возможность царским властям, используя в своих интересах вражду и родовую рознь различных племенных вайнахских обществ, направлять отдельных владельцев и старшин с их подвластными против восставших горцев.

В марте 1785 г. на территории Чечни вспыхивает первое в истории Северного Кавказа мощное народно-освободительное движение во главе с шейхом Мансуром, чеченцем из с. Аллы по имени Ушурма. За короткое время движение охватило почти все соседние районы: Кумыкию, Дагестан, Кабарду, Чер-кесию, Адыгею и т. д.

Движение горцев 1785-1791 гг. было направлено против царизма и местной феодальной верхушки. В силу объективных причин в объединении горцев на борьбу определенную роль сыграла религия ислам.

Движение Мансура было направлено против непрекращающихся феодальных и княжеских междоусобиц, тормозивших дальнейшему развитию Чечни и соседних районов. Совместная борьба горцев способствовала сближению горцев, их сплочению и росту самосознания. Движение горцев было направлено также против родовых пережитков — адатов, племенной замкнутости и пережитков феодального сепаратизма. Оно явилось толчком к ускорению процесса объединения различных горских обществ на пути к формированию вайнахского этноса.

Движение Мансура в течение многих лет звало горцев против царизма, а предводитель его — имам Мансур — надолго остался в памяти потомков кавказских народов как национальный герой.

Говоря о, развитии материальной культуры вайнахов в рас­сматриваемое время, следует заметить, что XVHI век характе­ризуется расцветом памятников архитектуры и зодчества вайнахов, их влиянием на зодчество соседних народов. Несмотря на некоторые общие черты, свойственные архитектурным памятникам народов Кавказа, необходимо отметить и отличительные особенности вайнахской материальной культуры, характерные сугубо для Чечни и Ингушетии. Происходит эволюция в развитии типологии и планировке вайнахского жилища.

В развитии духовной культуры вайнахов наблюдается некоторое оживление общественной мысли, связанные с социально — экономическим подъемом и обострением социальной борьбы, ускоряется процесс накопления народных знаний в различных сферах общественной жизни, делаются первые шаги в развитии письменности народа, углубляется также процесс исламизации вайнахского общества и т. д.

Высшим достижением духовной культуры вайнахов является создание историко-эпических песен и своеобразного памятника устного народного творчества — нарт-орстхойского эпоса.

Во второй половине XVIII в. появляются труды ученых, в которых печатаются материалы о вайнахах, характеризующие их экономическое и социальное развитие, общественное и политическое положение т. д.

В рассматриваемое время между чеченцами, ингушами и соседними северокавказскими народами, а также Россией ус­

тановились и динамично развивались весьма прочные разно­сторонние, политические, экономические и культурные связи, способствующие укреплению взаимной дружбы, выработке общей культуры, развитию и укреплению их межнациональных взаимоотношений.

[1] Ахмадов Л. Ш

417

В XVin веке у чеченцев и ингушей, как и у многих народов Северного Кавказа, продожала сохраняться семейная община, большая семья (патронимия), которой была характерна общинно-семейная собственность. Семейной общине (большой семье) вайнахов было присуще коллективное производство, потребление и совместное общинное управление. В большой семье (семейной общине) насчитывалось от 15 до 100 человек. Главой являлся самый старший в общине — отец не­разделенных братьев, руководивший всеми хозяйственными делами общины и опиравшийся на семейный совет, который состоял из взрослых мужчин. Вторым лицом, обладавшим авторитетом и властью в общине, являлась жена главы семьи, которая управляла женскими делами.73

По-видимому, в далеком прошлом, во всяком случае еще в XVI-XVII в. в. у чеченцев и ингушей патронимия (большая се­мья) была известна под названием «гара» (чеч.) или «ваьра» (инг). Патронимия (большая семья) создавалась у вайнахов на основе «большого круга родственных семей, объединенных общим происхождением от одного предка и связанных между собой экономическими и родственными отношениями».74 Не случайно, что и сегодня в семейных и родственных отношени­ях у вайнахов прочно сохранился и бытует такой термин, как «верас», производный, на наш взгляд, от слова «ваьра». Слово «верас» выступает ныне в значении старшего человека, кото­рый опекает или покровительствует над всеми членами боль­шой семьи, которые когда-то произошли от одного предка — патрона.

В рассматриваемое время, по всей вероятности, патрони­мия (большая семья) у вайнахов стала называться иноязыч­ными словами «тукхум» или «тайпа». Несколько тукхумов или тайпов вместе образовывали «общество», «джамаат».

Наряду с большой семьей (семейной общиной) у вайнахов в XVIII веке существовала и малая, или индивидуальная семья. Главой и соответственно полновластным хозяином семьи являлся отец и ему беспрекословно подчинялись все члены семьи. Личные взаимоотношения в малой семье, как и в боль­шой, «строились на строгом иерархическом принципе подчи­нения младших старшим.»76

Брак у чеченцев и ингушей был экзогамным. Обычай вай­нахов запрещал браки между мужчинами и женщинами одного и того же рода (тайпа) и распространялся он на род как со стороны отца, так и матери. По этому — обычаю даже дальние родственники не имели право вступать между собой в брак.

В семейном быту вайнахов широкое распространение имел адат (обычай) избегания. По этому обычаю мужчины и жен­щины в доме должны были находиться в разных комнатах. При родителях и старших в семье молодожен избегал встреч и разговоров с женой, а при посторонних делал вид, что будто бы он ее не замечает. В свою очередь, и жена также избегала встреч и разговоров с старшими родственниками мужа, не имела право ‘называть их имена. У вайнахов существовал так­же обычай избегания между родителями и детьми.77

Большое значение придавали вайнахи рождению ребенка, в особенности мальчика, соблюдению различных обрядов, связанньх с первым завязыванием дитя в люльку, прорезани­ем зубов, первым бритьем волос, первым шагом самостоятель­ной ходьбы, достижением 15 или 16 лет и т. д. В выполнении подобных обрядов у всех северокавказских народов существо­вали свои локальные особенности.

Процесс воспитания детей протекал под непосредственным влиянием всего уклада жизни, окружающей среды, трудовой деятельности, обычаев народа. В воспитании детей вайнахи брали за основу два рубежа, которые соответствовали при­близительно 6-8 и 10-12 годам. В этом возрасте девочек отде­ляли от мальчиков и привлекали к женскому труду. Девочка с раннего возраста становилась активной помощницей матери и её воспитание было заботой матери. Мальчики в крестьянских семьях помогали по хозяйству и их воспитанием занимались в основном мужчины. Характерной чертой семейно­бытовых отношений вайнахов с древнейших времен являлся обычай глубокого уважения и почитания родителей и старших, независимо от их социального и национального проис­хождения, пола и положения в обществе.78

До утверждения ислама в крае вайнахские женщины пользовались авторитетом и играли большую роль в обще­ственной жизни общества. Так, например, известна роль жен­щины в предотвращении кровной мести и вообще ссоры и драки между враждующими сторонами (мужчинами).

В XVIII у вайнахов, как и у других народов Северного Кав­каза, сильны были кровно-родственные связи. По обычаям горцев все члены фамилии и рода должны были оказывать друг другу всяческую помощь и оберегать от несчастных слу­чаев, а в случае убийства или оскорбления чести и достоинства своего члена отомстить, ибо считалось, что обида и ос­корбление нанесены всему роду. Иностранный путешествен­ник П. С. Паллас, посетивший Северный Кавказ и его народы в конце XVTII века, отмечал, что отступавшего от обычая кров­ной мести наказывали всеобщим презрением, а в некоторых случаях изгоняли даже из своего общества.79 Месть в это время считалась священной обязанностью каждого родственника убитого. Кровная месть иногда длилась целыми десятиле­тиями, уносила целые фамилии, наносила огромный ущерб народу и поэтому сельская община принимала все меры для примирения кровников.80

Самым распрастраненным обычаем среди чеченцев и ин­гушей в XVIII веке было гостеприимство. В основе зтого обы­чая лежали на протяжении многих веков испытанные вайна­хами общечеловеческие категории нравственности. Гостепри­имство играло огромную роль в общественной жизни народов Чечни и Игушетии. Оно было известно далеко за пределами Кавказа. Даже бедные горцы были рады приезду гостя. Обидевший гостя подвергался суровому наказанию. Для гостя вайнахи строили специальное помещение в доме — кунацкую (хьеша ц1а). Иностранный путешественник Ю. Клапрот, побывший в самом начале XIX века на Северном Кавказе, отмечал, что любой человек в качестве гостя может остано­виться в горском жилище, где его принимали с особым вни­манием. Даже убийца на почве кровной мести мог воспользо­ваться обычаями гостеприимства и найти приют в доме его кровного врага.81 Лица, вступившие в куначеские отношения, должны были взаимно поддерживать во всех житейских делах. Как правило, они обменивались оружием, другими, дорогими подарками и давали клятву (дуйбаа) быть на всю жизнь друзьями-кунаками.

Большое место в жизни вайнахов занимал институт побра­тимства, когда представители разных тайпов после соверше­ния определенного обряда становились кровными братьями (цхьана цвий вежарий).

В общественной жизни вайнахов немаловажную роль иг­рала такая форма крестьянской взаимопомощи, как «белхи» (от слова «болх» — работа). Эта традиция у горцев зародилась, по-видимому, еще в глубокой древности в силу необходимос­ти во взаимной хозяйственной помощи друг другу. Она сохра­нилась и бытует среди вайнахов и по сей день.

В рассматриваемое время у вайнахов существовал обычай, когда за нарушение норм адатов лица подлежали всенарод­ному осуждению на сходе. Как правило, данный сход за со­вершенное преступление против адатов выносил решение о сооружении «карлага» в знак осуждения данного человека, в «карлаги» (куча камней на обочине дороги) бросали камни люди разных селений, тайпов, тукхумов, выражая тем самым проклятия лицам, совершившим преступления.82

Как и у многих народов Северного Кавказа у чеченцев и ингушей в XVIII веке существовал своеобразный похоронный обряд. Надо полагать, что в это время чеченцы и ингуши в своем большинстве хоронили умерших по мусульманскому обряду. Однако часть горных жителей Чечни и Ингушетии в это время по традиции продолжала частично сочетать язычес­кие и христианские элементы в мусульманской обрядности. Как правило, в честь умершего горцы совершали поминки через 7 дней (неделю), на 40-й день и через год. Между про­чим, эти же элементы похоронных поминок сохранились у вайнахов и по сей день.

Духовную культуру вайнахов характеризуют также народ­ные знания в области метрологии, метеорологии, народной медицины, ветеринарии, составления народного календаря и т. д. Единицы счета, меры дины, емкости и объема, как и у многих народов, имели у вайнахов антропометрическое про­исхождение. Участки земли во дворе горцы измеряли тагами (гіулч), а большие пахотные участки, пашни и сенокосы — саженями (два шага), а позднее — десятинами. Размахом рук (пхьагіат) измеряли длину дома, скирды сена, дрова и т. д. Большое применение находили более мелкие меры длины, свя­занные с частями человеческого тела: ге — единица измерения между большим и указательным пальцем; ше — расстояние между большим пальцем и мизинцем; дол — расстояние от локтя до конца вытянутых пальцев. Древнейшей мерой изме­рения объема сыпучих тел являлись: тіара — ладонь и кана — пригорошня. Для измерения объемов вайнахи пользовались специальным деревянным ведром с ручкой — , мерка (емкость — 24 кг); использовались также деревянные гирды (12 кг), мазал (две гирды), деревянные чашки вместимостью в 8 при­горшней сахь (около 2 кг) и т. д.83

В качестве меры веса вайнахи использовали русский фунт — герку, заменявшие заранее взвешенные камни, чептар — чет­верть фунта, пунт — пуд (около 6 кг). Шерсть горцы измеряли пучками — тханка, чіаба; сено, солому, зерновые в колосьях, кукурузу в початках — снопами: 1 сноп —цЕов, 3 снопа — оьс и скирдами — гіама (4оьс). Как известно, многовековые наблю­дения горцев за погодой породили множество примет и пого­ворок, позволявших им подчас безошибочно предсказывать погоду. Существовали у горцев краткосрочные и долгосроч­ные приметы. Наиболее достоверными были приметы, связан­ные с наблюдениями за видом заходящего солнца, луны, за состоянием воздуха, движением ветра, облаков, за видом рас­тений, поведением различных животных и т. д.

В рассматриваемое время в Чечне и Ингушетии были хо­рошо известны народные целители (лори — чеч.), которые ле­чили больных и раненых, делали операции, удаляли пули и т. д. Известны были также своим мастерством чеченские кос­топравы. Вайнахские мастера из поколения в поколение пе­редавали навыки вправления вывихов, лечения переломов костей и различных ран, кровопускания при головных болях, укусах змей, незаживающих язвах и даже выполнения такой сложной операции, как трепанация черепа. Народные лекари имели разные лечебные инструменты. Кроме того, при ле­чении различных заболеваний лекари использовали настои и отвары из трав и растений, жиры, масла^мази, бальзамы, не­которые неорганические составы и соли.

Издревле вайнахи для определения времени использовали разнообразные приметы, связанные со звездами, луной и солнцем. Так, например, по звездам и созвездиям горцы опре­деляли части света, время суток и сезонов, по луне — день ме­сяца, по солнцу — время суток и времена года, древнейшей единицей измерения времени являлись сутки, имевшие дроб­ное деление и т. д. Кроме того, одним из важных разделов на­родных знаний являлся календарь вайнахов, выработанный специально для хозяйственных занятий и опиравшийся сугубо на явления природы. В основе традиционного календаря лежали солнечные сутки и год, лунный месяц. По этому ка­лендарю год состоял из 365 дней с четвертью, делился на че­тыре времени года и двенадцать месяцев.

Очень торжественно отмечали вайнахи праздники в честь языческих богов Тушоли (Богиня весны, плодородия) и Селы (Бог грома и молнии). Широко праздновали вайнахи день лет­него солнцестояния, начало и окончание уборки урожая, се­нокос и т. д. Особое место в летне-осеннее время занимали об­ряды вызывания дождя и солнца. Для вызывания дождя ис­пользовались такие обряды как общественные моления, ма­нипуляции с костями и скелетами из склепов, камнями (ка­менные кресты, надгробные памятники, камни — гладыши и др.) ит. д.

С давних пор у чеченцев и ингушей существовали много­образные формы физического воспитания людей: игры, танцы, состязания, физическая тренировка, закаливание и т. д. У на­рода были популярны следующие игры: в мяч, в чиж, в пере­тягивание каната, прыжки через бурку, бег на дистанцию, бег в мешках, игра в «войну» и др. Очень популярна была игра в «конное поло», в «ручной мяч» и др. Широко распространено было у вайнахов фехтование; они умели отражать удар про­тивника и щитом, и шашкой. Своей массовостью и популяр-

ностью у горцев была известна борьба: боролись попарно на лошадях, игра на льду в волчок, катание на местных горских лыжах, распространена была борьба пешего горца со всадни­ком. Широко практиковались у горцев упражнения на канатах, преодоление различной крутизны, восхождение на вершины гор, скалолазание и т. д.

О высоком достижении древней культуры вайнахов в рас­сматриваемое время свидетельствует также богатый фольклор (устное народное творчество), который составляют песни, сказ­ки, предания, сказания, пословицы, поговорки, героико-ис — торические песни. При этом главенствующую роль в чечено­ингушском фольклоре занимают героико-исторические песни (илли), которые характеризуют важный этап в развитии художественно-эстетической мысли народа. Героико-истори­ческие песни вайнахов зародились в XVIQ-XIX вв. в пору ос­вободительной борьбы жителей равнинных земель от инозем­ных захватчиков.

Известно, что со второй половины XVIII века активизи­руется экспансия царизма на Северном Кавказе, и в частности — в Чечне и Ингушетии. Об этом свидетельствуют антифео­дальные и антиколониальные выступления горцев Чечни и Ингушетии в 1757-1758 гг., 1750-1760 гг., 1770-1780 гг. и, наконец, мощное антиколониальное движение горцев Чечни и Северного Кавказа под руководством имама Мансура в 1785- 1791 гг., а также выступления чеченцев и ингушей в последующие годы У чеченцев и ингушей растет националь­ное самосознание. В свое время, по свидетельству известного чеченского писателя и большого знатока местной истории, языка и литературы вайнахов X. Д. Ошаева, об имаме Мансу­ре были сложены в народе героические песни, которые распе­вались по всей Чечне и пользовались большой популярностью, как, например, Песня об Алдынском Шейх-Мансуре. О шейхе Мансуре было сложено в народе также множество легенд, преданий и сказаний.

Как известно, в героико-исторических песнях (илли) вос­певалась отвага горцев, способных пожертвовать всем, защи­щая свободу родного края, земли, свои честь и национальное достоинство народа. Для всех (илли) характерна одна черта:

мен борьбы вольных горцев с феодалами», «Песня защитников

все они учат мужеству и героической защите человеческой и национальной чести.88

Безусловно, героические песни горцев складывались, как правило, о подвигах, совершавшихся в кровавых сражениях, и герой берется за оружие лишь тогда, когда защищается его честь и достоинство. Именно на этом зиждется эстетический и этический закон рождения героической песни. Героической идеализации подвержены только лишь благородные рыцари, а не кровожадные убийцы.89

К таким произведениям относятся чеченские героические песни — «Некий сын и Солса», «Песня об Алхаштой Алхе», «О молодце из Тарки, казаке, вдовьем сыне и Джуми Актоле», «Песня о Шихмирзе, сыне Зайты» и др.90

Кроме героико-исторических и героико-эпических песен, в рассматриваемое время среди вайнахав существавали и другие разнообразные по своему жанру песни — обрядовые, трудовые, охотничьи, любовные, шуточные, бытовые, колыбельные, детские. Жизнь песни была не статична. Она создавалась во все времена, на все случаи жизни и являлась как бы отго­лоском на все поворотные вехи исторического развития вай­нахов на протяжении веков. Одни песни восходят к древним языческим обрядам и верованиям, другие относятся ко време­нам нашествия многочисленных кочевых племен, в том числе сарматов и савроматов, татаро-монголов, крымских ханов и т. д., третьи — к периоду усиления внутривайнахского общества феодальной раздробленности и междусобиц и четвертые — ко времени начала завоевания Северного Кавказа, в частности Чечни и Ингушетии и связанной с этим активизацией антиколониальной борьбы горцев против царизма во второй половине XVIII — первой половине XIX вв.

Как известно, в состав героических песен входят и так на­зываемые абреческие песни. Песни эти о горестной судьбе и героической борьбе людей, которые в одиночку осуществляли в форме индивидуального террора социальную власть по­рабощенного народа. Вайнахские песни об абреках — это ге­роические песни. О полной драматизма абреческой жизни и трагической напряженности переживания в песнях об абреках повествует чеченская «Песня абрека», а также «Песня вре — родного аула», «Я сражался с врагом» и др.92

Большое место в песенном фольклоре народов Северного Кавказа и в частности чеченцев и ингушей занимают песни о народной жизни, о крестьянской доле, о судьбе трудящегося человека, о его чаяниях и надеждах, о борьбе за лучшую жизнь, о радости и горе, о любви и ненависти и т. д. В чеченских пес­нях-жалобах «Олени», Ты лети скорее птица милая», «Мне при­носит вести небо синее…», «Шелестит ли трава», «Мать» и др. мы видим одиноких и обездоленных горцев.93

Интересно отметить тот факт, что в крестьянских песнях — жалобах есть также песни трагические, как, например, «Под горою укроет могила меня…», «Птица и девушка», «Песня на­сильно выданной замуж», «Девичья песня» и т. д., посвящен­ные горькой доле горской женщины. Как не тяжела была жизнь простого обездоленного горца, однако женская доля в

горской семье была самой невыносимой.

Говоря о разнообразных песнях чеченцев и ингушей в рассматриваемое время, следует особо сказать о песнях любви, занимавших большое место в жизни вайнахов. Такие песни, как «Песня горянки», «Не кори меня сурово», «Тебя любя плачу», «Девичья песня», «Альбика», «Сколько слез пролила» создавали сами молодые горцы и горянки, хотя слушать их любили все — от мала до велика. В этих песнях воспевается неразделенная и безнадежная любовь, в них, как правило, много печали и горя, а самое главное -«рыцарски благородное отношение к женщине, к ее красоте и сердечным порывам».95

В колыбельных песнях вайнахов так же, как и у многих народов Северного Кавказа выражалась невыразимая любовь, нежность и тревога матери за ребенка, (в песнях «Песенка о пчеле», «Черный жук», «Волки» и др,). В них ощущается не толь­ко любовь и тревога матери, но и чуткое «материнское сердце, которое вместило всю жалость и всё горе мира, всю нежность и все тревоги на земле».96

Большое распространение среди вайнахов имели разновид­ности героического эпоса — нарт-орстхойские сказания, вол­шебные сказки и предания. Нартский эпос у каждого народа

Северного Кавказа имеет свои особенности. Название вайнах­ского эпоса также своеобразно — нарт-орстхойский эпос. В древнем эпосе чеченцев и ингушей нарты наделены положи­тельными качествами. Главным героем в нартском сказании «Сеска Солса» выступает сам руководитель дружины Сеска Солса. Сеска Солее приписываются подвиги эпического ха­рактера. Несколько особняком стоит среди нартов герой Бот — кий Ширтка. Это древний мифический герой, который впос­ледствии вошел в нарт-орстхойский эпос.97

Положительными героями нартаторстхойского эпоса яв­ляются обобщенные мифические образы мирного пастуха и храброго воина Колой Канта и дочери бога грома и молнии Селы-Саты (в сказаниях «Колой Канта», «Нежнолюбимая Аль — бика» и др.). Села Сата является образцом женской красоты, доброты, чистоты и хорошей хозяйки. В образе мудрой Аль — бики в эпосе представлен идеал верной и мудрой жены про­славленного местного героя Охкарой Канта, друга нарта Сеска Солсы.98

Значительное место в фольклоре чеченцев и ингушей на­ряду с нарт-орстхойскими сказаниями занимают героико-вол- шебные сказки, например, «Три брата», «Черный Хожа», «Се­меро товарищей», «Князь и Жера-Баба», «Храбрый Пахтат», «Сын вдовы». Положительный герой героических сказок вай­нахов, как правило, является либо вдовий сын, либо презира­емый старшими товарищами младший брат — выходец из со­циальных низов.

Как правило, в сказках волшебных герой убивает трех дра­конов, попадает в три подземных мира, отбивает у злых сил свою любимую невесту.99

Подлинными произведениями устного народного творче­ства вайнахов являлись легенды и предания, в которых, как правило, сообщаются сведения о прошлой, древней истории народа, о его обычаях, чаяниях и надеждах!

В качестве примера приведем несколько легенд и преда­ний: «Богатырь Нохчо», «Предание о происхождении фамилии Барконхой», «Чабарло»«, «Башня Гоната», «Села Гардали, Дат — тах, Энган», «Основание села Алхан-Юрт», «Сестра семерых братьев», «Как женщины одолели врагов», «Девушка ищет су­женого», «Изгнание князей из Чечни», «Истребление коварных врагов», «Сын должен бьггь достойным своих родителей» и т.

Нашествие Тимура на Северный Кавказ, и в частности на Чечню и Ингушетию в XIV в. и его сражения на Тереке в 1395- 1396гг. с одним из золотоордынских ханов Тохтамы-шем и с местными жителями оставили значительный след в фольклоре вайнахов. В песнях, сказаниях и легендах вайна-хов «Канава Тимура Хромого», «Легенда 6 Хромом Темире (Астагіа — Темар) и его сыне», «Тамерлан на Кавказе» и других сообщается о походах Тимура на Северный Кавказ и его сражениях с горцами. Тимур преподносится горцами в фоль­клоре как реальный герой и называется кровавым завоева­телем.101

В рассматривоемое время в музыкальной культуре чечен­цев и ингушей, которая была представлена и вокальным, и инструментальным искусством, при всем своем своеобразии и отличии было много общего с соседними кавказскими наро­дами, обусловленного давними историческими и культурно­экономическими связями горцев.

В песенном фольклоре чеченцев и ингушей бытовали тру­довые, обрядовые, лирические (любовные) и другие песни. Ведущей формой вокального исполнительства вайнахов яв­лялось сольное (одноголосное), двухголосное и многоголосное пение с музыкальным сопровождением и без него. Так же как и у многих северокавказских народов, у вайнахов, по- види­мому, традиционное двухголосие и многоголосие создавалось «из основной, ведущей партии солиста и относительно само­стоятельного, обычно сдержанного хорового сопровождения, создававшего музыкальный фон» (как, например, у чеченцев — «Йиш Лакхар» «Эшар Алар», «Эшар Лакхар»), у адыгейцев («ежьу») и осетин («хоырнын»).102

Основными создателями, хранителями и распространите­лями музыкального искусства вайнахов были самородки на­родных певцов. Музыкальные инструменты вайнахов были также довольно разнообразны, основное назначение которых состояло в аккомпанировании народным песням и в исполне­нии танцевальной музыки наиболее распространенными му­зыкальными инструменты были двухструнная скрипка (чіондарг), горская балалайка (дечиг — пондар), эурна, барабан, шедаг (свирель), Іадхьокху пондар (скрипка), геманаш, шала — шедаг и др.103 По сведениям западноевропейского ученого путешественника Якоба Рейнеггса «музыка их (чеченцев — Ш. А.) состоит из двухструнной скрипки, свирели и во­лынки». 104

Танцы у вайнахов являлись самым распространенным ви­дом искусства, любимым развлечением и без них не обходи­лось ни одно общественное мероприятие и семейное торже­ство. Зародившись в глубокой древности, танцы народов Се­верного Кавказа создавались и оттачивались веками, привнося в свой колорит «множество интересных исполнительских форм и приемов». Лучшие черты характера — «стойкость духа и чувство достоинства, гордость и самообладание», — все это отразилось в танцах народов Кавказа.105

Как правило, женским танцам были присущи плавность и мягкость движений, грациозность и подчеркнутая скромность, а мужским танцам, напротив, были более присущи динамизм, ловкость, строгая красота, более резкие, порывистые движения и в то же время подчеркнутая почтительная обходительность с женщинами. Из множества танцев, бытовавших, по-видимому, в далеком прошлом у вайнахов, к XVIII веку дошли в более неизменном виде только те, в которых в большей мере сохранились, на наш взгляд, неповторимые элементы психологии и характера чеченцев и ингушей. У вайнахов, кстати, отсутствовали древние культовые и обрядовые танцы, как, например, у адыгов «уджи», карачаевцев и балкарцев — «абдзек», осетин — «симд,», в которых мужчины берут женщин за руки или под руки во время танца. Очень распространенным у чеченцев и ингушей в рассматриваемое время был народный танец, в котором участвовали одновременно и мужчина, и женщина. В нем сочетались элементы плавные со стороны женщины, но в то же время быстрые и темпераментные движения со стороны мужчины, требовавшие высокого хореографического мастерства (хел-хар (чеч) — танец). Западноевропейский ученый-путешественник Якоб Рейнеггс, побывавший в XVIII веке в Чечне и Ин­гушетии, имел возможность описать увиденный им танец вайнахов. Вот что он пишет по этому поводу: «Пляска же их (вайнахов — Ш. А.) начинается сперва всякого рода опасным прыганьем, потом, когда сие уже многими плясунами было повторено, хватают они за руки, поют в коротких и обрыви­стых словах и пляшут длинными рядами, иногда делают круг, который то разрывают, то опять соединяют, и, наконец, окан­чивают таким же опасным прыганьем каким начали свою 106

пляску.

Наряду с парным танцем не менее популярным был у че­ченцев и ингушей танец на носках (на подвернутых пальцах ног «бохь богіар», который назывался, как и у всех народов Северного Кавказа, одним общим названием «кавказская лез­гинка». Танец «лезгинка» обязательно сопровождался дина­мичной и темпераментной музыкой и звонкими ударами на барабане в такт танцующему, а также хлопаньем в ладоши всеми присутствующими мужчинами.

Язык также является одним из главных атрибутов духовной культуры народа. В рассматриваемое время чеченцы и ингуши в большинстве своем, как в горах, так и на равнине, говорили на своем родном, чеченском и ингушском языках. Однако часть вайнахов, проживавшая на равнинной части, в частности по Тереку и Сунже, по соседству и даже вместе с кумыками и казаками в некоторых кумыкских селах (Эндери, Аксай, Костек, Брагуны и т. д.) и в казачьих станицах, разговаривали на двух трех языках — русском, кумыкском и чеченском. О гребенских казаках второй половины XVIII века сообщается, что они посредством браков с кавказцами настолько смешались с ними, что их прежняя русская речь превратилась в ломаный язык, смешанный с кавказским. В архивном документе за 1744 г. говорится о том, что терские казаки вла­деют языками некоторых кавказских народов.107

Как и многие народы Северного Кавказа, чеченцы и ингу­ши в рассматриваемое время не имели своей письменности, «которая могла бы способствовать их языковой и этнической консолидации». Поэтому для внешних дипломатических сно­шений они вынуждены были прибегать к письменным языкам некоторых своих соседей. Известно, что в отдельных об­ществах горной Чечни и Ингушетии (особенно в их западной части) в XVI — XVII вв. бытовала грузинская письменность и грузинский язык. В то же время документальные источники убедительно доказывают, что в XVI — XVII вв. в дипломати­ческих сношениях с Москвой чеченцы и ингуши использовали русский язык и русскую письменность с помощью русских и местных толмачей (переводчиков) и писцов. Кроме того, ар­хивные материалы XVIII века свидетельствуют, что диплома­тическая переписка чеченцев с Россией параллельно осуще­ствлялась на арабском и кумыкском язьжах посредством араб­ской графики.108

Можно предположить также, что в рассматриваемое время в Чечне и Ингушетии предпринимались попытки использовать арабский алфавит для передачи слов на вайнахских языках.

По свидетельству авторов учебника по Истории Чечено — Ингушетии многочисленные письменные источники XVIII века, исходившие из вайнахских сел, написаны на основе араб­ской графики на литературном язьже «тюрки». Причем, отме­чается, что тюркский язык являлся в это время на Северном Кавказе преимущественно языком межнационального общения.

В связи с этим не вызывает сомнения тот факт, что по мере распространения и укоренения религии ислам в некоторых наиболее крупных вайнахских селах на равнине создавались мечети, при которых открывались начальные школы (хьуь — жар) для обучения детей мусульманской грамоте. Как извес­тно, почти в каждом большом ауле были муллы и кадии, ко­торые занимались обучением детей в примечетских школах основам мусульманской религии и шариата. Такими селами (аулами) на равнинной и в предгорной части Чечни и Ингу­шетии являлись Чечен аыуул, Большие Атаги, Герменчук, Шали, Алды, Гехи, Ангушт и т. д. Для открытия примечетских школ не требовялось никакого разрешения властей и со­держались они на средства родителей и пожертвования веру­ющих. Как было отмечено выше, примечетские школы (хьуь — жар) давали в основном навьжи механического чтения Корана и элементарные навыки арабского письма110. До прихода

Шамиля, — замечает Ф. И. Леонтович, «было бедно и невеже­ственно; во всей Чечне не было ни одного ученого алима, мо­лодые люди, посвятившие себя изучению арабского языка Ко­рана (муталимы), ходили воспитываться (учиться — Ш. А.) в Черкей, в Акушу, или Кази-Кумык».ш

В то же время вполне реально, что в конце XVIII века в некоторых равнинных селах Чечни имелись религиозно-об- разованные люди, за плечами которых были школы медресе в Дагестане (средние духовные школы), в которых они изучали Коран, арабскую грамматику, логику, мусульманское право, географию, астрономию и другие науки ортодоксального ислама. В это время растет интерес у местных народов к руко­писной литературе по различным отраслям знаний, которая поступает из Ближнего Востока через Дагестан к народам Северного Кавказа, в том числе в Чечню и Ингушетию. От­дельные рукописи книги изготовляли и сами переписчики религиозной литературы. У отдельных образованных людей создавались свои небольшие домашние библиотеки, часть ру­кописей была сосредоточена при мечетях и примечетских школах.112 Говоря же о частных хранилищах в Чечне и Ингу­шетии в это время следует отметить, что такие библиотеки, в которых содержались рукописи по религиозной и другой те­матике, по всей вероятности, имелись у наиболее авторитет­ных и образованных мулл из сел. Шали — Умар-хаджи, Но — гай-мирза-хаджи, Бисултан — хаджи и Хамби-хаджи, совер­шивших в свое время паломничество (хадж) в Мекку, у муллы Али Исханова из сел. Алды и т. д.

На фоне обшего подъема арабоязычной науки на Северном Кавказе с XVI века, по словам выдающегося ориенталиста И. Ю. Крачковкого, идет процесс постепенного создания в Дагестане, Чечне, Ингушетии и отчасти в Кабарде и Черкесии местной оригинальной литературы на арабском языке113.

В рассматриваемое время некотороые образованные горцы занимались сбором и фиксацией адатов вайназов, как в горах, так и на равнине, хотя фактическое их описание частичное издание удалось осуществить на русском языке лишь в конце XIX веке и автором Ф. И. Леонтовичем114.

Многие народы Северного Кавказа в XVI — XVIII в. в. испо­ведовали разные религии. Чеченцы (кроме жителей соседних с Грузией районов), жившие в это время на равнинной части края, исповедовали религию ислам, в то время как жители Восточной и предгорной Чечни, а также предгорной Ингуше­тии были мусульманами еще в XVI веке. Однако, как отмечают авторы обобщающего труда по Истории народов Северного Кавказа, «большинство населения горной Чечни и Ингушетии приняло ислам лишь в XVII-XVIII вв.115.

Согласно историческим свидетельствам в ХТТТ — XV в. в., в пору нашествия монголо-татар, экспансии Тимура и начала в связи с этим народно-освободительной борьбы вайнахов на равнинной части Чечни и Ингушетии, и в частности, в отдель­ных вайнахских обществах, как, например, страна Симсим, начинает распространяться религия ислам. Об этом свидетель­ствуют многолетние изыскания местного ученого Хизриева Х. А.116. По-видимому, с началом распространения ислама на равнинной части Чечни и Ингушетии в это время будет пра­вильно связывать начало проникновения сюда арабского языка и арабской письменности. Эпиграфические памятники этого времени, сохранившиеся в некоторых вайнахских селах, также свидетельствуют об этом.117

Источники сообщают о том, что еще в XVE-XVII и вв. пер­вой половине XVIII в. чеченцы и ингугпи, жившие на равнине, вблизи Терека и Сунжи, по соседству с кумыками и даже вместе в отдельных кумыкских селах, еще раньше, чем их со­отечественники в горах, приняли религию ислам суннитского толка.118 По мере принятия ислама среди вайнахов мало- помалу стала распространяться арабская письменность, что давало возможность горцам приобщиться к духовным ценно­стям средневековой арабской культуры.

По-видимому, к XVI—XVIII вв. относится в Чечне и Ингу­шетии период, когда отдельные религиознообразованные вай­нахи активно предпринимают попытки составления на араб­ском или чеченском языках, используя арабскую графику, домашних (сугубо индивидуальных) рукописей с подробным описанием и анализом генеалогических ветвей происхождения и развития того или иного рода (тайпа), общества и т. д. Известно, что у многих вайнахов такие рукописи существова­ли вплоть до самой их депортации в 1944 г. и назывались они «шира таыттарш» (чеч.) — древние рукописи. Сейчас они мало у кого сохранились.

Кроме того, в рассматриваемое время, надо полагать, во многих вайнахских селах были люди — хронографы, или хронисты, хорошо владевшие арабским языком и письменно­стью, специально занимавшиеся описанием исторических со­бытий и хроник, связанные с фиксацией важных дат о военных действиях, междоусобицах, землетрясении, наводнении, пожаре, неурожае, эпидемии, религии, борьбе с иноземными захватчиками и т. д.

Среди населения Чечни и Ингушетии в рассматриваемое время было, по-видимому, определенное число людей, кото­рые придерживались языческих верований. Поэтому не слу­чайно, что некоторые западноевропейские путешественники, побывавшие в XVII-XVIII в. в. на Северном Кавказе, долго не могли разобраться, какую религию исповедуют народы этого края119.

Несмотря на тенденцию распространения ислама на рав­нинной и в предгорной части Чечни и Ингушетии, в горах еще живучи были языческие и христианский культы и обряды, которые еще сосуществовали здесь вместе с новыми, входив­шими в быт вайнахов, мусульманскими традициями и обря­дами.

Вместе с тем, следует заметить, что отдельные исследовате­ли, занимавшиеся в свое время проблемами религии, отмечали о существовании христианских храмов — «Тхаба-Ерды», «Алби-Ерды» — по Е. И. Крупнову, а «Маги-Ерды», Тумгой,- Ерды» — Л. П. Семенову, в частности в горной Ингушети, и как результат влияния христианства из Грузии, утверждая тем самым о взаимовлиянии и близости культур Грузии и Горной Ингушетии в прошлом120.

Надо сказать, что начиная с XV и до конца XVIII века гру­зинские и русские миссионеры неоднократно предпринимали безуспешные попытки насадить христианство в крае, осо­бенно в Ингушетии121.

Известный кавказовед В. Ф. Миллер называет все культо­вые памятники горной Ингушетии христианскими, считая, что эта религия лишь в последнее время «мало-помалу заглохла,

уступив место мусульманству» . Этой же точки зрения при­держивается и другой исследователь К. Г. Мартиросиан, ко­торый сообщает, что все известные храмы и святилища Ингу­шетии являются памятниками христианства, считая его здесь господствующей религией.123

Говоря о церквах или храмах на территории дореволюци­онной Ингушетии, на сегодняшний день имеется определен­ная точки зрения современного исследователя М. Б. Мужухо — ева, считавшего подлинно христианскими на территории Гор — ной Ингушетии только три храма, «сосредоточенные в Ассин — ской котловине, в непосредственной близости друг от друга», а все остальные — чисто языческими святилищами124.

И если до сего дня у назьвзающих себя мусульманами гор­цев сохранились языческие пережитки (вызывание дождя, называние местного доисламского бога — Дела и т. д.), то, не­сомненно, что в XVIII в. удельный вес язычества в своеобраз­ном синтезе религий был значительно выше. Известный ин­гушский этнограф Чах Ахриев считает, что христианство как вера не укоренилась среди ингушей, а христианские обряды постепенно видоизменялись под влиянием прежних (язычес­ких — Ш. А.) обрядов, что привело к «смешению религиозных верований».125 В некоторых же случаях язычество и даже хри­стианство довлели над мусульманством. Дореволюционный исследователь Евг. Максимов пишет: «К началу прошлого XVII столетия магометанство получило, должно быть, преоблада­ющее значение, но тем не менее еще во время покорения де — Медемом Сунженских чеченцев (70-ые годы XVIII в.) встреча­лись целые фамильные союзы, исповедовавшие христианскую обрядность

Однако картина полностью меняется в Чечне и отчасти в Ингушетии с 1785 года, в пору выступления горцев под руко­водством шейха Мансура сначала в Чечне, а затем и на всем Северном Кавказе. С этого времени мусульманская религия прочно и навсегда утверждается как в горах, так и на равнине Чечни и Ингушетии. В целях быстрейшего принятия горцами новой мусульманской религии шейх Мансур, чеченец по национальности и уроженец с. Аллы, во главе отряда с при­ближенными разъезжает по горным селам Чечни и насиль-

ственным образом приводит здешних жителей к мусульманской

вере.

Программа исламизации общества шейха Мансура состояла из трех основных направлений: 1) возвращение к исламу чистому и аскетическому; 2) борьба против адатов и введение убеждением или силой закона шариата: 3) «священная война» (газават) ведется сначала против соблюдающих адаты, затем против «неверных» (иноверцев-горцев) и, наконец, против царизма128.

Безусловно, надо полагать, что и будущий вождь национально — освободительного движения горцев Чечни и Северного Кавказа, имам Мансур (по имени Ушурма) также прошел обучение основам мусульманской религии — шариата — у известных мулл и кадиев селений Алды и Шали,, которые выступали в начале в качестве его учителей и наставников, а затем и сподвижников в его борьбе. Анализ многочисленных писем, воззваний и обращений Мансура на арабском и кумыкском языках к народам Северного Кавказа, а также к официальным царским и турецким властям позволяет думать, что имам неплохо знал арабскую грамоту. По-видимому, он мог довольно сносно писать и читать на арабском языке и свободно изъясняться на кумыкском языке, тем более, что имеющиеся материалы недвусмысленно говорят о том, что жена Мансура происходила из сел. Шали и принадлежала, по-видимому, к знатному кумыкскому роду. Переписка Мансура с царскими властями на Северном Кавказе шла также и на кумыкском языке, ибо не было по-видимому, недостатка в переводчиках.

В своих показаниях на допросе в Тайной Экспедиции в 1791 году Этта, шурин Мансура, сообщил, что самым почитаемым среди других мулл и Хаджиев и наиболее авторитетным учителем и наставником имама в Чечне был Умар-хад-жи и другие муллы из сел. Шали. Умар-хаджи постоянно держал в курсе простой народ, к которому с письмами обращался Мансур.129

Таким образом, анализ материалов, характеризующих ма­териальную и духовную культуру вайнахов, позволяет утверждать, что во всех рассмотренных нами памятниках архитек­

туры и зодчества прослеживается их органическая связь и влияние строительного искусства предков вайнахов и в, частности, на зодчество соседних народов. В тоже время, признавая некоторые общие черты, свойственные архитектурным памятникам народов Кавказа, нельзя не отметить и отличительные особенности вайнахской материальной культуры, характерные только для Чечни и Ингушетии. Кроме того, в ХУШ — начале Х1Хв. происходит эволюция в развитии типологии и планировке вайнахского жилища (от жилища большой семьи к жилищу малой семьи).

В рассматриваемое время у вайнахов наблюдается некоторое оживление общественной мысли, связанное с социально- экономическим подъемом и обострением социальной борьбы, ускоряется процесс накопления народных знаний в различных сферах общественной жизни, делаются первые шаги в развитии письменности народа, углубляется процесс исламизации вайнахского народа и т. д.

Высшим достижением духовной культуры вайнахов является создание героико-эпических песен и своеобразного уникального памятника устного народного творчества — нарт-ор-стхойского эпоса.

§ 1. Материальная культура вайнахов.

Развитие материальной культуры вайнахов характеризуют наряду с другими факторами прежде всего их поселения и жилища. Документальные источники, а также свидетельства иностранных исследователей-путешественников, побывавших в XVHI — нач. XIX века в Чечне и Ингушетии, говорят о том, что поселения горцев были расположены как в горной, так и на равнинной части. В этих районах развивалась самобытная культура вайнахов, а также народное зодчество. Известно, что многие поселения (аулы) вайнахов, расположенные высоко в горах, одновременно служили их крепостями со своими башенными комплексами, в которых жили и укрывались горцы от врагов-завоевателей. Это обстоятельство, как правильно отмечает дагестанский исследователь М. Р. Гасанов, не могло не отразиться «на планировке селения и на облике жилого дома». Поэтому поселения горцев, как правило, «располагались на выгодных в стратегическом отношении местах»1.

Как известно, XVIH век характеризуется расцветом архитектуры и народного зодчества вайнахов, влиявших на зодчество соседних народов. Уникальные надземные монументальные сооружения, каковыми являются башенные и склеповые строения на территории Чечни и Ингушетии, составляют своеобразный комплекс материальных исторических памятников вайнахов. Из всех горных районов Северного Кавказа только современная Ингушетия отличается наибольшим количеством таких памятников, поскольку она не являлась «ареной боевых действий во время русско — кавказской войны в XIX в., и потому здесь лучше сохранились и башни и надземные скле­пы, придающие горному аулу и даже ущелью своеобразие и красоту великолепными архитектурньми ансамблями»2.

По типологическому анализу известного археолога и этнографа Л. П. Семенова все архитектурные памятники материальной культуры, как надземные, так и подземные на территории Чечни и Ингушетии, профессор Е. И. Крупнов делит на три основные группы: 1) монументальные жилые и оборонительные сооружения — жилые и высокие боевые башни, укрепленные замки, городища и заградительные стены; 2) погребальные сооружения — подземные, полуподземные и надземные каменные склепы — («каши»), пещерные и грунтовые захоронения, каменные ящики и курганы; 3) древние христианские храмы, языческие святилища и придорожные стелы («чурты»)3.

На территории Чечни и Ингушетии в рассматриваемое время основными районами каменного строительства являлись верховья Аргуна, (Чанты-Аргун, Шаро-Аргун), Нашаха, Мал-хиста Майста, верховья Фортанги, Ассы и Джейрахское ущелье.

Характерной особенностью архитектурных памятников вайнахов в средние века является строительство жилых башен — «гіала». «Пала» являлись непременной принадлежностью любого горного села, как, например, с. с. Басхой, Хамхи, Салхан, Бейни и др. По форме основания башни делились на 2 группы: квадратные и прямоугольные. Обычно они были невысоки, в два-три этажа. Стены постепенно суживались кверху. Высота башни достигала 10 и более метров. Стены башен были сложены из необработанных или грубо обработанных плит и камней, т. е. более примитивно по сравнению с кладкой боевых башен. На каждый этаж вела своя дверь. Дверные и оконные проемы завершались арками, которые высекались из огромных камней-монолитов. Изнутри эти проемы расширялись и в них плотно вгонялись деревянные рамы4. Жилые башни были одинаковы и по своей конструкции отличались от жилых башен дагестанцев, осетин и других народов. Одна-ко в архитектуре чеченского общества Чеберлой (озеро Кезе-ной-Ам) наблюдалось некоторое влияние дагестанской строительной техники. Кроме того, на постройках в Чеберлое час­

то встречаются петроглифы, а также высеченные на камнях стен древние культовые символы, характерные для Аварии.5

Наряду с жилыми башнями в рассматриваемое время вай-нахи строили и боевые башни-«боу» (или «воу»). Их, как правило, сооружали на стратегически важных местах: на труднодоступных скалах, вблизи отдельных важных дорог и маршрутов, у подступов к селениям и т. д. Боевые башни, в отличие от жилых, в подлинном смысле слова являются вершиной архитектурного и строительного мастерства древних вайна-хов. Здесь преобладают высокие образцы техники и строительного искусства того периода6

Отличительными признаками вайнахских боевых башен являются «машикули», т. е. маленькие защитные балкончики на верхнем этаже, служащие для ведения эффективной обороны. Другая отличительная особенность боевых башен — наличие выбитых крупных крестов, змей, стилизованных фигур животных, людей и т. д. На таких башнях встречались также рисунки человеческой руки (завершая строительство башни, мастер высекал изображение своей ладони). Наличие крестов на боевых башнях вайнахов исследователь В. Ф. Миллер связыпал с влиянием христианства в Ингушетии в прошлом.7

Боевые башни строились без фундаментов, на скальной основе. В основание клали камни больше человеческого роста. Для подъема камней и сланцевых плит использовали специальные вороты (чегыркь). Секреты строительста башен передавались от отца к сыну. Так, например, жители ингушского селения Берхин славились своим строительным мастерством. Вайнахи строили также боевые башни по заказу жителям Грузии — Хевсуретии и Тушетии. Отдельные башенные комплексы на территории Чечни и Ингушетии были так сильно укреплены, что могут быть названы замками. Так, например, известны башенные замки Пакоч (ушелье р. Чанты-Аргу­на), Алдам-Гези (с. Кезеной), Аршауг (сел. Цори), замок Евло-евых (с. Пялинг) и др.8

Башенные комплексы в полуразрушенном виде сохранились на сегодняшний день в горной части Чечни и Ингушетии — в окрестностях озера Галанчож, Кезеной-Ам, в верховьях рек Чанты — Аргуна, Фортанги, в высокогорной части Шароевско — го района. В лесистой части некогда известной Ичкерии были известны также боевые башни, еще в XIX веке стоявшие у сел. Харачой и Ца-Ведено9

В XVIII веке на территории Ингушетии существовали замковые сооружения и разного рода заградительные стены. Данные оборонительные сооружения (комплексы) возникли при тех же историчесхих условиях, что и боевые башни. «Замки» представляли собой комбинированные сооружения, состоявшие из нескольких жилых, а то и из двух-трех боевых башен. Уникальным башенным комплексом такого рода является с. Эрзи, состоявший из 16 боевых башен. Эти башни сохраняют в себе характерные особенности как жилых, так и боевых башен. Исключение составляет «замок» в сел. Эгикал, состоящий только из жилых, но хорошо укрепленных башен. Как правило, «замки» воздвигались по ранее намеченному плану и на местах, имеющих важное стратегическое значение.10

Замечательный многобашенный комплекс в с. Эрзи принадлежал 14 фамилиям — тайпам.11 Замковые сооружения имели далеко не все горные селения.

Большое место среди архитектурных памятников горной Чечни и Ингушетии занимают памятники погребального сооружения. Они делятся на 3 основные группы и составляют первые 2 группы — подземные и полуподземные склепы, и третья группа — подземные склепы, называемые вайнахами «кашами». Погребальные памятники составляют также разного рода каменные ящики и грунтовые могилы.

В рассматриваемое время в горной Чечне и Ингушетии широко использовались надземные склепы ( малх-каш). В горной Чечне такие сооружения под «малх-каш» состояли из домиков с двускатной шиферной крышей. С узкой стороны склепа находился лаз — четырехугольное отверстие. Вдоль стен располагались полки в один — три ряда, на которые клали умерших. Таким путем тела умерших подвергались естественной мумификации.12

Склеповые сооружения в горной Чечне и Ингушетии порой образовывали целые «города мертвых». Многие авторы отмечали, что «около каждого аула взору исследователя представляется как бы другой аул из разнообразных по форме и

по величине домиков. Это-местный некрополь». Известны обширные некрополи в верховьях Чанты-Аргуна — в Малхис-те и Майсты. «Город мертвых» в Малхисте-Цой-Педе — в ос­новном состоит из склепов с нишами. Некрополь в Майсты состоит из склепов в два этажа. Особенно много «городов мер­твых» сосредоточено в горной Ингушетии (могильники у сел. Джерах, ШуанДери Допгхаки и т. д.) Известно, что «города мертвых» принадлежали раздам, отдельные склепы принадле­жали фамилиям и семьям.

В районах, где отсутствовал камень, но зато были мощные отложения гальки, местные жители прибегали к искусствен­ным пещерам. Такие пещерные некрополи были сосредоточе­ны у сел. Советское (Шатой), Закан-Юрт, Кели, Бамут, Памя­тей. Вайнахи использовали также и естественные пещеры в скалах (сел. Фуртоуг, Макажой», Ялхорой, Чермохой, Итир — Кале, Курен-Беной). Иногда погребения совершали в камен­ных ящиках, т. е. ямах, обложенных каменными плитами.[2]

Рядом с «городами мертвых» и на отдельных площадках вайнахи часто сооружали свои святилища — храмы. Известны два типа святилищ (храмы): высокие колонны — столпы с нишами (сиелинг) и домики наподобие склепов с двускатной крышей (дала). Первый тип святилищ служил местом жерт­воприношений и молений. Они были распространены в горах Чечни («Меркенду» у сел. Басхой, столпы у «города мертвых» Цой-Педе, «Акана», у сел. Туга, Икильчи, Меши и др.). В боль­шом количестве они были распространены в Ингушетии (сел. БиштДаргим. Кост, Вовнушки, Эрзи и др.).16

Склепообразные святилища в основном были сосредото­чены в нагорной Ингушетии. Самое простое святилище «Ауша — сел» находится у сел. Таргим. Оно не имеет входа и только с восточной стороны имеется ниша для «жертв». Однако такие святилища, как «Тушоли» у сел. Кок, «Болам-дела» и «Тушо — ли» у сел. «Шуан», «Сусон-Дела», «Мятцил», «Мятер-Дела» на горе Мат-лам, «Ханхе-Сели» у сел. Хани, «Бейни-Сели» у сел. Бейни и другие располагали внутренними помещениями с нишами.17

В XVIII веке на территории Чечни и Ингушетии находи­лись архитектурные памятники, связанные с отправлением религиозных культов — язычества и христианства. Таким па­мятником, связанным с христианской религией, является од — ноапсидный храм «Тхаба-Ерды» (Святой двух тысяч), распо­ложенный недалеко от сел. Хайрах в верховьях р. Ассы, на правом ее берегу храм «Тхаба-Ерды» венчает целую группу христианских храмов, расположенных также в Ассинском ущелье, что «Али-Берды», «Галь-берды», храм у сел. Таргим и т. д. «Эта немногочисленная группа христианских храмов, — от­мечает профессор Е. И. Крупнов, — безусловно являющаяся производной от грузинского церковного зодчества, служит ценнейшим доказательством появления и распространения христианства в вайнахской, в частности, в ингушской среде не ранее ХП-ХП в. в., в период расцвета грузинской феодаль-ной монархии.10

К числу памятников материальной культуры, относящихся бытованию в прошлом среди вайнахов первобытно-языческой религии, относятся также разного рода святилища, которыми являются каменные сооружения в виде прямоугольных массивных столбов — «сиелинг» — с двухскатной крышей.

Святилища сложены из хорошо обработанных камней, поверхности стен оштукатурены; в стенах имеется по несколь­ку окон — щелеРц входы в святилища украшены оленьими или турьими рогами.

По мере распространения мусульманской религии ислам, в основном на равнинной части Чечни и Ингушетии, в XVI — XVIII века: вайнахи стали хоронить умерших по мусульманс­кому обряду в грунтовых могилах (кашах). Именно на этот период приходятся дошедшие до наших дней каменные стелы (надгробия) с арабскими надписями, которые ставились на могилах умерших. Вполне естественно, что отныне на смену языческим святилищам и христианским храмам в XVI-XVII в. в приходят мечети (чеч. «маьждиг»). Мечети строились пер­воначально из камня и сохраняли в себе черты местной наци­ональной архитектуры.20

В XVIII веке коренные жители Чечни и Ингушетии про­живали как в горах, так и на равнине в соответствующих по­селениях, которых называют дореволюционные русские ис­точники по-разному:село, деревня, аул, юрт, кабак и т. д. Ко­нечно, в начале XVIII века доля сельского населения в горных селах была выше, нежели на равнинной части Чечни и "Ингушетии. Хотя, следует отметить, что с конца XVIII века наблюдается тенденция роста поселений и соответственно чис­ленности вайнахов на равнине и завершение процесса окон­чательного переселения горцев с гор на плоскость.

По плотности населения и соответстьенно по количеству дворов горные, предгорные и равнинные села вайнахов были далеко не равнозначны между собой. Так, например, если в отдельных горных и высокогорных близко друг от друга ле­жащих небольших деревнях, по свидетельству иностранного исследователя И. Г. Георги, насчитывалось не более 20 дворов вайнахов и во многих из них имелись каменные башни для укрытия женщин, детей и имущества.21 Совершенно по-иному выглядела картина на равнинной части Чечни и Ингушетии. По данным источников XVI века в таких селах, как сел. Алды насчитывалось 200 дворов, в сел. Гехи — 200 дворов, в сел. Большая и Малая Атаги — вместе 1100 дворов, в сел. Чечен- аул — 1200 (?) дворов 22

В XVTJH веке в Чечне и Ингушетии, как известно, не было городов. Поселения вайнахов были расположены в равнинной, предгорной, горной и высокогорной зонах.

Горные поселения вайнахов отличались теснотой дворов из-за отсутствия свободных земельных площадей, а то и пол­ным отсутствием места строения. Зато на равнинной части се­ления вайнахов занимали большую плошадь.

В XVIII веке у вайнахов шел процесс образования хуторов (кіотар — чеч.) в основном в горных районах. Жители вновь образовавшихся из нескольких семей хуторов, как правило, принадлежали одному тайпу и были однофамильцами.

В каждом вайнахском селении имелась, как правило, в центре села, небольшая плошадь, называвшаяся «майдан», где жители собирались для решения и обсуждения важных воп­росов. На этих же площадях — майданах — обычно находи­лась сельская мечеть. Кладбище вайнахов зачастую распола­галось на окраине селения 24

В горных районах Чечни и Ингушетии селения вайнахов по своей этнической принадлежности в основном состояли

из представителей одного племени. Однако на равнине Чечни и Ингушетии нередко были селения с многонациональным населением. Так, например, источники сообщают о том, что в отдельных селениях Чечни и Ингушетии в XVIII веке совмес­тно проживали кумыки, кабардинцы, балкарцы, осетины, аварцы т. д. И, наоборот, в некоторых кабардинских деревнях проживало немало осетин, кумыков, лакцев, даргинцев, че­ченцев и ингушей, и д. р. Безусловно, совместная жизнь сосед­них северокавказких народов в одних и тех же населенных пунктах в значительной мере способствовала формированию у них общих черт в материальной и духовной культуре.25

В планировке жилого дома в XVIII веке в основном преоб­ладали двухкамерные (двухкомнатные) конструкции. В даль­нейшем, по мере увеличения семьи ее дробления число камер (комнат) стало расти. В большинстве своем как в горах, так и на равнине дома вайнахов были одноэтажные, длинные. В одноэтажных домах впоследствии появилось множество ком­нат, из которых одна была самой главной, принадлежавшей главе семьи, остальные комнаты были предусмотрены для молодых семей, комната для гостей, кухня и т. д.

Для строительства дома и хозяйственных построек вайна­хи использовали различные строительные материалы. Однако и в этом были свои преимущества как в горах, так и на равнине Чечни и Ингушетии. В горных районах большая часть жителей для строительства использовали камень. Стены из него, как правило, клались на глиняном или известковом растворе. Кроме того, здесь же практиковались «дома с двойными плетневыми стенами, пространство между которыми за­полнялось глиной».26 На равнине же дома возводились из са­манного (глинобитного) кирпича. Саманные дома зачастую строились одноэтажные, реже — двухэтажные. Кроме того, в равниных районах Чечни и Ингушетии дома горцев строились из плетня, с последующей его обмазкой глиной, смешанной с соломой. Однако и здесь, как и в горах, встречались турлуч — ные дома с двойными плетневыми стенами. Кроме того, как в горах, так и на равнине, встречались дома с тесаной каменной кладкой и с деревянными деталями (окна, двери, карниз и т. д.). Жизнь для чеченцев и ингушей сложилась на равнине в сравнимо более благоприятных условиях. Селения стали многолюдны; они окружены садами. Жилища стали светлее и чище горных»27 — отмечает исследователь А.. Гольдштейн. Дореволюционный исследователь А. П. Берже писал: «Чечен­цы, обитающие на долине, живут большими аулами; дома у них турлучные, внутри чисто, опрятно и светло..

Комнаты нагреваются каминами… У горных чеченцев, живущих в верховьях Аргуна, где в лесе чувствуется большой спрос, дома каменные. Чеченцы, живущие в верховьях Аргуна, живут гораздо неопрятнее и беднее.»28 В каменных домах горцев крыши высокие, глиняные (балки деревянные); в тур — лучных домах крыши были скатные и они как правило по­крывались соломой, тростником или обмазывались глиной.

Из множества строительных приемов горцев большой ин­терес вызывает использование ими в строительстве чисто ка­менных перекрытий — арочные, на каменных столбах, ложные каменные своды, деревянные каркасы каменных жилищ, каменные столбы и колонны, зачастую фигурные (горный Дагестан, Чечня, Ингушетия, Осетия и др.29

Во внутреннем убранстве вайнахов также, как и у многих северокавказских народов, в большой мере улавливаются национальные особенности, традиции и обычаи. В домах у гор­цев, как правило, были маленькие низенькие столики и стулья, открытые деревянные шкафы для посуды, некоторые де­ревянные резные изделия, сундуки, узорные войлоки с апп­ликациями на деревянных кроватях или на стене и т. д. У мно­гих вайнахов в домах имелись отдельные гостевые комнаты, (кунацкая), где находились лучшие вещи — ковры, паласы, оружие, сундуки, кубки и т. д.

О материальной культуре свидетельствует также одежда войнахов, которая содержала в себе много общесеверокавказ­ских черт и в тоже время имела сугубо локальные специфи­ческие свойства, отвечавшие нравственным, бытовым и эсте­тическим вкусам чеченцев и ингушей. Так, например, простые черкески, (кафтаны ) шили из черного, бурого и серого домо­тканного сукна. Праздничные, выходные черкески XVIII века вайнахи так же, как и адыги, изготовляли из привозного (по­купного) сукна разных цветов, украшали их галунами и даже

вышивкои. У ингушеи практиковалась черкеска со стоячим воротником.31 Кроме того, горцы предпочитали короткие до колен черкески с узкими руковами, висящей на ремне газыр — ницей. Газырницы иногда изготавливались из кожи и наши­вались на черкеску по обеим сторонам груди.32

В рассматриваемое время вайнахи наряду с черкеской но­сили другую верхнюю мужскую одежду, которая называлась бешметом. Бешмет имел свои особенности. Вьглядел он не­сколько длиннее черкески. Бешмет не имел стоячего воротни­ка. Рукава бешмета, как и у черкески, были узкие. Внизу беш­мет сидел свободно, иногда сборками, а верхняя часть его об­тягивала фигуру.33

"Иностранный путешественник Ж. Ш. Бесс отмечал, что под черкеской горцы носили еще одну одежду из шелка или другой ткани, которую украшали золотым или серебрянным шитьем и галунами, и называют ее по-разноному: жилет, кам­зол, туника, куртка. Автор Ж. Ш. Бесс дает зтой одежде со­вершенно новое название — «каптал», которая соответствует более бешмету у народов Северного Кавказа.

В отдельных случаях бешмет носили без черкески, даже в праздничные дни, ибо черкеска, была не у всех, и надевалась она по ггоаздшгчным дням. Шили бешмет из холста, полотна, бязи и служил верхней и единственной нательной одеждой. Однако бешмет надевался и на рубаху.35

Относительно одежды ингушей иностранный иследователь —путешественник отмечал, что они также носили бешметы, но они не были обязательны, а черкески иногда они надевали прямо на рубаху. Кроме того, бешметы у ингушей были коро­че черкески и шили их из холста, бумажной материи, редко из шелка или шерстяной материи. Бешметы у горцев служили в качестве повседневной одежды и делали их стегаными.36

Исследователь Л. П. Семенов в качестве мужской верхней одежды чеченцев и ингушей называет халат, сшитый из цвет­ной шелковой или шерстяной ткани. Цветные шелковые ха­латы были длинные, ниже колен и служили в качестве верхней одежды, под которую надевали короткую стеганую одежду. Халат имел покрой черкески, но с более широкой спинкой.

В XVni веке вайнахи в качестве старинной мужской одеж­ды предпочитали серые рубашки из холста, бязи или шелковой ткани. Практиковались у вайнахов также и черные рубашки.38 Безусловно, и черкески, и бешметы надевались горцами прямо на рубашки.

Важным атрибутом мужской одежды горцев являлись шта­ны со вздержкой (иногда с кожаными штрипками из холста, домотканного сукна и других тканей, преимущественно тем­ного цвета). Штаны были широкие вверху и постепенно су­живающиеся книзу, начиная от колен. Иногда штаны заправ-

г ~ 39

лялись в обувь в зависимости от людей состоятельных.

У чеченцев и ингушей в XVIII веке были распространены узкие кожаные пояса с небольшой железной или бронзовой пряжкой. Подобные пояса, — отмечает профессор Е. И. Круп­нов, — украшались серебряными и бронзовыми наконечни­ками и бляшками.40 Наряду с кожаными поясами вайнахи часто пользовались и матерчатыми поясами из широкой по­лосы ткани — холста или шелка.

Бурка являлась у вайнахов наиболее распрастраненной верхней плечевой одеждой. Бурка XVIII — нач. XIX века от­личалась от более поздних образцов тем, что она была корот­кой, иногда значительно выше колен, что придавало некоторые удобства и всаднику, и пешему человеку. Такую бурку надевали поверх черкески или кафтана и носили ее на левой стороне плеч, чтобы разрез приходился на правую сторону и правая рука могла свободно двигаться. Кроме того, бурку мож­но было свободно поворачивать в ту сторону, откуда дул ветер и шел дождь. Вайнахские мужчины в XVIII-XIX вв. носили также шубы из овчины или меха. Шубы горцы шили не только из овчины, но также из шкур диких зверей. Во время дождя или мокрого снега шубы, как правило, выворачивались шерстью наружу. В целом, короткая овчинная шуба надевалась горцами прямо на рубаху и подпоясывалась ремнем.41

В рассматриваемое время у вайнахов были различные го­ловные уборы, которые они носили по сезону. Для мужчин характерны были шапки, изготовленные из меха, а также из холста, реже — из шерстяной ткани. Такие шапки позже были вытеснены другими меховыми и войлочными шапками гор­цев. В конце XVIII — нач. XIX века вайнахи стали носить папа­хи из каракуля с очень широким околышем и довольно вы­пуклым круглым верхом. В то же время некоторые горцы из знатных фамилий к своим праздничным костюмам специально изготавливали шапки из ткани, похожие на митру и состо­явшие из отдельных вертикальных долек, между которыми иногда размещались галуны, сходившиеся на макушке. На шапке, сшитой из сукна или какой-либо другой ткани, по са­мому нижнему её краю проходила широкая полоска галуна. Такие шапки тоже были высокие и глубоко не закрывали го­лову, оставляя открытым лоб.42

В качестве головного убора у горцев в XVIII веке были так­же войлочные шляпы в виде колпаков с некоторыми подня­тыми кверху полями. Кроме шляпы войлочной, у вайнахов существавал и такой вид головного убора, как башлык («баш — лакх» — чеч.) — капюшон от дождя. По всей видимости, этот вид головного убора был заимствован вайнахами у соседних тюркских народов — балкарцев и карачаевцев.43

Обувь вайнахов имела много обшего с обувью народов Се­верного Кавказа. Она состояла из нескольких видов, как, на­пример, чувяки («кіархаш» — чеч.) из сукна, козлиной или ба­раньей кожи, на мягкой с плетеной из ремней подошве. Бога­тые горцы носили чувяки и сапоги из цветного сафьяна.44

Наряду с повседневной обувью (чувяки) вайнахи пользо­вались также мужской рабочей обувью «наьіар мачаш» (пор­шни) из сыромятной грубой кожи, с плетеной подошвой. И, наконец, третий вид мужской обуви вайнахов — сапоги на кожаной или деревянной подошве с подковами. Такую обувь шили из грубой кожи и носили в горах.

У вайнахов в XVIII — нач. XIX века существовали ноговицы как часть атрибута мужской обуви. Простые ноговицы шили горцы из сукна и войлока, а парадные (праздничные) — из сафьяна. Ноговицы надевали поверх штанов и они плотно обхватывали ноги от щиколотки до самых колен и выше.46

Как известно, праздничный (парадный) костюм вайнахов непременно дополнялся соответствующим вооружением. Даже мало-мальски состоятельный горец считал для себя за честь иметь кольчугу, а иногда и пластинчатые латы, шлемы с ми-

сюркой и поручи. Ингуши в XVIII веке носили при себе круг­лые деревянные шиты, обтянутые кожей. Так же, как и многие народы Северного Кавказа, в рассматриваемое время вай-нахи имели ружья, а то и пистолеты. У некоторых людей на­ходились в употреблении еще и луки. Отдельные горцы имели у себя на вооружении и фитильные ружья.47

Иностранный исследователь-путешественник Якоб Рей­неггс, побывавший в конце XVIII века в Чечне и Ингушетии, писал о вооружении вайнахов: «Сверх исправного ружья, во­оружены они (чеченцы и ингуши — Ш. А.) еще кинжалом, саб­лею и копием длиною в 4 фута, к чему можно еще причесть небольшой овальный щит, который сделан из крепкой и тол­стой кожи, снаружи вделаны в него три железных широких кольца, прикрепленные железными гвоздями с большими шляпками, а внутри пришиты к нему два ремня, чтобы его способнее держать и под ушко. Не вооруженные никогда они не выходят, ниже за ворота дому своего, но по крайней мере имеют в руках толстую палку длиною в 2 аршина, у которой к верхнему концу приделан железный шар с высунувшимися железными спицами. Сие смертоносное оружие называют они ТОППУС»48

Говоря о вооружении вайнахов конца XVIII века, академик П. С. Паллас указывает, что «это единственный народ Кавказа, у которого сохранился щит как часть оружия. Щиты эти изготовлены из дерева, покрытого кожей и охвачены желез­ными обручами овальной формы. Короткая сучковатая пика, являющаяся частью их вооружения, — пишет далее автор, — служит не только для обороны, но и в качестве подпорки для ружья, которое кладут между рогатками этой пики, укрепляя ее конец в земле, что дает возможность более точно стрелять

цель.»

Кроме того, у вайнахов распространенным оружием в это время была сабля с перекрестием, как, например, у народов ближнего Востока и Восточной Европы, горцы носили также и кинжалы с прямым и изогнутым лезвием. В ингушском по­гребении обнаружен боевой топорик в деревянном чехле. Кро­ме оружия, горские мужчины имели всегда при себе нож в кожаном чехле, трут, кремень, бритву складную или несклад­ную, оселок, костяную или деревянную пороховницу.50

Женская одежда вайнахов, несмотря на некоторые ло­кальные особенности, имела все же много общего. В горных районах Чечни и Ингушетии в зимнее время женщины носили теплую верхнюю одежду — «гіавтал», стеганую на тонком слое ваты или шерсти. Изготовляли ее из сукна, шелка или другой хлопчатобумажной ткани. Женский «гіавтал» плотно прилегал к талии, имел длинные узкие и короткие до локтя рукава. Кроме того, вайнахские женщины шили зимние белые шубы, которые надевались просто на тело с платьем. Горские женщины также шили для себя длинные шубы, покрытые тканю, распашные, с длинными узкими рукавами. Царский офицер С. Беляев, находившийся в самом начале Кавказской войны в плену у чеченцев, называет верхнюю женскую одежду наподобие «архалуха» — стеганый кафтан («гіавтал»). Данный женский гіавтал был притален и шили его из хлопчатобумажной ткани или из шелка с серебряными украшениями на груди. Богатые люди имели на гіавталах серебряные застежки и подвески наподобие желудей. Другой царский офицер Д. А. Милютин в начале XIX в. изобразил на рисунке чеченку в короткой верхней одежде, которая доходит до колен. Эта одежда очень похожа на вышеописанный женский «гіавтал». Он также притален и надевают его поверх платья и штанов; подол, борта, ворот и рукава его обшиты галуном и на каждой стороне груди изображена крупная круглая бляха.51

В рассматриваемое время вайнахские женщины шили для себя рубахи-платья, чаще всего из холста или бумажных тка­ней, а также из шелка разных цветов — синего, коричневого, темно-красного и черного. Исследователь Б. Далгат отмечает, что черное платье надевали женщины в траур. Все платья зас­тегивались у ворот серебряными пуговицами.52

Наравне с платьями женские штаны также являлись ос­новной частью одежды вайнахов. Женские штаны шили мас­тера из холста и из грубой шерстяной домотканной материи, а более нарядные — из тканей красного цвета. Как правило, молодые женщины шили для себя красные штаны, замужние, пожилые — голубые, а девочки — белые. Штаны надевались непосредственно на тело, под платье.53

Иностранный исследователь Якоб Рейнеггс, побывавший в XVIII в. нашем крае, также запечатлел вайнахскую женскую одежду. Он, в частности, пишет: «…Их платье составляет длинная рубашка, которая с плеч по груди почти на пять паль­цев шириною разными шелками или шерстью вышита и долгой холстинной балахон, поясом перепоясанной. Кажется будто они имеют особливой закон, чтобы замужние жены и взрослые девицы носили красные мужские исподницы, которые внизу у ног весьма искусно вышиты и оторочены черною лентою. У вдов, старух и малых девушек исподницы сии бывают синия или белыя; зимою ходят они в сапогах, а летом босиком. Когда же снег бьвзает столь глубоко, что им невозможно выходить из домов своих, то они делают ковры и покрыпала и ткут тонкую шерстяную материю, которую можно на платье употреблять.»54

Судя по дошедшим до нас сведениям женщины носили по — яса-ремни, изготовленные из бумажной или шелковой ткани с бахрамой и узорами, иногда с металлическими и серебряными пряжками. Некоторые женщины из богатой семьи носили пояса с серебряными украшениями на них. В домашних усло­виях, а также во время работы чеченские девушки поверх сво­его платья носили пояса из ленты, полоски кожи или шнурка.55

Довольно разнообразны были в XVIII — нач. XIX века жен­ские головные уборы. Известный кавказовед Н. П. Гриценко пишет о том, что чеченские женщины носили на голове белые платки, а иногда большие темные покрыпала,56 которые изго­товляли сами женщины и называли их, по всей вероятности, по-чеченски «кортали».

Согласно фольклору ингушские женщины в качестве го­ловных уборов шили для себя и носили пестрые шелковые платки, которые назылись «гурмалой».

Иностранный исследователь-путешественник Ю. Клапрот, побывавший в самом начале XIX века в Чечне, отмечал, что вайнахские женшины шьют в качестве женского головного убора шапки, очень похожие на шапки черкешенок, и носят их только чеченские девушки. 58 Очень своеобразен ингушский парадный женский головной убор «курхарс», изготовляв — шийся самими ингушскими женщинами. Он имел много об­щего с древней фригийской (греческой) шапкой — колпак, отличался простотой и изяществом, имел красный цвет. Про­фессор Л. П. Семенов сообщает по этому поводу о том, что он, будучи в научной экспедиции в горной Ингушетии, неоднок­ратно находил здесь в надземных склепах особый женский головной убор, называвшийся у здешних местных стариков «курхарс». Это подобие изогнутого рога, который суживается кверху и загибается спереди. Сделан он из тонкого войлока, обтянут красной тканью, украшен перекрещивающейся пе­ревязью и круглой выпуклой серебряной бляхой, и называется он по-старинному «курхарс».59

Определенное мнение существует относительно женского головного убора «кур-харс» у известного кавказоведа Е. Г. Крупнова. Он, в частности, пишет, что «Кур-харс» надевали женщины на голову так, что его конец приходился на лицевую сторону. «Спускаясь на затылок плотным прямоугольником, расшитым шелком, «кур-харс» закреплялся на шее лентами». Богатая отделка говорит о принадлежности его людям только богатым.60

Известно, что в XVIII веке вайнахские женщины, как за­мужние, так и девушки для красоты придерживались опреде­ленных причесок. Так, например, по описанию иностраннего исследователя Якоба Рейнеггса чеченские девушки «волосы на голове спереди до половины лба подрезают, расчесывают их по оному с великим рачением и мажут их яичным белком, чтобы они лежали вместе и светились; задние же волосы зап­летают во множество кос и распускают их по плечам и по спи­не, а вышедши замуж, заплетают только две косы и обвивают каждую шелковыми, шерстяными или нитяными завязками до тех пор, пока оные будут у головы в два дюйма толстою; они висят до самого подола верхнего платья и, наконец, лентами вместе связываются».61

О материальной культуре вайнахов в XVIII в. свидетельству­ют найденные в склепах предметы высокого ювелирного ис- скуства и ремесленного производства. Искусными мастерами были было изготовлено большое количество разнообразных женских украшений: бусы, серьги и височные подвески. Пре­обладают стекляные бусы сине-зеленого, коричневого цветов, имевшие круглую, овальную, чечевицеобразную форму. Бусы изготовлены также из цветной глинистой композиции, покры­той узорами. Сердоликих бус (мелких овальных) мало. Очень редко янтарные бусы в виде плоских кружков.62

Разнообразием форм и техникой исполнения отличались серьги. Простейший тип женских серег состовляли бронзовые и серебряные, проволочные серьги с верхним незамкнутым кольцом и стержнем, заканчивающимся цветной бусиной или полным металлическим шариком.

Редкий тип женских серег составляли золотые и серебря­ные серьги в виде прочного стержня с незамкнутым кольцом. «Нижняя часть такой серьги представляет собой стержень, перевитый тонкой проволокой, — указывает Е. И. Крупное — или столбик, состоящий из припаенных друг к другу мелких шариков; на конце такой серьги обычно притаены 3-5 и более крупных шариков.63

Отдельные же украшения вайнахских женщин, которые они надевали на себя, составляли не только серьги, но и «се­ребряный ошейник, на котором висели большие монеты, осо­бенно рубли, производящие большой звон при каждом их дви-

жении».

Русский офицер Л. Ельн, находившийся в начале XIX века в Чечне в качестве пленного и наблюдавший быт горцев, от­мечал, что вайнахские девушки носят на обеих руках брасле­ты, а также серьги, кольца с висящими шариками, целып ряд цепочек, лежащих на груди.65 Как видим, автор называет це­лый набор отдельно надеваемых женских украшений.

Одним из самых распростаненных типов височных подве­сок являлись бронзовые и серебряные подвески.

Наиболее известными в быту чеченцев и ингушей, а также повсеместно на Северном Кавказе являлись круглые плоские зеркала, сделанные из бронзы или металлического сплава и с внутренней стороны покрытые геометрическим (крестообраз­ным, радиальным) орнаментом.66

В XVIII веке у вайнахов хорошо было развито изготовле­ние столярно-токарных изделий. Подтверждением тому могут служить многочисленные деревянные сосуды: чащи, миски, кружки, кубки, которые имели явные следы вращения сосудов в процессе их изготовления в столярных мастерских. Было налажено изготовление трехструнных балалаек (дечик пон — дур), струнами для которых служили конский волос или тон­кие жилы животных. Большой интерес представляют найден­ные в склепах костяные изделия (газыри). Кроме того, обна­руженные при исследовании склепов различные изделия одежды из белого холста, плотной грубой шерстяной ткани, ярких цветов шелковых тканей, цветные сафьяновые сапоги и чувяки подводят нас к выводу о том, что в рассматриваемое время у вайнахов существовало ткацкое и кожевенное произ­водство и были налажены торгово-экономические связи с во­сточными и европейскими странами.67

Пища вайнахов, их основные блюда на протяжении дли­тельного времени, несмотря на определенные изменения в их быте, оставались стабильными и не претерпели больших из­менений. Важнейшими зерновыми культурами у вайнахов в рассматриваемое время оставались ячмень, пшеница кукуруза и просо.68

Основным продуктом питания горца в пище по-прежнему остова лея хлеб из кукурузной или ячменной муки. Хлеб все­гда был пресный. Дрожжей горцы не знали. Способы приго­товления мучных блюд были различные. Хлеб пекли, как пра­вило, без особых затей, замешивая кукурузную, ячменную, пшеничную или просяную муку либо в воде, либо в сыворотке, добавляя немного соли, в сковороде. Кроме хлеба, из этой же муки и теста, таким же способом горцы изготовляли, т. е. пекли лепешки (чеч. — мижаргаш), хлеб, изготовленный из кукурузной муки, назывался у вайнахов «сискал», из пшенич­ной муки — «бепиг» или «хьокам».Обычная простая пища вай­нахов среднего достатка состояла из молока, сыра и простого кукурузного или ячменного хлеба. Жидкую пищу варили гор­цы два раза в день. Она состояла из кислого молока («етта шура»), разбавленного водой и подогретого на огне, хлеба или галушек, замешанных из кукурузной муки (ахьара галнаш). Кроме того, горцы пекли тонкие блины (локъамаш) из пше­ничной муки и ели их с маслом.69

Из пшена и кукурузной муки горцы варили кашу и ели ее с маслом. Предпочтение отдавалось ваинахами различным кушаньям из жареного теста, хотя любили и печь. Большое распространение имело среди горцев в XVIII веке толокно — мука из прожаренного зерна ячменя, проса и кукурузы (чеч. — цу). Из такой муки вайнахи изготовляли походную пищу: со­ответствующее количество её перемешивали с топленым мас­лом, добавив по вкусу соль.

Как и многие народы Северного Кавказа, вайнахи ис­пользовали в пищу мясо домашних животных. Предпочтение отдавалось баранине, на втором месте стояла говядина. Мясо других животных — конина, буйволина или мясо диких животных — вайнахи мало употребляли. Мясные блюда вайнахов, как и у соседних народов, были разнообразные. В полевых условиях горцы, как правило, мясо жарили целыми кусками на вертеле или на углях костра в виде шашлыка. Дома же готовили из мяса специальное блюдо, которое и по сей день называется у вайнахов «жижиг-галнаш», т. е. варили мясо в котле кусками и подавали его с галушками из муки (кукурузной или другой), чесночный рассол и бульон. Правда, мясо не являлось повседневной пищей не только всех чеченцев, но даже и социально-имущей части населения. Однако и в этом случае исключением для вайнахов являлся знатный и редкий гость, которого, как отмечает доревоюционный исследователь Н. С. Иваненков, угашали горцы с особой заботливостью. Для гостя специально резали барана, варили и подавали ему лучшие куски мяса, которыми считались голова, грудинка и курдюк. «Мясо подают, — пишет он, — на круглых блюдцах до 12 вершков в поперечнике, в середине его ставится маленькая чашка с разведенною водою солью, смешанной с толченым чесноком… А чеченцы

~ — — 70

действительно народ радушный и гостеприимныи», — заключает автор.

Из внутренностей животных горцы изготавливали колбасы и другие кушанья. Мясо домашней птицы — кур, индюков, гусей и уток— высоко ценилось среди вайнахов и из него го­товили разнообразные вкусные блюда.

Наряду с мясными блюдами самой распространенной пи­щей вайнахов оставалась молочная. Молочную пищу горца составляли: заквашенное молоко (кислое молоко), сыр из ко­ровьего или овечьего молока, сметана, масло и т. д. Способы приготовления их у вайнахов были разные. Как уже было ска­зано, сыры у горцев также были разные: свежие (пресные) и соленые. И те, и другие сыры использовались для приготовле­ния различных блюд. Так, например, из свежего мягкого сыра (творога), смешанного с яйцом и солью, готовили фарш, кото­рый использовали для приготовления блюда «чепалгаш». Из соленого творога, перемешанного со сливочным или топленым маслом и мелко рубленым отварным яйцом готовили блюдо «калд-дятта». Из соленого творога, перемешанного со сме­таной, готовили горцы весьма вкусное блюдо — «тіоберам».

Среди вайнахов чаще был распространен овечий сыр — («нехча»), а также коровий — (кіалд), высушенный в виде ша­риков или кругов, а также подержанный в рассоле из сыво­ротки или овечьего молока. При заготовке коровьего сыра впрок горцы держали его в специальных деревянных бочках («черманаш» — чеч.) с соленым рассолом из сывоворотки. Фор­ма сыра была различная: в виде шариков, пластин и кругов средних размеров.

Овечий сыр (нехча) вайнахи также заготавливливали впрок в деревянных бочках с рассолом из овечьего молока.

Кроме масла, для жарения горцы использовали и курдюч­ный, и внутренний жиры животных.

В XVIII в. большим спросом у вайнахов пользовался мед в качестве пищевого продукта. Его использовали горцы вместо сахара, а также в лечебных целях. Дореволюционный иссле­дователь Я. Штелин отмечал, что мед и воск чеченцы и ингу­ши добывали в огромном количестве. Мед, добываемый ими в то время, отличался превосходными качествами.71 Царский генерал Дельпоццо сообщал, что чеченцы «пчеловодством за­нимаются рачительно и получаемый оттого в большом коли­честве мед отменно вкусен.»

Иностранные путешественники-исследователи отмечали также, что народы Северного Кавказа в большинстве своем очень сдержанны в потреблении хмельных напитков. Однако, при всем этом надо полагать, что вайнахи до принятия ислама практиковали изготовление у себя различных безалкоголь­ных и алкогольных напитков из зерна. Так, например, чеченцы и ингуши готовили брагу (ниха) — безалкагольный напиток из зерна просо, варили пиво (йий) из ячменя и т. д. Однако при всем этом повседневным распространенным напитком горцев служило заквашенное, кислое молоко (етта шура).

Освещение народно-освободительной борьбы горцев Чечни и Северного Кавказа в конце XVIII века под предводитель­ством Ушурмы (Майсура)1, чеченца из с. Алды, в дореволюци­онной историографии страдает явной тенденциозностью. Дви­жение горцев, в котором принимали участие народы Дагестана, Чечни, Ингушетии, Кабарды, Черкесии и Адыгеи, искажается, его предводитель — шейх Мансур во многих источниках и литературе изображается как «авантюрист», «лжепророк», «турецкий шпион», «религиозный фанатик» и т. д. В ряде публикаций намеренно не указывается подлинная националь­ность Мансура, называя его то башкиром, то киргизом, то ита­льянцем.

Дворянская и буржуазная историография относит движение горцев во главе с Мансуром к бунту, религиозному всплеску «диких, необузданных горцев», а самого народного вождя зачисляет в категорию разбойников. Царский официальный, историограф XIX века Р. А. Фадеев свел борьбу горцев за не­зависимость к разбойным нападениям на русских, осуществ­ляемым под религиозными знаменами. «Газават» был для них (горцев — Ш. А.) не только предлогом отстаивать вольность, но и проводить набеги18 — пишет Р. А. Фадеев. Идея «набегов» горцев сказалась весьма живучей и она послужила теорети­ческой базой не только для царских историков, но и для от­дельных исследователей советского периода. Такого рода иде­ологически упрощенные оценки освободительной борьбы гор­цев Северного Кавказа заняли заметное место во многих ис­следованиях. Царский офицер А. Л. Зиссерман пишет, что «распространению мюридизма на Кавказе способствовал ре­лигиозный фанатизм в соединении с хищническими наклон­ностями горцев»2.

В борьбе за свою свободу и независимость горцы нужда­лись в объединительной идеологии и соответствующих лозун­гах. В качестве таковой и стала идеология мюридизма, осно­ванная на идее «газавата». К подобной форме горцы обраща­лись исключительно лишь в оборонительных целях, используя ее в качестве идеологического средства в антиколониальной борьбе. Не «религиозный фанатизм», не «хищничество» (терминология колониальной идеологий) явились причиной зарождения мюридизма в Чечне, а карательные экспедиции царизма против горцев, стремившихся к единению на основе ислама перед лицом внешней опасности.

Ложные, искаженные оценки, данные дворянской истори­ографией личности шейха Мансура и его движению, не оста­лись без внимания. Яркое свидетельство тому — серия публи­каций, появившихся в начале 50-х годов XX века в централь­ных изданиях. К ним относятся статьи небезызвестного М. Багирова3, а также историков Н. А. Смирнова4 и А. В. Фадее­ва5, извращенно преподносившие причины, характер и дви­жущие силы народно-освободительных движений горцев XVIII-XIX веков. В их публикациях движение горцев препод­носится как инспирированное Турцией, враждебно относив­шейся к России. При этом авторы не утруждали себя анализом имперской политики царизма на Кавказе и ее трагических последствий для народов Северного Кавказа. Н. А. Смирнов о движении Мансура писал: «Его выступление было типичным реакционным восстанием, направляемым иностранной рукой»6. По сути, колонизаторская политика России пре­подносится чуть ли не благом, социально-культурным прогрес­сом для народов Кавказа, а их борьба за свободу — действиями варваров, лишенных «цивилизованных» представлений о независимости и свободе.

В середине 70-х годов автор этих строк на основе новых архивных документов предпринял первую попытку дать объективный анализ народно-освободительной борьбы горцев Северного Кавказа в конце XVIII века. Исследования эти по­зволили категорически опровергнуть утверждения о направ­ленности действий Мансура руками Порты и «шпионской де­ятельности» его в пользу последней.

В начале 80-х годов XX века в исторической науке начался процесс реанимации оценок дворянско-буржуазной и сталин­ской историографии. Результатом чего и явилась концепция «добровольного вхождения» чеченцев и ингушей в состав Рос­сии, основным разработчиком которой явился В. Б. Виногра­дов. Идеологическое закрепление этой концепции в истори­ческой науке способствовало возрождению методологии 50-х годов. Так, Н. С. Киняпина, М. М. Блиев, В. В. Дегоев движе­ние Мансура характеризуют как антирусское, организованное Турцией, помогавшей восставшим всеми средствами7а. Ссылаясь на статью Н. А. Смирнова, написанную им в пору господства «сталинско-багировской» концепции национально- освободительных движений, указанные авторы пишут: «По­терпев ряд неудач в стычках с войсками России, он (Мансур — Ш. А.) принялся за активную пропаганду протурецкой ори­ентации среди мусульманского населения Северного Кавка­за»8. При этом неизвестно, какими источниками руководство­вались авторы. Архивные документы указывают на то, что Мансур приписываемого ему рвения в поддержку турецкой политики на Кавказе не проявлял. Об этом говорят протоколы допроса Мансура в Шлиссельбургской крепости в 1791 году.

В конце 80-х годов XX века тезис об ориентации Мансура на Турцию подхватывает В. Виноградов, утверждая, что «Ман­сур превратился в проводника османской политики на Север­ном Кавказе»9. В солидном академическом труде по истории Северного Кавказа, вышедшем в конце 80-х годов XX века под редакцией академика А. Л. Нарочницкого, также утвержда­ется, что в основном Ушурма опирался на помощь Османской империи»10.

Идея об антирусской направленности освободительной борьбы горцев пришлась по душе стороннику В. Б. Виногра­дова — Б. М. Хашегульгову, отождествившему движение Ман­сура с антирусским газаватом.

Однако, в чем именно проявлялась протурецкая ориента­ция шейха Мансура и какую конкретную помощь ему оказы­вала Турция, ни один из вышеназванных авторов сколько — нибудь убедительно доказать не может. Хотя Мансур и опол­чение горцев на войне с весьма сильным противником нужда­лись в военной и материальной помощи иностранных держав, но поддержки со стороны Турции не получали и были далеки от мысли навязать своему народу турецкое иго. В попытке представить движение шейха Мансура как религиозную войну против христиан и русского народа усматривается идеоло­гическая спекуляция и научная недобросовестность.

Известному кавказоведу Р. М. Магомедову, много лет до­бивавшемуся научной реабилитации Шамиля и движения горцев под его руководством, в освещении личности Мансура не хватило последовательности и принципиальности. Только находясь в плену старых идеологических схем, можно писать, что «под именем шейха Мансура выступал турецкий эмиссар, который развернул мюридское движение в интересах захватнической политики Турции… с целью борьбы против России»." Такая оценка деятельности шейха Мансура и возглавленного им движения из уст такого известного кавказоведа и ученого как Р. М. Магомедов вызывает недо­умение и досаду.

Еще дальше идет М. М. Блиев, утверждая: «В свете этой воинствующей идеологии (мюридизма — Ш. А.), нацеленной на утверждение новых социально-экономических отношений в Чечне, следует рассматривать известное движение во главе с шейхом Мансуром, придавшим новый импульс набеговой системе»12. М. М. Блиев и ранее выдвигал идею набегов, назы­вая ее горским «экспансионизмом». «Любопытно, что вначале «потребителями» мюридских формул Магомеда Ярагинского оказалось не население горного Дагестана, — пишет он, — для которого они предназначались прежде всего, а чеченцы, прак­тиковавшие значительно раньше, чем горцы из «вольных» об- ществ^ ^Дагестана, набеги на север, в том числе на русские го­рода» . Утверждения М. М. Блиева означают, что мюридизм способствовал утверждению феодальных социально-экономи­ческих отношений в Чечне. Но призыв М. М. Блиева рассмат­ривать движение шейха Мансура под углом зрения воинству­ющей идеологии — не более, чем идеологический выверт. Сле­дует признать безосновательной и тенденциозной и такую его мысль: «Мансур призывал к газавату — «священной войне» для истребления неверных (христиан)» . Мансур, будучи хорошо знаком с Кораном, понимал, что не в иноверцах (христианах) дело. Кроме того, нет ни одного серьезного факта, позволяю­щего согласиться с суждениями автора. Документы свидетель­ствуют о другом. На допросе Тайного Советника Шешковско — го шейх Мансур заявил, что «советовал каждому не делать зла друг другу как своим единоверцам, так равно и иноверцам, как тоже россиянам яко сильному и великому народу»15.

Судя по всем имеющимся в нашем распоряжении материа­лам, шейх Мансур — убежденный сторонник справедливости, добра, нравственного совершенства, и он не мог позволить себе действия, противоречащие собственным религиозным и нрав­ственным представлениям. В своих проповедях он призывал чеченцев отказаться от вражды, насилия, кровопролития, употребления спиртного, словом, от всего греховного. Для подкрепления своих религиозно-нравственных воззрений он обращался к Корану и в качестве примера часто приводил добродетельные поступки пророка Мухаммеда. Ведя аскети­ческий образ жизни, он ограничивал себя во всем. Его призывы жить по совести и правде для того жестокого времени казались удивительными и странными. Люди шли к нему, чтобы слышать его речь, приобщиться к проповедуемой им духовной чистоте. Убежденность его слов доходила до человеческих сердец и все, кто однажды слышал его наставления, каялся в грехах и становились его последователями. Бескорыстие его было общепризнанным. Когда благодарные горцы приносили ему подарки, он тут же все раздавал бедным, сиротам, нуждающимся. В суровых сердцах он будил высокую нравственность, братские чувства. По признанию самого Ман­сура, «пророком» он был назван невежественными людьми, хотя сам он, зная каноны ислама, таковым себя не считал.

Влияние шейха Мансура на народ было настолько сильное, что, следуя его просьбам, люди прощали друг другу взаимные обиды, оскорбления, многие кровники мирились. Посвятив себя религии, утверждению ислама, нравственному самосовершенствованию, Мансур вел уединенный образ жиз­ни, показываясь лишь изредка на людях. Все это создавало вокруг него ореол таинственности, мифичности.

Особый мифический смысл в глазах суеверных горцев при­обретали факты укутывания лица, облачения в разноцветные одежды суфиев, в которых он являлся к людям, частого дове­дения Мансуром себя через обряд «халват» до самоистязания. Высокий рост, благородные черты лица, ораторский дар, стро­гий аскетизм, сострадание к людям, искреннее желание и любовь.

Как известно, в XVIII веке в отдельных чеченских районах через союз обществ происходил процесс их слияния. Чеченс­кие общества находились под влиянием и феодализирующей — ся знати. С древнейших времен во главе чеченского общества стояла верховная организация, так называемый «Мехк-кхел» (Совет страны). Его представляли местные старейшины, мул­лы и богатые люди. В зависимости от внутренней и внешней обстановки в обществе, власть Совета страны то ослабевала, то, наоборот, усиливалась16. «Мехк-кхел» являлся верховным законодательным органом Чечни. В случае невыполнения тре­бований «Мехк-кхела» виновных граждан сурово наказывали — вплоть до разрушения и сожжения их селений.

Внутренние производственные отношения чеченских об­ществ характеризовались тем, что одновременно существовали две формы земельной собственности: частная (индивиду­альная) и общественная. Первая форма земельной собствен­ности представляла собой новые отношения. Вторая же форма — остатки общинных отношений чеченцев в земледелии -почти не имела значения в экономике горцев. Общинные земли представляли собой неудобные для обработки участки на крутых склонах гор.

В целом Чечня в XVIII веке развивалась по тем же социаль­но-экономическим законам, что и соседние народы. В описы­ваемый период чеченцы были объединены в тайповые обще­ства, представлявшие собой территориально-политические организации. Видное место в них играла сельская община. Малая семья выступала в качестве самостоятельной хозяй­ственной ячейки, что содействовало процессу становления у чеченцев классового общества.

В 70-80-х годах XVIII века начался закономерный процесс: из равнинной части Чечни в результате антифеодальных выс­туплений горцев были вынуждены уйти последние остатки пришлых князей и феодалов, а некоторые из них были вовсе истреблены.

По мере того как внутри чеченского общества складыва­лись феодальные отношения, получили развитие и товарно — денежные отношения. У чеченской знати возрос интерес к личному обогащению, наживе и к деньгам. Все это приводит, естественно, к усилению эксплуатации зависимого населения, а в конечном счете — к обострению классовой борьбы и к мас­совым выступлениям чеченских крестьян против своих бога­чей и старшин.

В результате более или менее успешной социальной борь­бы, вызванной известными экономическими причинами, меж­ду угнетенными и угнетателями и имевшей место во второй половине XVIII века в отдельных вайнахских обществах, фе­одальные элементы были ослаблены, но не уничтожены со­всем.

В то же время во многих чеченских обществах крестьяне подвергались тяжелому гнету со стороны местных феодалов. Не говоря о чеченских владельцах и князьях, даже многие стар­шины приобретали фактические права феодалов и жестоко эксплуатировали подвластных горцев.

Феодальные отношения, переплетаясь с родовыми пережит­ками, становились тормозом на пути все более укрепляющихся экономических связей между равнинным и горным насе­лением, между тяготевшими к тесным взаимосвязям вайнахс — кими обществами и племенами. Феодализм препятствовал развитию торговли, сельского хозяйства, стоял на пути про­цесса складывания из отдельных вайнахских обществ единого чеченского и ингушского народов. Все это и обусловило силу и размах антифеодальной борьбы в Чечне в XVIII веке.

В середине XVIII века произошло несколько крупных ан­тифеодальных восстаний горцев, в результате которых значи­тельная часть феодалов была истреблена. Так, в 1758 — 1760 гг. произошло выступление чеченских крестьян против Гер — менчукского владельца Девлет-Г ирея, приведшее к переселе — нию его на равнинные земли, ближе к царским властям, под их защиту. После Девлет-Гирея восставшими чеченцами были изгнаны и другие пришлые владельцы. Владелец Казбулат (Хасбулат) из с. Атаги был убит восставшими. «Хотя затем остальные владельцы, кроме Девлет-Гирея, — писал Г. А. Тка­чев, — и были водворены русскими вновь на прежние места, однако в 1783 г. возмущение (чеченцев — Ш. А.) повторилось, и владельцы на этот раз окончательно были изгнаны»17.

Очевидно сама слабость феодальной прослойки в Чечне и обусловила их вытеснение под ударами антифеодальной борь­бы 70 — 80-х годов XVin в.

Начало XVIII в. на Кавказе было ознаменовано нараста­нием политической и военной активности российской импе­рии. Политика царизма активизируется в этом районе под знаком обострения отношений между царской Россией, сул­танской Турцией и шахским Ираном из-за владычества на Кавказе. Сюда же были устремлены алчные взоры западноев­ропейских держав, в основном английских колонизаторов.

Активизация политики царизма на Кавказе имела опре­деленные социально-экономические и военно-стратегические предпосылки. В социально-политическом отношении царизм старался остроту национально-классовых и политических противоречий в центре России сгладить за счет активного зах­вата земель на Кавказе. С этой целью он, с одной стороны, переселял из центра России неблагонадежных крестьян, а с другой, наделял крупными земельными наделами своих гене­ралов, местных феодалов и старшин, являвшихся надежной массово-политической опорой царизма.

Начиная со второй половины XVIII в. царизм предприни­мает серьезные шаги для укрепления своих позиций на Се­верном Кавказе. С этого времени он ведет систематическую борьбу за покорение северокавказских народов. Начало было положено военной колонизацией, заключавшейся в насиль­ственном переселении волжских и донских казаков на pp. Кубань, Терек и далее к Кавказским горам. При этом эксп­роприировались лучшие равнинные земли у местного населе­ния. На этих горских землях русское командование строило казацкие станицы и поселения, а в предгорьях сооружало воен­ные форпосты — укрепления. Так, в предгорьях Кавказа цар­ской администрацией сооружена была крепость Екатерино — дар, от которой шло дальнейшее завоевание Кубанского края. Ближе к горам были построены крепости Кизляр (1735 г.) и Моздок (1763 г.). С основанием крепости Моздок русское ко­мандование приступило в этом крае к созданию оборонитель­ной линии, называемой Кавказской, то есть стали заклады­ваться новые крепости: Екатериноградская (на р. Малке), Павловская ( на р. Куре), Марьинская (на р. Золке), Георгиев­ская (на р. Подкумке) и Александровская (на р. Томузловке). Кавказская линия должна была выполнять функции дальней­шего продвижения царизма вглубь Кавказских гор, штыком и кровью беззащитных кавказских горцев прокладывая путь своей колонизаторской, экспансионистской политике, расши­ряя тем самым южные границы России18.

Колонизаторская политика Российской империи в крае приводила к вытеснению местных народов с равнинных земель вглубь гор. Известно, что колонизация земель на Северном Кавказе проходила в основном двумя путями: прикрыто — «мирным» путем и открыто — военным. И «мирная» и военная колонизация были между собой связаны и развивались параллельно, дополняя друг друга. Это были излюбленные колонизаторские методы царизма. В зависимости от склады­вавшихся конкретно-исторических условий в данном районе, преобладал то один, то другой путь. Однако в обоих случаях формы и методы действия были военно-феодальными, ко­лонизаторскими, и местные народы, безусловно, попадали при этом под самодержавную власть русского царизма, испытывая на себе его деспотический колониально-национальный режим»19.

Вторая половина XVIII в. стала новым этапом в русско — чеченских отношениях. С этого момента, с одной стороны, уси­ливается русская ориентация чеченцев, заинтересованных в расширении торговли, а с другой, активизируется политика царизма на пути насильственного присоединения горских зе­мель20. С момента активного заселения гребенскими казаками левого берега Терека, плодородные земли которого до этого обрабатывались чеченцами, начинается борьба местного населения с русскими властями.

Вытеснение чеченцев шло именно с плодородных берегов Терека, дававших горцу обильный урожай. Порою открытой силой изымая из владения чеченских обществ самые удобные для землепашества плодородные земли и лучшие плоскостные угодья и закрепляя их за казачеством, царизм тем самым тес­нил жителей Чечни вглубь бесплодных горных хребтов.

По условиям внутренней и внешней торговли Чечни не­трудно убедиться в том, что из всех северокавказских народов чеченцы, пожалуй, больше других страдали от различных зап­ретов царской администрации на торговлю с русскими и со­седними кавказскими народами в Кизляре, Моздоке и т. д. Если во второй половине XVIII в. правительством были отме­нены всякие пошлины с жителей Кабарды и Кумыкии при покупке ими товаров и продаже своих изделий и скота в Киз­ляре21, то такая привилегия не распространялась на чеченцев. В одном из многочисленных прошений, поданном на имя цар­ских властей, чеченцы просили разрешить им «невозбранно проезжать для торгу в Кизляр, Моздок и прочие российские места и никаких обид не чинить»22.

Открываемые царизмом на Кавказской линии специальные меновые дворы для регулирования торговли с горцами так же использовались для проведения колониальной политики царизма.

Торговля охватывала такие отрасли хозяйства чеченцев, как земледелие, животноводство, садоводство, пчеловодство, продукты которых становились предметом внутренней и внеш­ней торговли. Тем не менее торговые связи Чечни с Россией в конце XVIII в. не получили должного развития, так как эко­номические мероприятия царских властей, таможенные по­шлины, меновые дворы и всякие другие запреты сдерживали это развитие, что, в свою очередь, вызывало недовольство на — рода(особенно, когда речь шла об ограничении торговли и обмена солью и другими необходимыми товарами). Это, безус­ловно, отрицательно влияло на развитие взаимовыгодной тор­говли, обостряя напряженность отношений между чеченскими обществами и царскими властями.

На противодействие чеченцев власти отвечали каратель­ными экспедициями в чеченские селения, сжигали и разру-

шали целые аулы, уничтожали посевы, а также запасы хлеба, истребляли сады и т. д.

Таким образом, колониальные мероприятия царизма и обострение внутренних классовых противоречий в горских обществах в конце XVIII в. обусловили глубокий социальный протест, который вылился в антифеодальное и антиколони­альное движение горцев Чечни и Северного Кавказа под пред­водительством Мансура в 1785 — 1791 гг.

В марте 1785 г. на территории Чечни вспыхивает первое в истории Северного Кавказа мощное народное движение. За короткое время оно охватило почти все соседние районы: Ку — мыкию, Дагестан, Кабарду, Черкесию, Адыгею и т. д. Во главе его стал выходец из бедной крестьянской семьи, чеченец из селения Алды по имени Ушурма.

В документальных источниках и литературе, а также среди народных масс Кавказа руководитель народного движения в 1785 — 1791 гг. Ушурма известен как шейх Мансур23. Биографические сведения об Ущурме довольно скудны и про­тиворечивы. Так, например, по данным турецких архивных документов, приводимых известным зарубежным исследова­телем Александром Беннигсеном и опубликованным в 1964 году24, Ушурме в момент начала его публичных выступлений было 15-16 лет. Известно, что деятельность его началась вес­ной 1785 г. Следовательно, по турецким источникам, датой его рождения должны являться 1769 или 1770 годы. Однако сам Беннигсен считает более достоверными сведения, «подтвер­ждающиеся русскими источниками», в которых говорится, что в момент выступления Ушурме было 26 лет . Поэтому, на наш взгляд, более близок к истине советский историк-кавказовед, профессор Б. В. Скитский, который писал, что Ушурма родился в 1760 году26. Кстати, и сам Ушурма после того, как движение было подавлено, а сам он пленен, в показаниях обер-секретарю «Тайной экспедиции» тайному советнику Шешков-скому сообщил, что ему более тридцати лет27. К тому же есть все основания полагать, что если в момент пленения Ушурме было более тридцати лет, то родился он приблизительно в 1760 году. Кстати, этой даты придерживается, ссылаясь на академика П. Г. Буткова, и дореволюционный исследователь

А. Терещенко. В отличие от года, рождения, сведения о месте рождения и социальном происхождении Упгурмы довольно однозначны. Родился он в чеченском ауле Алды в бедной крестьянской семье и происходил из тайпа «элистанжои». По свидетельству академика Н. Ф. Дубровина, «действительно его имя было Учерман, переделанное сначала в Ушурму, а потом в Мансура. Впоследствии и сам Ушурма называл себя этим имененм»29. Конечно, слово «нами» в цитате Дубровина не нужно воспринимать буквально, ибо вовсе не русские давали и меняли имя будущего первого имама Северного Кавказа. А Терещенко считал, что лишь в Ушурму переименовали русские Учермана, который впоследствии сам присвоил себе имя Масур30. Как бы то ни было, но именем Учерман будущего имама Мансура называл и русский агент татарин Али-Сол-тан, посланный в с. Алды в марте 1785 г.31 Отца Упгурмы звали Япили. Имелись у него братья Таити и Тычай, которые были еще живы в момент его пленения. С самых ранних лет пришлось Ушурме испытать нужду и тяжелый труд. Будучи сыном бедных родителей, он не мог получить нужного обра­зования и в молодости своей пас домашний скот32. Немного

33

возмужав, он, по его словам, «упражнялся в земледелии» . Но ни пастушество, ни тяжелый крестьянский труд не вывели Ушурму из бедности. Поэтому ему были близки и понятны заботы и чаяния горского крестьянства. Впоследствии, став признанным вождем горских масс, Ушурма отличался удиви­тельным бескорыстием, раздавал бедноте тот скот и подарки, с которыми тянулись к нему со всех сторон многочисленные последователи. Неудивительно поэтому, что в момент плене­ния имам Мансур был таким же бедняком, как и перед восста­нием Ушурма. «Я беден, — говорил он в показаниях Тайной экспедиции, — все мое имение состоит из двух лошадей, двух быков и одной хижины»34.

Скупые сведения о других членах семьи Ушурмы также противоречивы. Так, А. Беннигсен пишет, что «женившись», он имел двух детей, но к моменту своего возвеличивания бро­сил свою жену»35. Однако сам Ушурма в показаниях Тайной экспедиции говорил о том, что женат и имеет не двух, а трех детей: «есть у него жена по имени Чачи, сыну Яса — восемь лет,

двум дочерям — Рагмет и Намет — четыре и один год»36. Ал — дынский шейх, даже по словам царских историков, являлся незаурядной личностью и резко выделялся среди своих одно­сельчан. «Одаренный природой гибким и проницательным умом» и «сильной волей» , он «являлся прекрасным психо­логом и умел внушать глубокое доверие окружающим»39.

Говоря о внешности Мансура, следует отметить, что, по сви­детельству имама Шамиля, «он был очень красив» и имел при этом «мужественную увлекательную наружность» и, несмотря на то, что «совершенно не знал грамоты», все же «владел необыкновенным даром слова». Кроме того, по свидетельству того же Шамиля, Мансур был «так высок ростом, что в толпе стоящих людей казался сидящим верхом на лошади»40.

Жил Мансур замкнуто, уединенно. «Под строением его сде­лана землянка весьма крепкая, где он ночует, караул из его родственников, есть ему дает жена его и ни с чьих рук не берет пить, кроме оной»41. Одевался он также необычно, выходил в народ в поражающем фантазию простых горцев костюме, чем и производил на них сильное впечатление. Лица своего толпе не показывал, а выходил обычно с закрытой головой. Одевался в зеленую шаль. Старшины Алдыпской деревни доносили царским властям: «В деревне оказался какой-то человек, одел­ся в^эазноцветное платье такое, что на свете никогда не вида­ли» .

Безусловно, при тогдашних условиях и религиозные, и со­циальные мотивы должны были принести авторитет Мансуру и выдвинуть его в качестве имама и предводителя начавшегося освободительного движения масс.

Сама логика событий неумолимо толкала горцев к объе­динению под единой идеологической оболочкой религии. Бо­лее широкие возможности для объединения представляла новая религия — ислам, общая для всех народов Северного Кавказа, за исключением части осетин. Политика жесткой эксплуатации, проводимая царской администрацией на Кав­казе, способствовала невиданно стремительному распростра­нению ислама. По признанию официальных дореволюционных историков, «религиозный фанатизм был возбужден и у них (чеченцев — Ш. А.), лишь в 1785 году, когда чеченец по имени Ушурмы, прозванный за его ученность и святость шей­хом Мансуром, сумел соединить национальную борьбу с ре­лигиозной. С этого времени начинается ожесточенная борь-

/-43

ба» с царской администрацией.

Как видно, даже дореволюционные исследователи не могли не указывать на прямую связь между религиозной оболочкой и «национально»- антиколониальной борьбой, на зависимость первой от второй. Таким образом, если раньше «зачастую только правящие классы были мусульманами, а крестьянская же масса оставалась в идолопоклонстве», то нужна была царская угроза, чтобы горцы Кавказа освоили действительное «мусульманское сознание»44.

Из имеющихся письменных и архивных источников невоз­можно полно и ясно сказать о религиозной подготовке и ре­лигиозных откровениях Мансура до весны 1785 года, накануне его публичного выступления с «пророческими» откровениями. Но тем не менее они позволяют судить о том, что имамом было потрачено, по всей вероятности, немало времени для подготовки себя к публичным религиозным проповедям45. В показаниях при допросе в Тайной экспедиции Мансур сооб­щил, что духовенство одобрительно отнеслось к его нравоуче­ниям, и даже прониклось к нему уважением и назвало его шейхом 1783 г.46

Сам Мансур рассказывает, что «слухи о его обращении к честной жизни быстро распространились среди сородичей, так как он избавился от желания воровства и грабежей, един­ственная добродетель наших народов». Во время же «размыш­лений и очищений» в горах у Мансура бывали «ведения», в частности, в лице двух всадников, посланных якобы самим пророком Мухаммедом, которые называли его имамом и при­зывали к проповедям среди горцев47. В 1784 году он то ли объя­вил себя, то ли заставил признать шейхом и имамом, а в начале 1785 г. начал свои публичные проповеди48.

Впервые с публичными проповедями Мансур выступил в начале марта 1785 г. у себя в деревне Алды. «До объявления шейхом, — сообщал 8 марта 1785 года татарин (русский агент — Ш. А.) Али-Солтан из Больших Атагов, побывавший в Ал-дах, — Мансур «три ночи в доме молился богу, с плачем выгова­ривал своим родственникам, что по непостоянству чеченцев в рассуждении смертоубийств и грабительства погибают или осуждаются в будущем веке вечному мучению и, что он (Ман­сур — Ш. А.) по данным ему свыше власти может их от сего избавить и обратить к чистому признанию и примирению…»49. После мучительных двух суток, в течение которых родствен­ники удерживали его от пророчеств, «оный ших (Мансур — Ш. А.) взошел на мечеть, созывал всех к богомолию, и как народ собрался великим количеством к мечети, то оный, не слезая с мечети, увещевал всех тут предстоящих, дабы они отстали от всех злых предприятий и кто с кем имеет ссору и вражду, примирились бы, а равно вина и водки не пили, табаку не курили, подавали бы милостыню и наблюдали закон Мохамета. Поуча сему, пошел в свой дом, куда и все скопище за ним пошло, а по приходе приказал зарезать двух баранов, оные раздал тут всем предстоящим, чем тот день и окончился. На другой день из бывших у него (Мансура — Ш. А.) двух во­лов, взяв одного, вышел на кладбище и, обведя около его кру­гом раза три, пришел домой и тамо зарезал, из которого по­ловину отдал бедным, а другую — учащимся грамоте малолет­кам». «С коего времени, — сообщает далее Али-Солтан услы­шанное им в Аллах о Мансуре, — разнесся повсюду слух, а по нем и собирается великое количество людей и всякий день приводят к нему скотину, которую раздает бедным, да и сам с родственниками из нее питается. Из родственников его одного в давних годах убил горский житель, который бы так же должен был отвечать жизнью, но ших принудил мать и всех родственников сие упустить и помириться, смотря на то, и дру­гие тому последовали и стараются делать его повеления, а вино, водку пить и табаку курить жители деревни Алдынской тогда же оставили, да и приезжие, кто только у него побывает, то предается его учению, равно и воровство, что прежде почита­лось за^дачу, ныне в пренебрежении и всякий от того укло­няется» .

При внимательном рассмотрении проповедей Ушурмы, нетрудно убедиться, что он в сущности… ничего нового к Ко­рану не прибавил51. Он учил «соблюдать строго заповеди про­рока Магомета, раздавать милостыню, не красть, не грабить, не прелюбодействовать, не пьянствовать» 52. Из религиозных проповедей имама выподились три основных направления его программы:

1. Возвращение к исламу чистому и аскетическому.

2. Борьба против адатов и введение убеждением или си­лой закона шариата. 3. «Священная война» (газават) ведется сначала против соблюдающих адаты, затем против «неверных» (иноверцев — горцев) и, наконец, против царизма.

Такую последовательность в учении Мансура объяснить нетрудно. В первом пункте мы видим обычный в любых дви­жениях масс под религиозной оболочкой призыв к отказу от жизни развратной, возвращение к чистым незапятнанным роскошью, разнузданностью, извращениями истокам религии. «Мансур звал к новому быту, построенному на принципах пу­ританской морали. В этом призыве к набожности, самообуз- данию, — указывает Б. В. Скитский, — чуются те же социальные мотивы, что и в проповеди западноевропейских пуритан эпохи первоначального накопления»53. Крестьянская беднота, увидев под религиозной оболочкой выражение близких своим интересам идее, стремительно стала принимать учение Мансура. Феодалы же почувствовали в шариате, в том виде, в каком его трактовал Мансур, подрыв всех своих прав, смер­тельную угрозу своему владычеству и стали защищать адаты.

Известно, что процесс смены религиозных взглядов был всегда очень долгим, сложным и болезненным процессом. Тем поразительнее успехи Мансура, сумевшего буквально в не­сколько месяцев добиться того, чтобы почти все равнинные чеченцы оставили свои древние верования и пошли за его уче­нием. Безусловно, эти успехи объяснялись не столько тягой населения к исламу, ибо прочного внедрения его среди чечен­цев само мусульманское духовенство добивалось в течение веков. Ускорили же исламизацию чеченцев социальные тре­бования народных масс, которые были оформлены в религи­озных проповедях имама.

Между тем, добившись определенных успехов в распрост­ранении ислама в равнинных селах Чечни, завоевав автори­тет и популярность народа, Мансур намечает походы в горы, где еще целые чеченские общества оставались верными полу — языческим и полухристианским верованиям, а также в земли карабулаков, ингушей и осетин, соседнюю Кумыкию, Дагес­тан, Кабарду, чтобы преодолеть сопротивление феодалов.

В донесениях царских агентов сообщалось о том, что Ман­сур во главе своего отряда с приближенными разъезжает по горным селам Чечни и насильственным образом приводит здешних жителей к мусульманской вере. В это же время пись­ма Мансура с проповедями и призывами следовать правовер­ному исламу приходят также в отдельные ингушские села. Идеи Мансура находят благодатную почву, по-видимому, лишь в отдельных равнинных селах Ингушетии. Из этих от­дельных показаний и свидетельств можно сделать вывод, что Мансур прошел обычный (на Востоке) путь религиозного про­поведника, обличителя и наставника в вере. Другого пути выдвинуться для простого человека в тех условиях не было. Но цели, которые преследовали имам и его сподвижники, шли гораздо дальше обличения своих односельчан в неверии и на­рушении правил религии.

Достигнув определенного успеха на этом пути и завоевав нужный авторитет и популярность, Мансур невольно должен был перейти к каким-то решительным действиям, которые диктовались сложившейся обстановкой и требованиями на­родных масс. Притеснения со стороны местных старшин и фе­одалов, карательные экспедиции царских войск, распростра­нившиеся к югу от Терека и с разных сторон вторгшихся в Чечню, Кумыкию и другие соседние земли, — все это возбуж­дало горцев, толкало их на стихийное сопротивление колони­альной экспансии царизма. В этих условиях религиозная про­поведь Мансура сплачивала горцев, помогала им объединить разрозненные силы с тем, чтобы отстоять свою землю и права. Таким образом, можно считать, что не столько религиозные проповеди и чудеса шейха Мансура, сколько реально сложив­шиеся обстоятельства и воля народных масс сыграли решаю­щую роль в переходе Мансура к открытой военно-политичес — кой деятельности. И острие его религиозной пропаганды те­перь направлено было на сплочение масс, для борьбы с уси­лившимися действиями колониальных властей.

В продолжение первой половины 1785 г. число сторонни­ков шейха Мансура постепенно увеличивалось. Выступив из недр Чечни, он быстро находит себе сторонников среди кумы­ков, а потом и среди кабардинцев, дагестанцев и других наро­дов. Уже с этих пор, в своих ранних религиозных проповедях, желая удовлетворить страсти возбужденных горцев, Мансур стал проповедовать о необходимости войны с неверными ко­лонизаторами, придавая ей значение богоугодного дела.

В своих откровениях перед жителями села Алды Упгурма говорил, что как скоро он выедет из двора (селения — Ш. А.), то к нему в это время соберется великое множество войска, с которыми он сначала пойдет к карабулакам и ингушам, потом в Кабарду для обращения их в магометанский закон и, наконец, после этого в российские пределы для истребления неверных55. В своих первых сведениях, доставленных в ставку царских властей в Кизляр 4 марта 1785 г., старшина деревни Кизляр Кайтуко Баков сообщил, что будучи в Алдынс-кой деревни 3 марта 1785 г., им замечено о приготовлениях жителей многих чеченскгх: деревень идти в поход, для этого они будто бы шьют знамена и говорят, что пойдут с Мансуром к ингушам для обращения их в магометанство и для отыскания какого-то древнего Алкорана, якобы хранящегося у ингушей56.

Отправленный царскими властями из Червленской станицы с письмом в Алдынскую деревню (видимо, к старшинам. — Ш. А.) казак Иван Жуков с пятью конвойными солдатами, возвратившись обратно в станицу 5 марта 1785 г., сообщил, что в Атагу и Алды по немалой опасности того места (в связи со сборами Ушурмы), никто не осмелился их провожать. 8 марта 1785 г. татарин (горец) Али-Солтан из Больших Атагов доносил, что Упгурма приказал сделать себе знамя и копье и что караул при нем находится «весьма великий из приезжих», а жители Алдынской деревни расположились по дороге, «ведущей к российским границам»57. Между тем в секретном рапорте полковника Савьелева на имя генерала Пеут-линга от 9 марта 1785 г. отмечалось о том, что вчерашнего дня (т. е. 8 марта 1785 г.) собравшиеся за р. Сунжей из разных горских деревень жители, числом до ста человек, хотели совершить нападение на укрепления русских за Тереком. Пол­ковник Матцен в это же время доносить генералу Пеутлингу, что по дошедшим до него слухам восставшие Чеченцы хотят напасть на крепость Владикавказ58.

Слава о Мансуре распространилась далеко за пределами Чечни: о нем стали говорить на Кумыкской равнине, в горах Дагестана, а также в Кабарде. У кумыков же со времени выс­тупление Мансура со своим учением, живущие в их селениях христиане претерпевают некоторого рода обиды и притесне­ния. Старшина Сактач из ингушской деревни Шолхи, распо­ложенной недалеко от Владикавказа, сообщал, что «хотят че­ченцы к ним в деревни приехать и ко оной же лживой присяге принудить, а если мы к оной не согласимся, то нас всех хотят разорить…» Прибышпий 9 марта 1785 г. к подполковнику Матцену сын Ахметова Дударуко донес, что будучи в Малой Кабарде, слышал он от тамошних кабардинцев, что в Чеч-нях имеются великие сборища59.

К Мансуру продолжали прибывать народы из различных кумыкских селений, которые, видимо, более других испыты­вали на себе тяжелый гнет местных князей и владельцев. Бра — гунский князь Росланбек извещал Кизлярского коменданта о том, что к Мансуру из ближайших деревень, в том числе из аксаевской, андреевской и девлетгиреевской приезжает много людей, которым он приказал, как только он будет выезжать в поход, чтобы все вооруженные явились к нему, и намерение имама состоит в нападении на Кизляр. Алдыпский мулла Али сообщал Булатову, посланному аксаевскими владельцами для наблюдения за имамом, что Мансур будто бы приказывает прибывшим к нему горцам являться в апреле месяце. И сборы назначены имамом между Науром и Мекенями, на той стороне, в урочище, именуемом по-татарски (кумыски) Джуарак. В первой половине 1785 г. число сторонников Ушурмы как в Чечне, так и за ее пределами продолжает увеличиваться60.

Одновременно царскими властями были усилены наиболее важные укрепления и крепости, расположенные на Кавказской укрепленной линии. Среди прочих крепостей, укреплений и редутов, намеченных восставшими горцами во главе с Мансуром для нападения особую тревогу у царского коман­дования называли Кизляр, Владикавказ, Григорополис и др.61

Командующий войсками на Моздокской линии генерал — поручик Леонтьев не без опасения наблюдал за волнениями горцев, происходившими в Чечне, и предписал всем погранич­ным начальникам находиться постоянно в боевой готовности на случай внезапного нападения восставших и всеми мерами стараться захватить Мансура в свои руки.

Еще раньше, до получения этого распоряжения-предпи­сания, генерал-поручиком П. С. Потемкиным был отправлен во Владикавказ батальон пехоты для усиления здешнего гарнизона. Им же приказано было сосредоточить на р. Сун-же под командованием генерал-майора Шемякина особый, довольно сильный по тому времени боевой отряд с тем, чтобы пресечь волнение горцев в самом его начале и «не дать самой малой искре произвести пламень.62 Одновременно генерал — поручиком Потемкиным была разослана прокламация в районы, наиболее активно поддержавшие призывы имама Мансура — Чечню, Кумыкию (деревни Аксаевская и Андре­евская), в которой просил их не верить новоявленному имаму и не следовать его учению. Эта прокламация от 2 апреля 1785 г. к горским народам, не принесла желаемых результатов. В ордере генерал-поручика М. Н. Леонтьева на имя полковника Пиери от 3 июля 1785 г. сообщалось, что появившийся в Чечне за рекою Сунжею «лжепророк» (Мансур — Авт.)… «опутал так много легкомысленных чеченцев и других народов, которые «тысячами были готовы отважиться на всевозможные злодейства русским властям, а также жителям станиц и крепостей».

Поступавшие с линии сведения, рапорты и донесения ге — нерал-поручика М. Н. Леонтьева указывали, что волнения со стороны восставших горцев не прекращаются, а, напротив, усиливаются. С этой целью, считая наиболее надежным средством для прекращения дальнейшего волнения горцев, производимого «в народе обманщиком» (Ушурма — Ш. А.) князем Г. А. Потемкиным через командующего на Кавказе войсками, предписано было специально отправить «в самое сборище Ушурмы, лично известного ему своими качествами

полковника Пиери», с отрядом с целью захвата руководителя

горцев.

Для захвата в плен Мансура царскими властями были ис­пользованы наиболее верные и надежные люди из числа местных владельцев и князей. «Небесполезно в сем случае, — писал в ордере Потемким, — употребить к приобретению его (Мансура — Ш. А.) в руки усердных владельцев, а именно: Кайту-ку Брагунского, коего доброжелание и верность испытаны, и Кайтуку, близ Наура живущего».65

Отряд полковника Пиери состоял из Астраханского пехотного полка, батальона Кабардинского егерского полка, двух гренадерских рот, Томского пехотного полка и сотни казаков Терского войска. Утром 6 июля 1785 г. отряд Пиери достиг с. Алды в сопровождении проводника из этого селения, отбивая атаки восставших чеченцев, обошел населенный пункт и пришел к дому, в котором жил Ушурма. Мансура в доме не нашли, но зато было найдено его знамя и убит знаменосец. Жители села Алды все выбрались из села, Алдыпцы все вместе с Мансуром ушли в близлежащий лес и, обогнув поляну, вышли к той узкой просеке (дефиле) через лес, по которой пришел отряд Пиери в Алды. Словом, алдынцами был перекрыт обратный путь войскам Пиери.

Царскими властями было приказано первым делом зажечь дом Ушурмы, а затем и всю деревню, состоящую из 400 дворов. Премьер-майору Комарскому был отдан приказ, чтобы отправить «половинное число егерей в деревню (Алды — Ш. А.) для зажигания дома лжепророка» (Мансура. — Ш. А.)66

Через Алды отряд Пиери прошел относительно спокойно, хотя изредка наблюдалась перестрелка между восставшими и царскими войсками. Но когда отряд Пиери дошел до леса и углубился в него, началось настоящее сражение между алдынцами, жителями близлежащих сел и войсками Пиери. Отряд Пиери попал в окружение восставших, и последние со всех сторон обрушили бешеный огонь по отступавшим войскам. Сразу же среди офицеров, егерей и гренадеров появились раненые и убитые. Сам же полковник Пиери получил первое ранение в голову. Попав под перекрестный огонь от наседавших на него со всех сторон горцев, отряд Пиери ценою больших потерь про­должал пробиваться к переправе через р. Сунжу. Среди отступавших создалась страшная паника. Приказано было оставить захваченную егерями у алдынцев скотину.67

После безуспешной попытки отбить у горцев захваченную ими пушку, капитан Казин быстро возглавил колонну и стал защищать переднюю пушку от безудержного натиска алдынцев. Однако и здесь капитана ждала неудача. Лошади, которые тянули ящики со снарядами и тащили вторую пушку, были вскоре перебиты. Солдатам приходилось одновременно и защищаться от восставших, нести на себе ящики со снарядами, и тянуть оставшуюся пушку. В это время полковник Пиери получил второе, смертельное ранение. После этого алдыпцы, не встречая серьезного сопротивления со стороны царских войск, удвоили свои усилия. Отряд Пиери нес большие потери и сократился до небольшого числа солдат и офицеров. Не имея патронов, оставшиеся в живых егери и гренадеры в паническом страхе перед численно превосходящими силами восставших стали отступать к переправе.68 И когда до р. Сун-жа осталось небольшое расстояние, майор Комарский из отряда Пиери также получил смертельное ранение.

Только небольшая часть солдат Пиери перешла Сунжу и соединилась с командой полковника Томара. Не имея возможности развернуть боевые действия против восставших алдып-ского и амирхановского селений, полковник Томара с оставшимися войсками стал отходить назад к Науру. Восставшие горцы в количестве 5000 конных и пеших до 10 часов вечера преследовали отступавший отряд полковника Томары.

В целом, первое сражение царских войск под командованием полковника Пиери с повстанческими силами Ушурмы (Мансура) под Аллами стало для первых роковым. Царские войска, впервые проникшие в предгорья Чечни, потерпели крупное поражение. Отряд Пиери, насчитыпавший более двух тысяч солдат и офицеров, лишился 12 офицеров и 740 человек нижних чинов. Были убиты пять человек офицеров, в том числе сам руководитель экспедиции полковник Николай Пиери. Из общего числа войск 162 человека были взяты восставшими в плен, а затем в разное время выкуплены царскими властями. Всего же в этой экспедиции царское командова­ние потеряло более 1 тысячи человек убитыми и ранеными. Позже восставшие возвратили царским войскам и две пушки, захваченные в этом сражении. В числе спасшихся оказался унтер-офицер князь Петр Иванович Багратион. В данном походе 20-летний Петр Багратион был адъютантом Пиери. Он и до этого дважды участвовал вместе с Пиери в военных экспедициях в Чечню в 1783 г. О сражении под с. Алды и сво­ем пленении и возвращении позже горцами царским властям Петр Багратион рассказал исследователю истории Кавказа академику П. Г. Буткову. Впоследствии князь П. Багратион стал генералом от инфантерии и прославился в Отечественной войне 1812 г. как талантливый полководец и умер от ран, полученных в Бородинском сражении.69

Что касается потерь со стороны восставших горцев под Аллами, то, согласно рапорту генерал-поручика П. С. Потем­кина от 12 июля 1785 г. более трехсот человек было убито, в числе которых и родной брат Мансура, а также около сорока человек почетных (знатных) чеченцев70, хотя сведения офици­альных властей о количестве потерь со стороны войск имама Мансура в данном сражении нам представляются преувели­ченными.

Поражение отряда Пиери — первая значительная военная неудача царской России на Северном Кавказе. В неравной схватке с таким мощным и коварным врагом, каковым являлся царизм, восставшие горцы еще раз продемонстрировали свою силу, сплоченность известную организованность. Разумеется, первая большая победа восставших над царскими войсками должна была сыграть огромную роль в деле подъема начавшейся антифеодальной и антиколониальной борьбы гор­цев Северного Кавказа и поднять авторитет руководителя этой борьбы — шейха Мансура.

Кизляр — одна из старейших крепостей на Кавказе, имел важное стратегическое и экономическое значение. Он являлся связующим звеном между Северным Кавказом, Дагестаном, Закавказьем и Россией. «Кизляр, с одной стороны, — отмечает Б. В.Скитский, — являлся главной цитаделью русского могуще­ства на Северном Кавказе: здесь размещались ближайшие к горцам представители русской власти. С другой же стороны, он представлял из себя центр экономических связей и зависи­мости горских народов от русских властей»71. Видимо, этим и объяснялись упорные и настойчивые попытки горцев во главе с Мансуром в течение двух лет (1785-1786 гг.) овладеть Кизляром и тем самым разорвать всякую связь с Астраханью и обессилить могущество царизма на Кавказе.

Торопясь развить военный успех, приобретенный в резуль­тате победы над войсками отряда Пиери, восставшие горцы во главе с Мансуром начали наступление на Кизляр. Для штурма крепости и ее захвата был создан специальный отряд. 15 июля 1785 г. горцы в количестве 5 тысяч человек во главе с Мансуром подошли к Кизляру и попытались штурмом овла­деть ею. Но оказалось, что она сильно укреплена: имеет много пушек и достаточно сильно защищена. После первой атаки горцы сразу же были отбиты мощным огнем крепостных пу­шек. Отряд Мансура вынужденно отошел назад. Царские вла­сти были крайне встревожены столь неожиданной атакой вос­ставших72.

После безуспешной попытки овладеть Кизляром, Мансур, не раздумывая переносит военные действия на Каргинский редут, расположенный в 5 верстах от Кизляра. Несмотря на то, что гарнизон отчаянно сопротивлялся, горцам удалось ов­ладеть укреплением. От случившегося во время перестрелки между горцами и защитниками Каргинского укрепления по­жара вскоре загорелись здешние строения. Распространив­шийся пожар очень быстро достиг порохового погреба, и ук­репление вместе с его защитниками взлетело в воздух.73

После неудачной попытки овладеть Кизляром Мансур вы­нужден был вернуться в свое родное село. В отряде Мансура при нападении на Кизляр принимали участие в основном жители чеченских сел и часть жителей кумыкских деревень — Андреевской и Аксаевской. Кроме того, на стороне Мансура находились горцы некоторых дагестанских владетелей и ханов — дербентцы, тарковцы, дженгутайцы, а также шекинцы и кубинцы из соседних районов.

В то же время Мансур, празднуя новую победу (сожжения Каргинского укрепления на подступах к Кизляру и захват 4-х пушек), стал уверять соотечественников и всех своих после- дователеи в том, что крепость Кизляр должна также пасть к ногам правоверных мусульман. Жители Кизляра пришли в смятение.

Приносимые агентами из горских селений известия гово­рили о том, что Мансур собирается, еще более увеличив войс­ка за счет новых повстанческих отрядов, предпринять второй поход против Кизляра.75 Командующий войсками на Линии генерал-поручик Леонтьев сразу же отправился в Кизляр, чтобы еще более усилить его войсками и принять дальнейшие меры для его защиты.

Движение горцев разгорелось на всей протяженности Кавказской линии от Кубани до Терека. Успехи, которых до­бились восставшие горцы во главе с Мансуром (разгром отря­да Пиери под с. Алды, уничтожение Каргинского укрепления на подступах к Кизляру), способствовали тому, что горцы еще более открыто стали уходить от своих владельцев и старшин. Князья Андреевской деревни доносили Кизлярскому комен­данту: «Народ из повиновения нашего вышел, есть у них на­мерения, чтобы нас из деревни выгнать».76 Жители этой де­ревни приняли решение: если среди них окажутся предатели, которые могли бы выдать сведения русским властям о ходе восстания и его сроках, то «такого человека убить и дом с его именем разграбить».77

За религиозными лозунгами Мансура отчетливо видны были антиколониальные призывы против царского правитель­ства, призывы к активной борьбе против существующего строя, эксплуатирующего класса, чего, конечно, не могли не видеть и не понимать обездоленные массы.

Царские власти и горские владельцы называли восставших горцев — «сволочью», «чернью», «воровской парией», которых составляли «горские бродяги», а самого Мансура — «раз­бойником», «лжепророком», «лжецом», «алдынским разврат­ником» и т. д.

В лагерь Мансура переходили и уздени от некоторых ку мыкских князей. Так, Андреевской и Аксаевской дере

вень Темир Хамзин, Хануа Алиев и др. доносили: «Наши под властные уздени и черный народ лжепророку обещают с каж дой мечети отдать по два человека». А Аксаевский князь Адиль

Алибеков сообщал к тому же, что аксаевские и андреевские уздени от них ушли и присоединились к имаму Мансуру.78

Уздени испытывали тяжелый гнет со стороны своих вла­дельцев, что вынуждало их подчас поднимать восстание про­тив господ, а иногда даже уходить от них в российские преде­лы. К таким же мерам борьбы со своими князьями и владель­цами часто прибегали кабардинские уздени.79

Главное ядро движения Мансура составляли, конечно, не уздени, а «черный народ», самая беднейшая часть горского населения. Несколько раньше побывавший в Аксаевской де­ревне кизлярский житель Мамуша Асанов доносил, что «имам теперь имеет сволочи (простых горцев. — Ш. А.) тысячи до двух и то самых беднейших». В лагерь Мансура спешили обездо­ленные горцы, которые жаждали освобождения от своих вла­дельцев и старшин. Даже царские власти вынуждены были признать, что войско Мансура составляют бездомные и абреки. Сам же Мансур — вождь восставших горцев — также при­надлежал к этой социальной категории. Об этом убедительно сказал Мансур на допросе, устроенном ему в Тайной экспе­диции после пленения.

Говоря о социальной базе участников движения, Б. В. Скит­ский замечает, что «этот бедняцко-батрацкий люд восстал про­тив своих господ и в своем движении увлек и своего ближай­шего социального "соседа — середняцко-узденский люд, чем

значительно расширил базу своего движения и сделал его

80

опасным для властительного элемента».

Мансура поддерживали некоторые князья и владельцы, которые с усилением влияния России на Северном Кавказе боялись потерять свое общественное положение и феодальные привилегии и враждовали с колонизаторами из-за того, что с приходом русских увеличился уход крестьян. Так, например, Мансура поддерживали некоторые князья и феодалы Малой и Большой Кабарды, из Тагаурских осетин алдар Ахмет Ду­даров; к Мансуру присоединились сыновья Шамхала Тарков­ского и Казикумухского, хана Дагестана и др. Поддерживала его и часть князей, хотя некоторые из них потом объясняли, что действовали они так, чтобы «самозванец» (Мансур. — Ш. А.) не угнал их скот, который по степи при кочевых татарах на-

холился. Феодалы же, которые дружили с царскими властя­ми, к движению не присоединились, а, напротив, боролись с Мансуром, видя, что выступление горской бедноты направле­но и против них. Такие владельцы не только сами не перехо­дили на сторону Мансура, но и строго запрещали делать это своим подчиненным.

Одновременно в Кабарде и закубанских районах ширится движение горцев. Поддерживая постоянные контакты с вос­ставшими чеченцами, кумыками и дагестанцами, получая пись­ма Мансура, многие кабардинцы и адыги продают свой скот, закупают оружие и лошадей, готовятся примкнуть к движению горцев. Обстановка на Линии складывается тревожная.

При таких обстоятельствах, имея при этом достаточную базу среди восставших горцев, 29 июля 1785 г. Мансур с от­рядом чеченцев и кумыков при поддержке князя Малой Ка­барды Дола и знатного узденя Берда Хапцуга с их подвласт­ными жителями предпринял поход против укрепления Гри — гориполис, расположенного в 42 верстах от крепости Моздок. Однако осада укрепления, длившаяся в течение полудня, не­смотря на отчаянные атаки горцев, закончилась неудачей для Мансура.82

Несмотря на неудачный поход горцев на укрепление Гри — гориполис Мансур стал очень скоро в своем родном селе Алды с новой силой призывать народы Чечни и Северного Кавказа к новому походу на Кизляр, поддержанный частью влиятельных князей и владельцев Кабарды, Кумыкии, а также Чечни в лице владельцев и мулл, приведших в его лагерь подвластных себе крестьян. 19-21 авгутса 1785 г. Мансур предпринял новый поход против Кизляра.83 Безусловно, длительная подготовка Мансура к нападению на Кизляр позволила коменданту крепости Вешнякову основательно укрепить ее. 21 августа 1785 г. отряд Мансура предпринял стремительную атаку на Томский пехотный полк, находившийся недалеко от главного укрепления. Томский пехотный полк, построившись в каре (четырехугольником), встретил горцев батальонным огнем. Однако ни батальонный огонь солдат Томского полка, ни стрельба из пушек, бивших из крепости, не могли приоста­новить стремительный натиск горцев. Горцы дрались отчаян-

но: укрываясь в лощинах и прячась за различные укрытия, они производили беглый ружейный огонь по каре царских войск. Горцы, хотя и наседали на отступающих и стремились окружить солдат, все же при длительных перестрелках несли большие потери. При каждой атаке горцев царские войска останавливались, строились в каре и отражали атаки пеших и кавалерии из отряда Мансура. При отходе солдат Томского полка в ретраншамент горцы были встречены огнем из всех орудий. Не имея сил противостоять оружейным залпам, отряд Мансура вынужден был вновь отступить. Так закончилась неудачей для Мансура вторая и последняя попытка овладеть крепостью Кизляр.

В октябре 1785 г. восставшие горцы численностью около 6 тысяч человек чеченцев и дагестанцев переносят боевые дей­ствия на территорию Кабарды. А уже 30 октября 1785 г. в ущелье между Григориполисским укреплением и Малой Ка — бардой произошло сражение отряда Мансура с царскими вой­сками полковника Нагеля. Когда войска приблизились, горцы зажгли некоторые опустевшие дома в сел. Малой Кабарды и попытались окружить отряд Нагеля. Некоторые группы всадников, как бы прикрывая основные силы горцев, посто­янно выскакивали перед царскими войсками, не решаясь, однако, к ним приблизиться. Намерение восставших заклю­чалось в том, чтобы завлечь царские войска в леса и ущелья. Но когда горцы увидели, что войска Нагеля не предпринимают такого шага, то 30 октября 1785 г. горцы сами решили атаковать русский отряд с разных сторон, но были отбиты мощными орудийными залпами пушек, восставшие также открыли огонь по царским войскам. После пятичасового боя между войсками шейха Мансура и отрядом полковника Нагеля военные действия прекратились. Сражение закончилось без определенных результатов с обеих сторон85.

Располагая в своем отряде несколькими тысяч человек, Мансур решил вторично атаковать отряд царских войск. При­няв отход царских войск в другое укрепление, в Татартуп, за отступление, Мансур 2 ноября 1785 г. снова атаковал отряд полковника Нагеля у укрепления Татартуп. Имея при себе подкрепление от владельцев Большой и Малой Кабарды, он развернул мощное наступление с разных направлений: справа наступали лучшие кабардинские наездники во главе с Долом; с тыла — кумыки, руководимые самим Мансуром, слева — тавлинцы и, наконец, с фронта — основная сила, состоявшая из чеченцев и других народов, по-видимому, дагестанцев. От­чаянное сопротивление и мощный огонь царских пушек зас­тавили чеченцев оставить лощину, где они засели. Видя окру­женных царскими войсками горцев, Мансур бросил свой обо­дряющий клич и кинулся в гущу наступавших войск. В этом сражении Мансуром впервые были применены созданные им подвижные щиты на колесах для прикрытия горцев от артил­лерии царских войск86. Щиты были изготовлены из двух рядов бревен с насыпанной между ними землей. Каждый щит имел по две пары колес, и они передвигались довольно легко и свободно. Число щитов доходило в данном сражении до 50. После продолжительного артиллерийского обстрела царскими войсками и частых атак с обеих сторон, произошла рукопашная схватка. Вскоре царские войска овладели подвижными щитами горцев. Между прочим, благодаря подвижным щитам Мансуру удалось сохранить в этом сражении часть живой силы. Отряд Мансура вынужден был отступить87.

9 сентября 1787 г. Екатерина II издала манифест о разрыве связей с Турцией и открытии военных действий. Узнав об этом, с целью упреждения наступления черкесских племен на Линию, генерал-поручик П. С.Потемкин с отрядом 8 тысяч человек при 35 орудиях переправился 20 сентября 1787 г. через Кубань у прочного окопа. Цель его состояла в уничтожении отряда имама Мансура, который с 8-мью тысячами горцев и закубанцев расположился между pp. Уруп и Лаба. Генералу Елагину приказано было переправиться через Кубань ниже Овечьего брода и прикрывать действия головной части отряда при переходе ее в наступление.

Высланный вперед полковник Ребиндер со своим отрядом 20 сентября 1787 г., кратчайшим путем прибыл в Зеленчук, но узнав, что отряд Мансура находится на расстоянии 20 верт впереди, сразу же поспешил ему навстречу с целью захватить его в плен. Когда царские войска подошли к месту располо­жения отряда Мансура, то руководитель не оказался на месте и войска наткнулись на передовой отряд черкесских войск и 600 ароб, установленных вагенбургом. При подходе передовых частей царских войск вплотную к восставшим горцам, пос­ледние, произнося молитву, бросились врукопашную схватку с противником. Произошло кровопролитное сражение. Однако силы были неравны. Горцы несли большие потери от тяжелых орудий царских войск. Вскоре войска Ребиндера овладели укреплением восставших. Многие горцы, находившиеся в нем, были порублены. Царские войска, по донесению П. С. Потемкина, не щадили даже женщин. Со стороны царских войск также были немалые потери.88

На другой день, 21 сентября 1778 г., Мансур снова атаковал отряд полковника Ребиндера. Самая значительная схватка произошла между горцами и Ростовским карабинерным полком. Во время продвижения полк наткнулся на засаду и был атакован горцами с левого фланга. Два эскадрона Рос­товского полка и часть казаков были тут же опрокинуты, но подоспевший на помощь Ребиндеру премьер-майор Львов со своим астраханскими эскадронами и секунд-майор Дорш с гренадерским батальоном нанесли сильный удар отряд^горцев и закубанцев. Восставшие вынуждены были отступить.

22 сентября 1787 г. восставшие во главе со своим вождем вновь сразились с отрядом царских войск. Войска Мансура выступали очень скученно: пришло подкрепление из темир — гойцев, бесленейцев, кипчаков и абазинцев. Горцы первыми предприняли попытку вступить в бой. Князь Ратиев, располо­жив свои войска в соответствующем боевом порядке, двинулся на горцев. Несмотря на отчаянное сопротивление восставших, генералу Ратиеву все же удалось вытеснить горцев из своих укреплений. Жители Большого Зеленчука и Урупа, участвовавшие в сражении на стороне имама, вскоре ушли в горы. Князю Ратиеву приказано было следовать со своим от­рядом от вершины Урупа до Большого Зеленчука и предать огню дом, где пребывал имам Мансур, и все остальные дерев­ни здешних жителей. 24 сентября ближайший к месту сраже­ния аул и дом, в котором жил Мансур, были сожжены царс­кими войсками.90

Осень 1789 г. Мансур установил через торговых людей тесные связи с киргизо-кайсацкими (казахскими) народами, жившими в северо-восточной части Каспийского моря. При­зывы Мансура отражали интересы этих народов, подвергав­шихся притеснениям со стороны царских властей в районе Астрахани.

В середине 1790 г. Мансур вернулся в Чечню и сразу же приступил к мобилизации горцев и, в частности, чеченцев и дагестанцев для нападения на Кизляр. Однако попытки Ман­сура вновь поднять движение в Чечне и Дагестане не имели успеха. Это вынудило его осенью 1790 г. уйти в Анапу. Отсю­да он, как и прежде, обращался с письмами к народам Север­ного Кавказа, призывая их к активным действиям. Это были его последние воззвания к кавказским народам.91

В июне 1791 г. в результате боевых действий царских войск с турками генерал Гудович овладел Анапой. Взятый здесь в плен Мансур «как бунтовщик» был отправлен в Петербург, где допрашивался в Тайной экспедиции. Он был приговорен к пожизненному заключению в Шлиссельбургской крепости «за возбуждение народов гор против России и причинение большого ущерба империи». Умер Мансур там же 13 апреля 1794 г и был похоронен на Преображенской горе без какого — либо обряда.92

Движение горцев 1785 — 1791 гг. было первым опытом организации кавказскими народами общей борьбы против царизма и местной феодальной верхушки. Мансуру удалось привлечь под свои знамена горские народы Северного Кавказа, хотя на практике объединить горцев было чрезвычайно трудно. В силу объективных причин в объединении горцев на борьбу определенную роль сыграла религия. Отмечая поло­жительную роль ислама в деле консолидации народов Север­ного Кавказа необходимо отметить, что религиозная идеология отчасти затемняла политические цели движения.

Движение Мансура, безусловно, имело прогрессивное зна­чение и неизбежно должно было оставить глубокий след в жизни народов Кавказа. Оно было отчасти направлено против непрекращающихся феодальных и княжеских междоусобиц, тормозивших дальнейшему развитию Чечни и соседних районов. Значение движения Мансура следует рассматривать

не только по его результатам, но и в связи с несомненным обо­стрением классовой и антиколониальной борьбы крестьянских масс в крае. Совместная борьба горцев способствовала сближению, сплочению и росту их самосознания. Это движе­ние, кроме антифеодальной окраски, было направлено также и против таких явлений, как родовые пережитки — адаты, племенная замкнутость и пережитки феодального сепаратизма. Заслуга движения горцев состоит и в том, что оно явилось толчком к ускорению процесса объединения различных горс­ких обществ на пути к формированию вайнахского этноса. Другим результатом движения Мансура явилось усиление роли ислама как консолидирующего фактора среди народов Северного Кавказа. Поражение движения не могло ослабить позиции мусульманского духовенства, которое боролось также за интересы народа.

Следует отметить также, что имам Шамиль отдавал долж­ное уважение шейху Мансуру, называя его своим предшествен­ником и даже учителем. Он с особым трепетом слушал людей, близко знавших имама Мансура и различные рассказы о нем.

Движение Мансура напоминало вспышку пламени, пога­шенной мощной силой царских войск. И все же оно в течение многих лет звало горцев против царизма. А предводитель дви­жения — имам Мансур — надолго остался в памяти потомков кавказских народов как национальный герой. В истории вай­нахского народа XVIII в. нет другой яркой личности, которая пользовалась бы такой популярностью, как имам Мансур.

В заключение следует отметить также, что движение гор­цев Северного Кавказа 20 — 50-х годов XIX века не получит полной своей исторической реабилитации до тех пор, пока не будет поднято на соответствующий уровень полное и объек­тивное освещение личности первого имама Чечни и Северного Кавказа — Мансура и возглавленного им народно-освобо- дительного движения горцев.