При выводе невесты из отчего дома стреляли вверх из ружей, чтобы отпугнуть злые силы. При этом представители каждой из сторон стремились опередить выстрелами другую сторону (дескать, чья взяла!). Стреляли и при вводе невесты в дом жениха. На руки невесте давали мальчика, что символизировало пожелание многодетной семьи, в которой преимущественно рождались бы мальчики. Здесь вновь придется сделать отступление.
Пожелание иметь больше мальчиков никак не означало проявление пренебрежительного отношения к женскому полу. Напротив, у ингушей бытует давнее поверие, что отец, у которого много девочек, непременно попадет в рай. Но в период почти полного отсутствия должной социальной защищенности со стороны государства приходилось полагаться на свои собственные силы, а это означало: силен (и прав) тот, кто может защитить свои семьи и род, может способствовать укреплению их экономической и военной мощи. Для всего этого нужны были сильные мужские руки, а их в те отдаленные времена всегда не хватало, ибо немало мужчин погибало или вдали от отчего края, или в различных междоусобицах. В более отдаленные времена для мужчин даже считалось более почетным погибнуть в бою, чем умереть дома на кровати. Тогда-то и родилась пословица: «Гордый пес не умер на своем дворе» («Яхь йола пхьу ший коа беннабац»).
Не случайным было пожелание невесте: «Да будешь ты облагодетельствована семью сыновьями» («ВорхI воЫ фарал йойла хьо»). Молодой паре желали: «Да будут у вас семеро сыновей и одна дочь!» Если рождалась девочка, произносилось пожелание: «Пусть она долго живет и здравствует и станет сестрою семи братьев!».
Мальчику, взятому на руки, невеста давала деньги и, слегка приласкав его, возвращала. Бывало, что мальчик не желал отходить от нее, тогда он оставался при ней во все дни смотрин невесты.
При выводе невесты из отчего дома, при вводе ее в дом жениха девушки часто исполняли следующего содержания песни-пожелания:
«Да будешь ты в новом доме, как потолочная балка,
На которой держится крыша дома,
Да будешь в согласии со всеми так,
Словно масло, растворившееся в молоке!
Да благословит тебя Всевышний!
Чтоб никто с двух сторон в этом родстве Не усомнился бы и не раскаялся,
Чтобы все твои блага приумножались так,
Как множится пепел в очаге.
Чтоб тобою озарялся весь дом,
Как кресало озаряет камин.
Да благословит тебя Всевышний!
Радостно хозяйствуй в чистом доме,
В котором хозяйствовала свекровь.
Красиво хозяйствуй за железными воротами,
Где хозяйствовал твой свекор.
Будь ты уживчива И со своими хорошими деверями,
И со всей любезной мужней родней…
Как серебряная рукоять с богатырской саблей,
Ты будешь едина с семьей сокола.
Так, в единстве, любезно живи с белым соколом,
Как благодатный мед в плетеном пчелином улье,
Так же сладко живи с семьею сокола». (2, 288)
В доме жениха невесту ставят в красный угол за импровизированной
занавеской или же у нее на лицо опущена прозрачная вуаль. Родственники и все, кто явился на свадьбу, проявляют живой интерес к невесте. Тут устраиваются своеобразные смотрины. Одни, чтобы доставить приятное невесте, отмечают, как она хороша собой. Иногда притворно, особенно если невеста красавица, говорят, что ничего особенного в ней нет и что загубили парня, женивши его на недостойной его особе. Невеста, еще загодя зная о таком притворстве, никак не высказывает своего неудовольствия, а, как и положено, смущено улыбается, потупив взор. Все, кто участвует в этих «смотринах», обязательно произносят разного рода благопожелания, типа:
«Дай, бог Дяла, счастья тебе и благополучия!»,
«Сколько б ни жила, да не будь ты униженной и обиженной; сколько б ни жила, да не познаешь ты вкуса слез!»,
«Пусть Дяла благословит вашу невесту. Пусть будет она вам по душе, пусть брак этот будет таким, каким его хотят видеть обе стороны (родные жениха и невесты)!».
Делали иногда разного рода наставления и поучения. Вот одно из них: «Пусть не подумают, что вдали от людей под мельницею выросла ты; лопату и вилы в руки бери (будь работящей); характером будь, как масло, приятной; будь сладка в обращении, словно мед; твои девери схожи с факелами и резвыми барсами. Ты должна в молоке содержать (хорошо обхаживать) своих золовок. Ты должна относиться к деверям, как к князьям. Да будешь ты всегда, словно солнце, прекрасной и сияющей!».
У жениха на ингушской свадьбе роль пассивная и довольно приятная. Он не участвует во всей этой свадебной обрядности (все, что надо, он сделал заранее). Правда, иногда бывает, что он, тайно, не выдавая себя, участвует в обряде привоза невесты. В день свадьбы жених находится в каком-нибудь из соседних домов, там сидят с ним его близкие друзья. Им на стол приносят все лучшее. Друзья временами уходят на свадьбу и, повеселившись, возвращаются. Тяжелее приходится невесте: все три дня свадьбы она должна была стоять, «словно свечка». Со временем, уже ближе к нашим дням, свадьба стала обычно заканчиваться одним днем.
В прежние времена на свадьбах обязательно играла гармонь, беспрерывно танцевали, устав, слушали «мелодию для слуха» («ладувгїа йиш») или исполняли песни. Все это постепенно стало исчезать.
В то время еще рудиментарно продолжал сохраняться и следующий небольшой ритуал: по завершении свадьбы жених и невеста тайно ели приготовленные для них почки, что символизировало: как две почки постоянно находятся рядом, так и вы будьте вовек неразлучными.
Заканчивались свадебные торжества очень поздно, практически к утру, и затем начинались снова.
В комнате молодоженов сидит невеста. Молодежь — друзья и братья ведут жениха к невесте. И тут начинался, на первый взгляд, весьма странный, но очень веселый и забавный обычай: всеми силами шутить над женихом и невестой. Молодая пара должна была все это стоически переносить. Жених делал вид, что переживает, и весело отшучивался. Щедро откупался от этой веселой и назойливой братии, неоднократно вынося им небольшие пиршественные угощения.
Через небольшое время после свадьбы родственники, отец жениха или дядя, старший брат, шли в дом невесты погостить и пообщаться с новой родней. Это означало, что невеста пришлась им ко двору и они довольны новыми родственниками. Также проводился очень красивый и торжественный обряд «Первого вывода невесты по воду» («Нускал хи гіа дакхар»).
Невеста с кувшином (или, позднее, ведрами) шла к источнику, из которого семья обычно черпала воду. Сопровождали невесту девушки (золовки, соседки и др.), подростки, несколько молодых людей на конях и с винтовкой.
«Когда она, — пишет о невесте Н. Яковлев, — зачерпнет воды, в колодезь или источник бросают новую иглу и яйцо — «для матери воды и природы», а женщины в это время приговаривают: «Пошли нам счастливой жизни» и другие пожелания. Возвратившись домой и по-праздничному отужинав, молодая становится рядовым членом своей новой семьи». (37, 230)
Называемые здесь известным ученым Н. Яковлевым «матери воды и природы» — это древнейшие две ингушские богини «Мать вод» («Хи — нана») и «Мать страны» («Мехка-нана»). По древнему поверью, невеста этими символическими подарками хотела снискать благосклонное и доброжелательное отношение к себе со стороны могучих богинь. Бросаемое в воду яйцо должно было обязательно разбиться. Известно, что у многих народов яйцо символизировало жизнь, плодовитость, деторождение. Во время всей этой церемонии молодежь стреляла из ружья, — считалось, что выстрелы отпугивают нечистую силу.
Невеста обязана была табуизировать имена родителей, братьев, сестер жениха. Проще было с родителями: она называла их «папа» и «мама». Сложнее было с деверями, да к тому же, если их было немало. Легче было назвать старшего и младшего из них: часто их просто так и называли: «Старшой» — «Воаккхагїавар», «Меньшой» — {вамаПавар». По этому поводу Н. Яковлев писал:
«По обычаю, замужняя женщина не должна называть по имени родственников — однофамильцев мужа, в особенности его отца, мать и братьев. Этим она выказывает свое «уважение» к ним… со своей стороны, и муж при родителях и старших братьях стыдится говорить с женой, а по отношению
ко всей родне жены, к ее «фамилии», он до конца жизни сохраняет известную, хотя бы показную услужливость и почтительность». (37, 230)
По поводу табуизации имен существует такая народная притча.
«Полюбили друг друга парень и девушка. Пришли сваты. За разговорами отец девушки полюбопытствовал, как зовут братьев того юноши. Ему назвали их имена: Месяц («бутт»), Туча («морх»), Прут («саьрг»), Кол («хьокха»), Волк («бордз»), Ягненок («!аьхар»). Старик тут же сказал сватам: «Не сможет моя дочка переиначить такие сложные имена. Скажут, что она глупа». Отказал он сватам. Но уж очень хотелось девушке выйти замуж за любимого. Всю ночь она продумала, а утром как бы между прочим сказала отцу: «Видела я ночью удивительный сон: когда темно-коричневая «Моакхааьр» закрыла сияющее «Лирдоагар», раздвинув торчащие «Ялларгіаш» и сплетающиеся «Ювцаргїаш», сырое едящий «Бийда дуар» унес нашу колючку «БаЬ>. Понял отец, что она нашла иносказательные имена: Месяц — «Лирдоагар», Туча — «Моакхавар», Прут — «Ювцаргіа», Кол — «Ялларгіа», Волк — «Бийдадуар», Ягненок — «БаЪ>. Старик велел позвать сватов и дал свое согласие на брак».
Назвать человека его полным именем означало встать вровень с ним, чего невестка позволить себе никак не могла. Называлось такое поведение «Ц1и кхабар» — «затаить имя».
Невестка на первых порах вообще не разговаривала ни со свекром и свекровью, ни с братьями и другими близкими родственниками жениха.
По завершении свадебных трех дней проводился небольшой обряд «мотт бастар» — «развязать язык». Это игровое действие совершалось обычно так: свекор просил принести ему воды попить, невестка с сосудом в руках подходила к нему и протягивала его старику, взяв сосуд в руки, старик не пил, и невестка была «вынуждена» сказать ему: «Выпей воды». Свекор благодарил, выпивал воду и одаривал невестку деньгами или телком и пр. Нечто подобное совершалось и с другими членами семьи. Этот обряд сохраняется и по настоящее время.
А то, что мужчина при людях не любезничал с женою и не называл ее по имени, что прилюдно не ласкал своих детей (чужих — можно, можно и одаривать), был воздержан в разговоре со старшими, не имел права никоим образом выказывать свои эмоции (громкий смех, растерянность, печаль…), не имел права быть суетливым и тем более испуганным, несомненно, обусловливалось суровой, полувоенной жизнью спартанского типа.
