«За Дигорами в области Ардоз Кавказских гор живут Аланы»… а если мы доверяем «Армянской географии»… и объективным данным археологии, приходится признать, что соответствующие памятники Осетинской равнины становятся эталоном собственно аланских племен вообще.
В. А. Кузнецов
Научная информативность археологических памятников, играющих огромную роль при решении этнических вопросов, всегда находится в прямой зависимости от объективности их интерпретации. Значимость этого материала особенно возрастает, когда речь идет о Северном Кавказе, так как регион чрезвычайно пестр по языковому и культурному многообразию в прошлом бесписьменных народов, не имеющих письменных сведений о своей далекой истории, и этногенезу. И если справедливо называли Кавказ «горой языков и народов», то это в первую очередь относится к его северным склонам и горным ущельям, к которым с полным правом можно отнести приводившиеся выше слова Страбона, Масуди, Ибн Хаукаля, «Армянской географии» о пестроте населения Кавказа. Столь же пестра и археологическая картина края, где каждое ущелье или отдельный район представляет скопление самобытных памятников.
Трудности в выявлении этнической атрибуции древностей раннего Средневековья привели в свое время исследователей к не совсем обоснованной версии о связи большей части этих древностей с историей наиболее известного в источниках племени, а именно аланов.
А рассмотренные выше взгляды Клапрота и Миллера способствовали зарождению концепции об «исторической Алании, тождественной исторической Осетии». Уже приводилось достаточно фактов, что идеи Клапрота и Миллера оказались столь плодотворно-живучими только потому, что никогда не подвергались сомнению и анализу на научную прочность. Они отнюдь не убедительны с позиций сегодняшнего уровня научных сведений о кавказских народах.
Теперь рассмотрим, насколько правомочно считать почти все известные археологические памятники северокавказского Средневековья наследием одних только аланов.
В настоящее время установлено, что аланы — это одно из племен сармато-аорского объединения. Наиболее обстоятельно идею преемственной связи аланов и аорсов развивает в своих работах К. Ф. Смирнов [264, с. 192-197, 374; 265, с. 203; 266, с. 39; 204]. Для многих авторов доводом такой преемственности служит термин Птолемея аланорсы [32, с. 43; 21, с. 134-140; 205, с. 134-141; 263, с. 34; 265, с. 204]. Во II в. до н. э. центром аорсов являлись равнины Северного Прикаспия и Южного Приуралья, где, по мнению К. Ф. Смирнова, жили «верхние аорсы» Страбона, часть которых занимала и предкавказские равнины [264, с. 197; 266, с. 39]. По заключению ведущих сарматологов, в среде южно-уральских савромато — сарматских племен, в сложении которых приняла участие и часть сако — массагетского объединения Зауралья, Северного Казахстана и Прикаспия, и особенно дельты Сырдарьи, «вызревали» аорсы [264, с. 197, 286].
Установив прочную связь северокавказских аланов с аорсами, ученые подходят к неразрешенной проблеме: откуда у северокавказских аланов появились погребальные сооружения в виде земляных катакомб, ставших эталоном их культуры? Дело в том, что из более чем 500 погребений Прохоровской археологической культуры сармато-аорсов только 33 составляют катакомбы, а для среднесарматского времени I в. до н. э. известны всего 3 катакомбы. В позднесарматский же период, по словам М. П. Абрамовой, катакомбы не характерны ни для Приуралья, ни для
Поволжья. Развивая эту мысль М. П. Абрамовой, В. Б. Ковалевская также приходит к заключению, что земляные катакомбы пока еще до тщательного анализа всего материала не могут являться этнической особенностью северокавказских аланов [9, с. 15; 10, с. 4; 21, с. 122; 160. с. 92; 204, с. 21].
Пока специалисты по сарматской эпохе Северного Кавказа заняты поисками истоков катакомбного обряда, некоторые бакинские археологи в ряде работ преподносят эту сложнейшую проблему как давно установленный факт, не требующий доказательств. Имеются в виду работы И. Алиева, Г. Асланова, В. Алиева [17, с. 178-186; 18, с. 198-211; 19, с. 72-78]. Суть их работ в том, что в Азербайджане, в зоне затопления Мингечаурского водохранилища, было обнаружено более 200 земляных камер-катакомб I-III вв., которые «появляются здесь внезапно и не только не имеют местной традиции, но и не находят, по существу, никаких аналогий в местной среде». Утверждая, что аланы были выходцами из сако-массагетского мира, и ссылаясь на сообщения Иосифа Флафия о нашествии аланов на Закавказье в I в., они пишут: «…аланская принадлежность катакомбных захоронений сарматского времени на Северном Кавказе не может вызывать сомнений… в I в н. э. и позднее в период походов… можно говорить о вторжении и в северо-западные районы Азербайджана нового этнического элемента — аланов» [19, с. 78-79]. Нельзя не вспомнить, как по первому походу скифов судили о времени оседания иранцев и об ассимиляции горцев. В данном случае то же самое происходит с аланами Мингечаура. Ведь источник, на который ссылаются авторы, говорит лишь о походе аланов в Армению и Мидию: «Аланы, еще более рассвирепевшие вследствие битв, опустошили страну (Армению. — И. М.) и возвратились домой с большим количеством пленных и другой добычи из обоих царств», — пишет Иосиф Флавий [168, с. 484]. В этом отрывке явно видно, что аланы не задержались в этих царствах (Мидии и Армении) и после грабежа вернулись домой. Чтобы оставить после себя такое огромное количество археологических памятников (обнаружено более 200 катакомб), они должны были прожить здесь довольно долгое время. Свой тезис авторы аргументируют сообщениями Леонти Мровели о том, что «северяне же полностью переправились через Куру и вступили в Камбечоани, разбили лагерь над Иори и приступили к дележу пленников и добычи…». Далее идут уже известные читателю слова Смбата с просьбой о выдаче пленных и его битва с богатырями-овсами Базуком и Амбазуком. А «История Армении» уточняет, что это были деяния Трдата, и его битва с царем басилов, который «приблизился к государю (Трдату. — И. М.) и, вынув из-под конской сбруи аркан, обвитый ремнем, обтянутый кожей, мощной рукой бросив с тылу, ловко попадает на левое плечо и правую подмышку царя, который в это время поднял было руку, чтобы нанести удар кому-то мечом. Но Трдат увернулся и успел рассечь пополам царя басилов. Все войско его, увидев мощного своего царя рассеченным такой страшной рукой, обратилось в бегство. Трдат пошел по их следам и гнал их до земли гуннов», так что в Камбечоани баси-лы, или «северные враги», которых упомянутые авторы почему-то везде именуют аланами, не задержались, а остановились для дележа добычи. Грузинские источники говорят о борьбе с овсами, идентичность которых с гуннами и прочими тюрками Северного Кавказа мы уже отмечали, а армянская хроника говорит о борьбе с басилами, которые бежали до земли гуннов, преследуемые Трдатом. Следовательно, овсы грузинских авторов — это басилы армянских источников. «История Армении» уточняет далее, что земля гуннов «на севере от Дарубанда, ужасной башни, стоявшей у моря, и город их Варачан… Царь севера — хакан, т. е. владыка хаза — ров, а царица, жена хакана, из рода басилов» [118, с. 267].
«Северные враги», овсы, басилы, царь севера — хакан, т. е. владыка хазар, — все это является свидетельством тому, что в приводимых исследователями источниках речь идет о тюркских племенах Северного Кавказа, находившихся тогда под эгидой гуннов, басилов и хазар. Это иллюстрируется тем, как «овсо-гунно-басилы» Базук и Амбазук (Толстый и Самый Толстый) отлично владели арканом, который был наиболее употребительным и излюбленным оружием тюркских воинов.
Авторы, приписывающие мингечаурские катакомбы аланам, вслед за Ю. С. Гаглойти пытаются так же отождествить аланов и маскутов. Напомним лишь слова М. И. Артамонова, что «в разбираемых источниках, наряду с маскутами и гуннами, появляются ранее вовсе не упомянутые аланы» [32, с. 52]. А земли маскутов и гуннов источники локализуют в Южном Дагестане между реками Самур и Бельбек. Это и есть страна Маскат армянских документов. Там же помещает их и крупнейший знаток армянских источников К. Патканов [32, с. 51-53, 57-61; 231, с. 28]. Очерчивая границы распространения христианства при Трдате, Агатангехос, по словам
А. В. Гадло, утверждал, что оно при нем дошло «до границ масаха-гуннов и ворот каспиев и той части, где сторона аланов». В армянской версии этого отрывка — «до границы маскутов, по направлению к стране аланов, до страны каспиев». Далее Гадло приводит сведения о том, что при перечислении армянских придворных должностей на четвертом месте по значению Агатангехос называет топократора страны масаха-гуннов [81, с. 32-33]. Эти факты не оставляют сомнения в том, что армянские источники под именем маскутов имели в виду гуннов Южного Дагестана, т. е. масаха — гуннов. Поэтому ссылка Играра Алиева и других исследователей на сведения о маскутах для отождествления их с аланами, а следовательно, обоснования аланской атрибуции Мингечаурских катакомб не могут быть сколько-нибудь убедительными. Достаточно вспомнить слова крупнейшего специалиста по средневековой археологии Евразийских степей А. П. Смирнова, высказанные им в рецензии на работу Л. Р. Кызласова «История Тувы в Средние века».
Он писал: «К сожалению, вопрос о происхождении катакомбных захоронений еще не разработан, их прототипами, скорее всего, явились могильные памятники гунно-сарматского времени на Алтае и в Семиречье» [259, с. 300]. А вот как пишет о катакомбах сармато-аланов М. П. Абрамова, на труды которой постоянно ссылаются указанные авторы. По ее словам, «распространение катакомбных могильников на Северном Кавказе вряд ли мы можем связывать с влиянием, вернее, проникновением сюда сарматских племен, которые, кстати сказать, не имели ни одного катакомбного могильника и у которых этот обряд был менее всего распространен» [8, с. 77-78].
По описаниям бакинских археологов, катакомбы в разрезе представляли камеры с полусферическими потолками, а подобные камеры на Северном Кавказе являются прототипами хазарских катакомб с двускатными потолками и таких же катакомб Кисловодского района с сильно выраженными тюркскими элементами — половецкие деревянные колоды, деревянная утварь, камышовая подстилка и пр. Такой же тюркской, чертой является и обычай устилать дно камеры травой, досками, что наблюдается в хронологически различных мингечаурских, верхнечирюр — товских, рим-горских и других катакомбах Кисловодского района и всей территории от Алтая и Хакассии до Южно-Русских степей и Крыма [203, с. 64 и сл.; 233, с. 155; 235, с. 281-282 (рис. 2, 4, 5), 294; 297; 298, с. 130 и сл.; 153, с. 198-199; 154, с. 201; 156, с. 84-85; 207, с. 195; 108, с. 94, 97 (рис. 3), 98, 100; 212, с. 183; 300, с. 161; 254, с. 171-174; 255; 60, с. 282; 267, с. 261-262]. Не находит никакой связи с типично аланскими катакомбами восточного варианта собственно аланской культуры V-XIII вв. и обычай сопровождать покойного жертвенной пищей в виде тушек овец, баранов, коней и пр. Все это является также спецификой тюркских захоронений Средневековья на той же обширной территории [301, с. 144-146; 300, с. 160-161 (рис. 2); 108, с. 98-100; 89, с. 109-110; 233, с. 155, 161-162, 183; 64, с. 91, 103-104; 115, с. 67; 156, с. 83; 235, с. 262; 267, с. 261-266; 232, с. 175, прим. ]. И уж явным проявлением гуннской погребальной обрядности следует считать обычай сопровождать умерших панцирями черепах, что характерно для Мингечаурских катакомб [19, с. 82]. Черепаха обожествлялась гуннами, ее изображения широко практиковались на саванах гуннских захоронений. Эти изображения были широко распространены в прикладном искусстве алтайцев, чувашей и других тюркских народов. Изображения черепах украшали шаманские бубны хакасов; большим почитанием пользуются черепаха, лягушка-жаба у балкарцев и карачаевцев. Панцири черепах являются очень частой находкой в раннеаварских погребениях с конем на таких могильниках, как Шомодь, Бадьот и др. [267, с. 261-262; 247; 120, с. 605, рис. 50; 222, табл. XVIII, XXIII; 139, с. 149]. Не могут быть аргументом и деформированные черепа, так как в археологической науке нет еще вполне устоявшегося и не вызывающего возражений объяснения этого явления: Аполлинарий Сидоний в 460 г. н. э. приписывал этот обычай гуннам, об обезображенных лицах гуннов говорит и Иордан [62, с. 161-162; 119, с. 91]. О том, что это гуннский обычай, говорят и многие ученые, в т. ч. К. Ф. Смирнов, на труды которого часто ссылаются Алиев и др. [263, с. 112-114; 115, с. 67; 116, с. 88]. На Северном Кавказе, в Крыму и районах прохоров-ской культуры сарматов деформированные черепа в большинстве случаев известны либо в скальных гробницах, либо в грунтовых могилах, либо в подземных или полуподземных склепах и только очень редко в катакомбах Прикубанья, Северного Дагестана, восточного варианта аланской культуры, представляющего эталон аланской археологической культуры Северного Кавказа в V-XIII вв. [157, с. 109-110; 134, с. 15, 17, 79; 196, с. 152 и сл.; 203.; с. 64, 93; 309, с. 56]. По мнению ведущих сарматологов, этот обычай был занесен на Северный Кавказ во времена гуннского нашествия. Он мог бы считаться характерным признаком для аланских погребений, но встречается, однако, «не только у погребенных в катакомбах, но и в других конструкциях — подземных склепах и каменных ящиках, что усиливает наши сомнения в возможности использовать их в качестве этнического признака аланов» [8, с. 76-78]. В исконно сарматской культуре деформированные черепа появляются в массовом количестве (около 83 %) только в II-IV вв. вместе с распространением гуннских луков [21, с. 124-125; 262, с. 18-20]. Специфически тюркско-кочевническими предметами обихода являются кожаные бурдюки, обнаруживаемые в Мингечаурских катакомбах.
Символом верховного тюркского божества Тенгри являются и знаки в виде крестообразно перекрещивающихся линий на предметах из Мингечаура [232, с. 175].
Из всего сказанного вытекает только один вывод: Мингечаурские катакомбы ни согласно письменным источникам, ни по археологическим параметрам ничего общего не имеют с аланами Северного Кавказа. Скорее всего, эти захоронения оставлены гуннами и тюркскими племенами, входившими в их конгломерат.
Недавно Е. А. Алексеева предприняла попытку выяснить, откуда у северокавказских аланов появились катакомбы. Она обратилась к известиям об асах, которых древние авторы локализуют на реке Яксарт, в Средней Азии и Прикаспии, а современные исследователи, и в частности С. П. Толстов, размещали их вдоль северных границ Хорезма, «к востоку и северо- востоку от нижнего и частично среднего течения Сырдарьи (Яксарта), в бассейне рек Или и Чу, вплоть до Тянь-Шаньских гор» [21, с. 134-143; 285, с. 104, 125, 137-140]. Исходя из того, что аланы и асы считаются выходцами из сако-массагетского круга, на территории которых с рубежа н. э. распространены катакомбы, она высказывает предположение о том, что «среднеазиатские сако-массагетские ассии — асиане, вошедшие в состав алано-асской конфедерации племен, возможно, были основными распространителями катакомбного обряда погребения, столь характерного для позднейших аланов» [21, с. 146]. В этой связи стоило бы учесть, что на могильниках Центрального Тянь-Шаня, Алтая, долины Чу, Таласа, Чаткала и Кетмень-Тюбе могилы устроены преимущественно «в виде катакомб с длинным дромосом, хотя встречаются и могилы с подбоями. Погребения в этих курганах антропологически принадлежат европеоидному типу со значительной монголоидной примесью: черепа их часто имеют следы характерной искусственной деформации» [327, с. 80].
Предположение Е. П. Алексеевой заслуживало бы серьезного внимания, если бы оно не базировалось на необоснованно бытующем в науке мнении, будто бы асы — это второе имя аланов, и не вызывало естественных, но остающихся без ответа вопросов: почему же аланы, вместе с асами входившие в сако-массагетский круг, сами не восприняли этот обряд, а превратили его в свою этническую особенность через посредство асов? Ведь в сако-массагетский конгломерат, кроме асов и аланов, входило еще множество племен, в том числе и сами саки и массагеты; почему же катакомбы попали к аланам только через асов, а не через самих массагетов? Почему же на территории расселения асов — в Западном Предкавказье — нет катакомбных погребений во времена асов, т. е. в VII-VIII вв., по «Армянской географии»? Но предположения Алексеевой все же порождают ряд интересных рассуждений: аланы и асы — выходцы из сако-массагетской среды, земли которой находились там, где в I в. китайские источники называют народ и область Янь-цай тождественно кангюю. Затем эта область переименовалась в Аланья-ас, т. е. равнину Ас. В связи с этим очень важно утверждение Абель-Ремюза, М. И. Артамонова и других, что одна из ветвей массагетов называлась арси, что является китайской транскрипцией имени древних тюрков юэчжей, которые, по сведениям Бичурина, были во всем сходны с хуннами, кангюйцами, янцаями.
Теперь вернемся к так называемой аланской культуре Северного Кавказа. В. А. Кузнецов пишет: «Вплоть до последнего времени аланская культура рисовалась как нечто целое, как однородная культура, занимавшая большую часть Северного Кавказа». Сославшись на сообщение Аммиана Марцеллина, Менандра Византийца, Ибн аль-Асира, которые насчитывали множество аланских племен, он приходит к справедливому выводу, что «аланская культура Северного Кавказа не могла быть единой; в этом убеждают нас не только письменные источники, но и современное развитие археологической науки… Термин «алан», введенный в историографию греко-римскими писателями как собирательное наименование ряда племен, обитавших главным образом на Северном Кавказе, требует раскрытия его этнического содержания, что можно сделать в первую очередь археологическим путем», который приводит его к заключению: «Опыт изучения истории и культуры северокавказских аланов показывает, что без дальнейшей разработки аланской проблемы невозможно создать полноценной научной истории современных осетин, вайнахских народов, карачаевцев и балкарцев» [134, с. 11, 133]. Как указывалось выше, подобная трактовка роли аланов в истории народов Северного Кавказа вызвала критику В. И. Абаева. Однако Кузнецов своей этнической интерпретацией археологических памятников, по существу, подкрепляет суждения Миллера. Он пишет: «…историческая Алания состояла из двух этнически однородных племен — асов на территории Карачая и Балкарии и аланов на территории Северной Осетии и отчасти Чечено-Ингушетии» [134, с. 123-131]. Таким образом, игнорируются и сообщения Ибн Рустэ о четырех племенах аланов и сведения Ибн аль-Асира о многочисленных аланских племенах, на которые он только что сам опирался, доказывая неоднородность понятия «аланские племена». Именно он впервые предпринял попытку археологически подкрепить этническое единство асов и аланов, которое так тщетно пытались, вопреки всем приведенным фактам, доказать Клапрот и Миллер, а вслед за ними Абаев и его последователи. Отмеченный вывод В. А. Кузнецова широко вошел в литературу Северного Кавказа, а исследователи, далекие от знакомства с археологической ситуацией в регионе, восприняли его так, как если бы здесь от IV и до XIII в. и от Кубани до Терека и Сунжи существовала единая историческая Алания.
Попробуем разобраться, насколько правомерно и обосновано археологическим материалом мнение Кузнецова об этническом единстве асов и аланов. Всю археологическую культуру множества северокавказских племен на огромном хронологическом и географическом пространстве он назвал «аланской культурой», вогнал в прокрустово ложе и снивелировал все этническое многообразие Северного Кавказа вездесущими аланами, будто бы безраздельно занимавшими эту территорию на протяжении более чем тысячелетия.
В более поздней и более близко подходящей к действительной исторической обстановке локализации археологических памятников В. А. Кузнецов разделил «предгорную полосу от Кубани до Терека на два варианта: западный — от Кубани до Баксана и восточный — от Баксана до Терека. Но название «аланская культура» сохраняется, хотя следовало бы именовать ее «средневековой культурой северокавказских племен». Именно отсутствие этой оговорки и вызывает большую путаницу при этнической интерпретации этих памятников представителями смежных наук.
Не могут остаться равнодушными и специалисты-археологи, так как, вопреки множеству приводившихся в этой книге фактов, при этнической интерпретации сохраняется старая точка зрения Кузнецова о том, что западный вариант населен частью аланов, именовавшихся асами, а восточный — собственно аланами [136; 137]. А ведь такой авторитетный, по словам самого же Кузнецова, источник, как «Армянская география», размещал аланов восточнее аштигоров, на Владикавказской равнине бассейна Терека, т. е. на территории восточного варианта, который содержит эталоны аланской культуры, отсутствующие на территории западного варианта.
Многообразные памятники горного Кавказа — каменные ящики, склепы, грунтовые ямы, скальные захоронения — отнесены в «горно-кавказский вариант» той же аланской культуры, хотя они ничего общего с культурой аланов не имеют, а поэтому ее следовало бы именовать «горно-кавказской средневековой культурой», которая сама распадается на ряд вариантов по ущельям Кубани, Малки, Баксана, Чегема, Черека, Терека и т. д.
Поскольку «горно-кавказский вариант» этнически связывается со средневековыми потомками кобанских племен, то применение к нему термина «аланская культура» не отвечает современным понятиям историкокультурной общности потому, что не учитывает этнокультурную среду и физико-географический облик, т. е. не учитывается, что до появления аланов здесь обитали различные представители древней и самобытной кобанской культуры. Почему же носители этой древней культуры с появлением аланов, да еще и не представленных в горах аланскими могильниками, вдруг должны покрываться термином «аланская культура»? А ведь именно теперь, с появлением чужеродных племен, постепенно проникавших в горы, должно было бы проявиться все многообразие местной, веками складывавшейся культуры горцев, оказавших значительное влияние и изменивших всю материальную культуру степняков, попадавших в горы.
При историко-этнической интерпретации «аланской культуры» необходимо иметь в виду, прежде всего, соотношение между собой этих двух предгорных вариантов. О неправомерности объединения их под названием единой «аланской культуры», мы уже говорили в тезисной форме [197; 198]. Остановимся на этом вопросе подробнее. Что же общего между этими вариантами?
1. Общим для них являются лишь формы погребального сооружения — катакомбы. Погребальный же обряд этих катакомб резко отличается положением костяков, их ориентировкой, сопровождающим покойного набором предметов, отображающих быт и мировоззрение.
2. В археологическом инвентаре общим являются предметы поясного набора, украшения и в значительно меньшей мере — керамика [134, с. 1332, 114]. Объединяют эти варианты только внешняя форма погребального сооружения при явной разнице его содержания и та часть инвентаря, которая не связана с какими бы то ни было ритуалами, мировоззрением, спецификой отправляемых при погребении культов, спецификой уклада жизни, являющегося самым подвижным элементом любой археологической культуры. Эти элементы являются определяющими признаками хронологических построений, а при выявлении этнической атрибуции памятников они могут быть лишь дополняющими погребальный обряд — самый стойкий этнический признак.
Погребальное сооружение тоже составляет элемент погребального обряда, но иногда он подвергается изменениям в зависимости от географической среды, в которую попадает народ. В горах невозможно сделать такую же могилу, как в степи, и наоборот. Но изменившаяся форма погребального сооружения еще долго сохраняет этнические особенности содержания погребального ритуала — сопровождение покойного различными, свойственными только этому этносу предметами культа или хозяйственного быта, определенное положение покойного, обрядовая пища, ориентировка костяка и мн. др. В археологии Северного Кавказа хорошо известно наличие в каменных ящиках деревянных колод, характерных кочевникам-тюркам, или наличие в катакомбах аланского типа в Кавминводском районе половецких деревянных колод и предметов тюрко-кочевнического быта — деревянная утварь, глиняные котлы с внутренними ушками (ручками) и пр. [195, с. 242-250; 202, с. 91-93; 298, с. 220225; 254, с. 171-177]. Поэтому сама форма погребального сооружения без учета сопровождающего обряда не может служить этническим признаком в условиях Северного Кавказа. Тем более не могут быть такими признаками предметы, легко переходимые от одной культуры к другой и больше свидетельствующие о торгово-экономических связях, — оружие, украшения, предметы поясного набора, конской сбруи и т. п. Общеизвестно, что этническими признаками прежде всего служат элементы, не связанные с производственной деятельностью народа, которые диктуются ему окружающей средой и способом хозяйствования и т. д. [394].
Различия между этими вариантами гораздо более существенны и глубоки:
1. Городища и поселения на западе — «каменные», с мощными каменными оборонительными стенами, башнями, каменными жилищами. На востоке — «земляные», окруженные земляными рвами и валами.
2. Наличие высеченных в высоких скалах гробниц в верховьях Кубани, Малки, Баксана и их полное отсутствие на территории восточного варианта.
3. Наличие подземных, полуподземных, надземных, дольменообразных склепов на Кубани, Малке, Баксане и полное их отсутствие восточнее.
4. Конструкция самих катакомб западного варианта по сводчатым потолкам отличает их от катакомб бассейна Терека и сближает с катакомбами хазар в Северном Дагестане [134, с. 16-17, 28; 203, с. 64, 89].
5. Наличие глиняных котлов с внутренними ушками на территории западного и их отсутствие на территории восточного варианта.
6. Отличие светло-охристых, светло-оранжевых тонов керамики западного варианта от серо-чернолощенной керамики восточного варианта [134, с. 110, 113, 114; 137, с. 60-73].
7. Существенно отличаются памятники и инвентарь дигорских памятников от памятников восточного варианта и сближаются с западным вариантом.
Все эти различия отмечались исследователями, но этот перечень можно значительно дополнить еще рядом серьезных отличительных черт:
8. Наличие в западном варианте массы всевозможных деревянных изделий (столики, ложки, чаши, шкатулки и прочие деревянные колоды, гробовища и т. п.) и их полное отсутствие в памятниках восточного варианта. Эти черты сближают западный вариант с тюркскими памятниками Восточной Европы и Поволжья [91, с. 10, 22-25, 120, 125, 127, 137].
9. Наличие костей жертвенных животных в погребениях — лошадей, коз, баранов — на территории западного и их чрезвычайная редкость в погребениях восточного варианта. Эта деталь также сближает их с памятниками Приморского Дагестана и болгар на Волге [91, с. 22-25, 120, 127, 137; 203, с. 92-94].
10. Наличие деформированных черепов в катакомбах западного варианта и их отсутствие в восточных сближает западный вариант с памятниками Приморского Дагестана [203, с. 64, 93; 134, с. 15-17].
11. Южная ориентировка костяков в катакомбах западного варианта и западная с отклонениями на территории восточного. Южная ориентировка сохраняется только в ранних катакомбах у Дарьяла — Чми, Балта, Харх VII-IX вв.
12. Наличие древнетюркских рунических надписей на территории западного варианта и их отсутствие в бассейне Терека.
13. Письменные источники на территории западного варианта размещают аштигоров, а на территории восточного — аланов.
Приведенные отличительные черты двух вариантов наглядно говорят о том, что объединение их в единую культуру неправомерно ни с какой точки зрения — ни по данным письменных источников, ни по характеру археологических памятников, ни по заселявшим их народам. Нет никаких оснований считать аштигоров аланами или их этнически кровнородственной разновидностью.
Второй вывод, вытекающий из приведенного материала, — тот, что без тщательного исследования памятников Кавминводского района трудно ожидать решающих успехов в изучении этнической истории Северного Кавказа. Достаточно сказать, что здесь насчитывается около 30 поселений со специфическими глиняными котлами с внутренними ушками, более 35 катакомбных могильников. В непосредственной близости размещается и известное болгаро-хазарское городище Хумара, массовые находки тюркских рунических надписей, скальных захоронений. Весь комплекс археологического материала позволяет отнести памятники этого региона к кругу салтовских памятников Хазарского каганата, оставленных болгарами (по С. А. Плетневой) и асами (по М. И. Артамонову) [32, с. 356; 232, с. 5-12]. Исчезновение из этих районов в VII-VIII вв. катакомбных погребений некоторые ученые связывают с проникновением сюда тюркских племен.
Грандиозные события этого времени, связанные с алано-болгаро — хазарскими войнами, распадом Западно-Тюркского каганата, завершаются к середине VII в. возникновением двух крупных объединений — Хазарии в восточной части Северного Кавказа и Северном Дагестане и последнего мощного объединения болгар на Кубани [32. с. 157-169, 171-175; 58, с. 183; 166, с. 262; 221, с. 363]. Эти события заложили основу этнической карты Северного Кавказа VII-X вв. Зажатые в кольце тюркских объединений и оторванные от Восточно-Европейских и Южно-Русских степей, аланы вынуждены были отойти в VII-VIII вв. в басейн Терека, на территорию восточного варианта, где складываются эталонные формы их культуры, которые выделены ведущим алановедом В. А. Кузнецовым.
Немногочисленная аланская масса, представленная в Прикубанье могильником Байталчапкан, в создавшихся условиях легко могла быть ассимилирована тюрками точно так же, как аланы, ушедшие в Южно-Русские степи [232]. В свою очередь, тюркские племена, рвавшиеся к горным перевалам через Кавказ в V-VI вв. [32, с. 40-68; 81, с. 17-20; 148, с. 115-116; 178, с. 86-89], несомненно, попали под сильное влияние огромной массы аланов, хлынувших сюда в VII-VIII вв., и могли быть ими ассимилированы точно так же, как болгары, оказавшиеся в гуще южно-славянских племен на Дунае и в угро-финской среде на Волге.
Не эти ли события описывает автор «Истории Армении», когда сообщает, что «произошли большие смуты в цепи Кавказских гор, в земле болгар» [118, с. 62]. Не эти ли события получили отражение в нартских сказаниях осетин, потомков аланов, где очень много места отведено борьбе их предков с некими агурами, древнетюркскими племенами, на реке Уарп, т. е. в верховьях Кубани на реке Уруп [133, с. 82-114]. Тут, конечно, стоит вспомнить аст-агуров, т. е. восемь агуров, которых мы видели в названии «аштиго — ры». Оставшиеся на Северном Кавказе аланы и болгары попали под пяту хазар и являлись буфером каганата в его отношениях с Византией и Арабским халифатом. Поэтому здесь возникают такие мощные города-крепости, как Хумара, Семендер, Баленджер и др. [59; 203]. Болгары настолько легко ужились с родственными по языку хазарами, что уже к X-XI вв. аль-Истахри, эль — Балхи, ибн Хаукаль и другие, а также многие современные ученые считают язык болгар одинаковым с языком хазар, а хазарский царь Иосиф в X в. называл болгар хазарским народом [32; 37; 143; 306].
В 965 г. походами Святослава было положено начало распаду Хазарского каганата, а в начале XII в. письменные источники и археологические данные фиксируют в Южно-Русских степях и на Северном Кавказе другое еще более мощное тюркское племенное объединение — кипчаков (половцев) [32, с. 426; 29; 216]. Между этими событиями X-XII вв. в районе нынешнего города Кисловодска вновь появляются катакомбы (Кольцо-гора, Рим-гора, у мебельной фабрики и др.), которые В. А. Кузнецов объясняет возвышением западной части аланов, т. е. асов [134, с. 129-131]. Такое объяснение не убеждает, потому что именно в это время восточные аланы представлены куда более пышным и, как никогда прежде, более богатым могильником — катакомбами у станицы Змейской Северной Осетии [138]. Катакомбы Кавминвод этого времени резко отличаются от змейских и по конструкции самих камер, и по погребальному обряду, и по содержимому инвентарю. Эти особенности подчеркивал и сам В. А. Кузнецов. Напомним их:
1. Наличие дощатых настилов, выдолбленных из стволов деревьев колод в катакомбах Кавминвод и их отсутствие в Змейской.
2. Западная и юго-западная ориентировка костяков в первых и восточная, северо-восточная — у вторых.
3. Массовость керамики в катакомбах станицы Змейской (200 экз.) и ее малочисленность в кавминводских.
4. В катакомбах Кавминвод хорошо представлена деревянная утварь, бронзовые котлы, чего совершенно нет в восточных.
Как видно, здесь так же, как и в предшествующий период, право называть эти катакомбы аланскими дает только форма катакомб, хотя и в их конструкции В. А. Кузнецов отмечает ряд существенных особенностей, а мелкий инвентарь, который легко переходил от одной этнической группы к другой на территории всей обширной салтово-маяцкой культуры, не может являться этническим признаком для аланов [136; 137; 259, с. 301]. Разницу между катакомбами у станицы Змейской и на Кавминводах он объясняет христианизацией западных аланов. К этому его склоняют деревянные колоды, западная ориентировка костяков [134, с. 31]. Однако и это его утверждение не может нас убедить. Катакомбы у станицы Змейской также оставлены аланами-христианами, но здесь мы не наблюдаем именно тех черт, по которым автор объявляет кавминводские катакомбы христианскими. Не содержат этих черт и христианские катакомбы аланов у города Нальчика (Песчанка), на стенах которых были даже высечены христианские кресты [117, с. 27; 134, с. 18; 230, с. 124 и сл. ]. Исторически правдоподобнее видеть в этих особенностях проявление не религиозных, а этнических различий. Западная ориентировка, наличие деревянных колод и плах являлись характерной чертой памятников западного варианта и в предшествующее время, когда эта территория была заселена болгарами, асами, хазарами. Эти особенности были характерны и для болгар VIII-IX вв. на Волге [91, с. 10, 125, 133]. К тому же деревянные колоды и их разновидности являлись неотъемлемой деталью погребального обряда половцев Южно-Русских степей и Северо-Западного Предкавказья в XI — XII вв. [233, с. 155; 216; 297, с. 130 и сл. ]. Не потому ли половцы хоронили своих покойных в этих колодах, что вели свое происхождение от легендарного мальчика, найденного в дупле дерева [37, с. 550].
Приведенные факты говорят о том, что группа аланов, оставившая катакомбы X-XII вв. на Кавминводах, была сильно тюркизирована, точно так же, как и вся их масса в районах салтово-маяцкой культуры еще в VIII-IX вв. [32; 232].
Из всего сказанного о западном и восточном вариантах «аланской культуры» вытекают следующие выводы:
1. С территории западного варианта аланы в VII-VIII вв. одновременно уходят и на территорию восточного варианта, и в Южно-Русские степи в результате болгаро-хазарских войн.
2. Все черты, отличающие западный вариант от восточного, сближают западный вариант в VII-IX вв. с болгарами, хазарами и другими тюркскими племенами каганата, а в X-XII вв. — с половцами.
3. В VII-VIII вв. аланы, потеряв районы Прикубанья и Кавминвод, оказались на территории восточного варианта зажатыми между крупными государственными объединениями — болгар на Кубани, хазар в Северном Дагестане и низовьях Кумы и Терека.
4. Здесь, в бассейне Терека, археологи выделяют специфически аланскую археологическую культуру.
5. Небольшая часть аланов Прикубанья, оставившая катакомбы Байталчапкана в условиях болгаро-хазарского господства, вероятно, была ассимилирована тюрками, точно так же, как и аланы салтово-маяцкой культуры Хазарского каганата. Не потому ли в Прикубанье Миллер и Абаев обнаруживали несколько ирано-осетинских топонимов и удивлялись, что эти топонимы отсутствуют в ближайшей к Осетии Балкарии, а обнаруживаются в Карачае [5; 6]?
6. Население западного варианта, известное в VII в. как аштигоры, представляло тюркские племена асов и тигуров (агуров) и оставило после себя массу наскальных гробниц и тюркских рунических надписей.
Несколько слов о горно-кавказской группе памятников, скрытых под названием «горно-кавказский вариант аланской культуры».
Любое племя, попавшее в условия высокогорного Кавказа, оказывалось перед дилеммой — соблюдение прежних погребальных и хозяйственных традиций либо подчинение естественным физико-географическим условиям гор и образу жизни горцев. Длительное, многовековое общение с кавказским этнокультурным миром, в который попали аланы и болгары, нивелировало их материальную культуру в первую очередь, а со временем и духовный мир. В конце концов этот процесс завершался в пользу кавказских элементов [242, с. 40-49]. Это особенно красноречиво иллюстрируется богато представленной позднесредневековой археолого-архитектурной башенно-склеповой культурой Чечено-Ингушетии, Северной Осетии, Балкарии и Карачая, получившей наиболее интенсивное развитие в по — слемонгольскую эпоху. В ней явно прослеживаются уже характерные черты культуры чеченцев, ингушей, осетин, балкарцев, карачаевцев и др.
В период господства болгар и хазар в Прикубанье, в самых глубоких горных ущельях появляются так называемые наскальные гробницы, вырубленные в отвесных скалах. Они составляют специфику верховьев Кубани, Индыша, Малки, Баксана, т. е. горной зоны западного варианта «аланской культуры». За этими пределами они известны в Крыму, на Дунае у болгарского городища Плиски, в Чечено-Ингушетии в верховьях Аргуна и Фортанги [217, с. 73-110, 202]. Подобные памятники совершенно неизвестны на территории основной массы расселения аланов — в бассейне Терека. И тем не менее в литературе предпринимаются попытки приписать и эти памятники аланам. Главным аргументом для этого у исследователей служит то, что «камеры наскальных гробниц очень близки и похожи на камеры земляных катакомб аланов». Несостоятельность этого аргумента выясняется сразу же, как только возникает вопрос: а какую же форму может иметь выдалбливаемая в скале могила, кроме как овальную и в плане, и в разрезе? Неужто многогранную, треугольную или циркульно-круглую?
Т. М. Минаева предприняла попытку связать с аланами и крайне скудный инвентарь из этих погребений (об обряде судить трудно, так как все гробницы опустошены). Но при анализе инвентаря она прибегает к аналогиям только из памятников, очень далеких от культуры аланов. Так, серьги из балки Шубшурук она вынуждена сравнивать с подобными предметами, в частности, из Саркела, Дмитриевского могильника, из Агач — калы, принадлежность которых к хазарам невозможно отрицать [234, с. 148-157; 232, с. 7]. Можно добавить аналогии из болгарских погребений Больших Тархан на Волге, из погребений Верхне-Чегемского могильника, памятников дунайских болгар [91, с. 78, рис. 21 (4-9), табл. XIV (4-12); 190, с. 72]. На могильнике Токмак-кая Минаева отмечает фрагменты глиняных котлов с внутренними ушками, так характерными для болгар [217, с. 15]. В гробницах на реке Хасаут М. М. Ковалевский находил фрагмент костяного предмета с циркульным орнаментом из кружков и точек в их центрах. Т. М. Минаева обнаружила фрагмент деревянного предмета с точно таким же орнаментом и пишет по этому поводу: «…орнамент напоминает узор на костяных пластинках от луки седла, найденных в разрушенном половецком кургане в селе Подлужном, близ Ставрополя. Важно отметить, что резной орнамент, состоящий из кружков с точкой в центре, обведенных плавными кривыми линиями, был известен в раннетюркских могилах Алтая.
В могиле 13 Кудыргинского могильника оказалась часть роговой облицовки луки седла с орнаментом из ряда кружков с точкой в центре… В могиле 4 подобный орнамент украшал игольницу… такой же орнамент украшал колчаны в могилах с конем на Енисее… Но удивительно, что в культуре тюрок-половцев, продвинувшихся в степи Предкавказья, долго удерживались исконно древнетюркские элементы украшений» [217, с. 156-157].
В этих же гробницах были найдены фрагменты седел, сабли, распространителями которых были не аланы, а тюркские племена [203, с. 75-78], а также рунические надписи на древнетюркском, болгарском языке [48; 49; 50]. Две глиняные кружки, которым Минаева пытается найти аналогии в катакомбах, в точности копируют сосуды из Большетарханского болгарского могильника [91, табл. V-VI, рис. 2, рис. 11].
Таким образом, приводимые Т. М. Минаевой аналогии явно противоречат версии о связи наскальных гробниц с аланами. В свете приведенных фактов неопровержимые свидетельства получает высказываемая в современной археологической науке точка зрения о принадлежности этих гробниц тюркским племенам Северного Кавказа [275, с. 89; 160, с. 174]. Не потому ли древние тюркские племена, попавшие в условия высокогорий Кавказа, хоронили своих покойных в подобных скальных камерах, что их происхождение связано с пещерами Горного Алтая? Ведь в этнографической науке широко известны факты, когда многие народы строили свои могильные сооружения по образцу своих жилищ.
До проникновения аланских и болгарских элементов на территории горно-кавказского варианта «аланской культуры» бытовали такие погребальные сооружения, как грунтовые ямы с каменными обкладками, различные каменные ящики. В этой позднекобанской среде легко выделялись катакомбы, как не свойственные Древнему Кавказу. Сложнее обстоит дело с выделением грунтовых могил, ям с обкладками из камней, каменных ящиков, которые были столь же характерны и для тюркских племен раннего Средневековья на обширной территории салтово-маяцкой культуры — на Дону и Донце, в Геленджике и Крыму, на Дунае и Южном Алтае [290, с. 272-275; 257; 30, с. 114; 80, с. 16 и сл. ]. Широкое распространение этого вида могил на обширной территории, где были горы, не позволяет усматривать в них этнические признаки, если в каждом отдельном случае не учитывать весь комплекс погребального обряда.
А между тем из среды горно-кавказской группы памятников раннего Средневековья хорошо выделяются могильные сооружения, представляющие грунтовые ямы с каменными обкладками, накрытые каменными плитами, но дно которых представляет обычный грунт. Эти могилы отличаются по погребальному обряду от исконно местных каменных ящиков, с которыми нередко размещаются на одном и том же могильнике, в одно и то же время — Гиляч, Усть-Теберда, Харх, Саниба, Даргавс и до. [134, с. 89103]. Для наглядности достаточно их сравнить с синхронными и широко известными тюркскими и болгарскими памятниками на Дунае, Дону. Волге, Южном Алтае (Нови Пазар, Зливки, Дмитриево, Большие Тарханы, Кудыргэ).
Особенно интересен в этом отношении могильник Кудыргэ, в котором наиболее ярко выражены все особенности тюркских погребений указанного обширного региона. Он датируется VI-VII вв. и «оставлен тюркским населением, близким во времена авар к населению Подонья» [80, с. 104]. В VI-VII вв. в Подонье, безусловно, могли быть и болгары-кутургуры, имя которых мы склонны видеть в названии самого урочища Кудыргэ. Этот могильник настолько близок памятникам Подунавья VI-VII вв., что известный венгерский археолог Д. Лашло должен был признаться в том, что «если бы этот могильник был раскопан в Венгрии, его материал без всякого сомнения мог бы быть отнесен к венгерским аварам» [80, с. 3]. Со своей стороны, с еще большей уверенностью можно сказать, что если бы этот могильник был раскопан на Северном Кавказе, его материал без всякого сомнения был бы отнесен к горно-кавказскому варианту «аланской культуры». Основные черты погребального обряда Кудыргэ сводятся к следующим:
1. Наличие невысоких, от 25 до 40 см, каменно-земляных насыпей и овальных оградок из камней или вертикально поставленных невысоких (в тех же пределах) каменных плит.
2. Под ними грунтовые ямы, или ямы, обложенные камнем, или каменный ящик с деревянной колодой или составным гробовищем, скрепленным посредством шипов и пазов, с деревянными настилами.
3. Наличие жертвенных туш или частей туши коня, овцы, барана, обилие оружия, стремян, удил, костяных наборов, поделок из дерева, кости, украшения и чрезвычайная редкость керамики.
Что же общего между этим могильником и некоторыми памятниками горно-кавказской группы? Для могильников Кумбулта, Задалеск, Фаскау, Дзивгис, Лац, Бишт IV-VII вв. (т. е. памятники Дигории до появления здесь аланских катакомб) характерны следующие черты:
1. Овальные выкладки из камней на поверхности земли, или «вертикально поставленные плиты, торчащие из-под земли», или обозначенные каменными оградками [134, с. 95-96].
2. Под ними грунтовые ямы, обложенные камнями или накрытые плитами или деревянными плахами.
3. В них остатки деревянных колод, гробовищ, деревянных настилов.
Нет никакой необходимости доказывать, что это одинаковые погребения.
В могильниках же VII-IX вв. и части отмеченных памятников Дзивгиса и Фаскау наряду с указанными погребениями имеются и типичные каменные ящики, отсутствуют деревянные детали. В X-XII вв. в могильниках типа Саниба, Харх полностью господствуют каменные ящики [134, с. 98]. Таким образом, для Дигории IV-VII вв., времени Кудыргэ, характерны все черты последнего. Для VII-IX вв. характерно сочетание каменных ящиков с угасающими тюркскими элементами — колодами, гробовищами, деревянными настилами. Это падает как раз на то время, когда начинается массовое продвижение аланских катакомб в горы, вплоть до Дарьяла (Чми, Гоуст, Балта и др.). А к X в. наблюдается полное исчезновение отмеченных общих с Кудыргэ черт и постепенное сближение с местнокавказскими каменны — ми ящиками. Но в отличие от катакомб станицы Змейской они сохраняют западную ориентировку, как и памятники западного варианта «аланской культуры» [134, с. 26,103]. Сказанное позволяет сделать вывод о том, что археологический материал свидетельствует о процессе смешения тюркских погребальных черт с кавказскими на протяжении IV-XII вв.
Сравнение же рассмотренных памятников Дигории с синхронными и буквально рядом расположенными катакомбами восточного варианта дает следующую картину:
1. В Дигории наблюдается основная концентрация керамики с зооморфными ручками, красно-охристых тонов. Это сближает памятники Дигории с памятниками верховьев Кубани и отличает от керамики восточного варианта [134, с. 110-114].
2. Находящиеся у Дарьяла катакомбы VIII-IX вв. отличаются южной ориентировкой, что также сближает их с Прикубаньем и салтовской культурой [134; 234, с. 45; 91, с. 123-124].
3. Керамика из кумбултовских грунтовых могил и каменных ящиков более близка к керамике верховьев Кубани, чем к керамике катакомб Осетии [134, с. 90].
Из проведенного анализа горно-кавказских памятников и сопоставления их с синхронными аланскими катакомбами вытекают следующие выводы:
1. По комплексу погребального обряда катакомбы Дигории, как и катакомбы Паласа-сырта, Верхнего Чир-юрта и других окраин восточного варианта «аланской культуры», очень близки к Прикубанским.
2. Керамика дигорских памятников также отлична от керамики восточного варианта и близка керамике Прикубанья.
3. Погребальный обряд дигорских могильников, состоящих из грунтовых ям с каменными обкладками и оградками из плит, резко отличается от синхронных памятников других районов Осетии и полностью совпадает с тюркскими погребениями Алтая, Поволжья, Подунавья, Прикубанья, Южно-Русских степей.
4. О проникновении на территорию Дигории определенной группы тюркского этноса в эпоху раннего Средневековья свидетельствуют более чем 150 тюркских топонимов, содержащих в числе прочего и многие тюркские этнонимы гузов, сабиров, басмалы, басилов и др.
5. Владевшие в V-VI вв. Дарьяльским ущельем и контролировавшие весь прилегающий район, гунны Константина Багрянородного позднее подверглись ассимиляции со стороны хлынувших сюда аланов VIII-IX вв.
6. Территория Дигории по совокупности историко-археологических, этнотопонимических, этнографических и фольклорных данных неотделима от верховьев Кубани и Балкарии, т. е. от той территории, на которой жили болгары, дигоры, асы (овсы грузинских источников).
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
История — предмет беспредельный, многосложный, доставляющий более хлопот, чем приятности или истины…
Августин. О порядке
Подводя итог проделанной работе, автор выражает надежду на то, что ему удалось показать читателю и как сложна затронутая проблема, и как существующая в науке интерпретация этнических проблем Северного Кавказа не всегда соответствует исторической действительности и показаниям письменных источников.
Если этнические корни адыгов, вайнахов, восходящие к зихам, керке- там, гаргареям, кистам, глигви, нохчоматьянам не вызывают сомнений, то участие ираноязычных и тюркоязычных племен в этногенезе осетин, балкарцев и карачаевцев изучено недостаточно глубоко и продолжает порождать большие споры. Мы сознательно заострили внимание читателя на спорных сторонах затрагиваемых проблем, с тем чтобы он сам мог вникнуть в самую суть исторических сведений, письменных источников, исторической ситуации в разные эпохи и составить себе более четкое представление о существующих точках зрения и научных взглядах ученых по целому ряду затронутых вопросов. Внимательный читатель заметил, что многие предположения дореволюционных авторов, без должной проверки и анализа их аргументов, приняты некоторыми учеными за реальные научные аксиомы.
В результате рассмотренных материалов напрашивается вывод о том, что тюркоязычные племена проникли в Европу и на Кавказ задолго до новой эры. Вероятно, эти племена находились уже в среде скифов, иначе трудно объяснить такие факты, как этнографические особенности ряда скифских племен, их ономастика, по которой, собственно, и известен язык скифских племен, целый ряд лексем, понимаемых только на тюркском языке. Только среди тюркских племен — гуннов, хазар, половцев — сохраняются почти все археолого-этнографические особенности скифов, ставшие в эпоху Средневековья этнографическими признаками тюрков, а не сармато — аланов (захоронения с конем, захоронения в деревянных колодах и срубах, каменные стелы с чашами, кобылье молоко — кумыс, войлоки и пр.).
Если верны существующие в науке переводы и чтения шумерских текстов, то нельзя отмахнуться от очевидных, уникальных шумеро-балкарокарачаевских языковых схождений, охватывающих систему этих языков в лексике и морфологии. Эти параллели должны привлечь самое пристальное внимание специалистов, чтобы ответить, как, откуда, каким образом сложились эти схождения, есть ли какие-либо промежуточные языковые посредники. Вместе с тем эти лексические параллели проливают ощутимый свет на вопрос о времени проникновения тюркских племен в Европу и Переднюю Азию.
Неубедительно звучат доводы Ю. Клапрота о том, что Леонти Мровели в своем повествовании перепутал хазар со скифами. Эти предположения нуждаются в конкретных и документальных аргументах, а не в абстрактных общих суждениях и логических построениях по поводу хроники Мровели. Тщательный анализ первоисточников Мровели, предпринятый В. Б. Ковалевской, показал, что он пользовался источниками Мовсеса Хоренаци, архивами и библиотеками Эдессы, Александрии, Афин, Константинополя, сочинениями древних «мудрецов — тружеников-летописцев» — вавилонян, египтян, греков, сирийцев, трудами Мир-Аббаса Котины, долго работавшего в Ниневийском государственном архиве II в. до н. э. Возникающий вопрос: неужели во всех этих документах скифы смешивались с хазарами? — остается без ответа и усиливает наши сомнения в том, что Леонти Мровели не знал, о ком пишет и о чем пишет. Если он и путал скифов с хазарами, то только потому, что следовал своим библейским источникам, где скифский Ашкуз и родоначальник хазар Тагарм названы родными братьями, а потому он не видел в их смешении ничего предосудительного, как не видела этого и масса древних, античных и средневековых авторов, отождествлявших скифов с гуннами, половцами и др.
Весьма сомнительным представляется отождествление Уобоса и овсов грузинских источников с аланами. Уобос — сын хазарского царя, Уобос — ети — это «область Уобоса» и с названием осетин имеет лишь поверхностное созвучие. Грузинский этноним ос есть тюркский этноним ас, известный русским летописцам как яс. А если уж исходить из созвучий, то нельзя обойти реку Кубань, названную Плинием (79 г. н. э.) и Аррианом (100160 гг. н. э.) термином Хоб и Хобос, что на тюркских языках будет Хоб-су, очень близкое имени Уобос, земли которого Мровели определяет рубежами Кубани (Малой реки Хазарети). Вполне уместно вспомнить и гуннского царевича, сына Аттилы — Хоба.
Неубедительно звучат объяснения имен гуннских предводителей Базука и Амбазука с позиций осетинского языка как «Плечо» и «Равноплечий». Гунны называли своих предводителей своими именами: Базык (Базых) — «Толстый» и Амбазык — «Наитолстый». Базык, или Базых, тождественно имени гуннского предводителя — Басиха, о котором писал Приск.
Не находит никакой почвы отождествление аланов и асов. Это разные народы с различным языком, разными историческими судьбами. Оба этнонима объясняются только на тюркских языках.
Аланы в узкоэтническом смысле, судя по характерным для них археологическим памятникам, никогда не занимали ту территорию Северного Кавказа, которая сегодня приписывается им. Власть и влияние их на соседние народы могли быть более или менее сильными только в период между IX и XII вв., т. е. между «Дешт-и-Хазар» и «Дешт-и-Кипчак». Основное сосредоточение аланов пришлось на Владикавказскую равнину, т. е. территорию восточного варианта «аланской культуры».
Тщетны попытки этнографов и историков искать истоки некоторых этнокультурных традиций осетин XIX в. в археологическом материале скифо-сармато-аланов (башни, склепы, нихас и пр.).
В. Ф. Миллер в свое время строил свои выводы о том, что на территории Балкарии и Карачая раньше тюркских племен жили ираноязычные аланы, на десятке лингвистических схождений. Его выводы прочно вошли в кавказоведческую литературу и обросли солидной библиографией. Теперь сами осетиноведы-лингвисты выявили на территории Северной Осетии более 150 тюркских топонимов. При соотношении 150 против 10, подкрепленном достаточными историческими фактами, свидетельствами письменных источников, данными фольклора и этнографии осетинского народа, археологическими памятниками Дигории, мы вправе сказать, что на территории Северной Осетии, прежде расселения там аланов, жили тюркоязычные племена — гунны, сабиры, огузы, утигоры, басмалы и другие, что и нашло свое отражение в топонимах Осетии.
Многие авторы при разработке этнических вопросов прибегают к этимологии этнонимов, отдельных терминов и ономастики древних племен. Я не сторонник видеть за этнонимом или именем исторических лиц, носителей того же языка, с позиций которого данный этноним или имя героя объясняется, но если этимология играет какую-нибудь роль, то не могу не обратить внимание исследователей на тот очевидный факт, что многие древние и средневековые этнонимы легко понимаются и до сих пор бытуют в тюркоязычной среде, как имена людей, как названия фамилий, как топогидронимы и пр. Вполне достаточно назвать хотя бы такие этнонимы и имена, как Ашкуз, Ишкуз, Испак, Янгир, Таргитай, Кулаксай, Арпаксай, Липоксай, Папай, Апи, Атей, Сармат, Языг, Сарыг, Яксамат, Алан, Ас, Болгар, Кутургу, Утургу, Сабир, Басил и многие другие.
Завершая работу, автор надеется, что при ее оценке объективный читатель вспомнит слова выдающегося ученого нашего времени П. Л. Капицы о том, что «если бы не было ошибок, это была бы не наука, а техника», которые вполне подходят и к гуманитарным наукам.
Мы надеемся, что предпринятый нами шаг к выяснению истоков этнической истории Центрального Кавказа послужит определенным стимулом для дальнейших поисков и найдет своих последователей, которые на базе новых материалов и источников смогут обогатить, существенно дополнить, а может быть, и опровергнуть высказанные здесь мысли.
